Методология_Литература / droizen

другой историко>критические атаки на ложные тради> ции, на противоречащие духу Священного писания ин> ституты, канонические претензии церкви; но даже то> гда, прежде всего в Италии, риторика снова вышла на передний план, потеснив эти замечательные научные начинания; последнюю великолепную попытку науч> ного обобщения добытых знаний и навыков, сделанную на немецкой почве Себастианом Франком, заглушил шум распри вероисповеданий, вылившейся уже к тому времени в догматический спор.

Только когда естественные науки уверенно, и созна> вая свой собственный путь, обосновали свой метод и тем самым получили новую отправную точку, появилась идея добыть методический аспект и для !m¯qodos álh истории. К эпохе Галилея и Бэкона принадлежит Жан Боден, ко времени Гюйгенса и Ньютона — Пуфендорф и Лейбниц, проложивший новые пути во всех направле> ниях. Затем и английское Просвещение — если можно так обозначить время так называемых деистов — при> ступило к решению этого вопроса; там сначала попыта> лись расчленить нашу науку по ее задачам и областям исследования, говорили о всемирной, всеобщей исто> рии, истории человечества, государств и народов и т. д. Вольтер, ученик и продолжатель этого английского на> правления вбросил в научный обиход блестящее слово> сочетание «рhilosophie de l’histoire»15. Геттингенская историческая школа разработала своего рода система> тику вновь созданных наук и вспомогательных дисцип> лин и начала наполнять и более отдаленные науки ду> хом этой системы. И в то время как многие великие по> эты и мыслители нашего народа углубились в теорети> ческий вопрос исторического познания, в самих исто> рических работах и исследованиях набирала силу кри> тика и оттачивала свои методы; и к какой бы области истории критика ни обращалась, повсюду она приноси> ла совершенно новые и поразительные результаты. И наша нация в этой исторической критике со времени Нибура опередила все другие; и, казалось, стоит только высказать в общих и теоретических положениях мане>

564

ру и технику исследования, проверенную на практике в таких блестящих работах, чтобы их признали в качест> ве исторического метода.

Разумеется, широкой публике это направление на> шей истории было не по нраву; она хотела читать, а не изучать; она жаловалась, что ей подают не яства, а ре> цепт их приготовления; она называла немецкий исто> рический стиль педантичным, слишком ученым, не> удобоваримым; насколько приятнее было читать вме> сто ученых, кропотливых исследований эссе Маколея, какие захватывающие были рассказы о французской революции в блестящих описаниях Тьера. Таким обра> зом, случилось, что не только исторический вкус, но и историческое суждение и тем самым не в малой степени и политическое суждение в Германии в течение трех>четырех десятилетий формировались и направля> лись иностранной историографией, ее риторическое превосходство царило над ними.

И еще следует добавить, в то время как такое рито> рическое искусство превращает в художественный, хорошо отретушированный образ, в увлекательное чтение, производящее сильное впечатление, тяжесть чудовищных событий, трудные конфликты, в кото> рых обычно разворачиваются или подготавливаются великие события, ужасы разгоревшихся страстей или фанатических притеснений, оно уверено, что стано> вится тем понятнее и убедительнее. Оно нашло средст> во познакомить и малосведущего читателя с события> ми, действительный ход которых потребовал от совре> менника, желающего их понять, хотя бы до некоторой степени, множество предварительных знаний, много опыта, спокойного и продуманного суждения; истори> ческое же искусство умеет компенсировать все это са> мым приятным образом, так что внимательный чита> тель, дочитав до конца своего Тьера или Маколея, мо> жет считать, что он обогатился великим опытом этих революций, знанием борьбы партий, развития госу> дарственного строя,— разумеется, опытом, в котором отсутствует лучшее из того, что делает его плодотвор>

565

ным, а именно серьезность всего происходящего в дей> ствительности, ответственность за принятие неизбеж> ного решения, жертвы, которых требует и победа, не> удачи, которые растаптывают и справедливое дело. Искусство историка избавляет читателя от того, чтобы думать о таких побочных вещах, сопутствующих явле> ниях, наполняя его фантазию представлениями и взглядами, которые обобщают только самые блестя> щие моменты из широкой, суровой, медлительной ре> альности; оно убеждает его, что только они и являются суммой частностей и истинных реалий. Со своей сторо> ны, оно помогает формировать то неизмеримое влия> ние, которое оказывает мнение людей, тем что они на> чинают мерить действительность по своим идеям и требуют от нее, чтобы она складывалась или преобра> зовывалась согласно им,— тем нетерпеливее требуют, чем легче они привыкли думать об обратной стороне событий.

И мы в Германии уже похваляемся исторической литературой, соответствующей популярной потребно> сти; и у нас достигнуто понимание или снисходитель> но принято мнение, что «история есть одновременно и искусство, и наука». Только тем самым методический вопрос — а он>то и важен нам — снова повисает в воз> духе.

Как в наших работах соотносится друг с другом ис> кусство и наука? Разве уже достаточно сделано для про> яснения научной стороны истории с помощью «крити> ки и учености»? Входит ли в компетенцию истории то, что еще остается историку сделать? Неужели действи> тельно то, чем должен заниматься историк, не имеет никакой иной цели, кроме как написания той или иной книги? Не имеет никакого иного применения, кроме как развлекать, поучая, и поучать, развлекая?

Было бы небезынтересно исследовать, в чем заклю> чается скрытая причина, что из всех наук одной исто> рии выпало такое сомнительное счастье, которое с ней не разделяет даже философия, несмотря на диалоги Платона.

566

Рассмотрим другую сторону вопроса. В художест> венных работах — согласно старому выражению — техническое и мусическое идут рука об руку. К сущ> ности искусства относится, что оно в своих произведе> ниях заставляет забывать недостатки, обусловленные ее средствами; и оно может это постольку, поскольку идея, которую оно выражает в таких формах, таких материалах, такой техникой, оживляет их и просвет> ляет. Такое произведение есть целостность, мир в себе; мусическое есть сила, заставляющая зрителя или слушателя целиком и полностью воспринимать и чувствовать в этом выражении то, что оно хотело вы> разить.

Иначе обстоит дело с наукой. Прежде всего нет более строгого долга, чем установить пробелы, которые нали> чествуют в объектах их эмпиризма, проконтролиро> вать ошибки, которые могут появиться вследствие их техники, исследовать значимость методов, которые мо> гут дать правильные результаты только внутри прису> щих этим наукам границ.

Может быть, величайшая заслуга критической шко> лы в нашей науке, по крайней мере самая значительная в методическом отношении, есть понимание того, что основой наших исследований является проверка «ис> точников», из которых мы черпаем наши сведения. Тем самым был выработан важный научный подход в отно> шении истории к прошлым временам. Это критическое воззрение заключается в том, что мы имеем прошлые времена уже не непосредственно, а лишь опосредован> ным образом, что минувшие времена мы можем рекон> струировать не «объективно», а лишь получить из «ис> точников» некое представление, мнение о них, их ана> лог, что так получаемые и полученные представления и мнения суть все, что нам возможно знать о прошлом, следовательно, что «история» является не внешней и реальной, а может быть только опосредованно исследо> вана и знаема, это положение, должно быть, как нам кажется, исходной точкой, если не будут и далее навя> зывать истории естественнонаучный метод.

567

То, что имеется налицо для исследователя, есть не прошлые времена, а отчасти их остатки, отчасти мне$ ния о них; остатки, которые являются таковыми толь> ко для исторического подхода, но в действительности они находятся в настоящем; одни в виде руин и в вывет> ренном состоянии, напоминающие о том, что они неко> гда были другими, более живыми, значительными, чем сейчас; другие — преобразованные и в живом еще упот> реблении; третьи — измененные до неузнаваемости и влившиеся в бытие и жизнь настоящего; даже они суть не что иное, как сумма всех остатков и результатов про> шлого. Следовательно, воспоминания того, что было и прошло, мнения тех, не всегда ближе всего стоящих к ним, сведущих или безучастных, часто мнения мнений из третьих, четвертых рук; и даже если сообщают со> временники или участники, что происходило в их вре> мя, что они сами видели своими глазами, слышали своими ушами? И собственное зрение и слух восприни> мают ведь только часть, одну сторону, одно направле> ние происшедшего и т. д.

Методический характер этих двух видов материала так сильно различается, что хорошо поступают те ис> следователи, кто различает их и по техническому на> именованию; поэтому рекомендуется называть источ> никами те документы, которые хотят быть источни> ками, хотя они в другом отношении, подобно многим другим, являются остатками, литературными остатка> ми времени, в котором они возникли.

Принятый ныне метод, или техника исторического исследования, развился из изучения таких эпох, из ко> торых, по крайней мере для политической истории, нет ничего в наличии, или имеются только некоторые мне> ния авторов, которые относительно недалеко отстоят от рассказываемых ими событий. Многое, что мы хотели бы спросить или исследовать, там не было учтено; на та> кой вопрос, как наши императоры во время своих наез> дов в Рим, когда они переходили Альпы, обеспечивали там довольствием тысячи людей, фуражом тысячи ло> шадей; на вопрос, как складывалась торговля Среди>

568

земноморья после революции, которую совершил Александр своими походами в Азию, источники не дают нам никаких сведений.

Как поверхностны, ненадежны наши сведения о ранних эпохах истории, как неизбежно фрагментарны и ограничены отдельными моментами наши представ> ления о них, полученные из имеющихся еще источни> ков, мы понимаем, когда в ходе наших занятий обра> щаемся к тем периодам, архивы которых предлагают нам не только «грамоты» о заключенных юридиче> ских сделках, но и донесения послов, отчеты админи> стративных властей, всевозможные деловые акты. И далее, как ярко проявляется здесь различие между «мнениями» чужеземных послов и местных властей и «остатками» делопроизводства, разных соображений, протоколов переговоров и т. д. Разумеется, в отличие от тех реляций, эти деловые акты, как правило, не дают уже сложившееся мнение, первую историческую картину того, что недавно произошло; но и они явля> ются остатками того, что здесь происходило, они то, что еще непосредственно имеется в наличии от этой сделки и процесса ее заключения. В широком спектре существующих одновременно и рядом друг с другом, тысячекратно обусловленных и обусловливающих ве> щей настоящего совершаются как сделки — если по> зволено употребить это слово в таком широком смыс> ле — события, которые мы позднее воспринимаем по их временно´й последовательности как историю,— сле> довательно, воспринимаем их совсем в ином направле> нии, чем в том, в котором они совершались и которые они имели в волении и делах тех, благодаря которым они происходили. Так что не будет неуместен вопрос, как из сделок становится история, и что благодаря это> му переводу как бы в иную среду приобретается, а что теряется.

В заключение позволю себе затронуть еще один мо> мент. В другом месте я попытался отклонить претен> зии, которые предъявляют нашей науке те, для кото> рых естественнонаучный метод есть единственно науч>

569

ный и которые полагают, что благодаря его примене> нию к истории она будет возведена в ранг науки.

Как будто в сфере исторической, т. е. нравственной, жизни достойна внимания только аналогия, а анома> лия, индивидуальное, свободная воля, ответствен> ность, гений — все сущий вздор; как будто это не науч> ная задача искать пути исследования, верификации, понимания движения и последствий человеческой сво> боды, личной самобытности, все равно, считают ли ее большой или малой.

Ибо, впрочем, у нас есть и непосредственное и субъ> ективное понимание человеческих вещей, любого вы> ражения и отображения человеческих мыслей и чувств, выражения, которое воспринимается нами, на> сколько его еще можно воспринять. Но следует найти методы, чтобы получить объективный критерий и кон> троль этого непосредственного и субъективного воспри> ятия и тем самым обосновать, исправить и углубить наше восприятие, тем более здесь у нас о прошлом име> ются только мнения других или фрагменты того, что некогда было. Ибо только это, по>видимому, может быть смыслом исторической объективности, о которой так много говорят.

Необходимо найти методы. Для каждой задачи — свой метод, а часто для решения одной задачи необхо> дима комбинация из нескольких методов. Пока счита> ли, что «история» есть в основном политическая исто> рия и что задачей историка является пересказывать в новом варианте, сопоставляя все, что дошло до нас о ре> волюциях, войнах, государственных делах и т. д., было достаточным отобрать из лучших, возможно, критически подтвержденных как лучшие, источников материал, который следовало переработать в книгу, доклад или нечто подобное. С тех пор, как пробудилось понимание, что исторически можно, нужно исследо> вать также искусство, правовые учреждения, любое творчество человека, все сферы нравственного мира, чтобы понять то, что есть, из того, каким оно стало,— с тех пор нашей науке предъявляют требование совсем

570

иного рода. Она должна исследовать формации на осно> ве их исторического контекста, от которого, возможно, имеются в наличии только единичные остатки, осваи> вать те области, которые до сих пор не были в поле зре> ния историков и не воспринимались как исторические, по крайней мере, теми, кто жил в них. Со всех сторон истории задают вопросы, вопросы о вещах, отчасти не> сравненно более важные, чем зачастую весьма внеш> ние и случайные сведения, считавшиеся ранее истори> ей. Неужели исследование в таком случае должно сло> жить оружие?

Когда мы вступаем в зал, где выставлены египет> ские древности, нас охватывает особое чувство, мы по>особому видим эту удивительную старину; но, по крайней мере, в некотором направлении мы можем пу> тем исследования прийти к более позитивным резуль> татам. Вот — сиениты, обтесанные, полированные; вот — краски, ткани; какие инструменты, какие ме> таллы были нужны, чтобы обработать такой твердый камень, какие механизмы были необходимы, чтобы извлечь из скалы такие огромные глыбы, погрузить их на баржи? Каков химический состав этих красок? Из какого волокна изготовлены эти ткани и откуда они? Путем такой технологической интерпретации остат> ков мы получаем факты, которые восполняют скудные предания о Древнем Египте во многих и важных отно> шениях, и мы имеем эти факты с достоверностью, ко> торая тем больше, чем меньше их было непосредствен> но получено.

Когда речь идет о государственном устройстве древ> него Рима, Афин до Персидских войн, многим кажет> ся научным признавать лишь то, что дошло до нас и документально засвидетельствовано. Но фантазия чи> тателя обязательно свяжет эти скудные сведения меж> ду собой и таким образом восполнит их, создав некий образ; только такое восполнение есть игра фантазии, и этот образ будет произвольный, желают того или нет. Разве невозможно найти методы, которые дадут пра> вила и обоснуют способ такой реконструкции? В праг$

571

матической природе подобных вещей — ибо выраже> ние Полибия «прагматический» стоило бы перестать игнорировать — заключены моменты необходимости, условия, следы которых, если приглядеться попри> стальнее, можно будет узнать в том, что еще у нас есть в наличии, и гипотетическая линия, которую нам на> чертила та прагматическая природа, подтверждается тогда тем, что тот или иной фрагмент точно включает> ся в эту линию.

Когда разрабатывали историю искусства эпохи Ра> фаэля и Дюрера, то недалеко бы продвинулись вперед в этом деле, используя только «источники» и критику источников, хотя, между прочим, для итальянских ху> дожников у Вазари нашлись желанные известия об их жизни; но совсем иной, подлинный материал исследо> вания заключался в произведениях и творениях их не> мецких современников; разумеется, чтобы справиться с таким материалом, исследователь нуждался в арсена> ле особых средств; ему нужно было знать технику жи> вописи, различать манеру письма отдельных художни> ков, колорит их картин, светотень, мазок их кисти; ис> следователь должен был определить, как глаз Альбрех> та Дюрера воспринимал человеческую фигуру, чтобы доказать, принадлежит ли это «Распятие» его кисти; он должен был привлечь свой научный аппарат, состоя> щий из гравюр, рисунков и т. д., чтобы, наконец, ре> шить, принадлежит ли тот замечательный портрет Лео> нардо да Винчи или Гансу Гольбейну; он должен был иметь представление о мировосприятии той эпохи, о сфере общих знаний, о совокупности церковных и мир> ских убеждений, ее локальную историю и события тех дней, чтобы правильно истолковать то, что изображено на картинах и рисунках, какие, например, намеки, ал> люзии содержатся в аксессуарах на картинах, ощутить глубину или поверхностность восприятия художником пространства или доказать его интенцию не только в эс> тетическом плане, но и убедительно, и т. д.

Как здесь, так и повсюду. Только глубокое, всесто> роннее техническое знание дела — в зависимости от

572