Методология_Литература / droizen

даровать император Фридрих Барбаросса; тогда эрцгер> цогство Австрия было вовсе не в том объеме, имело не такое значение, которое предполагает эта грамота. Но, вероятно, герцог Леопольд7 во время императора Карла IV имел такие>то и такие поводы выдумать такую гра> моту; он фальсифицировал и другие грамоты и т. д. И тем, что были доказаны время, автор, цель, вид фаль> сификации, эта грамота перестала быть документом, каковым она так долго считалась.

Мы видим, как соотносятся друг с другом эти две формы исследовательского изложения. Каждая имеет свои преимущества и правила, и, смотря по обстоятель> ствам, оказывается наиболее пригодной та или иная форма. Вторая форма, та, которая доказывает субъек> тивную сторону положения дел, производит впечатле> ние более логичной, точной, убедительной в своих вы> водах. Но впечатление, будто другая форма, исходящая при реконструкции положения дел из случайных улик, продвигается вперед более непринужденно и свободно, мнимое: и это изложение должно не упускать из виду свою цель и не отклоняться ни влево, ни вправо. Но из> лагая дело так, как будто любая новая улика случайна

инепредвиденна, эта форма создает некое напряжение

ивозбуждает фантазию. Благодаря тому, что излагают как бы историю разысканий, в представлении читателя вырисовывается занимательная история.

Для той и другой формы главное методическое прави> ло состоит в том, что представляют не реферат или прото> кол проведенного изыскания, а используют лишь миме> тическую форму расследования, чтобы обосновать най> денный результат. В той и другой форме иногда могут применяться все методические средства нашей науки: интерпретация и критика, гипотеза и аналогия и т. д. Следует изложить, как вопрос, подобно Протею, все сно> ва и снова ускользает из наших рук, в конце концов, бу> дучи пойманным с помощью хитрости и неустанных уси> лий, он приводится к projhteäein. И эта манера изложе> ния обладает такой привлекательностью, что можно хо> рошо понять: тот, кто ее однажды испробовал, предпочи>

404

тает ее любой другой. Это всегда признак здоровой и му> жественной любви к науке, когда постоянно прибегают к этой форме, и она пользуется постоянным признанием.

Конечно, прелести популярности она не имеет. Все же, чтобы воздать ей должное, нашли форму эссе, в ко> торой, смягчая логическую строгость исследования, вносят прелесть описаний и остроумных замечаний и намеков. Французы и англичане сделали выбор в поль> зу этой формы, и в Германии она завоевывает все боль> шее пространство. С полным правом, если научный ра> ботник больше обращает внимания на образованную публику, чем на дело.

б) Повествовательное изложение

§91 (46)

Ив старое, и в новое время, когда вели речь об исто> рическом стиле, историческом мастерстве, подразуме> вали только эту форму изложения. Дионисий Галикар> насский8 и Лукиан9 в своих сочинениях p[V de= ÈstorÏan suggr%jein а также Ваксмут и Гервинус в своей «Исто> рике» собрали массу полезных и тонких замечаний, ко> торые в бесчисленных критических статьях и фельето> нах об исторических сочинениях ежедневно пополня> ются новыми наставлениями и рассуждениями об ис> кусстве.

Я не буду останавливаться на таких мелочах, тем бо> лее, что, по моему мнению, эти вопросы, в общем>то, просто решаются, если подойти к ним по существу.

Я должен сделать только еще одно предварительное замечание. К сфере повествовательного изложения, ес> тественно, относятся и такие незатейливые сочинения, как хроники, сказания и прочие вещи самого прими> тивного характера. Без сомнения, было бы большой не> справедливостью, если бы их взяли за образец и по ним определяли характер повествовательной формы изло> жения. Ту прелесть, которой они обладают для высоко> развитых ступеней образования, не следует искать в их

405

абсолютных преимуществах, она заложена в их относи> тельных преимуществах; например, в умной наивности Геродота, каковая, правда, возникает из>за недостатка четкости и прагматической проницательности, или в старческом умничании Филиппа де Комина, каковое, правда, является следствием его крайне узкого круго> зора. И если, например, Иоганн фон Мюллер10 в своей истории Швейцарии подражал стилю Чуди11 или Кон> рада Юстингера, если Ранке в своей первой книге «Ис> тория романских и германских народов. 1494–1535» (1824) выдумал себе особую, стилизованную «под ста> рину» манеру изложения, чтобы, как он, вероятно, по> лагал, передать дух того времени, то это, хотя и было за> нимательно, но все же делано.

Будет лучше, если мы попытаемся развить повество> вательную форму из ее собственной природы.

Сущностью повествования является изложение ста> новления и хода того, о чем рассказывается. Следова> тельно, оно ведет рассказ от начала какого>либо госу> дарства, с юности какого>либо человека, с начала вой> ны, прослеживая ход их становления и дальнейшего образования. Нанизывая факт за фактом, оно как бы воскрешает перед глазами читателя это становление. И повествователь может это по мере того, как он тща> тельно исследует дела и желания действующего лица, тормозящие и благоприятные моменты этого становле> ния, их внутреннюю связь с предыдущим и одновре> менным, их значение для последующего.

Но что же это такое, становление и развитие, кото> рые рассказчик хочет нам продемонстрировать? Впол> не возможно, он не желает сообщать нам все и вся, что делал этот человек день за днем, за завтраком, во время прогулки, в обществе жены и детей и т. д., не все, что произошло в этом государстве, во всех министерствах, административных учреждениях, общинах, частной жизнь; ведь рассказывая о войне, он не может поведать нам о всяком передовом отряде и провиантском обозе. На самом деле мы знаем, что все до ничтожно малого движется в постоянной взаимосвязи и взаимодействии.

406

Повествователь может выбрать из бесконечной массы фактов лишь некоторые, лишь кажущиеся ему подхо> дящими, чтобы составить относительно замкнутое це> лое. Хотя он тщательно исследовал то, что выбирает для своего рассказа, однако это лишь единичное, даже если ему это представляется существенным.

По каким критериям он выбирает? С каких точек зрения представляются ему вещи как относительно це> лое и замкнутое в себе? Об объективной полноте не мо> жет быть и речи, а мерила, важного и характерного, объективного критерия в самих вещах нет.

Второе решается таким образом, что уясняют, что хо> чет изложить рассказчик. Однако не это государство, эту войну, эту революцию во всей широте их некогда реаль> ного бытия и хода. Кто хочет рассказать историю Рима, тот воспринимает идею государства, которое образова> лось так>то и так>то, которое приняло в себя так много стран и народов, по>своему преобразовав их. Согласно этой идее рассказчик выбирает по своему усмотрению факты и внутренние связи, которые он, повествуя, упо> рядочивает. Кто собирается рассказывать о Семилетней войне, тот будет прослеживать в основном военные и по> литические конфликты в течение семи лет, глубокий кризис системы европейской власти; он рассматривает действующие лица, одновременные события в том на> правлении, как они вторгались в этот контекст; набор солдат для такой огромной армии, большие военные рас> ходы, склады боеприпасов и т. д.— все, что доставляло воюющим сторонам столько хлопот и неприятностей, он обобщает, упоминая лишь то, что относится к тем идеям; реалии, битвы, осады, переговоры между державами для него значат лишь постольку, поскольку они относят> ся к этому контексту идей. Все факты, которые он, кри> тически исследуя, проработал, проверив их верность, имеют свою истину только в этой идее, каковую он, пове> ствуя, изложил. И в свою очередь историческая истина есть та идея, в которой обобщились реалии как справед> ливые, личности проявили себя как определенные и оп> ределяющие, как бы стали осмысленными.

407

Но могут возразить, если повествовательное изложе> ние описывает так ярко идею, то поэтому>то оно и носит художественный характер, и историография есть ис> кусство.

При всем этом, однако, есть очень значительное раз> личие. Художественная идея — нечто совсем иное, чем историческая, которая в ходе исследования оказалась точкой зрения, с которой нужно обобщить и понять ряд событий и фактов. В искусстве средства, будь то крас> ки, формы тела, звуки или люди и их деяния и страда> ния — не имеют никакого иного значения и ценности, кроме как художественной идеи, выражения художе> ственного.

Ведь сущностью искусства является, что оно в своих произведениях заставляет забыть недостатки, обуслов> ленные его средствами, и оно может это постольку, по> скольку идея, каковую оно хочет выразить в этих фор> мах, в этих материалах, при помощи этой техники, оживляет и озаряет их, как бы лишая их недостатков, их материальности, превращает их в эфирное тело этой идеи. Созданное есть некая целостность, нечто завер> шенное в себе. Художественное обладает силой, чтобы дать зрителям и слушателям почувствовать в этом вы> ражении целиком и полностью то, что хотел выразить художественный гений. Иначе обстоит дело с нашей наукой и ее стилем изложения. Она имеет в наличии данный ей материал, более или менее полный, и полу> ченные из него результаты, в которых она не может ни> чего ни преувеличивать, ни преуменьшать, ничего не изменять, которые она должна использовать такими, каковы они есть. Ее идея не гениальной природы, не спонтанное выражение движущегося в себе духа, а по> лученное путем исследования материалов — макси> мально возможное на основе их — понимание этих фактов, этих процессов, характеров и т. д. И довольно часто изложение вынуждено признать, что кое>где ос> таются пробелы. Желание скрыть такие проблемы или даже заполнить их фантазиями было бы антинаучно; тем самым наша наука потеряла бы значение и право

408

быть эмпирической наукой, и наше изложение превра> тилось бы в роман.

Но повествовательное изложение имеет до некото> рой степени характер mÏmhsiV, как и исследователь> ское. Если последнее есть mÏmhsiV проведенного иссле> дования, то повествование — это mÏmhsiV становления. Только не становления, каковое протекало в прошлом внешне и во всей широте. Конечно, если мы желаем из> ложить историю Римской республики, то в качестве руководящей идеи мы можем взять идею власти и ми> рового господства Рима. Но эта идея не заявляла о себе еще во времена Ромула и Рэма или первых консулов. Мы пришли к этой идее, лишь изучив всю римскую ис> торию, мы даже видели, что она выступила в полную силу в лице Суллы и Цезаря. Но даже скудные сведе> ния о начальном периоде города и республики кажутся нам значительными на фоне этого развития, вырастаю> щего из них, получают подлинное историческое осве> щение только из этой идеи, которую римляне начали предугадывать лишь поздно, лишь со времени войны с Ганнибалом.

Следовательно, повествовательное изложение не дает картины, фотографии того, что некогда было, тем более оно не является иллюстрированным журналом всех дошедших до нас подробностей и заметок, а есть наше мнение о значительных происшествиях, состав> ленное с определенной точки зрения, под определен> ным углом зрения. Ибо только так, прослеживая одну идею, оно может дать мимесис становления. Правда, тем самым повествование вносит в события неустан> ность и торопливость, которых вовсе не было в мировос> приятии тех, кто во время Сервия Туллия, Брута и Кол> латина был достопочтимым римским народом.

Из этих соображений, как я полагаю, вытекают ос> новные моменты повествовательного изложения.

Прежде всего такое изложение имеет свою меру и норму в бывшем реальном смысле и ходе изображаемо> го, в полноте и широте тогдашнего настоящего и его со> держания, хотя исследование должно пытаться, на>

409

сколько возможно, удостовериться в них. А из всего ис> следованного оно приводит лишь то, что необходимо для его цели, и этой целью является изложение выяв> ленной им идеи как становящейся.

Таким образом, повествовательное изложение имеет критерий для своего выбора и одновременно твердую точку зрения, с которой оно показывает приводимые им вещи и события. Конечно, при этом полностью соз> навая, что с этой точки зрения картина будет неизбеж> но до некоторой степени односторонней, поскольку с нее нельзя увидеть все, многое придется отбросить, ос> тавить вне поля зрения излагающего.

Если повествователь выбирает в качестве своей зада> чи идею этого государства, этого народа, этого челове> ка, этого художественного исполнения, он будет рас> сказывать все, что в устройстве этого государства, его становлении, объеме, политической власти и т. д. он выявляет, отбрасывая бесчисленные детали, которые не оказывают влияния на это становление. Если он хо> чет рассказывать о великой революции, о войне, имев> шей большие последствия,— если рассказ вообще воз> можен,— то в драме борющихся сил и интересов он мо> жет и должен увидеть и проследить борющиеся идеи, высшую идею, которая созревает в ней и есть конечный результат борьбы. Тогда интерес читателя полностью прикован к этой высшей идее, становление которой есть ее истина.

Таким образом, повсюду повествовательное изложе> ние и вместе с ним интерес читателя ставит перед собой задачу реконструировать все то, что в свое время, когда те вещи были действительностью и настоящим, волно> вало и занимало людей той эпохи. Римляне времен Ро> мула и первых консулов вовсе не задумывались об ос> новании мирового господства, и еще в пору войн с сам> нитами и Пирром любой римлянин думал только о том, чтобы отстоять и защитить существование города и его округи от воинственных соседей и чужеземных завое> вателей. Но со времени Второй Пунической войны они начинают осознавать, что Рим, чтобы сохранить себя,

410

должен не только господствовать над всей Италией, но

ипокорить Карфаген и учредить господство над всем эллинистическим миром. Современники Цезаря и Ав> густа стали воспринимать достигнутый тогда резуль> тат римской истории как ее задачу, которая существо> вала с самого начала, и то обстоятельство, что Ливий, Вергилий и другие высказывали это и изображали, да> вала римскому народу сознание непрерывности, кото> рая по>новому осветила и самые темные времена на> чальной истории.

Как видим, в этом контексте для исторического ис> следования, а конкретнее, повествовательного изложе> ния возникает серьезная задача и обязанность. А имен> но, выразительно изложить своему государству, наро> ду в своем исследовании и интерпретации того, что на> род пережил и совершил, его самую подлинную сущ> ность, его идею, как бы дать ему образ самого себя. Эти долг и задача тем выше и плодотворнее, чем бесфор> меннее и безвольнее еще государственное и националь> ное сознание.

Но не перестаем ли мы при этом быть объективными

ибеспристрастными? Ваксмут в своей книге (см. выше, с. 288) на странице 126 высказывает мнение, что исто> рик, «свободный от всяких национальных уз, всяче> ских соблазнов и пристрастий, сословных интересов, всяких религиозных привязанностей, свободный от предрассудков и аффектов, кроме стремления к истине

идобродетели, sine ira et studio,12 творит, создавая про> изведение для вечности».

Благодарю покорно, это объективность евнуха. Я же хочу не больше, но и не меньше, чем иметь относитель> ную истину моей точки зрения, достичь каковую позво> лили мне мое отечество, мои политические и религиоз> ные убеждения, мои серьезные занятия. Это не имеет ничего общего с тем творчеством для вечности, а может быть в любом отношении односторонним и ограничен> ным. Но нужно иметь мужество признаться в этой огра> ниченности, утешая себя тем, что ограниченное и осо> бое есть богаче и больше, чем общее и всеобщее.

411

Таким образом, для нас решен вопрос объективно> сти, бесстрастности, пресловутой точки зрения вне ве> щей и над вещами. Естественно, я буду решать большие задачи исторического изложения, исходя не из моей малой и мелочной личности. Рассматривая прошлое с точки зрения идеи моего народа и государства, моей ре> лигии, я возвышаюсь над своим собственным Я. Я как бы думаю из более высокого Я, из которого вышли шла> ки моей собственной маленькой персоны.

Другие вопросы, касающиеся наглядности описа> ния, характеристики деятелей, остроумных намеков или афористичной торжественности, решаются сами собой. Конечно, многие историки находят удовольст> вие в том, чтобы в своем изложении блеснуть умом, сти> листическим искусством, мастерством в описании лю> дей, пейзажей, костюмов и т. д. Как будто история су> ществует лишь для того, чтобы предоставлять им воз> можность для прекрасных описаний, т. е. показывать не вещи, а свою виртуозность. Было бы лучше, если бы господа избавили себя от труда заниматься историей; по крайней мере они сохранили бы свою гордость, а не тщеславное желание блистать своими талантами.

Я обращаюсь к следующему, как мне кажется, важ> ному моменту. Когда слышишь банальные суждения публики и критиков, то можно подумать, что есть толь> ко одна норма, одна наилучшая манера исторического повествования, например манера Тьера, Маколея или Ливия. Фукидид же снискал бы у нынешних критиков искусства мало благоволения: он слишком суров. На> много больше бы понравился Тацит, поскольку он бес> чувственный и пессимист. Более утонченные умы во всяком случае признают, что повествование в мемуар> ной литературе может отличаться от повествования серьезных исторических трудов. Любой историк следу> ет своему собственному чувству такта, а любой критик судит по тому, как он сам бы желал писать.

Попытаемся глубже разобраться в этом вопросе. По>видимому, имеются в природе вещей исключитель> но разные формы повествовательного изложения. Ибо

412

повествование рассматривает и показывает события с определенной точки зрения, поэтому важно, какой под> ход она выберет, точку зрения, с которой оно будет вос> принимать и прослеживать становление вещей.

Возможные подходы объясняются тем, какой из мо> ментов в становлении вещей ярче всего проявляется или выделяется рассказчиком; цель либо личность, благодаря которым совершается движение, либо вид, прагматизм движения, либо то, из>за чего происходит движение. Таким образом получаются четыре катего> рии, любая из которых по>своему оправдана.

1. Прагматическое повествование. Мы называем так ту форму, которая обращает внимание прежде всего на ход дела, прагматизм движения. В этой форме изла> гают, как появляется предварительно правильно рас> читанный, в конечном итоге достигнутый результат. Здесь проводится мнение, что так и должно было быть, и так и произошло, как было задумано и расчитано. Это есть объяснение ставшего на основе непрерывности и прагматического хода его становления.

Очевидно, что этой формой повествования мы можем воспользоваться там, где великое и хорошо рассчитан> ное воление, ясно представляемая цель ведут ход собы> тий и доминируют над ними. Успешные войны великих полководцев можно рассказать прагматически, т. е. превосходство руководящей воли и идеи над другими действующими одновременно факторами так значи> тельно, что едва ли стоит упоминать их, а следует все внимание сконцентрировать на ходе событий осуществ> ляемого плана. Естественно, другие моменты действо> вали, и не менее эффективно, но в данном случае для прагматического повествования они отступают на зад> ний план. Клаузевиц13 блестяще изложил в этой манере первые войны Бонапарта; каждая из них кажется хоро> шо рассчитанной, причем первая идея, стратегический план похода, представляется в итоге как осуществлен> ный результат.

Так определенное воление гения, продуманно и удач> но проведенный план, можно также прагматически из>

413