Рейв 1989 год

Краткая история рейва. 1989: Все сошли с ума Продолжая рассказывать о развитии и становлении танцевальной культуры к которой все мы привыкли, Nightparty добрался до 1989 года. Года, когда рухнула берлинская Стена, когда прошел первый Love Parade, когда рейвы одновременно были и самым модным и самым никчемным времяпрепровождением. Тогда, когда вся танцевальная культура могла просто не вырасти во что-то большее.Если всё происходившее в 1988 году больше всего напоминало идеализм хиппи шестидесятых, то уже на следующий год, идеализм был задвинут на задворки, так как на главное место вышел цинизм и всеобщая коммерциализация, расколовшая новорожденную сцену надвое. Привлеченные яркостью и неординарностью вечеринок, проходивших в Shoom, люди бизнеса, вроде хитрого дельца Тони Колстона-Хейтера, сразу просекли силу нарождавшейся культуры. На юге Англии стартовали громадные (по тем-то временам) рейвы «Biology», в центре страны с завидной регулярностью проходили «Energy», а Колстон-Хейтер, вместе со своим напарником организовывал рейвы под названиями «Sunrise» и «Back To The Future». Эти вечеринки проходили за кольцевой автодорогой M25, опоясывающей Лондон, и все вечеринки, проходившие в той области назывались «орбитальными рейвами». В том же году таблоиды изменили свое отношение к новой молодежной культуре. Если в 1988 году они благосклонно отзывались о ночных вечеринках, то постоянно растущая среди молодежи популярность рейвов уже начала пугать. К тому же этими многотысячными вечеринками начали интересоваться не только поклонники музыки, но и наркомафия и представители влиятельных в Англии «фирм» (то есть сообществ футбольных фанатов). Именно футбольные фанаты, до этого проводившие досуг по довольно нехитрой формуле, «побухать, потрещать, начистить какому-нибудь хмырю из соседнего района рыло», открыв для себя экстази, осознали, что это прекрасный заменитель драк, в которые многие ввязывались из-за скуки, чтобы пощекотать нервишки, поднять уровень адреналина в крови. Первые сети распространения наркотиков как раз основали бывшие футбольные хулиганы, на тот момент ставшие ярыми приверженцами рейвов и хаус-музыки, которую ещё год-полтора назад они считали «музыкой педиков». Правда многие из них, после того как в начале девяностых восхищение новой культурой сошло на нет, вернулись к прежним занятиям. С ростом популярности рейвов все большое к ним внимание проявляла полиция. Все-таки почти все рейвы и вечеринки проводились нелегально, и в 1989 году в острую фазу противостояния вступили отношения между промоутерами и полицией. В помощь правоохранительным органам был издан «указ о развлечениях» (в 1990 году ставший законом), который предусматривал за незаконное проведение вечеринок штраф в £20.000 и до шести месяцев тюремного заключения. Но промоутеры тоже не сидели сложа руки. Все тот же Колстон-Хейтер, взял на вооружение последнее технологическое новшество – мобильные телефоны. Используя голосовую систему сотового оператора British Telecom он начал водить полицию за нос. На флаерах обычно указывался только номер телефона. Позвонив по этому номеру человек получал адрес встречи. Голосовая система позволяла оперативно менять информацию, и, как правило, прежде чем добраться до самой вечеринки, рейверам нужно было проехать несколько адресов, и в итоге на саму вечеринку добирался уже целый автомобильный кортеж. Полиция не могла реагировать так оперативно, и пока они готовили облаву на адрес, полученный по телефону, местоположение самой вечеринки, успевало несколько раз смениться. В обычный субботний вечер того года была совершенно обычной картина, когда пара подростков на машине, собирали за собой целую вереницу автомобилей, которые искали место очередного рейва. Уже один только поиск вечеринки забавлял и веселил рейверов – ведь это было настоящее приключение! Популярность же рейвов все росла и росла. 24 июня 1989 года рейв «Sunrise» поставил новый рекорд по посещаемости – 11 тысяч человек пришло танцевать в громадный авиационный ангар. Причём, что самое интересное, столько людей пришло сюда благодаря таблоидам, которые вовсю боролись против рейвов, и газета Sun написала о том, что там-то и там-то, тогда-то и тогда-то состоится очередное «бесовское сборище». Также слово «рейв» вошло в язык и стало чем-то само собой разумеющимся. Хотя слово «рейвер» за какой-то год из популярного приобрело уничижительный оттенок. Чтобы хоть как-то бороться с рейвами, полиция организовала специальную команду под названием «Pay Party Unit», начальником которой стал Кен Таппенден. Эта команда состояла из шести человек и пыталась взять под контроль растущее день ото дня рейв-движение. Это подразделение следило за пиратскими радиостанциями, записывала телефонные переговоры промоутеров и на вертолётах отслеживало их перемещения. Спустя три месяца с начала своей работы, они запустили в дело 20 уголовных дел. За время своего существования (около года) они собрали базу данных на 5.725 человек и на 712 транспортных средств. Спустя несколько недель оперативной работы, сотрудники отдела (разросшегося уже до 200 человек), отслушивали 4.380 телефонных звонков и на их основании произвели 258 арестов. Но даже не полиция поспособствовала снижению активности на рейв-сцене. К концу этого года сцена напоминала мифического Уробороса, змея, пожирающего свой хвост. Качество вечеринок падало с каждым разом. Промоутеры, стремясь извлечь максимальную прибыль, экономили на всем – начиная от звука и заканчивая элементарными удобствами. Все чаще на рейвы не приезжали заявленные на флаерах диджеи, все чаще слово «рейв» употребляли со словом «отстой». К тому же политики вводили все новые и новые законопроекты, связывающие организаторов нелегальных вечеринок по рукам и ногам. К тому же наркотики сделали свое дело – из-за первых смертей от экстази (первой жертвой наркотика стал шестнадцатилетняя Клэр Лейтон, умершая прямо на танцполе клуба «Hacienda») многие боялись вообще посещать рейвы и вечеринки. А ведь до того момента все верили в безопасность этого наркотика. «Благодаря этой ситуации, в клубы, на протяжении несколько месяцев было просто невозможно никого заманить», вспоминает Гэвин Хиллс, бывший одним из активных деятелей рейв-сцены того периода. «Ситуация начала исправляться через год, в 1991 году, когда на танцполе зазвучало техно, и люди вновь потянулись на танцполы». Но несмотря на полный разгром рейв-движения по всем фронтам, власти на местах начали проявлять большую гибкость в отношении тех промоутеров, которые хотели работать легально. Для тех клубов, что специализировались на рейв-движении стали продлевать часы работы (как известно большинство британских заведений долгое время работали до 2 часов ночи). Проникнув во все уголки Великобритании, рейв-культура стала высокоорганизованной системой досуга, фактически с нуля создавшей собственную экономическую инфраструктуру. По-прежнему сохраняя дух андеграунда, этот вид досуга стал чем-то само собой разумеющимся: то, что делал любой молодой человек каждые свои выходные. "Если сегодня окинуть прошлое взглядом, то станет ясно, что 1989 год стал той точкой, когда можно было говорить о "Техно". Правда тогда у нас ничего не было. Никакой инфраструктуры, у микшеров не существовало кроссфейдеров и не было толковых музыкальных магазинов. Горстка диджеев, которые каждую неделю, словно заведённые, шерстили по всем важным музыкальным магазинам в поисках "техно-пластинок", которые порой попадались в пачках импортных пластинок с хип-хопом, танцевальной музыкой из Англии, Бельгии и США. Эту музыку тогда многие называли просто "Blackmusic". Они караулили привозы, чтобы первым присутствовать при распаковке новых поставок, чтобы ухватить едва ли не единственный экземпляр пластинки, чтобы в выходные порадовать танцпол новым хитом. На это у такого диджея в среднем уходило от 50 до 100 дойчмарок – столько он зарабатывал за ночь. Это было уже было после эйсид-хаус бума и, естественно, все было несколько иначе, чем это воспринимается сегодня, где малейший измененный параметр уже свидетельствует о новом стиле. Тогда все это называлось техно – эйсид-хаус, EBM, английские пластинки с рейвовыми кричалками – всю эту кашу каждый диджей бодро смешивал во что-то эклектичное, которое уже несколько позже начало расползаться по разными стилям и поджанрам. Все движение начиналось в клубе "UFO" на Кепеникерштрассе и в "Fischfaborin" на Франкенштрассе. Оба эти клуба держали будущие владельцы Tresor Димитрий Хегеманн и Ахим Кохфбергер. Здесь экспериментировали, много философствовали и строили планы. Большая часть из завсегдатаев этих клубов позже сформировала костяк первого Love Parade, в котором принимало участие человек двести. Эту "демонстрацию" в 1989 году устроил Motte под девизом "Мир, Дружба, Жвачка". Сама идея уличного шествия не требовала много ума, и скорее всего она вышла из трека Jazz & The Brothers Grimm "XTC [Street Party]", который на тот момент был главным хитом клуба "UFO" и в итоге воплотилось в шествие под названием "Love Parade".Но вы не подумайте только, что раньше и трава зеленее была. Уже в 89-м году в тусовке было много амбициозных людей, готовых идти по головам, что привело к тому, что я оказался в противостоянии всему, что происходило на Love Parade, скорее я занял выжидающую позицию. Ощущение того, что я как-то с помощью музыки мог повлиять на происходящее, было иллюзией. Когда настал день мероприятия, я, как и многие другие, быстрым шагом следовал позади машины, представлявшей клуб "UFO". Музыкальная аппаратура, установленная на машине, грохотала что есть мочи, и музыка играла с записанной ранее кассеты. Мне казалось все это очень крутым. Никто не мог и предположить той реакции, народа, который в субботний полдень, угорал от всего происходящего, от музыки — и без каких бы то ни было наркотиков! – и этот факт который всех нас приводил в состояние эйфории. Спектр реакций варьировался от простого покачивания в такт музыке головой до ликующих возгласов, которые поражали туристов и обывателей. Все происходящее являло собой саму безвредность. И одновременно с этим оставляло двойственное впечатление. Было заметно, что происходящее давало окружающим и участникам повод поразмыслить: ничего подобного никто из них не видел и не слышал, не говоря уже о том, чтобы размышлять об этом. Замечательно!Вечером в нашей отдушине, в подвале "UFO" состоялась специальная вечеринка, где собрались все участники этого парада и подводили итоги прошедшего дня. Я не вступал в дискуссии на эту тему, и даже не мог понять, событие какого масштаба только что произошло. В тот вечер вообще даже не было ясно, будет ли второй Love Parade. Но, как известно, в следующем году прошел второй парад. К тому времени открыли границы, и первый Love Parade так и остался первым и последним западно-берлинским "парадом любви". Впоследствии пошли разговоры о том, что благодаря танцулькам на том, первом, «Love Parade»мы разрушили Стену. Кто так говорит, просто не в курсе того, как все это готовилось. В 1989 году двадцатипятилетний Свен Фэт закончил карьеру поп-музыканта и ушёл из проекта Off, чтобы полностью посвятить себя диджейству. Открытый им в том же году клуб "Omen" во Франкфурте-на-Майне впоследствии развился в самостоятельную культурную единицу и произвел переворот в дискотечной культуре семидесятых и восьмидесятых, а сам Свен всё глубже и глубже погружался в музыку, впоследствии получившей название "Техно". "1989 год был для меня очень непростым годом. Это был год перемен: политически, лично, музыкально. Рухнула Стена, я стал отцом и покончил с проектом Off. Я хотел чего-то нового, нового в музыкальном плане и начал замечать, сколько много нового происходит, образно говоря, я вырос из старых ботинок. До той поры я был связан контрактными обязательствами, действие которых закончилось в 1989 году. Это стало для меня сильным поводом для того, чтобы двинуть жизнь в новом направлении. Я обставил свою маленькую студию, купил компьютер Atari и начал учиться со всем этим работать. Так возник проект Mosaic. Я впервые в жизни работал с техникой самостоятельно, придумывал треки и сочинял их. Я полностью хотел отдалиться от того звучания что было у Off.На тот момент Ибица являлась для меня источником вдохновения, куда я ездил с середины восьмидесятых. Когда я начинал работать над треком, то снова и снова говорил себе: этот трек должен звучать на Ибице. Ибица была настоящим откровением! Люди, которые там собирались находились на одной волне. И именно там я получил необходимое вдохновение, с которым отрывал "Omen". На острове я как-то встретился с диджеем Альфредо, но он был неприступен. Когда он говорил кому-нибудь "Привет!", то никогда не улыбался. Когда однажды я попытался дать ему свою пластинку, то он довольно презрительно сказал, мол, ну и что это такое, что мне с ней теперь делать? А когда он узнал, что я принимал участие в проекте Off, то надо мной постоянно подшучивал. Когда же я вернулся осенью 1989 года с Ибицы в "Omen", то там, естественно, самым модным аксессуаром стали эйсидные смайлики, которые я притащил с Ибицы. На таких вечеринках я снимал свою футболку, обвязывал вокруг головы и начинал шаманить."Omen" мы открыли 18 октября 1988 года. Клуб этот я запустил с двумя партнерами, Михаэлем Мюнцигом (Michael Münzing) и Маттиасом Мартинсоном (Matthias Martinsohn). Мы подошли к этому абсолютно по новому, и концептуально и музыкально, все было устроено совсем иначе чем в том же "Dorian Gray". В "Omen"я был волен играть современную музыку, отвечавшую современному ритму жизни. В "Dorian Gray" так делать не удавалось, потому что там всегда были так называемые "коммерческие часы", до тех пор, пока в два ночи не приходили в клуб люди, одетые в черные одежды. И чтобы там играть как резидент, там нужно было потратить немало нервов. Нужно было обговаривать все нюансы с коммерческим директором, узнать у него как они планируют выстроить вечер, какие люди планируют придти и что ни в коем случае нельзя забыть о том, чтобы ставить какие-нибудь популярные шлягеры.Такое положение дел обстояло в восьмидесятых, в 1989 году мы отошли от этого с открытием "Omen". Это была такая свобода! Таким образом с открытием этого заведения мы невольно основали новую сцену. По части публики была настоящая мешанина. Там были какие-то люди в черных "мартинсах", которые жаждали Nitzer Ebb, были какие-то люди, которые хотели хип-хопа, были даже такие, которые хотели "что-нибудь из Gipsy Kings". Это было очень увлекательно и по музыке было очень здорово. В "Omen" вообще все смешалось в одну большую кучу, и мы многое делали впервые. Именно в "Omen" я заметил, что отхожу от поп-музыки и звучания Off и все больше и больше влюблялся во что-то новое, что все называли эйсид-хаусом. Там я сказал себе и своим партнерам: "Я начинаю делать собственные вечеринки!" Они назывались "Let's sweat, keep your body wet". Я сделал много маленьких флайеров и ходил по музыкальным магазинам и улицам, раздавая их понравившимся мне людям. С тех пор я всегда говорил: пятница – моя. Я и по-прежнему устраиваю по пятницам во Франкфурте техно-вечеринки. В Берлине был "Tresor", во Франкфурте "Omen". Естественно, поначалу у нас дела шли не самым лучшим образом, все начиналось со 150 человек, потом как-то было 200, и это количество постоянно росло. Осенью и зимой 1989 года, после падения Стены и первого Love Parade началась настоящая, правильная, движуха. К нам вдруг прикатил DJ Hell, потом начали приезжать целыми туристическими автобусами из соседних федеральных земель. К моему большому удивлению к моим пятничным вечеринкам проснулся бурный интерес. И вот тогда-то мы и почувствовали, что техно — это саундтрек 1989 года. И здесь, во Франкфурте мы подняли на знамена клич: "strictly Techno!". Нам ничего другого и не нужно было. Техно было новой музыкой, свежим воздухом. Поначалу даже слова-то такого не существовало, "техно". Кто-то все это называл техно, кто-то хаусом, еще существовало такое направление как хип-хаус, правда, оно быстро стухло. Но все тогда было приемлемо, все шло в дело. Эта музыкальная смесь прекрасно функционировала и сегодня я порой хочу, чтобы у людей появилась та открытость к самой разной музыке. И соглашусь, 1989 был безумным годом и я находился в самом центре этого безумства!"Можете ли вы представить такую ситуацию, что какая-нибудь техно-пластинка может сейчас занять первое место в чартах? Вряд ли. А вот еще 20 лет назад это, если и не было обычным событием, но треки все-таки оказывались в национальных чартах Англии и некоторых европейских стран. К примеру, один из первых эйсид-хаусных треков, записанных в Англии D-Mob «We Call It Acieed» занял третье место (и после этого BBC запретила ставить в эфире любые произведения со словом «acid»). Тогда же прыткие лейблы, вроде FFRR начали вытаскивать на свет божий неизвестных широкой публике американских хаус-музыкантов. К примеру, знаменитый трек «French Kiss» американского диджея Lil' Louis, занял второе место в национальном чарте Великобритании. Мейджор-лейблы быстро ухватили откуда ветер дует и взяли на вооружение попискивающие звуки TB-303, благодаря которым в чарты прорвалились попсовенькие песенки Bananarama «Tripping On Your Love» или «Love Song» Саманты Фокс. Не отставали и британские диджеи – к примеру, проект диджея Марка Мура S'Express «Theme From S’Express» добрался до пятой позиции во все том же национальном чарте Великобритании. Можно еще вспомнить успех Yazz «The Only Way Is Up?» или проект американского диджея Тодда Терри Black Box «Ride On Time». Но в девяностых, попадание в чарты изначально некоммерческой клубной музыки, уже воспринималось как нонсенс. Таким нонсенсом, к примеру, стало знаменитое произведение Джоша Уинка «Higher State Of Consciousness», занявшее в 1995 году восьмое место.Мою жизнь в ГДР вряд ли можно назвать серой. Она не сильно отличалась от жизни западно-германского молодого человека. На Востоке тоже были панки, гопники и брейкеры — всё это у нас появилось одновременно с Западом. У нас не было пластинок, но их нам заменяло радио SFB2. Ведущий этой радиостанции Барри Граверс для меня был также важен, как и очень влиятельная ведущая Моника Дирл. В середине восьмидесятых у Граверса была передача "Studio 89" в которой он без конца играл различные диско-миксы из Нью-Йорка. Для нас эта музыка была подобна алмазным копям, мы попросту боготворили эту музыку. В ГДР дискотеки проходили в обычных ресторанах. Примерно в шесть вечера они закрывались и столы раздвигались по краям. Диджей привозил свою аппаратуру, умещавшуюся в два ящика на штативах. Если это был хороший диджей, то с собой он привозил свет и зеркальный шар. Таким образом получалась дискотека. В восемь вечера открывались двери. Чтобы туда попасть надо было или знать кого-то или сунуть 5 или 10 марок в руку швейцару. Все диджеи имели государственный сертификат. Они работали в роли радиоведущих и перед каждой песней делали объявление: "Эй девчонки! Теперь настала ваша очередь, ведь я ставлю новую песню Петера Маффэя". Затем в дело шли новые песни от Pet Shop Boys или Modern Talking. На самых лучших дискотеках были стилистические блоки: Depeche Mode, OMD, Soft Cell или Томас Долби (Thomas Dolby), "новые романтики" или что-то в этом духе. Мы всегда ждали блок посвященный электро-фанку — ведь это были мои корни, и именно поэтому я несколько позже окунулся в электронную музыку. Первые хаус-треки меня здорово раздражали, потому что они были слишком быстрыми. Различия между хип-хопом и хаусом меня и вовсе не интересовали. И благодаря нашему незнанию впоследствии так хорошо прижилось техно в Восточном Берлине. На наших первых вечеринках диджеями-резидентами были Tanithи Roland BPM. Если Tanith играл более экспериментальную музыку, то Роланду быловажно чтобы люди танцевали. В его сэтах было все, подо что можно было танцеватьна скорости в 128 ударов в минуту — от Донны Саммер до Nitzer Ebb. И если дляжителя Западной Германии между этими именами лежали целые вселенные, то для насэто была просто электронная танцевальная музыка. В тот день, когда рухнулаСтена, мы пошли в клуб "UFO", в котором было полно иммигрантов сВостока и где мы впервые смогли пообщаться с западно-берлинскими любителямихаус-музыки. И если на наших дискотеках ходили официантки и предлагали шампанское,то в "UFO" главенствовал угар.

На тот момент в Западном Берлине полностью доминировал хаус:в "UFO" никто не играл техно. Моника Дитл эту музыку ненавидела,Мотте был известным ненавистником техно, Вестбам играл Soul II Soul. Техно, втом виде, в котором его начали воспринимать в Берлине, начал играть Tanith. Таккак под словом "техно" понимали синтипоп, то мы изобрели новоепонятие — "теккно". На нашей первой вечеринке "Teknozid" мывпервые осуществили то, что давно хотели. Стены были абсолютно черными, никакойцветомузыки — только стробоскопы и дым-машины. Вместо диапроектора у нас быллазер. Все было нацелено только на танцы. Бас, свет, человек: музыка должназвучать на 128 bpm. Кто отдавал себя на волю бита, тот мог познать особенноеощущение счастья".