Методология_Литература / droizen

ТО П И К А

§87 (44), 88, 89

Дать в «Историке» теорию художественной трактов> ки истории, исследование о художественном характере историографии, как это сделал Гервинус,1 никак не входит в мои намерения, и я не знаю ничего более дале> кого от них. Это было бы примерно так же, как если бы логика вознамерилась поучать искусство, как писать философские трактаты. И для нашей науки ничто не сыграло бы более роковой роли, чем обыкновение ви> деть в ней часть художественной литературы, а мери> лом ее ценности считать одобрение так называемой об> разованной публики. И все не прекращающиеся разго> воры об объективности изложения и о том, что надо предоставить слово самим фактам, что надо стремиться к максимальной наглядности и живости изложения, зашли так далеко, что публика уже не довольна, если книга по истории не читается как роман.

Когда под историческим изложением всегда понима> ют одно только повествовательное, мне это кажется сплошной рутиной. Многие результаты исторического исследования никак не подходят для того, чтобы их из> лагали в этой популярнейшей форме. Один александ> рийский ученый, когда царь Птолемей VII2 пожелал выучить математику за короткое время, ответил ему: «К наукам нет царского пути». Но нет и народного пути к наукам, широкой столбовой дороги для всякого человека из народа. Любая наука по своей природе эзо> терична и должна оставаться таковой. Ибо лучшая

394

часть всякого научного познания есть сам труд позна> ния.

Разумеется, есть не один способ излагать получен> ные путем исторического исследования результаты. Разные манеры изложения вытекают из следующих со> ображений.

Результат нашего исторического исследования есть, как мы видели, не восстановление прошлого, а нечто, элементы которого, какими бы латентными и скрыты> ми они ни были, находятся в нашем настоящем. Иссле> дуя, раскрывая и объясняя те или иные вещи в нашем настоящем, мы развиваем скрытые богатства нашего настоящего и показываем, насколько в нем больше ин> тересного, чем то, что лежит на поверхности. Изучение этих вещей, как мы видели, исследовательского харак> тера. Итак, исследование всегда и то и другое одновре> менно: и обогащение настоящего, и открытие, и объяс> нение прошлых времен.

Исследователь, излагая полученные им результаты, может занять ту или иную точку зрения: либо ту, что он мысленно, в представлении, насколько возможно, вос> крешает вещи, которые некогда были, но минули, либо он глубже развивает и обосновывает настоящее, его соз> нание и его содержание. Таким образом мы получаем различные формы изложения.

Самая естественная форма заключается в том, что ис> следователь, копая глубоко и все глубже, находит та> кие>то и такие>то скрытые сокровища. Такое изложе> ние исследования создает впечатление, как будто глав> ное для него не найденное, а сам процесс нахождения. Здесь интерес изложения направлен только на то осо> бое, что я, исследуя, искал и нашел. Здесь важно соста> вить описание или, скорее, изложить проведенное ра> зыскание так, чтобы результатом оказалось именно это особое, ответ на этот вопрос, причина действий, цель поступка и т. д. Следовательно, это изложение есть ми> месис наших поисков и нахождения.

Понятно, что такая форма, которая представляет лишь исследование, имеет нечто узко очерченное, мик>

395

рологическое, даже что>то идущее более или менее от широкого контекста вещей и событий, высказывает, скорее, представление о нашей работе с вещами, чем о самих вещах. Поэтому нужна такая форма, в которой, наоборот, наш труд предельно отступает на задний план, а вещи, так сказать, получают слово. Это повест> вовательная форма.

Эта форма — как бы зеркальное отражение той, ис> следовательской. Она представляет результат исследо> вания не как поиск и нахождение, а как процесс, мо> менты которого определились сами собой, своим видом, своей природой. И как нам разнообразие происшедших событий, по свойству, присущему человеку, является в форме становления, так и она выстраивает полученные в результате исследования представления в цепочку так, как соответствующие моменты следовали друг за другом или обусловливали друг друга в действительно> сти, если ее воспринимать как становление. Такая фор> ма, рассказывая так, показывает, как этот вид и приро> да процесса постепенно становились и продолжали дви> гаться. Следовательно, она дает мимесис становления.

Хотя все>таки в эту манеру изложения привнесены кое>какие побочные мысли, тенденции и т. д., она не нуждается в них, а признает, что передает ход вещей та> ким, каковым он был в действительности, и делает это ради вещи, ради истины.

Но не стоит порицать эти побочные цели сами по себе; они появляются только тогда, когда отрицают себя. Напротив, наивысший интерес представляет то, что дело поняли, истину узнали, и то, что в тщательном исследовании познано, как истина признана таковою, и становится общим убеждением. То, что было, нам инте> ресно не потому, что оно было, а потому, что оно еще в некотором смысле есть, еще действует, поскольку оно взаимосвязано с вещами, которые мы называем истори> ческий, т. е. нравственный мир, нравственный космос. То, что мы знаем этот великий космос и нас в нем, со> ставляет нашу духовную жизнь и наше образование; и мы можем его знать и иметь в нас, только здесь, в на>

396

стоящем, в эпитоме мыслей, которые являются его со> держанием и его истиной.

Таким образом, мы получаем третью форму изложе> ния, которую мы называем назидательной, дидактиче> ской.

Так мы видим, здесь мы получаем принципиальную точку зрения, чтобы употребить все имеющееся в про> шлом для объяснения нашего настоящего и для его более глубокого понимания. Мы будем излагать это настоящее по его идейному содержанию, его истине, и подходящая для этого форма есть та, что мы указываем становление этого настоящего и его идейного содержания.

Но в массе ставшего и теперь сущего есть непрерыв> ное движение, которое всегда может пойти в ту или иную сторону. История еще позавчера и вчера работала

исегодня работает среди этой неистовой борьбы и столкновения тысяч интересов и страстей. Но история дает нам уверенность, что то, что работает и определяет труд человека и властвует над ним, суть идеи, те же са> мые великие идеи нравственного мира,— сегодня, как

ивсегда,— все действуют одновременно, постоянно обусловливая друг друга.

Кто хотел бы судить, исходя из момента «Здесь и Те> перь» вещей, и принимать решения, тот очень скоро бы понял, как неглубоко он судит, какие поверхностные решения принимает на основании мгновенных импуль> сов, не связывая все в один контекст. Глубоко мысля> щий человек почувствует потребность понять себя не только в общем контексте, но и во всяком важном мо> менте и непрерывности событий. Он употребит знание прошлого, чтобы уяснить себе этот момент настоящего

ипо его обусловленности, каковую он имеет в предше> ствующем, сделает основательно и уверенно выбор, ко> торый требует от него решения.

Так, прилагая результаты исторического исследова> ния к данному случаю, изложение как бы поворачивает назад. Ибо исходя из момента «Здесь и Теперь» и полу> ченных в нем материалов, чтобы уяснить прошлое и за> ставить его вновь вспыхивать язычками пламени, оно

397

собирает эти отблески и сияния, чтобы увидеть или по> казать настоящее при более ярком и пронизывающем освещении, объяснить исследуемое сущее его историей и продемонстрировать его во всем его значении. Эту форму изложения мы можем назвать дискуссионной.

Без труда можно понять, что в этих четырех формах исчерпываются все возможности исторического изло> жения, но тем самым для различных задач историче> ского исследования даны необходимые формы. Нельзя сказать, что та или иная форма есть лучшая, а только в зависимости от задачи и цели какая>либо из них оказы> вается наиболее пригодной, даже незаменимой. Не все> гда избранная форма будет достаточной, часто неяс> ность и безвкусица порождают неподходящие и неле> пые комбинации, но о них позднее.

а) Исследовательское изложение

§ 90 (45)

Исследовательскую форму не принято причислять к сфере исторических манер описания, поскольку при слове «описание» всплывает в памяти идея искусства и художественных правил.

Я не говорю, что при исследовательском изложении не может быть речи об искусстве и художественных правилах, хотя они и не совсем привычного вида; чтобы оценить их, требуется более тонкое чувство стиля. Чте> ние исследования Лессинга — большое наслаждение для того, кто умеет оценить логику и стиль.

Подобные исследования стали появляться вначале в эпоху классического образования и высокого развития литературы, собственно говоря, со времени Аристоте> ля, и они продолжались в форме !por¹mata, quaestio> nes, вплоть до периода Императоров, хотя все более вы> рождаясь в философские забавы, например император Тиберий, по Светонию, давал своим ученым задания ис> следовать, какое имя носил Ахилл среди девушек ост> рова Скирос, какую песнь пели Сирены Одиссею. Затем

398

способность к написанию исторических исследований уснула, проспав глубоким сном тысячу лет. Лишь в ве> ликих церковных дискуссиях XV в. вновь научились проводить изыскания, только благодаря критике вновь появилось историческое исследование, ибо теолого>дог> матические, а также юридические и публицистические исследования были уже давно. Историческое исследо> вание со времени Реформации, быстро шагая вперед и набирая силы, смело выступило в XVIII в., достаточно напомнить здесь о Бентли, Лессинге, Ф. А. Вольфе.

Исследовательская форма изложения незаменима всегда там, где недостаточность или неясность имеюще> гося у нас исторического материала не позволяет нам, просто нанизывая одну исследуемую деталь за другой, установить связь и значение того, что подлежит иссле> дованию, подтвердить простой очевидностью представ> ление и идею, которые>то нам и важны.

Ибо чтобы это представление, эта идея были подтвер> ждены простой очевидностью, необходимы непрерыв> ность и прозрачность свидетельствующего о них мате> риала, который позволяет изложить идею в данных формах проявления на основе ряда моментов развития, в которых она нашла свое выражение.

Там же, где материал скуден, ненадежен, запутан, дело заключается прежде всего в том, чтобы восстано> вить прозрачность материала. И естественно, что как только ясность будет восстановлена, в ней тотчас про> явятся значимость и непрерывность заключенной в ней идеи.

Ни одному разумному человеку не придет в голову излагать в виде простого повествования досолонову конституцию Афин, царский период Рима, бенифици> альную систему империи франков: в нашем скудном и противоречивом материале касательно этих тем отсут> ствует очевидность и непрерывность, чтобы их просто рассказывать. Но исследовательское изложение, объяс> няя дошедшие до нас подробности и, насколько воз> можно, интерпретируя, доводя до максимальной оче> видности отдельные, случайно еще доказуемые момен>

399

ты, по мере того как оно достигает этого, вызывает к жизни представление и идею, в которых эти подробно> сти как таковые объясняют и подтверждают себя как логически связанные между собой. Казалось бы, обра> щенное только на проверку верности исследователь> ское изложение позволит, чтобы в голове у читателя сложилась бы картина истинного развития. Когда Я. Гримм исследовал историю немецкого языка, то он правильно поступил, что не сделал глупой попытки рас> сказывать ее; но его исследование таково, что разумный читатель ясно и достоверно видит только идейное содер> жание его результатов, историческую непрерывность языкового развития.

Итак, стиль исследовательского изложения вытека> ет сам собой из вышесказанного.

Прежде всего не следует думать, что эта манера на> много проще, намного легче и удобнее, чем, например, повествовательная. Напротив, она требует большей со> средоточенности и отчетливости мысли. Ибо она не хо> чет быть наглядной, как повествовательная, а хочет убеждать; она не хочет будоражить фантазию, а хочет удовлетворять рассудок. И весьма заблуждаются те, кто думает, что при исследовательском изложении можно все пустить на самотек, что здесь у них преиму> щество бесформенности. Наоборот, его преимущест> во — быть элегантным. Это не значит быть манерным и жеманным, а, как говорят математики, значит точ> ность, краткость и законченность доказательства.

Что в исследовательском изложении важно именно это, вытекает из самой природы данной формы изложе> ния.

Ибо — и это главное — исследовательское изложение есть не само исследование. Напротив, оно делает вид, как будто найденное в действительном исследовании еще предстоит искать и найти. Заставляя читателя как бы вместе искать и находить, оно убеждает его.

Ибо демонстрировать множество ошибок, неудач и иллюзий, которыми обременено любое настоящее ис> следование, у исследователя нет никакого повода. В из>

400

ложение включают только то, что во время исследова> ния оказалось ведущим дальше и к цели. Поскольку ре> зультат исследования имеют прежде, чем приступят к изложению, то должны упорядочить последователь> ность комбинаций и выводов так, чтобы читателю они показались достовернее всего и подготовили его к ре> зультату. Элегантность исследования состоит в том, чтобы избавить изложение от всего того, что на этом пути не ведет к результату, и проследить тщательно и строго этот путь от начала и до цели.

Следовательно, в этой форме изложения два момента являются нормативными: цель и путь к цели. И отсюда вытекают, думается мне, возможные здесь формы тако> го изложения.

Вероятно, в редчайших случаях в ходе действитель> ного исследования уже точно предугадали результат, к которому должны были прийти. Хотя приблизительно видели цель, однако исследование показало, что пола> гали ее слишком близкой, что не распознали ее во всем ее значении. Ее значение росло и развивалось лишь пу> тем критики и интерпретации действительного разы> скания. Теперь только, после того как достигли цели и имеют перед собой весь результат, можно приступить к тому, чтобы излагать его в форме исследования.

При этом можно поступать так, что создается впечат> ление либо поиска, либо нахождения, т. е. либо исходят из вопроса, на который хотят ответить, из дилеммы, ко> торую хотят решить, или исходят из данностей, из кри> тики и интерпретации которых получаются результа> ты как бы сами собой, без поиска.

Именно эти две формы встречаются во всяком кри> минальном процессе. Следователь, если дело идет об убийстве, имеет такие данные: труп убитого, кровавый след, ведущий к деревне, брошенный на дороге окро> вавленный топор с такими>то и такими знаками на ру> коятке и т. д. Следователь обобщает эти данные, обстоя> тельства дела, интерпретирует их: убийца напал на убитого с этой стороны, нанеся ему удар, а затем побе> жал к деревне. Продолжая разыскание в деревне, он на>

401

ходит в одном доме новые улики: здесь нет топора, хо> зяина всю ночь не было дома, он вернулся домой возбу> жденный и т. д. Постепенно у следователя складывает> ся система логических связей, которая дает определен> ный и полный ответ на вопрос, с которого началось рас> следование. Из так называемой объективной стороны состава преступления, т. е. из еще имеющихся налицо остатков происшествия, и исходя из первых показа> ний, т. е. мнений из первых, вторых, третьих рук след> ствие получило и составило так называемое субъектив> ное представление состава преступления, т. е. что убий> ца совершил и чего он хотел. Если следователь состав> ляет заключение для суда, то он, исходя из первых по> казаний и первого осмотра, напишет свой доклад так, что слушатель или читатель воспримет результат как совершенно достоверный. Следовательно, в этом случае исходили из факта, что был обнаружен труп, что позво> ляет сделать вывод об убийстве; поэтому продолжили поиск, чтобы установить, при каких обстоятельствах было совершено убийство, кто его совершил.

Совсем другого рода будет изложение того же самого убийства со стороны прокурора>обвинителя и адвока> та>защитника. В нем речь пойдет не о реконструкции происшествия из всех данных фактов, а о вопросе, явля> ется ли обвиняемый в убийстве виновным; т. е. можно ли доказать субъективную сторону состава преступления, представленную обвинением, на основе объективной стороны? Исходя из этого вопроса, сначала разлагают его на элементы, приводят улики, показания свидетелей в соответствующих инстанциях, таким образом шаг за шагом продвигаются вперед, пока, наконец, нельзя бу> дет сделать заключение: обвиняемый совершил убийст> во. В этом случае не находят, а ищут; идут не от трупа и кровавых следов, т. е. от фактов к их связям и поводам, а пытаются прийти от улик и свидетельств, от фактично> стей к центру, к виновнику убийства и его обвинению.

Именно в рамках этих двух схем движется наша нау> ка, излагая свои исследования. Я приведу по примеру на каждую схему.

402

Бёкк, работая над вторым изданием своей книги о го> сударственном бюджете, где он исследовал более по> дробно проблему аттических денег и пробы аттических монет, пришел в результате своих весьма пространных изысканий к выводу, что не только проба и монеты, но и вообще система мер и весов — и не только афинян, но и всех греков и римлян впридачу, вообще всей антично> сти — происходит из Вавилона. Чтобы описать свои ре> зультаты, он выбрал исследовательское изложение, а именно описание первой схемы: он установил такой>то факт, такую>то аналогию и различия между пробами монет аттических, эгинских, эвбейских и т. д.; он искал другие признаки, другие аналогии и различия; все шире становился круг его материалов; и, наконец, они дали результат, что все эти определения меры и веса яв> ляются лишь различными вариантами вавилонской шестидесятичной системы. И тем самым были объясне> ны и стали понятными все отдельные, частично очень заметные явления в метрологических системах Древне> го мира.

По противоположному пути пошел Ваттенбах в сво> ем исследовании о так называемых привилегиях, privilegium minus3 и majus,4 по которым эрцгерцогству Австрия были пожалованы императором Фридрихом Барбароссой5 такие>то и такие привилегии, оно было освобождено от податей в пользу императора и импер> ской власти. В течение столетий эти привилегии имели практическое значение и обосновали в правовом плане неслыханное положение австрийских земель в импе> рии и по отношению империи. Впервые в 1785 г. в Сою> зе немецких князей6 был сделан запрос об исследова> нии подлинности этих привилегий, но он не прошел. Такое исследование провел Ваттенбах, в результате ко> торого установил несомненную подложность привиле> гии majus. Поскольку он хотел представить ученой пуб> лике убедительно этот результат, то он выбрал форму изложения прокурора, государственного обвинителя, доказывая как бы субъективную сторону состава пре> ступления фальсификации: такую привилегию не мог

403