Методология_Литература / droizen

ный язык математического мышления, подобно тому как при разделении труда индивидуум становится ме> ханизмом своего профессионального занятия.

Я не буду продолжать эти рассуждения, ибо наша за> дача не в том, чтобы обсуждать историю языка и язы> ков, а только обозначить, каким образом идеальные языковые общности приходят к своей истории.

б) Прекрасное и искусства

§ 64 (69)

Уже Аристотель замечает относительно поэзии, что она основывается на понятии мЯмзуйж. Это относится в одинаковой степени как к любому искусству, так и языку.

Только не следует понимать так, как будто греческое здание с колоннами потому художественно, что оно мЯмзуйж деревянного строения, или готический собор пото> му, что он имитирует высокоствольный буковый лес,

ит. д. Такое объяснение было бы не лучше, чем если бы свели язык к звукоподражанию.

Всякое искусство хочет показать прочувственное идеальное содержание максимально соответственным образом, и его изображение есть мЯмзуйж того, что оно хочет выразить. Искусство есть наполненность души, а мимесис есть техническое, т. е. «как», способ выраже> ния.

Готический собор есть мимесис, имитирующее выра> жение глубоко прочувствованной цели, присущей это> му строению. Все глубоко прочувствованные великие моменты, как то, что в этом храме вместилище святого, что в нем возносятся к небесам благочестивые молитвы

ит. д., создают то настроение души, которое находит свое миметическое выражение в торжественности и ве> ликолепии храма, где все конструкции устремлены ввысь и остроконечные шпили теряются в облаках. Ма> териальное и материя полностью растворяются в этом движении души, как будто они уже не имеют ни тяже>

334

сти, ни телесности. И любое музыкальное произведение есть точно так же мимесис того, что волнует душу: са> мое сокровенное, совершенно идеальное движение ищет какую>либо форму ощутимости, чтобы выразить> ся, и оно находит ее в причудливом движении звуково> го ряда. Таков и танец, который танцевали греки; когда Таис танцевала разрушение Трои, а баядера весну (ср. выше, с. 328), то движения ее тела являлись имитирую> щим выражением того, что чувствует взволнованная душа. Что значит танец в череде движений, тем одномо> ментно является статуя, и т. д.

Как мы видим, искусство есть речь людей, но речь не мыслей, а чувств; перевод воспринятых возбуждений не мыслящему, а чувствующему Я другого и других; выражение того, что волнует душу, в которой в полную силу заявляет о себе то, чего нельзя понять в рацио> нальных формах мыслимых представлений и катего> рий. В художественном мышлении отсутствует логика, оно полностью принадлежит чувству и фантазии. И ес> ли художник использует в качестве материала своего мимеса сам язык, то ему нужны слово и мысль как сред> ство выражения сокровенного чувства, которое волно> вало его душу, чтобы высказать невысказуемое. Поэто> му в поэтических произведениях не мысль, не рассу> дочное содержание приводит нас в восторг, а дыхание красоты, чувства, идущего из глубины души; нечто, ка> ковое мы ощущаем, но не можем выразить словами. В «Гамлете» Шекспира нас восхищает не мораль, кото> рую, по мнению Гервинуса, преследовал поэт, а то, что, наблюдая за всеми действующими лицами пьесы, мы ощущаем ту глубокую серьезность, ту меланхолич> ность мысли, каковой объята душа поэта. Можно ска> зать, Шекспир создал фрагмент мировой истории, что> бы высказать то, что его волновало. И Бог дал ему ска> зать то, что он чувствовал.

Но что бы ни волновало художника, высказывая свои чувства и давая им выход, он возбуждает также и слушателей и зрителей, как бы его чувства ни были да> леки нам — что нам Гекуба.

335

Благодаря тому, что все донесено до нас так прочув> ствованно, оно нас по>человечески трогает. Не абст> рактное слово, не внешний факт, а человечески прочув> ствованный образ захватывает нас, потрясает нас. Ибо он будит и волнует нашу фантазию, тот бередящий душу хаос идеальности, который, подобно вулканиче> скому пламени в недрах земли, связан и окутан жест> кой, застывшей корой привычки и рассудочности. Но разбуженная фантазия, вызывая бурю чувств, освобо> ждая все страсти, укрепляет все силы души, снимает все преграды на пути воспламенившейся творческой энергии. Из такого душевного волнения у художника родилось его произведение, и оно вызывает то же волне> ние у зрителя и слушателя. Когда Таис прекрасно ис> полняла свой танец, Александр схватил горящий фа> кел с алтаря и швырнул его в кедровые панели обшивки дворца Персеполя.

Таким образом, в сфере искусства складывается общ> ность подобно той, каковую народ имеет в языке. Ху> дожники показывают своему народу его самые подлин> ные чувства, придают им типическое выражение; как говорит Геродот о Гомере и Гесиоде: они создали для греков их богов.

Искусство должно передавать не только то, что чув> ствуют, но прежде всего, как чувствуют. В искусстве с самого начала складывается общность стиля. Стиль есть определенный способ мЯмзуйж, как бы определенный вид художественного мышления, который затем охва> тывает все формы художественного творчества вплоть до ремесла. Этот вид художественного мышления свя> зан с самым глубоким мировосприятием народов, эпох, есть их самый точный отзвук, их идеальное выраже> ние. Необычным индийским скульптурным и архитек> турным произведениям можно найти соответствия в об> разах их великих поэм, в немереных и переизбыточных системах их философем. Пластический тип с его ста> тичностью и четко очерченной живой мускулатурой пронизывает все образы эллинского духа. Стиль немец> кой архитектуры повторяется в других жанрах искус>

336

ства вплоть до мельчайших орнаментальных деталей: причудливый, многозначительный гротеск, стремле> ние в нетерпеливом движении как бы вырваться из ху> дожественной плоскости и т. д.

Победа новых художественных стилей знаменует ве> ликие глубокие перевороты в мировоззрении. Такие ве> ликие духовные революции приводят народ к новой стилевой манере, в этих революциях со всей очевидно> стью возвещали о себе совершенно новые элементы жизни, выступали на арену истории совершенно новые слои народа. Например, в движении крестовых похо> дов, вовлекавшем в себя все новые слои, германский стиль победил романский; или в преддверии Реформа> ции возвращение к классическому, так называемому стилю Ренессанс положило конец так называемому го> тическому стилю. Если такое происходит, то это озна> чает, что созрело совершенно новое мироощущение, ко> торое, стремясь выразить себя, ищет новый стиль худо> жественного мышления, новый вид мимесиса. Таким образом, когда стиль Ренессанс вступил в процесс быст> рого одичания, обозначившийся уже в творчестве Ми> келанджело, духовное содержание, глубоко преобра> зившееся в ходе Реформации, развило совершенно но> вый музыкальный тип, являющийся с тех пор домини> рующим стилем Нового времени.

Так и идея красоты пережила много этапов развития, становясь свободнее, духовнее; и, при всем восхищении пластической красотой греческого мира никто не ста> нет отрицать, что путь от нее к несравненно более ду> шевной красоте живописи, еще более сокровенной кра> соте музыки является огромным прогрессом; прогресс, который поистине можно проследить и в сферах искус> ства, материалом которого являются слово и мысль.

Я не буду вдаваться в различные специфические осо> бенности истории искусства. История искусств делает еще первые шаги; она все еще исследует только специ> фику отдельных видов искусства, как, например, Куг> лер, обобщая историю архитектуры всех времен, не на> ходит никакого иного момента, связующего архитек>

337

турные сооружения мексиканцев и греков, индийцев и европейских народов средневековья, кроме развития ар> хитектурных форм и конструкций. Мнение Винкельма> на было несравненно более глубоким, когда он обобщил все античное искусство с точки зрения пластического идеала, что побудило филологов, прежде всего немец> ких, пересмотреть всю греческую античность вообще и исключительно — что, пожалуй, было уж слишком — под углом зрения этого пластического идеала; это на> правление достигло своей вершины в лице О. Мюллера, особенно в его археологических изысканиях.

История искусств находится еще в начале своего пути. Чем дальше она проникает в суть искусства, раз> вивая все больше новых моментов, новых подходов, тем скорее она подойдет к тому, чтобы изучать идею пре> красного не только в изобразительных искусствах, по> эзии или музыке и т. д., а познавать их единовременное движение; и она будет познавать это движение лишь по мере того, как она будет учитывать и прослеживать его внутреннюю связь со всеми другими движущимися идеями. Идея красоты в равной мере будет продвигать> ся вперед как познанная красота идей.

в) Истинное и науки

§ 65 (70)

Может показаться большой дерзостью обобщать в од> ной главе те бесконечно обширные области, которые мы по праву и с гордостью именуем областями науки. Но название этой главы, как я полагаю, содержит са> мую сердцевину научной жизни, великого нравствен> ного сообщества, которое, хотя и не все в нем заняты, становится для всех благодатным и которому все при> частны зачастую самым удивительным образом.

Что Бог есть истина, является глубоким догматом нашей религии. Человек не есть истина, а отпечаток ее; у него есть идея истины, и в его поисках истины эта идея развертывается во все новых и более смелых от>

338

крытиях. Но эти поиски имманентны человеку и зало> жены в сущности духа, который должен замыкаться в себе, быть Я, иметь себя как целостность.

По отношению ко всем реальностям, внешнему миру, существам одного с ним вида, своему собственно> му наличному бытию в пространстве и времени наше Я имеет покой бытия с самим собой только тогда, когда оно понимает все те меняющиеся и колеблющиеся явле> ния как лежащие на периферии и соотнесенные с собой, определенные из себя, как явления некоего содержа> ния, важного для него. И понимая их таким образом, конечное Я становится выше своей бренности, а именно чувством, подлинностью некой целостности, которая есть истина.

История идеи истины начинается в незапамятные вре> мена, можно было бы сказать, с первого произнесенного слова. Ибо, произнеся это первое слово, человеческая природа показала, что она не обречена, как животное, вы> ражать себя в слепом крике, междометии, а различает, познает и, как говорится в книге Бытия, дает свое имя ве> щам: «Ибо как человек их назовет, так они и должны на> зываться» (Бытие, I, 19). Бог их создал, а человек назвал. В языке человек приступает к делу своего творения; из имен,т. е. понятийвещей,человекстроилсвоетворение.

Группе («Антей», 1831),34 выступая против спекуля> тивной философии, пытался доказать, что она ошибает> ся и не может не ошибаться, не учитывая того, что поня> тия, каковые дает язык, не идентичны тому, что они обозначают, следовательно, что развитая в словах и иде> ях система не совпадает с реальностями. Мнение, подоб> ное материализму, само себя бьет, ибо по крайней мере слова и мысли Группе имеют то свойство, что они ничего не говорят и не соответствуют тому, о чем он говорит. Здесь можно было бы возразить, как и Карлу Фогту35 и Молешотту,36 что их мнение о том, что ум, мысль есть>де лишь функция секреции головного мозга, само являет> ся потением мозга, притом болезненного.

Конечно, не вещи, каковые вне нас, суть истина, и не те, каковые мы ощущаем чувственно. Ибо сами чувст>

339

венные впечатления совершаются в той части нашей природы, которая живет в хаосе обмена веществ. Лишь благодаря тому, что наше Я выделяется из этого пери> ферийного обмена и коловращения и, мысля и позна> вая, утверждает себя как новое начало, выкристалли> зовывается истина, т. е. сознание того, что есть в обмене вещей долговечное, определяющее, не внешнее.

Яговорю это, чтобы показать и в этой сфере становле> ние идеи, о которой идет речь, тем самым и ее историче> ский момент. Одновременно мы познаем, что, следова> тельно, постоянная непрерывность труда здесь есть и продолжается, что любое раз полученное познание фиксируется и откладывается в сознании человечества, что община сведущих и стремящихся, в которой каж> дый должен добавить пусть даже одну песчинку в вели> кое строительство и, чувствуя себя в общности, сохра> няет добытое, чтобы продолжить строительство.

Эта общность истины связует не только сведущих и стремящихся. Она одновременно есть потребность в по> стоянной и живой пропаганде, и она старается бескоры> стно оделять других своим богатством и расширять его. Кажется, это богатство становится тем драгоценнее, чем больше она отдает другим. Наука, великая или ма> лая, складывается в учение и учебу>наставление, в те общности и институты, которые, служа этой идеальной цели, пытаются развить из нее свою форму и порядок.

И далее: этим общностям недостаточно только удер> живать это абстрактно познанное и одаривать им других. Они одновременно стремятся установить связь с непо> средственными реальностями, со всеми отношениями человеческого наличного бытия, направить на них всю мощь своего идеального влияния, возвести их, насколь> ко возможно, в сферу познанной истины. И чем живее эта связь, тем более глубокое и широкое воздействие она ока> зывает, чем полнее реальности и сумма познанной исти> ны взаимопроникают друг в друга, тем свободнее и мощ> неестановитсясвободноесообществовделеобразования.

Яполагаю, что таким образом наметил подходы, ко> торые важны для исторического исследования в этой

340

сфере. Я должен остановиться еще на одном пункте, чтобы перейти к следующему.

Напомню высказанные ранее соображения (§ 14 «Очерка») относительно трех возможных научных ме> тодов. Мы признали, что место исторического метода между чисто идеалистическим и чисто материальным; но любой из этих методов нуждается в других, обусловливает и предполагает их.

Ибо вселенная, которая возбуждает нашу жажду ис> тины, тем сильнее, чем больше мы ее утоляем, находит> ся как во внешнем бытии вещей, так и в неустанно па> рящих сферах нравственного мира, который, будучи телесным, принадлежит одновременно этому внешне> му бытию вещей, а будучи духовным — трансцедентно> му порядку. Но о нем, о сверхчувственном мире, мы ни> чего не знаем по опыту, кроме того, что из него откры> лось нам в сферах нравственного, т. е. исторического мира, что было познано, разработано историческим ме> тодом.

И все же этот вопрос, вопрос об абсолюте и божестве, есть то, что сильнее всего постоянно волнует род челове> ческий. Тело не так страстно жаждет и ищет пищи и пи> тья, как мыслящий дух ответа на этот вопрос, скрываю> щий для него тайну о самом себе. Впрочем, можно ска> зать, всякое человеческое стремление к истине, как бы оно ни углублялось в природу, в историю, всегда нацеле> но на эту последнюю и глубочайшую мысль, сводится ли оно к фатализму или материализму, или доходит до от> рицания Бога; само это отрицание есть лишь иная форма решения этого вопроса и признание его содержания.

Как мы видели, спекуляция движется в той же сфере абсолютной цельности; что она, все равно — теософиче> ской или философской природы, пытается понять и развить абсолютное как истину и лишь в методическом плане есть разница, когда теология, исходя из эмпири> ческой точки, отрицает, что она есть только теософия.

Св. Августин37 употребил образ мальчика, который, сидя на берегу моря, черпает чашей морскую воду и льет ее в выкопанную им ямку. Как грек не смог выду>

341

мать божество в образе красоты, так и нельзя его исчер> пать ни в какой форме, даже самой изощренной. Бог есть истина, истина всего, но Бог есть нечто бесконечно большее, чем только идея истины, точно так же, как в душе человека живет и действует нечто еще бесконечно большее, чем только идея истины. Точно так же идея абсолютного есть постулат человеческого разума, и он требует, чтобы в абсолютном было завершено все то, что таится в человеческой душе лишь как томление и пред> чувствие. И как бы сильно нравственное наличное бы> тие человека ни служило истине, многие другие нравст> венные идеи одновременно и с равной силой волнуют его, так и в божестве заключено бесконечно большее, чем только логос, хотя логос предназначен с начала дней в носители откровения и спасения.

Но потому, что не познание, не Бог как истина насы> щает и наполняет человеческую душу, а потому, что душа, чтобы иметь мир в себе, нуждается в бесконечной любви, бесконечном оправдании и прощении, а также в бесконечной вере в то, чего она не видит, что она, полно> стью отказавшись от себя и уйдя в себя, должна совсем перестать быть только таким конечным Я, что она только в этом освящении, все повторяющемся новом освяще> нии, уверена в том, чего она не имеет в себе и через себя — вот именно поэтому религия есть нечто иное, а не только теология и спекуляция. И лишь в этой сфере святого исполняется сумма идеальных идей.

г) Святое и религии

§ 66 (71)

Если в связи с нашими размышлениями я говорю о сфере религии как о сфере наиглубочайших нравствен> ных общностей, то это только потому, чтобы обозна> чить подходы, которые для решения нашей задачи сле> дует здесь рассмотреть.

Мы ранее говорили, что язык делает человека чело> веком. Точно так же ему присуща и свойственна рели>

342

гия, в какой бы форме она ни проявлялась. И язык есть не мысль, а лишь чувственное выражение мысли, но он совершенно необходим мышлению, как тело духу. В от> ношении религии мы можем сказать то же самое.

Ибо и то и другое, и язык и религия, точнее, мышле> ние и вера являются только первичными формами.

Язык, как мы видели, содержит только один аспект глубочайшей душевной жизни, отзвук всего того, что проникает в наше Я благодаря впечатлениям, и даже если это те впечатления, которые у него возникают, ко> гда оно думает, т. е. в форме слов, произнесенных гром> ко или про себя, воспринимает свое собственное содер> жание. Наше Я всегда имеет себя в противоположности к другому, даже если оно постоянно обращается к само> му себе. Но точно так же, как чувство этой его пункту> альности есть в Я потребность в самопознании и само> восприятии в целом, в саморасширении из себя вовне и до бесконечности, потребность иметь это бесконечное как свою истину и свершение, как абсолютное, знать его в себе и себя в нем. Таким образом душа чувствует религиозно. Но как же она выражает это? Ибо для этого ей нужно какое>либо выражение, если она хочет обла> дать этим чувством, т. е. сознавать его.

Мы видели, что язык дает имена вещам. Под этими именами они теперь мыслятся, и нераздельно с этими именами протекает их внешнее бытие и жизнь, как не> что внутренне связанное в себе.

В языке, можно сказать, мыслящий дух субъективи> рует, очеловечивает мир. Он нуждается также в форме, чтобы самому стать объектом этого мира. Совершенно понятно, что он прежде всего использует для этой цели грандиозные явления, которые он может воспринимать чувственно, чтобы выразить их, показать в них, как в зеркале, то, что наполняет его душу, как бы употребить мир в качестве языка своего религиозного чувства. Это бесконечное в нем, в котором он чувствует себя как в це> лом и как целое, тогда может ему представиться как высокое, безмолвное звездное ночное небо, безбрежное волнующееся море и т. д. И тотчас разыгравшееся вооб>

343