Глава III

О МЕСТОПОЛОЖЕНИИ ОЩУЩАЮЩЕГО НАЧАЛА ЧЕЛОВЕКА

В двух предшествующих главах я пытался исправить понятия, которые мы привыкли связывать с материей. А именно я старался показать, что материя не является непроницаемой, косной субстанцией, как мы ее обычно представляли до сих пор. Если это будет принято, нам будет значительно легче вести наше дальнейшее исследование. Я надеюсь, что мы не будем взирать на материю с теми чувствами презрения и отвращения, которые обычно сопутствуют ее рассмотрению. В ее действительной природе нет ничего такого, что оправдывало бы это пренебрежительное отношение к ней. <…>

Все свойства, до сих пор приписываемые материи, могут быть сведены к свойствам притяжения и отталкивания (все действия этих свойств производятся, как было показано раньше, силами независимо от всякой плотности), а также протяжения, при помощи которой материя занимает определенную часть пространства. Кроме этих свойств у человека есть способность ощущения, или восприятия, а также способность мышления. <…>

Если бы мы вырабатывали наше суждение относительно необходимого местоположения мысли на основании условий, которые постоянно сопровождают процесс мысли — каковым правилом мы пользуемся во всех других случаях, — то мы могли бы прийти лишь к выводу, согласно которому в человеке эта способность является свойством нервной системы или, скорее, мозга. Ибо, насколько мы можем судить, способность мышления и определенное состояние мозга всегда сопровождают друг друга или как бы соответствуют друг другу. Такое положение является действительным основанием для того, чтобы считать известное свойство присущим определенной субстанции. Мы не знаем ни одного примера, когда при разрушении мозга сохранилась бы способность мыслить. И если проявление этой способности затрудняется или каким-либо способом нарушается, то это будет достаточным основанием считать, что и мозг расстроен в соответствующей степени. Поэтому мы должны смотреть на мозг как на местоположение мысли.

Кроме того, поскольку способность мыслить вообще созревает постепенно и достигает вполне развитого состояния вместе с развитием тела, постольку же, как это явствует из наблюдений, эта способность и приходит в упадок вместе с одряхлением тела. И если в некоторых случаях душевные способности сохраняют свою силу, между тем как тело в общем уже ослабело, то это, очевидно, происходит потому, что в этих частных случаях мозг не очень, сильно задевается общей причиной слабости. Но с другой стороны, если задет только один мозг, как это бывает при ударе по голове, или при значительном давлении на череп во время сна, или при воспалительных процессах [мозга], духовные способности понижаются в соответствующей степени.

Равным образом, подобно тому как дух поражается телесными и мозговыми изменениями, так и тело в свою очередь испытывает воздействие со стороны духовных явлений. Это доказывается видимыми проявлениями всех сильных страстей — надежды или страха, любви или гнева, радости или печали, восторга или отчаяния. Все это, конечно, есть неопровержимое доказательство того, что именно одна и та же вещь является субъектом всех этих страстей и что все они необходимо зависят друг от друга. В действительности здесь мы имеем полное основание сделать вывод, что способность ощущения и мышления есть необходимый результат особой организации, все равно как звук является необходимым результатом особого сотрясения воздуха. Ибо в обоих случаях одно постоянно сопровождает другое одинаковым образом, а в природе не существует более сильного доказательства в пользу необходимой связи определенной причины с определенным действием.

Защищать мнение, отличное от этого, — значит принимать гипотезу, не имея ни единого факта в ее пользу. И делать вывод — как поступали некоторые, — что материальная система далека от того, чтобы служить предпосылкой для способности мышления, утверждать, что она является препятствием для этого, — это значит усвоить способ доказательства, совершенно противоположный тому, которому до сих пор следовала философия. Это значит делать вывод не только без всяких фактов, но и вопреки всяким фактам.

Раз совершенство мышления должно зависеть от здорового состояния тела и мозга в этой жизни, так что человек не может иметь способность мышления без этих условий, то допускать, что он способен лучше мыслить при телесном и мозговом расстройстве, — это, по моему мнению, самое нефилософское и самое нелепое заключение. Если смерть полезна для мышления, то и болезнь также должна бы приносить соответствующую пользу. Равным образом, чем больше подходит тело к состоянию разложения, тем более свободными и менее стесненными должны были бы быть и душевные способности. Но это совершенно обратно тому, что имеет место в действительности. <…>