Глава XXVI

Когда все разошлись, король спросил Мэри Джейн, найдутся ли у них

свободные комнаты, и она сказала, что одна свободная комната у них есть,

она подойдет для дяди Уильяма, а дяде Гарви она уступит свою комнату,

которая немножко побольше, а сама она поместится с сестрами и будет спать

там на койке; и еще на чердаке есть каморка с соломенным тюфяком. Король

сказал, что эта каморка пригодится для его лакея, - это для меня.

Мэри Джейн повела нас наверх и показала дядюшкам их комнаты, очень

простенькие, зато уютные. Она сказала, что уберет из своей комнаты все

платья и разные другие вещи, если они мешают дяде Гарви; но он сказал, что

нисколько не мешают. Платья висели на стене, под ситцевой занавеской,

спускавшейся до самого пола. В одном углу стоял старый сундук, в другом -

футляр с гитарой, и много было разных пустяков и финтифлюшек, которыми

девушки любят украшать свои комнаты. Король сказал, что с ними комната

выглядит гораздо уютнее и милей, и не велел их трогать. У герцога комнатка

была очень маленькая, зато удобная, и моя каморка тоже.

Вечером у них был званый ужин, и опять пришли те же гости, что и утром, а

я стоял за стульями короля и герцога и прислуживал им, а остальным

прислуживали негры. Мэри Джейн сидела на хозяйском месте, рядом с

Сюзанной, и говорила всем, что печенье не удалось, а соленья никуда не

годятся, и куры попались плохие, очень жесткие, - словом, все те пустяки,

которые обыкновенно говорят хозяйки, когда напрашиваются на комплименты; а

гости отлично видели, что все удалось как нельзя лучше, и все хвалили, -

спрашивали, например: "Как это вам удается так подрумянить печенье? ",

или: "Скажите, ради бога, где вы достали такие замечательные пикули?" - и

все в таком роде; ну, знаете, как обыкновенно за ужином - переливают из

пустого в порожнее.

Когда все это кончилось, мы с Заячьей Губой поужинали в кухне остатками,

пока другие помогали неграм убирать со стола и мыть посуду. Заячья Губа

начала меня расспрашивать про Англию, и, ей-богу, я каждую минуту так и

думал, что, того гляди, проврусь. Она спросила:

- Ты когда-нибудь видел короля?

- Какого? Вильгельма Четвертого12? Ну, а то как же! Он ходит в нашу

церковь.

Я-то знал, что он давно помер, только ей не стал говорить. Вот, после того

как я сказал, что он ходит в нашу церковь, она и. спрашивает:

- Как? Постоянно ходит?

- Ну да, постоянно. Его скамья как раз напротив нашей - по другую сторону

кафедры.

- А я думала, он живет в Лондоне.

- Ну да, там он и живет. А где ж ему еще жить?

- Да ведь ты живешь в Шеффилде!

Ну, вижу, я влип. Пришлось для начала прикинуться, будто подавился куриной

костью, чтобы выгадать время, - надо же придумать, как мне вывернуться!

Потом я сказал:

- То есть он ходит в нашу церковь всегда, когда бывает в Шеффилде. Это же

только летом, когда он приезжает брать морские ванны.

- Что ты мелешь, ведь Шеффилд не на море!

- А кто сказал, что он на море?

- Да ты же и сказал.

- И не думал говорить"

- Нет, сказал!

- Нет, не говорил!

- Сказал!

- Ничего подобного не говорил.

- А что же ты говорил?

- Сказал, что он приезжает брать морские ванны - вот что я сказал.

- Так как же он берет морские ванны, если там нет моря?

- Послушай, - говорю я, - ты видала когда-нибудь английский эль?

- Видала.

- А нужно за ним ездить в Англию?

- Нет, не нужно.

- Ну так вот, и Вильгельму Четвертому не надо ездить к морю, чтобы брать

морские ванны.

- А откуда же тогда он берет морскую воду?

- Оттуда же, откуда люди берут эль: из бочки. В Шеффилде во дворце есть

котлы, и там ему эту воду греют. А в море такую уйму воды не очень-то

нагреешь, никаких там приспособлений для этого нет.

- Теперь поняла. Почему же ты сразу не сказал, только время даром тратил.

Ну, тут я понял, что выпутался благополучно, и мне стало много легче и

веселей. А она опять пристает:

- А ты тоже ходишь в церковь?

- Конечно, постоянно хожу.

- А где ты там сидишь?

- Как где? На нашей скамейке.

- На чьей?

- На нашей, то есть твоего дяди Гарви.

- На его скамье? А зачем ему скамья?

- Затем, чтобы сидеть. А ты думала - зачем?

- Ишь ты, а ведь я думала, что его место на кафедре.

Ох, чтоб ему, я и позабыл, что он проповедник! Ну, вижу, опять я

засыпался; пришлось еще раз давиться куриной костью и опять думать. Потом

я сказал:

- Что же, по-твоему, в церкви бывает только один проповедник?

- А на что же больше?

- Как! Это чтобы королю проповедовать? Ну, знаешь, ли, я таких, как ты,

еще не видывал! Да их меньше семнадцати не бывает.

- Семнадцать проповедников! Господи! Да я бы ни за что не высидела столько

времени, даже для спасения души. Это их в неделю всех не переслушаешь.

- Пустяки, они не все в один день проповедуют, а по очереди.

- А что же тогда делают остальные?

- Да ничего особенного. Сидят, отдыхают, ходят с кружкой - да мало ли что!

А то и совсем ничего не делают.

- Для чего же они тогда нужны?

- Как для чего? Для фасона. Неужто ты этого не знаешь?

- Даже и знать не хочу про такие глупости! А как в Англии обращаются с

прислугой? Лучше, чем мы с неграми?

- Какое! Слугу там и за человека не считают. Обращаются хуже, чем с

собакой.

- А на праздники разве их не отпускают, как у нас, - на рождество, на

Новый год, на Четвертое июля?

- Скажет тоже! Сразу видно, что ты в Англии никогда не была. Да знаешь ли

ты, Заяч... знаешь ли, Джоанна, что у них никогда и праздников-то не

бывает, их круглый год никуда не пускают: ни в цирк, ни в театр, ни в

негритянский балаган, ну просто никуда!

- И в церковь тоже?

- И в церковь.

- А ведь ты ходишь в церковь?

Ну вот, опять я запутался! Я позабыл, что служу у старика. Но в следующую

минуту я уже пустился объяснять ей, что лакей совсем не то, что простой

слуга, и обязан ходить в церковь, хочет он этого или нет, и сидеть там

вместе с хозяевами, потому что так полагается. Только получилось у меня не

оченьто складно; кончил я объяснять и вижу, что она мне не верит.

- Скажи, - говорит, - "честное индейское", что ты не наврал мне с три

короба.

- Честное индейское, нет, - говорю я.

- Совсем ничего не приврал?

- Ровно ничего. Как есть ни единого словечка, - говорю я.

- Положи руку вот на эту книжку и скажи еще раз.

Я вижу, что это просто-напросто словарь, положил на него руку и сказал.

Она как будто поверила и говорит:

- Ну ладно, кое-что тут, может, и верно; только уж извини, никогда этого

не будет, чтобы я всему остальному поверила.

- Чему это ты не хочешь верить, Джо? - сказала Мэри Джейн, входя вместе с

Сюзанной. - Нехорошо и невежливо так с ним разговаривать, он здесь чужой и

от родных далеко. Тебе ведь не понравилось бы, если бы с тобой так

обращались?

- Вот ты всегда так, Мэри, - заступаешься за всех, когда их никто еще и не

думал обижать. Ничего я ему не сделала. Он тут мне наврал, по-моему, а я

сказала, что не обязана всему верить. Вот и все, больше ничего не

говорила. Я думаю, такие-то пустяки он может стерпеть?

- Мне все равно, пустяки это или нет; он гостит у нас в доме, и с твоей

стороны нехорошо так говорить. Ведь на его месте тебе было бы стыдно; вот

и не надо говорить ничего такого, чтобы человеку было стыдно.

- Да что ты, Мэри, он же сказал...

- Это не важно, что бы он там ни сказал, - не в том дело. Важно, чтобы ты

была с ним ласкова и не говорила мальчику ничего такого, а то он вспомнит,

что он тут всем чужой и далеко от родины.

А я думаю про себя: "И такую-то девушку я позволяю обворовывать этому

старому крокодилу! "

Тут и Сюзанна вмешалась: такую задала гонку Заячьей Губе, что мое почтение!

А я думаю про себя: "И эту тоже я позволяю ему бессовестно обворовывать! "

Тогда Мэри Джейн заговорила с ней совсем по-другому, кротко и ласково, как

она всегда говорила; только после этого бедная Заячья Губа стала тише

воды, ниже травы и ударилась в слезы.

- Ну вот и хорошо, - сказали ей сестры, - теперь попроси у него прощенья.

Она и прощенья попросила, да еще как вежливо! Так деликатно, что приятно

было слушать; мне даже захотелось еще больше ей наврать, чтобы она еще раз

попросила прощенья.

Думаю: "Ведь и эту тоже я позволяю ему обворовывать! " А после того как

она попросила прощенья, все они принялись хлопотать и стараться, чтобы я

почувствовал себя как дома и понял бы, что я среди друзей. А я чувствовал

себя такой дрянью, таким мерзавцем и негодяем, что решил твердо: украду

для них эти деньги, а там будь что будет.

И я ушел - будто бы спать, а сам думаю: погожу еще ложиться. Оставшись

один, я стал это дело обмозговывать. Думаю себе: пойти, что ли, к этому

доктору да донести на моих мошенников? Нет, это не годится. А вдруг он

расскажет, кто ему сказал? Тогда мне от короля с герцогом солоно придется.

Сказать потихоньку Мэри Джейн? Нет, лучше не надо. По ее лицу они,

конечно, сразу поймут, в чем дело; мешок с золотом у них - они, не долго

думая, возьмут да и удерут с деньгами. А если она позовет кого-нибудь на

помощь, меня тоже в это дело запутают, когда-то еще там разберутся! Нет,

только и есть одно верное средство: надо мне как-нибудь украсть эти

деньги, и украсть так, чтобы на меня никто не подумал. У короля с герцогом

тут выгодное дельце, они отсюда не уедут, пока не оберут дочиста и этих

сирот, и весь город, так что я еще сумею выбрать удобное время. Украду

деньги и спрячу, а потом, когда уеду вниз по реке, напишу Мэри Джейн

письмо и расскажу, где я их спрятал. А красть все-таки лучше нынче ночью,

потому что доктор, наверное, не все сказал, что знает; как бы он их отсюда

не спугнул.

Ну, думаю, пойду-ка обыщу их комнаты. Наверху в коридоре было темно, но я

все-таки отыскал комнату герцога и начал там все подряд ощупывать; потом

сообразил, что вряд ли король отдаст кому-нибудь эти деньги на сохранение,

на него что-то не похоже. Пошел в комнату короля и там тоже начал шарить.

Вижу, без свечки ничего не выходит, а зажечь, конечно, боюсь. Тогда я

решил сделать по-другому: думаю, подстерегу их и подслушаю. И в это самое

время вдруг слышу - они идут.

Только я хотел залезть под кровать - сунулся, а она вовсе не там стоит,

где я думал; зато мне под руку попалась занавеска, под которой висели

платья Мэри Джейн; я скорей нырнул под нее, зарылся в платья и стою, не

дышу.

Они вошли, закрыли за собой дверь, и первым делом герцог нагнулся и

заглянул под кровать! Вот когда я обрадовался, что не нашел вовремя

кровати! А ведь как-то само собой получается, что лезешь под кровать,

когда дело у тебя секретное.

Оба они уселись, и король сказал:

- Ну, что у вас? Только покороче, потому что нам надо скорей идти вниз,

рыдать вместе со всеми, а то они там начнут сплетничать на наш счет.

- Вот что, Капет. Я все беспокоюсь: не нравится мне этот доктор, не

выходит он у меня из головы! Хотелось бы знать, какие у вас планы. У меня

есть одна мысль, и как будто она правильная.

- Это какая же, герцог?

- Хорошо бы нам убраться отсюда пораньше, часам к трем утра, да поскорей

удрать вниз по реке с тем, что у нас уже есть. Досталось-то оно нам уж

очень легко, сами, можно сказать, отдали в руки, а ведь мы думали, что

придется красть. Я стою за то, чтобы сматывать удочки и удирать поскорей.

Мне прямо-таки стало нехорошо. Какой-нибудь час или два назад было бы

совсем другое дело, но теперь я приуныл. Король выругался и сказал:

- Что? А остальное имущество так и не продадим? Уйдем, как дураки, и

оставим на восемь, на девять тысяч добра, которое только того и

дожидается, чтобы его прибрали к рукам? Да какой все ходкий товар-то!

Герцог начал ворчать, сказал, что довольно и мешка с золотом, а дальше

этого он не пойдет - не хочет отнимать у сирот последнее.

- Что вы это выдумали? - говорит король. - Ничего мы у них не отнимем,

кроме этих денег. Пострадают-то покупатели: как только выяснится, что

имущество не наше, - а это выяснится очень скоро после того, как мы

удерем, - продажа окажется недействительной, и все имущество вернется к

владельцам. Вот ваши сироты и получат дом обратно, и довольно с них: они

молодые, здоровые, что им стоит заработать себе на кусок хлеба! Нисколько

они не пострадают. Господь с вами, им жаловаться не на что.

Король так его заговорил, что в конце концов герцог сдался и сказал, что

ладно, только добавил:

- Все-таки глупо оставаться в городе, когда этот самый доктор торчит тут,

как бельмо на глазу!

А король сказал:

- Плевать нам на доктора! Какое нам до него дело? Ведь все дураки в городе

за нас стоят! А дураков во всяком городе куда больше, чем умных.

И они собрались опять идти вниз. Герцог сказал:

- Не знаю, хорошо ли мы спрятали деньги! Место ненадежное.

Тут я обрадовался. Я уж начал думать, что так ничего и не узнаю, даже и

намека не услышу.

Король спросил:

- Это почему же?

- Потому что Мэри Джейн будет теперь носить траур; того и гляди, она велит

негритянке, которая убирает комнаты, уложить все эти тряпки в сундук и

спрятать куда-нибудь подальше. А что же вы думаете, неужели негритянка

увидит деньги и не позарится на них?

- Да, голова у вас работает здорово, - говорит король и начинает шарить

под занавеской, в двух шагах от того места, где я стою.

Я прижался к стене вплотную и замер, а сам весь дрожу: думаю, что-то они

скажут, если поймают меня! Надо придумать, что же мне все-таки делать,

когда меня поймают. Но не успел я додумать эту мысль и до половины, как

король нашел мешок с деньгами; ему даже и в голову не пришло, что я тут

стою. Потом они взяли да и засунули мешок с золотом в дыру в соломенном

тюфяке, который лежал под периной; запихнули его поглубже в солому, и

решили, что теперь все в порядке, потому что негритянка взбивает одну

только перину, а тюфяк переворачивает раза два в год, не чаще, так что

теперь деньги в сохранности, никто их не украдет.

Ну, а я рассудил по-другому. Не успели король с герцогом спуститься с

лестницы, как я вытащил мешок, ощупью добрался до своей каморки и спрятал

его там, пока не подвернется случай перепрятать в другое место. Я решил,

что лучше всего спрятать мешок где-нибудь во дворе, потому что король с

герцогом, как только хватятся денег, прежде всего обыщут весь дом. Это я

отлично знал. Потом я лег не раздеваясь, только заснуть все равно не мог -

до того мне не терпелось покончить с этим делом. Скоро, слышу, король с

герцогом опять поднимаются по лестнице; я кубарем скатился с постели и

залег на верху чердачной лестницы - дожидаться, что будет дальше. Только

ничего не было.

Я подождал и, когда все ночные звуки затихли, а утренние еще не

начинались, потихоньку спустился в нижний этаж.