Глава 5. Внеличностные и межличностные формы смысла

контексты разных людей сходны. Наряду со сходством очевидны и различия, связанные с различиями жизненного опыта, воспитания, образования, жизненных целей и отношений различных людей. Взаимопонимание между людьми как раз и обеспечивается сходством индивидуальных смысловых контекстов: «Чем более похожи смысловые контексты двух индивидов, тем легче и лучше они понимают друг друга, ибо придают словам и вещам близкий смысл» (там же, с. 92). А.Л.Никифоров рассматривает далее четыре логически возможных варианта: полное непересечение индивидуальных контекстов, их частичное пересечение, полное включение одного из них в другой и полное совпадение. В реальных ситуациях коммуникации встречается только второй вариант (частичное пересечение), однако, по мнению А.Л.Никифорова, при переходе на уровень анализа отдельных смысловых единиц остальные три варианта также наполняются конкретным содержанием. Можно усмотреть также аналогию (или нечто большее) между представлением об индивидуальных смысловых контекстах, детерминирующих понимание действительности, и известной концепцией В.В.Налимова (1989 а, б), характеризующего личность как генератор и преобразователь смыслов, смысловой фильтр, детерминирующий проявление лишь части из бесконечного множества смыслов, потенциально присутствующих в мире в непроявленном виде.

Размеры социальных общностей, контекст деятельности которых способен порождать значения как системные свойства объектов, включенных во внутригрупповую коммуникацию, могут колебаться в очень широком диапазоне. Видимо, минимальной подобной группой будет диада. Красивой иллюстрацией порождения значений контекстом совместной жизнедеятельности диады является эпизод из «Анны Карениной», в котором Китти и Левин объясняются в любви посредством начальных букв слова.

«Постойте, — сказал он, садясь к столу. — Я давно хотел спросить у вас одну вещь.

Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.

• Пожалуйста, спросите.

• Вот, — сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м,

• б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили "когда вы мне ответили: этого не

• может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?" Не было ника

• кой вероятности, что она могла понять эту сложную фразу...

Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать...

• Я поняла, — сказала она покраснев.

• Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым означалось

• слово никогда.

• Это слово значит никогда, — сказала она, — но это неправда!

5.2. Смысл и значение

385

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о.

...Он вдруг просиял: он понял. Это значило: "тогда я не могла иначе ответить"» (Толстой, 1952, с. 421—411).

Этот пример, кочующий из одной психологической книги в другую, не был бы столь убедителен, будь он чисто литературным. Однако эпизод, как указывает Л.С.Выготский, использовавший его для иллюстрации свойств внутренней речи, был заимствован Толстым из своей биографии: именно таким образом он объяснялся в любви своей будущей жене (Выготский, 1934, с. 294—295). Более того, нам знаком подобный способ коммуникации и по личному опыту: время от времени, начиная с пятилетнего возраста, дочь автора начинала «в порядке эксперимента» общаться с помощью начальных букв слов, например: «СВ?» («Сколько времени?»). При этом, как правило, было сравнительно несложно понять, о чем идет речь, именно благодаря тому, что четко очерченный контекст ограничивал и в известном смысле определял диапазон возможных высказываний.

Для нас этот пример важен, поскольку он демонстрирует тот факт, что единство смыслообразующего контекста способно придавать статус однозначно понимаемых значений даже таким потенциально многозначным знакам как начальные буквы слов. Однако понимание на уровне значений возможно здесь только для двоих; больше никому этот язык недоступен, поскольку предельно узкой является порождающая этот язык социальная общность. О подобных знаках — вербальных и, невербальных, — значение которых понятно только двоим или нескольким людям, упоминают, в частности, И.Горелов и В.Енгалычев (1991, с. 53—55). С другой стороны, ситуативно возможно и создание подобного контекста для целой группы. И.Н.Горелов и К.Ф.Седов описывают эксперимент, в котором они убедительно продемонстрировали возможность ситуативного создания такого контекста, который делает возможным адекватное понимание фраз по начальным буквам. Группе студентов зачитывалась интересная информация о поведении дельфинов и китов, их интеллектуальных способностях. На протяжении четырех дней со студентами обсуждались эти вопросы, на пятый день экспериментатор, заключая тему, предложил отвлечься и раздал карточки с зашифрованными начальными буквами вопросами. Два из этих вопросов относились к обсуждавшейся теме: 1) к, т(В), д, м, д, н, г? (Как ты (Вы) думаете, могут дельфины научиться говорить?). 2) к, т (В), д, о, д, и? (Как ты (Вы) думаете, обладают дельфины интеллектом?). Два других вопроса были внеконтекстны: к, т, з? (Как тебя зовут?); к, и, д? (как идут дела?). Из 40 испытуемых 21 смогли

'/2 13 — 7503

386 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

за 2—3 минуты правильно расшифровать первый вопрос и 19 — второй; внеконтекстные вопросы ни одному не удалось расшифровать за 8 минут (Горелов, Седов, 1997, с. 99).

Опустив достаточно очевидные и уже приводившиеся нами выше примеры «сдвига значения на смысл» в делинквентных группах и научных школах, перейдем сразу к наиболее обширным социальным общностям — государственным и социокультурным образованиям. Здесь перед нами стоит обратная задача — продемонстрировать, что культурно обусловленные значения не обладают абсолютной объективностью и могут функционировать как смыслы в ситуации межкультурной коммуникации.

Наиболее выпукло эффект «сдвига смысла на значение» проявляется при анализе общения двух разных культур, хоть и говорящих на одном языке, например, Англии и США. К.Клакхон дает наглядные иллюстрации того, как «слова, зачастую употребляемые в газетах одного государства, могут иметь другое значение для аудитории страны-союзника» (Клакхон, 1998, с. 210), приводя, в частности, примеры из работ М.Мид: «В Англии слово "компромисс" — хорошее слово, и о компромиссном соглашении можно говорить с одобрением, включая те случаи, когда противной стороне досталось более половины оспариваемого. В США, с другой стороны, меньшая часть означает определенное положение той или иной стороны... Если для англичанина "пойти на компромисс" значит выработать приемлемое решение, то для американца это — выработать плохое решение, при котором для обеих сторон будет потеряно что-то важное» (цит. по: Клакхон, 1998, с.189). Опять прибегнем к иллюстрации из художественной литературы, а именно из романа П.Устинова «Крамнэгел» и одноименной пьесы того же автора. Герой этих произведений — начальник полиции небольшого американского городка — проводит часть своего отпуска в Англии. Отпуск этот, однако, прерывается для него в самом начале, когда из пистолета, с которым он не расстается, он убивает человека и оказывается за решеткой. Эта достаточно, казалось бы, тривиальная история ставит в тупик судью, которому предстоит судить Крамнэ-гела. Ведь убийца действовал в полном соответствии с понятиями о законности и охране правопорядка, являющимися не просто его собственным мнением, но понятиями той культуры, в которой он прожил всю свою жизнь, а для него — чем-то объективным и абсолютным. Относительность этих понятий обнаруживается только при столкновении с другой культурой, где те же понятия того же английского языка имеют другое значение, обусловленное другим образом жизни всего общества в целом. Этот пример, впрочем, иллюстрирует релятивность не столько языковых значений, анализу

5.2. Смысл и значение 387

которых мы уделяли пока преимущественное внимание, сколько «ролевых значений» (Леонтьев А.А., 1983 а), то есть значений социальных норм и социальных ролей.

Соотношение значений и смыслов в ситуации межкультурной коммуникации являет собой универсальную модель коммуникации между представителями социальных общностей, различающихся по любому основанию. Хороший пример обнаруживает история создания позитивной семейной психотерапии. Автор этого подхода Н.Пезешкиан, эмигрировавший в юношеском возрасте из Ирана в Германию, вначале обратил внимание на трудности взаимопонимания в семейных парах с разной этнокультурной принадлежностью супругов, обусловленные несовпадением фонового смыслообразу-ющего контекста. Постепенно, однако, он начал видеть абсолютно аналогичные, хоть и несколько меньше бросающиеся в глаза, проблемы в моноэтнических семьях. Тем самым он пришел к более широкому пониманию культуры, не сводящемуся к этнокультурной принадлежности: каждая семья вырабатывает свою культуру, и барьеры взаимопонимания, возникающие при столкновении носителей разных семейных культур, столь же существенны, что и барьеры в межэтническом общении (Пезешкиан, 1992).

Таким образом, одновременно с противопоставлением значения и смысла по параметру «общее— индивидуальное» снимается и противопоставление их по второму параметру «объективное— субъективное». Объективность значения оказывается относительной. Значение более объективно, чем смысл, лишь в силу того, что в нем аккумулирован опыт не индивидуальной деятельности, а деятельности коллективной, опыта многих людей. Значение, как и смысл, — это тоже «след деятельности», на этот раз коллективной, что, однако, не гарантирует полной объективности; корректнее было бы говорить в этом случае о квазиобъективности значения. Так, совокупный многовековой опыт человечества был отражен в представлении о Солнце как о светиле, вращающемся вокруг Земли, пока гений Коперника не открыл человечеству новые пути познания этого явления, позволившие удостовериться в том, что, наоборот, Земля вращается вокруг Солнца. Динамичность научного знания является наилучшим примером детерминированности значений совокупным опытом человечества, постоянных изменений значений под влиянием приращения коллективного опыта. Характерно, что в работах последних лет значение все чаще рассматривается не как нечто объективное, а как отношение, субъектом которого выступает все общество, как «общественное отношение к действительности» (Гусев, Тульчинский, 1985, с. 61), как «коллективное обобщение опыта носителей языка» (Зимняя, 1985, с. 77; см. также Рамишвили, 1982,

'/2 13*

388