Глава VI

О способности материи чувствовать

Мы говорили о двух необходимых атрибутах материи, от которых зависит большинство её свойств, а именно о протяжённости и движущей силе. Нам остаётся теперь доказать существование третьего атрибута: я имею в виду способность чувствовать, которую философы всех веков признавали за этой самой субстанцией. Я говорю – все философы, хотя знаю о тщетных усилиях картезианцев опровергнуть это. Чтобы выйти из непреодолимых затруднений, они бросились в лабиринт, из которого думали найти выход посредством нелепой теории, что «животные – простые машины».

Это мнение настолько смехотворно, что философы всегда допускали его только как шутку или философское развлечение. Вот почему мы не будем останавливаться на его опровержении. Опыт доказывает нам существование одинаковой способности чувствовать как у животных, так и у людей. В самом деле, не сомневаясь в том, что я чувствую, я не имею иных доказательств чувств других людей, кроме тех знаков, которые они мне подают. Но условный знак – я имею в виде речь – вовсе не представляет собой наилучшего знака; существует другой знак, общий людям и животным, обнаруживающийся с наибольшей определённостью – я говорю о языке чувств, каким являются стоны, крики, ласки, бегство, вздохи, пение – одним словом, все выражения страдания, печали, отвращения, боязни, храбрости, покорности, гнева, удовольствия, радости, нежности и т.п. Этот энергичный язык обладает гораздо большею силой убедительности, чем все софизмы Декарта.

Возможно, что картезианцы, не умея отказаться от своего внутреннего чувства, считают более правильным признавать одинаковую способность чувствовать у всех людей, чем признавать эту способность у других животных, потому что у последних, в самом деле, нет подлинного человеческого облика. Но эти философы, останавливающиеся на поверхности вещей, очевидно, очень мало наблюдали и исследовали поражающие сведущих лиц полное сходство меду человеком и животным. Ибо тут имеет значение лишь сходство органов чувств, а они-то, с очень незначительными отклонениями, абсолютно одинаковы и тут и там, что, очевидно, указывает на одинаковые функции.

Если этот параллелизм не был замечен ни Декартом, ни его приверженцами, то он не ускользнул от других философов, в особенности тех из них, которые тщательно занимались сравнительной анатомией.

Возникает ещё другое затруднение, больше всего задевающее наше самолюбие: невозможность пока ещё понять это свойство как производное, или атрибут материи. Но обратите внимание, что эта субстанция обнаруживает нам лишь непостижимые черты. Разве легче понять, как протяжённость вытекает из её сущности, как она может приводиться в движение первичной силой, действие которой происходит без соприкосновения, и тысячу других чудес, ускользающих от исследования самых проницательных глаз, которым она показывает лишь скрывающую их завесу, согласно представлению знаменитого современного философа?

Но, может быть, следует предположить, как это делают некоторые, что чувство, наблюдающееся у одушевлённых тел, принадлежит существу, отличному от материи этих тел, субстанции, имеющей отличную от них природу и лишь соединённой с ними? Позволяют ли знания, даваемые нам разумом, добросовестно допустить подобные предположения? Мы знаем в телах только материю и наблюдаем способность чувствовать только в этих телах. На каком же фундаменте может быть построено идеальное существо, отвергаемое всеми нашими знаниями?

Надо, однако, с такой же откровенностью признать, что нам не известно, обладает ли материя сама по себе непосредственной способностью чувствовать или же только способностью приобретать её посредством модификаций или принимаемых ею форм, ибо несомненно, что эта способность обнаруживается только в организованных телах.

Итак, вот ещё одна новая способность, находящаяся только в потенциальном состоянии материи, как и все другие, о которых мы раньше упоминали. Так думали древние, философия которых, полная глубины и проницательности, заслуживает восстановления на обломках современной философии. Как бы пренебрежительно ни относилась эта последняя к слишком отдалённым от неё источникам, всё же древняя философия (метафизика) всегда будет одерживать верх в глазах тех, кто достоин о ней судить, так как она представляет (по крайней мере в отношении разбираемого вопроса) прочную и вполне цельную систему, как бы единое тело, чего нельзя сказать о разъединённых членах современной физики.