Глава II. Кризис оценок

I. Противоположные философские системы

Поначалу лишь немногие осознавали грядущий хаос и кризис нашей системы оценок. Они заметили, что религиозное и моральное единство, служившее интегрирующей силой средневекового общества, исчезает. Этот распад был не вполне очевиден, поскольку философия Просвещения, каза­лось, предлагала новый жизненный подход с помощью объе­диняющей цели. Из этого развились секуляризованные систе­мы либерализма и социализма. И прежде чем мы поняли, что наше будущее зависит от борьбы между этими двумя точками зрения, появилась новая система оценок - система универ­сального фашизма. Основные принципы этой новой системы настолько сильно отличаются от предыдущих, что внутренние различия между последними исчезают.

Так, в одной и той же социальной среде мы имеем де­ло с противоречащими друг другу философскими системами. Во-первых, это религия любви и всеобщего братства, вдох­новляемая христианской традицией и служащая мерой оценки нашей деятельности. Во-вторых, это философия просвеще­ния и либерализма, оценивающая свободу и человеческую личность как высшую цель и рассматривающая богатство, уверенность, счастье, терпимость и благотворительность как средства достижения этой цели. Кроме этого, нашему обще­ству бросила вызов идеология социализма, рассматривающая равенство, социальную справедливость и плановый соци­альный строй как желанные цели нашего времени. И наконец, существует самая новая философия с ее идеалом демоничес­кого человека, обладающего чистотой расы и плодовитостью, провозглашающая такие родовые и военные достоинства, как завоевание, дисциплина и слепое послушание.

Нас разделяют не только различные оценки таких крупных проблем, как принципы добродетельной жизни и наи­лучшей общественной организации, у нас отсутствует также, особенно в демократических обществах, определенная точка зрения относительно нормативной модели человеческого пове­дения. И если одна модель воспитания готовит новое поколение осуществлять и защищать свой разумный интерес в мире, полном конкуренции, то другая придает большее значение бескорыстию, служению обществу и подчинению общественным целям. И если одна социальная модель руководствуется идеалом аскетизма и подавления, то другая всячески поощряет самовыражение.

У нас нет общепринятой теории и практики относи­тельно характера свободы и дисциплины. Одни думают, что

[424]

дисциплина возникнет сама по себе, в результате действия саморегулирующих сил, внутренне присущих группе, если предоставить всем полную свободу и ликвидировать давление со стороны внешних сил. В противовес этой анархической теории другие утверждают, что введение строгих правил в тех сферах жизни, где это необходимо, не подавляет, а расширя­ет истинную свободу. Для таких мыслителей дисциплина яв­ляется предварительным условием свободы. Так как мы не имеем устоявшейся точки зрения на свободу и дисциплину, не удивительно, что нет и ясно определенных критериев для об­ращения с преступниками, и мы не знаем, должно ли наказа­ние носить карательный и устрашающий характер или же оно должно носить характер его, преступника, исправления и при­способления к жизни в обществе. Мы не знаем, считать ли нарушителя закона грешником или больным, и не можем решить, кто виноват - он или общество.

Этот кризис оценок проявляется не только в таких крайних случаях неадекватного приспособления к обществен­ным нормам, как преступление. У нас нет даже общепринятой политики в области образования наших обычных граждан, ибо по мере развития общественного прогресса мы все меньше понимаем, чему их учить. На начальном уровне образования мы не можем решить, состоит ли наша цель в воспитании миллионов рационалистов, которые отбросят обычаи и тради­ции и будут судить в каждом отдельном случае по существу дела; или же главная цель обучения - в том, чтобы научить обращаться с тем социальным и национальным наследием, которое сосредоточено в религии. На высшем уровне образо­вания мы не знаем, отдать ли предпочтение специализации, которая так настоятельно необходима в индустриальном об­ществе с его строгим разделением труда, или же готовить всесторонне развитую личность с философским образованием.

Подобная нерешительность характерна не только для области образования; мы так же смутно представляем себе смысл и ценность труда и досуга. Система труда ради прибы­ли и денежного вознаграждения находится в процессе дезин­теграции. Люди стремятся достичь стабильного уровня жизни, однако кроме этого они хотят чувствовать, что они полезные и важные члены общества, имеющие право понимать смысл своей работы и общества, в котором они живут. В то время как в массах пробуждаются эти чувства, в рядах богатого и образованного меньшинства происходит раскол. Для некото­рых их высокое положение и накопление благ означают преж­де всего возможность наслаждения неограниченной властью;

для других - возможность применить свои знания и умения, осуществляя руководство и взяв на себя ответственность. Первая группа - это потенциальные фашистские лидеры,

[425]

вторая - те, кто хочет способствовать созданию нового общественного порядка, когда во главе общества стоят компе­тентные руководители.

Как я уже указал, существуют совершенно различные интерпретации и оценки не только труда, но и досуга. Пури­танское чувство вины в связи с ничего-не-деланием и отды­хом все еще борется с возникающим гедонистическим куль­том жизнеспособности и здоровья. Идея ценности уединения и размышления сталкивается с идеей массового развлечения и восторга. Существуют различные мнения и в отношении сексуального поведения. Некоторые все еще осуждают секс вообще, пытаясь наложить на него табу, другие же видят в снятии с этой сферы жизни завесы таинственности и воздер­жания средство избавления от многих наших психологических недугов. Наши понятия и идеалы женственности и мужествен­ности меняются от группы к группе, и отсутствие общеприня­тых взглядов является причиной конфликтов не только в фи­лософских дискуссиях, но и в ежедневных взаимоотношениях между мужчинами и женщинами.

Итак, в нашей жизни нет ничего такого, даже на уровне таких обычных потребностей, как еда или манера поведения, относительно чего наши взгляды не расходились бы. У нас нет единого мнения даже относительно того, плохо или хоро­шо, что существует такое разнообразие мнений; мы не знаем, что предпочесть - конформизм прошлого или современную свободу выбора.

Но есть одна вещь, которую все мы осознаем доста­точно четко, а именно тот факт, что нехорошо жить в обще­стве, в котором нет установленных норм и которое развивает­ся нестабильно. Мы это еще лучше понимаем в настоящий момент, когда находимся в состоянии войны, когда мы долж­ны принимать решения быстро и без колебаний, сражаясь с врагом, система ценностей которого специально упрощена с целью принятия быстрых решений. В мирное время историк или иной мыслитель могут быть заинтересованы в том, чтобы изучить огромное количество возможных реакций на один и тот же стимул и существующую борьбу между различными точками зрения и нормами. Однако даже и в мирное время это огромное множество оценок может стать неприемлемым, особенно в крайних ситуациях, когда требуется дать ответ «да» или «нет». В таких ситуациях многие люди, видя, с какой нерешительностью демократические правительства прини­мают свои решения, склонны соглашаться с известным фаши­стским политологом, который сказал, что плохое решение лучше, чем никакое. Это верно в той степени, что нереши­тельность системы laissez-faire автоматически готовит почву для будущей диктатуры. Так, задолго до начала войны неко-

[426]

торые дальновидные мыслители осознали опасность, таящу­юся в кризисе оценок, и попытались найти более глубокие при­чины кризиса.