Е.С. Д о б и н искусство ддтали (1975)

Вспомним знаменитую статью Л. Толстого «Что такое искусст­во». Заражение читателя чувствами и мыслями художника является главной задачей художника — такова основная мысль автора.

Но эта задача «только тогда достигается и в той мере, в какой ху­дожник находит те бесконечно малые моменты, из которых складыва­ется произведение искусства».

«Бесконечно малые моменты» — это и есть детали и подробно­сти. Обратим особое внимание на категоричность утверждения JI. Толстого «только тогда и в той мере»!

Лишь при этом условии, лишь с помощью «бесконечно малых мо­ментов» достигается главная цель искусства. 252

Признаться, я был удивлен, когда в первый раз вдумался в эту фразу. Но когда я серьезно заинтересовался ею, то обнаружил, что удивление охватывало иногда и самих художников.

«Всего страннее, необъяснимее кажется в этом процессе (творче­ства. — Е.Д.) то, что иногда мелкие аксессуарные явления и детали, представляющиеся в дальней перспективе общего плана отрывочно и отдельно, в лицах, сценах, по-видимому не вяжущихся друг с другом, потом как будто сами собою группируются около главного события и сливаются в общем строе жизни» — так пишет Гончаров в статье «Лучше поздно, чем никогда».

Мелкие, аксессуарные явления сливаются в общем строе жизни.

Следовательно, они необходимы для понимания общего.

Детали, оказывается, сродственны обобщению.

Считая это явление в области творчества загадочным, пока еще не разъясненным, Гончаров пытается как-то помочь себе и читателю фи­зической аналогией. «Точно как будто действуют тут, — пишет он, — еще не уловленные наблюдением, тонкие невидимые нити, или, пожалуй, магнетические токи».

Бальзак, чтобы пустить ответную стрелу в критиков, нападавших на него за обилие подробностей, пользуется окольным путем: превоз­носит гипотетического римского писателя, который оставил бы по­томству «бесценное сокровище», если бы «нашел в себе мужество» создать этюды о нравах первого века христианской эры, запечатлев в них «множество подробностей» о рядовых и великих людях своего времени.

После этих высказываний читателю уже не покажутся неожидан­ными соображения A.M. Горького, которые он высказал А. Афиноге­нову: «Главное — найдите деталь... вы можете обнаружить деталь, она осветит вам характеры, от них пойдете, и вырастут и сюжет и мыс­ли...

Деталь и подробность обычно употребляются как синонимы. И та и другая — разновидности толстовских «бесконечно малых момен­тов». Сходство бросается в глаза, выдвигается на первый план.

Однако налицо и различие, существенно важное для поэтики прозы.

Как детали, так и подробности свойственна потенциальная спо­собность к образно-смысловому расширению орбиты, к проникнове­нию в суть художественного целого. Различие — в способах достиже­ния этой цели.

Не случайно Чехов, виртуоз детали, открывший новые, богатей­шие ее возможности, восставал против подробностей.

253

Отметим, что сам он обладал необычайной зоркостью к жизнен­ным подробностям. Об одном пароходном путешествии он писал: «Когда я теперь закрываю глаза, то вспоминаю все до мельчайших подробностей, даже выражение глазу нашего пароходного ресторато­ра, отставного жандарма».

Тем не менее (особенно в письмах знакомым писателям) он не ус­тает повторять: «Вы нагромоздили целую гору подробностей, и эта гора заслонила солнце»; «...на первом плане картины много подроб­ностей... Ими надо жертвовать ради целого... подробности, даже очень интересные, утомляют внимание».

Романы Писемского «утомительны подробностями».

Обратим внимание, что Чехов всюду пишет во множественном числе — «подробности» — и упирает на эту множественность: мно­го подробностей, масса подробностей, гора подробностей.

В этом, очевидно, суть различия.

Подробность воздействует во множестве.

Деталь тяготеет к единичности.

Она заменяет ряд подробностей. Вспомним уши Каренина, завит­ки волос на шее Анны Карениной, короткую верхнюю губку с усиками маленькой княгини, жены Андрея Болконского, лучистые глаза княж­ны Марьи, неизменную трубочку Тушина, многозначительные склад­ки на лбу дипломата Билибина и т. д.

Деталь — интенсивна. Подробности — экстенсивны.

Г.А. Гуковский РАССКАЗЧИК В «МИРГОРОДЕ» (1946—1949)

Повествователь — это не только более или менее конкретный образ, присутствующий вообще всегда в каждом литературном произ­ведении, но и некая образная идея, принцип и облик носителя речи, или иначе — непременно некая точка зрения на излагаемое, точка зрения психологическая, идеологическая и попросту географическая, так как невозможно описывать ниоткуда и не может быть описания без описателя. И вот, при различии конкретно-персонифицированных образов рассказчиков, эти образы могут, однако, иметь единую струк­туру, могут быть объединены равенством отношения к изображаемо­му, повествуемому, единством точки зрения на него.

Необходимо учитывать, что всякое изображение в искусстве об­разует представление не только об изображенном, но и — может

254

быть, часто менее конкретизированное, но не менее отчетливое — об изображающем, носителе изложения и, что, пожалуй, особенно важ­но, носителе оценок, носителе разумения, понимания изображенного; это — образ носителя сочувствия или неприязни, носителя внимания к изображаемому, и носителя речи, ее характера, ее культурно-обще­ственной, интеллектуальной и эмоциональной типичности и вырази­тельности. Это — воплощение того сознания, той точки зрения, кото­рая определяет весь состав изображенного в произведении, то есть отбор явлений действительности, попадающих в поле зрения читателя и образующих и образную силу, и идейную направленность произве­дения, поскольку отбор и сочетание явлений действительности в ис­кусстве играет решающую роль в формировании идейного, а также и художественного его содержания (вспомним горьковское определе­ние сюжета). Между тем мы безусловно ошиблись бы, приняв отно­шение «автора» какносителя речи и точки зрения к изображаемым им явлениям за нечто неизменное, само собой разумеющееся, историче­ски всегда и повсюду себе равное и, стало быть, «выносимое за скоб­ки» при анализе литературного произведения, не выражающее его ис­торического содержания и смысла.