Глава XXXI

Много дней подряд мы боялись останавливаться в городах, и все плыли да

плыли вниз по реке. Теперь мы были на Юге, в теплом климате, и очень

далеко от дома. Нам стали попадаться навстречу деревья, обросшие испанским

мхом, словно длинной седой бородой. Я в первый раз видел, как он растет, и

лес от дето казался мрачным и угрюмым. Наши жулики решили, что теперь им

нечего бояться, и опять принялись околпачивать народ в городах.

Для начала они прочли лекцию насчет трезвости, но выручки такие гроши, что

даже на выпивку не хватило. Тогда они решили открыть в другом городе школу

танцев; а сами танцевали не лучше кенгуру, - и как только они выкинули

первое коленце, вся публика набросилась на них и выпроводила вон на

города. В другой раз они попробовали обучать народ ораторскому искусству;

только недолго разглагольствовали: слушателя не выдержали, разругали их на

все корки и велели убираться из города. Пробовали они и проповеди, и

внушение мыслей, врачевание, и гадание - всего понемножку, только им

что-то здорово не везло. Так что в конце концов они прожились дочиста и по

целым дням валялись на плоту - все думали да думали и друг с другом почти

не разговаривали, такие были хмурые и злые.

А потом они вдруг встрепенулись, стали совещаться о чемто в шалаше,

потихоньку от нас, все шепотом и часа по два, по три сряду. Мы с Джимом

забеспокоились. Нам это очень не понравилось. Думаем: наверно, затевают

какую-нибудь новую чертовщину, еще почище прежних. Мы долго ломали себе

голову и так и эдак и в конце концов решили, что они хотят обокрасть

чей-нибудь дом или лавку, а то, может, собираются делать фальшивые деньги.

Тут мы с Джимом здорово струхнули ж уговорились так: что мы к этим их

делам никакого касательства иметь не будем, а если только встретится хоть

какая-нибудь возможность, то мы от них удерем, бросим их, и пускай они

одни остаются.

Вот как-то ранним утром мы спрятали плот в укромном месте, двумя милями

ниже одного захолустного городишка по прозванию Пайксвилл, и король

отправился на берег, а нам велел сидеть смирно и носа не показывать, пока

он не побывает в городе и не справится, дошли сюда слухи насчет

"Королевского Жирафа" или еще нет. ("Небось дом ограбить собираешься! -

думаю. - Потом вернешься сюда, а нас с Джимом поминай как звали, - с тем и

оставайся".) А если он к полудню не вернется, то это значит, что все в

порядке, и тогда нам с герцогом тоже надо отправляться в город.

И мы остались на плоту. Герцог все время злился и раздражался и вообще был

сильно не в духе. Нам за все доставалось, никак мы не могли ему угодить, -

он придирался к каждому пустяку. Видим, что-то они затеяли, это уж как

пить дать. Настал и полдень, а короля все не было, и я, признаться, очень

обрадовался, - думаю: наконец хоть какая-то перемена, а может случиться,

что все по-настоящему переменится. Мы с герцогом отправились в городок и

стали там разыскивать короля и довольно скоро нашли его в задней комнате

распивочной, вдребезги пьяного; какие-то лодыри дразнили его забавы ради;

он ругал их на чем свет стоит и грозился, а сам на ногах еле держится и

ничего с ними поделать не может. Герцог выругал его за это старым дураком,

король тоже в долгу не остался, и как только они сцепились по-настоящему,

я и улепетнул - припустился бежать к реке, да так, что только пятки

засверкали. Вот он, думаю, случай-то, теперь не скоро они нас с Джимом

опять увидят! Добежал я к реке, весь запыхавшись, зато от радости ног под

собой не чую и кричу:

- Джим, скорей отвязывай плот, теперь у нас с тобой все в порядке!

Но никто мне не откликнулся, и в шалаше никого не было. Джим пропал! Я

крикнул, и в другой раз крикнул, и в третий; бегаю по лесу туда и сюда,

зову, аукаю - никакого ответа, пропал старик Джим! Тогда я сел и заплакал

- никак не мог удержаться от слез. Только и сидеть я долго не мог. Вышел

на дорогу, иду и думаю: что же теперь делать? А навстречу мне какой-то

мальчишка; я его и спросил, не видел ли он незнакомого негра, одетого

так-то и так-то, а он и говорит:

- Видал.

- А где? - спрашиваю.

- На плантации Сайласа Фелпса, отсюда будет мили две. Это беглый негр, его

уже поймали. А ты его ищешь?

- И не думаю! Я на него нарвался в лесу час или два назад, и он сказал,

что, если я только крикну, он из меня дух вышибет, - велел мне сидеть

смирно и с места не двигаться. Вот я и сидел там, боялся выйти.

- Ну, - говорит мальчишка, - тебе больше нечего бояться, раз его поймали.

Он убежал откуда-то издалека, с Юга.

- Это хорошо, что его сцапали.

- Еще бы не хорошо! За него ведь полагается двести долларов награды. Все

равно что на дороге найти.

- Ну да, я бы тоже мог получить награду, если бы был постарше: ведь я

первый его увидел. А кто же его поймал?

- Один старик, приезжий; только он продал свою долю за сорок долларов,

потому что ему надо уезжать вверх по реке, а ждать он не может. Подумать

только! Нет, я бы подождал - пускай бы и семь лет пришлось ждать.

- И я тоже, обязательно, - говорю я. - А может, его доля больше и не

стоит, раз он продал так дешево? Может, дело-то не совсем чистое?

- Ну, как же не чистое - чище не бывает. Я сам видел объявление. Там про

него все написано, точка в точку сходится - лучше всякого портрета, а

бежал он из-под Нового Орлеана, с плантации. Нет, уж тут комар носу не

подточит, все правильно... Слушай, а ты мне не одолжишь табачку пожевать?

Табаку у меня не было, и он пошел дальше. Я вернулся на плот, сел в шалаш

и стал думать. Но так ничего и не придумал. Думал до тех пор, пока всю

голову не разломило, и все-таки не нашел никакого способа избавиться от

беды. Сколько мы плыли по реке, сколько делали для этих мошенников, и все

зря! Так все и пропало задаром, из-за того что у них хватило духу устроить

Джиму такую подлость: опять продать его в рабство на всю жизнь за какие-то

паршивые сорок долларов, да еще чужим людям!

Я даже подумал, что для Джима было бы в тысячу раз лучше оставаться рабом

у себя на родине, где у него есть семья, если уж ему на роду написано быть

рабом. Уж не написать ли мне письмо Тому Сойеру? Пускай он скажет мисс

Уотсон, где находится Джим. Но скоро я эту мысль оставил, и вот почему: а

вдруг она рассердится и не простит ему такую неблагодарность и подлость,

что он взял да и убежал от нее, и опять продаст его? А если и не продаст,

все равно добра не жди: все будут презирать такого неблагодарного негра, -

это уж так полагается, - и обязательно дадут Джиму почувствовать, какой он

подлец и негодяй. А мое-то положение! Всем будет известно, что Гек Финн

помог негру освободиться; и если я только увижу кого-нибудь из нашего

города, то, верно, со стыда готов буду сапоги ему лизать. Это уж всегда

так бывает: сделает человек подлость, а отвечать за нее не хочет, -

думает: пока этого никто не знает, так и стыдиться нечего. Вот и со мной

так вышло. Чем больше я думал, тем сильней меня грызла совесть, я

чувствовал себя прямо-таки дрянью, последним негодяем и подлецом. И

наконец меня осенило: ведь это, думаю, явное дело - рука провидения для

того и закатила мне такую оплеуху, чтобы я понял, что на небесах следят за

моим поведением, и там уже известно, что я украл негра у бедной старушки,

которая ничего плохого мне не сделала. Вот мне и показали, что есть такое

всевидящее око, оно не потерпит нечестивого поведения, а мигом положит ему

конец. И как только я это понял, ноги у меня подкосились от страха. Ну, я

все-таки постарался найти себе какое-нибудь оправдание; думаю: ничему

хорошему меня не учили, значит, я уж не так виноват; но что-то твердило

мне: "На то есть воскресная школа, почему же ты в нее не ходил? Там бы

тебя научили, что если кто поможет негру, то за это будет веки вечные

гореть в аду".

Меня просто в дрожь бросило. И я уже совсем было решил: давай попробую

помолюсь, чтобы мне сделаться не таким, как сейчас, а хорошим мальчиком,

исправиться. И стал на колени. Только молитва не шла у меня с языка. Да и

как же иначе? Нечего было и стараться скрыть это от бога. И от себя самого

тоже. Я-то знал, почему у меня язык не поворачивается молиться. Потому что

я кривил душой, не по-честному поступал - вот почему. Притворялся, будто

хочу исправиться, а в самом главном грехе не покаялся. Вслух говорил,

будто я хочу поступить как надо, по совести, будто хочу пойти и написать

хозяйке этого негра, где он находится, а в глубине души знал, что все вру,

и бог это тоже знает. Нельзя врать, когда молишься, - это я понял.

Тут я совсем запутался, хуже некуда, и не знал, что мне делать. Наконец

придумал одну штуку; говорю себе: "Пойду напишу это самое письмо, а после

того посмотрю, смогу ли я молиться". И удивительное дело: в ту же минуту

на душе у меня сделалось легко, легче перышка, и все как-то сразу стало

ясно. Я взял бумагу, карандаш и написал:

"Мисс Уотсон, ваш беглый негр Джим находится здесь, в двух милях от

Пайксвилла, у мистера Фелпса; он отдаст Джима, если вы пришлете награду.

Гек Финн"

Мне стало так хорошо, и я почувствовал, что первый раз в жизни очистился

от греха и что теперь смогу молиться. Но я все-таки подождал с молитвой, а

сначала отложил письмо и долго сидел и думал: вот, думаю, как это хорошо,

что так случилось, а то ведь я чуть-чуть не погубил свою душу и не

отправился в ад. Потом стал думать дальше. Стал вспоминать про наше

путешествие по реке и все время так и видел перед собой Джима, как живого:

то днем, то ночью, то при луне, то в грозу, как мы с ним плывем на плоту,

и разговариваем, и поем, и смеемся. Но только я почему-то не мог

припомнить ничего такого, чтобы настроиться против Джима, а как раз

наоборот. То вижу, он стоит вместо меня на вахте, после того как отстоял

свою, и не будит меня, чтобы я выспался; то вижу, как он радуется, когда я

вернулся на плот во время тумана или когда я опять повстречался с ним на

болоте, там, где была кровная вражда; и как он всегда называл меня

"голубчиком" и "сынком", и баловал меня, и делал для меня все, что мог, и

какой он всегда был добрый; а под конец мне вспомнилось, как я спасал его

- рассказывал всем, что у нас на плоту оспа, и как он был за это мне

благодарен и говорил, что лучше меня у него нет друга на свете и что

теперь я один у него остался друг.

И тут я нечаянно оглянулся и увидел свое письмо. Оно лежало совсем близко.

Я взял его и подержал в руке. Меня даже в дрожь бросило, потому что тут

надо было раз навсегда решиться, выбрать что-нибудь одно, - это я понимал.

Я подумал с минутку, даже как будто дышать перестал, и говорю себе: "Ну

что ж делать, придется гореть в аду". Взял и разорвал письмо.

Страшно было об этом думать, страшно было говорить такие слова, но я их

все-таки сказал. А уж что сказано, то сказано - больше я и не думал о том,

чтобы мне исправиться. Просто выкинул все это из головы; так и сказал

себе, что буду опять грешить по-старому, - все равно, такая уж моя судьба,

раз меня ничему хорошему не учили. И для начала не пожалею трудов - опять

выкраду Джима из рабства; а если придумаю еще что-нибудь хуже этого, то и

хуже сделаю; раз мне все равно пропадать, то пускай уж недаром.

Тогда я стал думать, как взяться за это дело, и перебрал в уме много

всяких способов; и наконец остановился на одном, самом подходящем. Я

хорошенько заметил положение одного лесистого острова, немного ниже по

реке, и, как только совсем стемнело, вывел плот из тайника, переправился к

острову и спрятал его там, а сам лег спать. Я проспал всю ночь, поднялся

еще до рассвета, позавтракал и надел все новое, купленное в магазине, а

остальную одежду и еще кое-какие вещи связал в узелок, сел в челнок и

переправился на берег. Я причалил пониже того места, где, по-моему, была

плантация Фелпса, спрятал узелок в лесу, налил в челнок воды, набросал в

него камней и затопил на четверть мили ниже лесопилки, стоявшей над

маленькой, речкой, - чтобы мне легко было найти челнок, когда он опять

понадобится.

После этого я выбрался на дорогу и, проходя мимо лесопилки, увидел на ней

вывеску: "Лесопилка Фелпса", а когда подошел к усадьбе - она была на

двести или триста шагов подальше, - то, сколько ни глядел, все-таки никого

не увидел, хотя был уже белый день. Но я не собирался пока ни с кем

разговаривать - мне надо было только посмотреть, где у них что находится.

По моему плану, мне надо было прийти туда из городка, а не с реки. Так что

я только поглядел и двинулся дальше, прямо в город. И что же вы думаете?

Первый человек, на которого я там наткнулся, был герцог. Он наклеивал

афишу: "Королевский Жираф", только три представления, - все как в прошлый

раз. Ну и нахальство же было у этих жуликов! Я наткнулся на него

неожиданно и не успел увильнуть. Он как будто удивился и говорит:

- Эге! Откуда это ты? - Потом как будто даже обрадовался и спрашивает: - А

плот где? Хорошо ли ты его спрятал?

- Вот и я вас то же самое хотел спросить, ваша светлость. Тут он что-то

перестал радоваться и говорит:

- Это с какой же стати ты меня вздумал спрашивать?

- Ну, - говорю, - когда я вчера увидал короля в этой распивочной, то

подумал: не скоро мы его затащим обратно на плот, когда-то он еще

протрезвится; вот и я пошел шататься по городу - надо же было куда-нибудь

девать время! А тут один человек пообещал мне десять центов за то, чтобы я

помог ему переправиться на лодке за реку и привезти оттуда барана; вот я и

пошел с ним; а когда мы стали тащить барана в лодку, этот человек дал мне

держать веревку, а сам стал подталкивать его сзади; но только баран

оказался мне не по силам: он у меня вырвался и удрал, а мы побежали за

ним. Собаки мы с собой не взяли, вот и пришлось гоняться за бараном по

берегу, пока он не выбился из сил. Мы гонялись за ним до темноты, потом

перевезли его в город, а после того я пошел к плоту. Прихожу - а плота

нету. "Ну, - говорю себе, - должно быть, у них вышла какая-нибудь

неприятность и они удрали и негра моего с собой увезли! А этот негр у меня

один-единственный, а я на чужой стороне, и никакого имущества у меня

больше нет, и заработать на хлеб я тоже не могу". Сел и заплакал. А

ночевал я в лесу. Но куда же все-таки девался плот? И Джим где? Бедный

Джим!

- Я почем знаю... то есть насчет плота. Этот старый дурак тут кое-что

продал и получил сорок долларов, а когда мы отыскали его в распивочной, у

него уже повытянули все деньги, кроме тех, что он истратил на выпивку. А

когда я поздно ночью приволок его домой и плота на месте не оказалось, мы

с ним так и подумали: "Этот чертенок, должно быть, украл наш плот и бросил

нас, уплыл вниз по реке".

- Как же это я бросил бы своего негра? Ведь он у меня один-единственный,

одна моя собственность.

- Мы про это совсем забыли. Привыкли думать, что это наш негр, вот в чем

дело... ну да, считали его своим; да и то сказать: мало, что ли, мы с ним

возились? А когда мы увидели, что плот пропал и у нас ничего больше нет,

мы решили: не попробовать ли еще разок "Жирафа"? Ничего другого не

остается. Вот я и стараюсь, с самого утра во рту маковой росинки не было.

Где у тебя эти десять центов? Давай их сюда!

Денег у меня было порядочно, так что я дал ему десять центов, только

попросил истратить их на еду и мне тоже дать немножко, потому что я со

вчерашнего дня ничего не ел. На это герцог ни слова не ответил, а потом

повернулся ко мне и говорит:

- Как по-твоему, негр на нас не донесет? А то мы с него всю шкуру спустим!

- Как же он может донести? Ведь он убежал!

- Да нет! Этот старый болван его продал и со мной даже не поделился, так

деньги зря и пропали.

- Продал? - говорю я и начинаю плакать. - Как же так... ведь это мой негр,

и деньги тоже мои... Где он? Отдайте моего негра!

- Негра тебе никто не отдаст, и дело с концом, так что перестань хныкать.

Послушай-ка, ты уж не думаешь ли донести на нас? Ей-богу, я тебе ни на

грош не верю. Смотри попробуй только!

Он замолчал, а у самого глаза злые, никогда я таких не видел. Хныкать я не

перестал, а сам говорю:

- Ни на кого я доносить не собираюсь, да и некогда мне этим заниматься:

мне надо идти искать своего негра.

Видно было, что ему это очень не понравилось: стоит, задумался, и афиши

трепыхаются у него в руке; потом наморщил лоб и говорит:

- Вот что я тебе скажу. Нам надо здесь пробыть три дня. Если ты обещаешь

сам молчать и негру не позволишь на нас донести, я тебя научу, где его

искать.

Я пообещал, а он говорит:

- У одного фермера, а зовут его Сайлас Фе... - и вдруг замолчал.

Понимаете, он сначала хотел сказать правду, а когда замолчал и стал

соображать да думать, то и передумал. Наверно, так оно и было. Мне он

все-таки не верил, вот ему и хотелось убрать меня отсюда на целых три дня,

чтобы я им не мешал. Помолчал немножко и говорит:

- Человека, который его купил, зовут Абрам Фостер, Абрам Дж. Фостер, а

живет он по дороге в Лафацет - это будет миль сорок в сторону.

- Хорошо, - говорю, - в три дня туда дойду. Сегодня же днем и отправлюсь.

- Нет, не днем, а ступай сейчас же, да не теряй времени и не болтай зря по

дороге! Держи язык за зубами и шагай побыстрей, тогда тебе от нас никаких

неприятностей не будет, понял?

Вот этого приказа я и добивался, только это мне и нужно было. Мне надо

было развязать себе руки, чтобы приняться за Дело.

- Ну, так ступай, - сказал он, - и можешь говорить мистеру Фостеру все,

что тебе вздумается. Может, он тебе и поверит, что Джим твой негр,

- бывают такие идиоты, что не требуют документов; по крайней мере, я

слыхал, что здесь, на Юге, такие бывают. А как станешь рассказывать про

фальшивое объявление и про награду, ты ему объясни, для чего это

понадобилось, - может, он тебе поверит. Теперь проваливай и говори ему что

хочешь, да по дороге смотри держи язык за зубами, пока до места не

доберешься!

Я и пошел, направляясь от реки в сторону, и ни разу не оглянулся; я и так

чувствовал, что он за мной следит. Все равно я знал, что ему это скоро

надоест. Я прошел по этому направлению целую милю, ни разу не

останавливаясь; потом сделал круг по лесу и вернулся к усадьбе Фелпса. Я

решил приступить к делу сразу, без всякой канители, потому что надо было,

чтобы Джим не проговорился, пока эти молодцы не уберутся подальше. А то

еще наживешь хлопот с этой братией. Я на них нагляделся досыта и больше не

желал иметь с ними никакого дела.