Глава IX

Морской вопрос. Финляндия.

Амурская дорога. Балканы.

Землеустройство

1908 Г.

Высочайший рескрипт. Балканы. Дневник Л. Тихомирова. Программа воссоздания флота. Финляндия. Речь о сооружении Амурской железной дороги (31.03.1908). Зем­ства. Речь о Финляндии (5.08.1908). Речь о морской обороне (24.05.1908). Визит Эду­арда VII. Речь о постройке Амурской железной дороги (31.05.1908). Речь о задачах мор­ского министерства (13.06.1908). Морское путешествие. Балканы. Дневник Л. Тихо­мирова. Отношения с И. Гурляндом, А. Шварцем, А. Извольским. Речь о земельном зако­нопроекте и землеустройстве крестьян (5.12.1908). Кадеты. Дневник Л. Тихомирова.Речь о Министерстве путей сообщения.

1 ЯНВАРЯ 1908 ГОДА на имя члена Государственного Совета, Председателя Совета Министров, министра внутренних дел, гофмейстера Высочайшего Двора П. А. Столыпина был дан Высочайший Рескрипт:

«Петр Аркадьевич. Разносторонняя деятельность ваша по должности Минист­ра Внутренних Дел, особенно ответственной при современных условиях государствен­ной жизни, дала Мне возможность оценить ваши отличные дарования и самоотвержен­ную преданность долгу. Вследствие сего в 1906 году Я призвал вас на высокий пост Пред­седателя Совета Министров. В лице вашем Я нашел выдающегося исполнителя Моих предначертаний, о чем красноречиво свидетельствуют первостепенной важности зако­нодательные труды по землеустройству и другим вопросам государственного управле­ния, подготовленные Советом Министров, под руководством вашим, а равно возрастаю­щее доверие населения к Правительству, особенно наглядно проявившееся при выборах в третью Государственную Думу, и многие отрадные признаки несомненного успокоения страны.

Желая выразить вам сердечную Мою признательность за ваши патриотические заслуги, Я, Указом сего числа Правительствующему Сенату данным, пожаловал вас Моим статс-секретарем.

Пребываю к вам неизменно благосклонный» [117].

Чуждый позе, равнодушный к чинам и наградам, П. А. Столыпин редко появ­лялся при всех регалиях и в парадной одежде, которая хорошо сидела на его статной фи­гуре. Приведенные редкие снимки, видимо, были сделаны в Зимнем дворце по особо тор­жественному случаю (фото 36, 37).

Фото 36, 37. П.А. Столыпин в Зимнем дворце, в 1908 г.

В ЯНВАРЕ 1908 ГОДА решение Австрии о постройке железной дороги из Бос­нии и Герцеговины через Ново-Базарский санджак и Македонию на соединение с турец­кой веткой вызвало негодование российского общества. 27 января «Голос Москвы» разъ­яснил, что проектируемая железная дорога, соединив Берлин и Вену с Тиреем, прорежет территорию, насыщенную славянами, которая попадет под экономическое влияние не­мцев. Особо подчеркивалось, что Австро-Венгрия совершила этот шаг без согласования с Россией, тем самым грубо нарушив соглашение о поддержании «статуса кво» на Балканах.

Министр Извольский поначалу склонялся заявить формальный протест Авст­ро-Венгрии, но после Особого совещания 21 января 1908 года, где Столыпин категори­чески возражал против осложнений в области внешней политики, был выбран иной ва­риант. Чтобы успокоить общественное мнение, правительство выдвинуло идею «ком­пенсации» России и балканскому славянству — посредством строительства Адриатиче­ской железной дороги от Адриатического моря через Черногорию, Сербию, Болгарию к Черному морю [3, с. 191].

ПОЛОЖЕНИЕ П. А. Столыпина в этот период можно узнать из дневника Льва Тихомирова, судьба которого в начале 1908 года по-прежнему полностью зависит от пре­мьер-министра России.

«1 января 1908 г. ...Нольде пишет, что затевается кампания кадетов, октябри­стов и вообще „разнообразных элементов" для того, чтобы свалить Коковцова, а с ним и Столыпина. Сведения, говорит, верные...

...Ну, тогда передо мной полная, окончательная гибель...

6 января. У меня был Шванебах. Между прочим, говорил, что, по его мнению, премьерство Столыпина очень недолговечно, и что до пасхи едва ли продержится. Осно­ваний не представлял, конечно.

Вечером я был у Садовского, и — курьезно — он мне также говорил о слухах, буд­то бы Столыпина сменяют, а на его место поставят П. Н. Дурново.

Итак, эти слухи со всех сторон. Нольде извещает из Москвы о кампании, веду­щейся против Столыпина. Я говорил об этом Олсуфьеву, тот смеется, ничему не верит, говорит, что все вздор. Боюсь, что Столыпин с Олсуфьевым играют роль мужа, который последний узнает об интригах жены.

Но мое-то положение становится критическим. Что же станется со мной, если Столыпина свалят? Мерзко все, ужасно, и я совершенно не знаю, что предпринять. Тут, очевидно, одно средство: с волками жить - по-волчьи выть, и, стало быть, самому присо­единиться к интригам. Но я этого ни в каком случае не хочу. Между тем — пропадаешь ни за грош. Скотина этот Петр Аркадьевич, не желающий дать мне прочного места. Если бы он хоть пустил к себе, я бы, кажется, прямо просил придумать какое-либо место, чтобы не зависеть от его карьеры. Но вот он забыл свое обещание вызвать меня. А просить сви­дания — тоже неудобно...

...Последнее время ходили слухи о предстоящем падении Столыпина. Бельгард говорит, что он производит впечатление вполне уверенного в себе, и как бы даже не по­дозревает „интриг" против себя. Я спрашиваю: „Кто же ведет интригу?" Бельгард отве­тил, что Шванебах с Горемыкиным. Ну, это была бы еще не большая интрига! Однако, Бельгард лично имеет вид человека, не очень верящего в пригодность Столыпина.

На вид, говорит он, Столыпин очень бодр, после инфлуэнцы будто посвежел, „вероятно, говорит, несколько отдохнул за время болезни"...

18 января. В меня закрадывается сомнение, что Столыпин сознательно обманул ме­ня, и уже не прав ли был Б., уверявший, что он имеет целью только обессилить меня. Конеч­но, это так глупо, что стыдно даже подумать так о человеке, но невольно приходит в голову...

29 января. ...Но если у Столыпина действительно это — система, то до какой же степени артистично он врал мне! Обидно. Думал, что явился, наконец, порядочный и ум­ный человек, и прямо не знаешь, что сказать... Нет, видно порядочному человеку не взоб­раться до премьерства...

1 февраля. ...Одним словом, я погиб. Попал в руки человека „необычайно благо­родной наружности"...

8 февраля. ...Конечно, быть в безусловной зависимости от жизни, власти и ми­лости одного человека — Столыпина, т. е.— это страшно рискованно. Но я сам по себе на­шел бы философию. Мне мутит душу мысль: ну, а если Столыпин умрет, падет или разо­злится (ведь сплетни и интриги действуют)? Я провалюсь, и тогда, что будет с этим и без того унылым и безнадежным моим народом?

Прочность Столыпина впрочем пока, кажется, достаточна...

13. февраля. Сейчас Бельгард прочитал мне по телефону (какая, однако, неосто­рожность!) свое представление о моем назначении в члены совета с производством в статские советники. О, это было бы верхом успеха!..

14. февраля. Сегодня Садовский сказал, что доклад обо мне двинут вчера в деп. общ. дел. Столыпин, по его словам, прислал Бельгарду записку с намеками на то, что об этом уже был разговор с государем...

20 февраля. Садовский сообщил, что мое назначение прошло еще одну ступень. По поручению Столыпина, Бельгард был лично у Танеева (собственная его величества канцелярия, инспекторский отдел гражд. ведомства), чтобы переговорить о моем пред­ставлении. Танеев согласился даже чин (статского советника). Значит, я теперь нахо­жусь уже у подножья престола... Что-то даст господь дальше?

Надо сказать, что Столыпин действует так благородно, как без сомнения, никто другой. Ведь он уже даже не считает меня нужным для себя. Человек прямо какого-то ры­царского характера...

24 февраля. Ну, вот прошел срок, а моего назначения нет. Сегодня вечером за­ ходил к Ширинскому. Он знает откуда-то о моем деле и слыхал даже, что оно ведется очень быстро. Да что проку, пока не кончено?

Ширинский говорит, что около двух недель назад Столыпин наверное подавал в отставку, что это факт. Отставка не принята. Дело возникло из-за тульской депутации. Она, по принятой форме, была у Столыпина, а Арсеньев прочитал ему адрес, имеющий быть представленным государю. Столыпин заметил, что это есть выражение недоверия правительству (т. е. ему). Арсеньев ответил, что это правда. „В таком случае я считаю обя­занностью испросить вам аудиенцию", сказал Столыпин и сделал это. Государь принял адрес благосклонно. То же самое повторилось и с приездом Дубровина. И вот Столыпин (что и понятно) подал в отставку.

Господи, хоть бы он уж меня-то сначала устроил, чтобы мне было помянуть его благодарностью!..

25. февраля. ...Прокляну Столыпина, если он изменит в последнюю решитель­ную минуту...

26. февраля. Сейчас, уже к ночи, министр официально известил меня о высочай­шем соизволении по назначению меня членом совета главного управления по делам пе­чати сверх штата, и „во внимание двадцатилетней полезной литературной деятельно­сти" — производство меня в статские советники.

Да пошлет бог всякое благо Петру Аркадьевичу. Благороднейшая натура! Редко встретишь такую!..» [101, с. 132—141]

НА ПРОТЯЖЕНИИ ВСЕЙ СВОЕЙ СЛУЖБЫ на посту главы правительства П. А. Столыпин с неустанной энергией занимался воссозданием и укреплением морско­го могущества Российской империи. И видимо, не случайно величали его Рулевым Рос­сийского Корабля. Гибель российского Тихоокеанского флота в Цусиме, длительная оса­да Порт-Артура с последующей сдачей его и в конце концов поражение в Русско-япон­ской войне, несмотря на выгодные условия заключенного мира, породили в стране край­не пессимистическое отношение к морскому ведомству, которое после трагедии имено­вали «цусимским»...

Сознавая значение сильного флота для русской державы, Столыпин вынужден был вступить в борьбу с противниками выделения средств на срочное возрождение военно-морских сил государства. Но прежде всего он глубоко и всесторонне изучил этот сложный вопрос, прослушав курс лекций ведущих профессоров и специалистов не только по опера­тивно-стратегическим вопросам Военно-Морского Флота, но и в области кораблестроения.

Первые шаги П. А. Столыпин направил на изыскание средств для строительст­ва четырех броненосцев (линкоров), чтобы «несколько пополнить расстроенные ряды нашего Флота и придать им некоторый боевой смысл» [57, с. 170]. Строительство их. считал Столыпин, надо вести только на российских верфях, а не за границей, как это бы­ло принято ранее. Мудрый премьер решал сразу и задачу создания российской индуст­рии крупнотоннажного кораблестроения.

По замыслам, броненосцы должны были быть спущены на воду через четыре года. И хотя на это нужны были средства немалые, а российская казна была до предела истощена, Столыпин все же сумел изыскать средства и начать их строительство.

Одновременно правительство П. А. Столыпина приступило к разработке Про­граммы развития Военно-Морского Флота.

Работы эти были начаты в 1906 году под руководством недавно созданного в России Морского генерального штаба и непрерывно велись в течение трех лет. Группу морских экспертов по разработке Программы, воодушевленных идеей скорейшего воз­рождения Российского Флота и его былого морского могущества, возглавил тогда трид­цатитрехлетний капитан 2-го ранга А. В. Колчак. Программа базировалась на совершен­но новой и передовой военной доктрине России. Доктрина эта с полным основанием «имеет право именоваться Столыпинской...» [18, с. 94]

3 марта 1908 года П. А. Столыпин выступает ввечернем заседании комиссии по государственной обороне с защитой срочной реформы морского ведомства и пла­нов строительства новых военных кораблей. Ввиду важности морского вопроса и рас­пространения отрывочных и не вполне точных сведений о речи Столыпина, «С.-Петер­бургскому Телеграфному Агентству» было доверено передать ее суть. В вышеуказанной комиссии премьер, по сути, выступал против сторонников двух позиций: тех, кто считал, что Россия — не морская держава и может обойтись лишь оборонительными береговыми сооружениями, и теми, кто признавал необходимость воссоздания большого свободного линейного флота, но предпочитал выжидательную позицию, не доверяя морскому ве­домству и не веря в предложенную программу.

Признавая часть высказанных оппонентами соображений, П. А. Столыпин, од­нако, имел иной взгляд на этот вопрос:

«<...> Возвращаясь к посылке, что „нужно ждать", я говорю, что правительство держится того же мнения. Но ждать надо умело, ждать так, чтобы не убить жизнеспособ­ности флота, не лишать флот возможности осуществить скромную задачу защиты наших берегов и сохранить то ядро, из которого может развиться будущий флот.

Как обучить личный состав, не имея ни одной цельной эскадры, не имея судов нового типа, которые строит весь мир? Остановка, предлагаемая вами, обратит наш флот в коллекцию старой посуды. На этой старой посуде вы хотите заставить плавать лю­дей талантливых и способных. Этим вы убьете дух, до сих пор живой во флоте. Вот поче­му правительство предложило свою сокращенную временную программу, дающую нам пока одну эскадру, правда, смешанного типа <...>.

Я говорю о национальном судостроении. И я с положительностью удостове­ряю, что из 5 заводов морского ведомства 4 приспособлены для постройки больших су­дов и брони. Переделать эти заводы для постройки малых судов стоит больших денег, ко­торых вы нам не дадите, да и какую массу миноносцев пришлось бы построить, чтобы за­нять все эти заводы. Держать же эти заводы закрытыми — роскошь слишком большая для небогатого государства, так как сохранение их оборудования и главных технических сил будет стоить около 2 миллионов в год. Итак, вследствие остановки судостроения остано­вятся заводы. В этом деле ждать нельзя. Заводам нужно дать некоторую работу. Если вы этой работы не дадите, то вы уничтожите не только флот настоящий, но и будущий рус­ский флот...» [57, с. 114]

В этой речи Столыпин снова проявляет себя как настоящий государствен­ный деятель и патриот, сознающий свою правоту и потому готовый отстаивать свою точку зрения в самых невыгодных для него обстоятельствах, обращаясь притом к са­мым лучшим чувствам своих соотечественников. Вот характерный фрагмент его убе­дительной речи:

«<...> В конце концов, я, конечно, чувствую себя в положении защитника лица, уже вперед приговоренного. Если я все-таки взял на себя эту тяжелую задачу, то потому, что я не являюсь защитником, кем-либо назначенным, а защитником по велению сове­сти, и потому, что судьи, которые здесь присутствуют, не враги флота и не с ненавистью, а со скорбью смотрят на наш приспущенный Андреевский флаг. Долг моей совести ска­зать вам, что после того, как вы откажете в деньгах на флот, Россия выйдет в междуна­родном положении преуменьшенной. Удар, нанесенный вами, не будет ударом дубинки Петра Великого, ударом его дубинки-подгонялки. Вашим ударом вы вышибете из рук морского ведомства, из рук рабочего самое орудие труда, вы вышибете дух живой.

Наконец, решение ваше для правительства, которому поведено создать план обороны государства, которое надрывается над этой работой, будет равносильно изъя­тию из создаваемого им здания одного из краеугольных, одного из самых важных кам­ней. Я мог бы закончить, но я хотел бы, чтобы вы хорошо поняли, что я сказал все это не для того, чтобы создать с вами конфликт.

Решение ваше свободно. Но не могу не повторить, что это решение, этот отказ будет остановкой, шагом назад в разрешении задачи, которая проводилась государством в продолжении многих лет. При теперешнем мировом состязании народов такая оста­новка гибельна. Страны, которым наносились сильные удары, показывали живучесть только тогда, когда брались с большой энергией и охотой за дело своего обновления. Эта остановка кажется мне даже опасной. Опасна она потому, что в свойстве нашего русско­го характера есть известного рода наклонность к промедлению. Я согласен с членом Ду­мы Марковым, что мы пришли сюда не для красноречивых фраз.Никаких пышных фраз я произносить и не желаю, но в данную минуту мне припоминаются слова, ска­занные создателем русского флота, все тем же Петром Великим, при котором впер­вые застучал топор русского строителя на русских верфях. Эти слова нам нужно на­долго запомнить. Вот они: „Промедление времени — смерти безвозвратной подоб­но" (Г. С.)» [57, с. 115-116].

4 марта 1908 года П. А. Столыпин произносит речь на50-летии земского отде­ла Министерства внутренних дел.

«В жизни народа полвека — мгновение,— сказал в самом начале премьер.— Со­хранить жизненность могут лишь государственные учреждения, сознающие это и доро­жащие связью с прошлым и преданиями, которые придают этим установлениям истори­ческую ценность». Далее он подчеркнул заслугу земского отдела в улучшении положения крестьянства. Вспомнив вехи полувековой деятельности этого ведомства во благо Рос­сии, выступающий предложил обратиться к Государю Императору с телеграммой, выра­жающей «готовность посвятить все силы свои беззаветному служению Самодержцу IIВсероссийскому на благо дорогой Родины» [57, с. 116, 118].

А тем временем вокруг Столыпина сгущались новые тучи: на сей раз оппозиция столкнулась с ним в вышеупомянутом вопросе о воссоздании Российского Флота. К сожа­лению, в этот период у него не нашлось много союзников: уныние и смятение разводили в стороны былых попутчиков и друзей. Эту атмосферу весны 1908 года передает дневник Тихомирова:

«10 марта. ...Я все время читаю законы. До чего мерзко Таганцевское Уголовное уложение! Старое Уложение о наказаниях имело строго выдержанную идею. В Уголов­ном уложении единственная идея, кажется,— это возможно более подорвать идею вер­ховной власти царя и неприкосновенность церкви. Да, плохо смотрели наши государи за своей либеральной буржуазией. Прямо грустно видеть, как при безусловной, безгранич­ной власти царя все подорвано, даже до времен бомб и баррикад, так что для 17 октября заранее расчищено было готовое место.

И вот, что теперь делать? Где богатырь, который бы мог воссоздать „разрушен­ную храмину"? Да и в России — многие ли теперь захотят этого после такого страшного саморазрушения? У многих ли вера в принцип устояла перед фактом?

А Столыпин, по-видимому, крепок, и Дума крепка, несмотря на то, что, очевид­но, не даст денег на броненосцы. Тут есть что-то закулисное. Или Столыпин хочет со­здать прецедент непатриотичности Думы, или же, наоборот, он не прочь, посредством Думы, вынудить к чистке морское ведомство. Во всяком случае Дума не производит впе­чатления большой мудрости. Хороших людей много, а насчет ума скудновато.

Нет, не Третья дума спасет нас!..

15 марта. Был на приеме. Ужасное множество людей, золота, лент, орденов. Од­нако, я был „золотее" многих. Ожидал приема три с половиной часа, весь изнемог. Гово­рил минут пять. Столыпин был весел, любезен донельзя, радовался, что устроил меня. Ну, просто совестно!..» [104, с. 142]

ПО АРХИВНЫМ ДАННЫМ ИЗВЕСТНО, что в середине января 1908 года Столыпина особо тревожит обстановка в Финляндии, где с приближением очередного сейма разгорается политическая борьба, густо замешанная на национальных страстях. В секретном письме помощника Финляндского генерал-губернатора на имя Столыпина и прилагаемой солидной по объему записке сообщается о сложившейся в противостоящей «шведской» — «старофинской партии» обстановке и высказываются соображения о воз­можности достижения соглашения с последней [131, Д. 92].

Далее П. А. Столыпин знакомится с финляндской прессой, а также с письмом редактора «Финляндской газеты» Баженова своему коллеге сотруднику газету «Россия» Сыромятникову, который, видимо, счел уместным передать его копию лично премьеру. Баженов пишет о нецелесообразности роспуска финского сейма и оставления Сената. Столыпин, осмыслив этот тревожный вопрос, считает уместным выслать Императору письмо редактора и прилагает записку:

«Вашему Императорскому Величеству будет, быть может, небезынтересно оз­накомиться с содержанием прилагаемого письма ред. „Финляндской газеты" на имя Сы-ромятникова.

Взгляды, высказываемые в этом письме, я всецело разделяю: они совпадают с моим докладом Вашему Величеству на прошлой неделе.

Статс-секретарь Столыпин.

25 марта 1908 г.».

Любопытно, что на послании Столыпина рукою Николая IIначертано:

«Я тоже вполне согласен» [131, Д. 93].

Между тем в результате успешных шагов на внешней арене Россия значительно улучшила свое международное положение. Договора, заключенные на выгодных услови­ях с Японией, не получившей ожидаемых контрибуций, и с Англией оставляли в сфере российского влияния огромные территории в Азии — северную Маньчжурию, Китай­ский Туркестан, Монголию. Столыпин стремится обратить энергию страны в мирное русло — на русский Восток, таивший огромные возможности, но пробуждавшийся край­не медленно в силу многих причин и прежде всего плохо развитых коммуникаций.

31 МАРТА 1908 ГОДА П. А. Столыпин выступает вГосударственной Думе с речью о сооружении Амурской железной дороги. Отстаивая целесообразность скорей­шего осуществления этого проекта, он, в частности, говорил:

«<...> Правительство, по мнению наших противников, шло по инерции, по ру­тинному пути, по наклонной плоскости, оно совершенно бессмысленно следовало в

прежнем направлении прежней нашей дальневосточной политики. Я же настаиваю на том, что правительство взвесило именно наше положение после дальневосточной вой­ны, что правительство имело в виду мудрое изречение Екатерины Второй gouvernerc'estprevoir, „управлять — это предвидеть" <...>.

Несомненно, постройка дороги освободит государственное казначейство от многих расходов на содержание сильной армии на Дальнем Востоке, освободит государ­ственное казначейство и от необходимости постройки казарм для этих военных сил. При громадности нашей территории неоспоримо важно иметь возможность перебрасы­вать армию из одного угла страны в другой. Никакие крепости, господа, вам не заменят путей сообщения. Крепости являются точкой опоры для армии; следовательно, самое на­личие крепостей требует или наличия в крае армии, или возможности ее туда перевезти. Иначе, при других обстоятельствах, что бы ни говорили, крепость в конце концов пада­ет и становится точкой опоры для чужих войск, для чужой армии.

Наши государственные границы равняются 18 000 верст. Мы граничим с де­сятью государствами, мы занимаем одну седьмую часть земной суши. Как же не понять, что при таких обстоятельствах первенствующей, главнейшей нашей задачей являются пути сообщения?..

Докладчик Комиссии государственной обороны сказал тут, что природа не тер­пит пустоты. Я должен повторить эту фразу. Отдаленная наша суровая окраина вместе с тем богата, богата золотом, богата лесом, богата пушниной, богата громадными про­странствами земли, годными для культуры. И при таких обстоятельствах, господа, при наличии государства, густонаселенного, соседнего нам, эта окраина не останется пус­тынной. В нее прососется чужестранец, если раньше не придет туда русский, и это просачивание, господа, оно уже началось. Если мы будем спать летаргическим сном, то край этот будет пропитан чужими соками и, когда мы проснемся, может быть, он окажется русским только по названию (Г. С).

Я не только говорю об Амурской области. Надо ставить вопрос шире, господа. На нашей дальней окраине, и на Камчатке, и на побережье Охотского моря, уже на­чался какой-то недобрый процесс. В наш государственный организм уже вклинива­ется постороннее тело (Г. С). Для того чтобы обнять этот вопрос не только с техниче­ской, с стратегической точки зрения, но с более широкой, общегосударственной, поли­тической, надо признать, как важно для этой окраины заселение ее. Но возможно ли за­селение без путей сообщения? <...>» [57, с. 120—122].

Со знанием дела, с массой примеров он говорил и о том, что при победоносном шествии человека перед ним отступают и топи, и мерзлота — говорил, ссылаясь на мне­ния авторитетных ученых. Далее П. А. подчеркивал значение железной дороги для осво­ения огромных земель, годных под полезные культуры, переселения и разработок в Бар-гузинской тайге, на Витимском побережье и в Забайкальской области. Примечательно, что в своей речи Столыпин ссылается и на замечательный опыт сибирских молокан, до­стигших больших успехов в земледелии. Говоря о значении края, он также не скрывает своих опасений:

«...оставлять этот край без внимания было бы проявлением громадной государ­ственной расточительности. Край этот нельзя огородить каменной стеной. Восток про­снулся, господа, и если мы не воспользуемся этими богатствами, то возьмут их, хотя бы путем мирного проникновения, возьмут их другие.

Я нарочито не ставлю этот вопрос в связь с разрешением аграрного вопроса в Европейской России. Вопрос амурский важен сам по себе, это вопрос самодовлеющий, но я должен настоятельно подчеркнуть, что Амурская железная дорога должна строить­ся русскими руками, ее должны построить русские пионеры... (Рукоплескания справа и из

центра.) эти русские пионеры построят дорогу, они осядут вокруг этой дороги, они вдви­нутся в край и вдвинут вместе с тем туда и Россию» [57, с. 127].

Сделав в завершение экономическое обоснование предлагаемого проекта, пре­мьер-министр еще раз указал на его высокое государственное значение:

«Мы ответим за то, что, занятые своими важными внутренними делами, за­нятые переустройством страны, мы, может быть, проглядели более важные миро­вые дела, мировые события (Г. С), мы ответим за то, что пали духом, что мы впали в бездействие, что мы впали в какую-то старческую беспомощность, что мы утратили веру в русский народ, в его жизненные силы... в силу его не только экономическую, но и в куль­турную. Мы, господа, ответим за то, что приравниваем поражение нашей армии к пора­жению и уничтожению нашей родины...

Но не забывайте, господа, что русский народ всегда сознавал, что он осел и окреп на грани двух частей света (Г. С.), что он отразил монгольское нашествие и что ему дорог и люб Восток; это его сознание выражалось и в стремлении к переселению, и в народных преданиях, оно выражается и в государственных эмблемах.Наш орел, насле­дие Византии,— орел двуглавый. Конечно, сильны и могущественны и одноглавые орлы, но, отсекая нашему русскому орлу одну голову, обращенную на восток, вы не превратите его в одноглавого орла, вы заставите его только истечь кровью (Г. С.). (Рукоплескания справа и в центре.)

Я, господа члены Государственной думы, уверен, я убежден, что одно ваше реше­ние в этом деле уже придаст большую силу государству. Одна наша разумная плодотворная работа уже поднимает кредит государства, уже дает новые миллионы России. (Рукоплеска­ния справа, и из центра.) Ваше решение одно даст возможность найти и средства на посиль­ных для нас условиях. Это одно уже является новым источником финансовой силы. Если, господа, в самые тягостные минуты нашей новейшей истории русские финансы осилили войну, осилили смуту, то на скрепление нашего расшатанного государственного тела же­лезным обручем будут средства. Для этого, господа, нужно только ваше единодушное ре­шение, о котором я говорил в начале своей речи, нужно ваше единодушное слово — про­изнесите(Продолжительные рукоплескания справа и из центра.)» [57, с. 128—129].

НЕСМОТРЯ НА НЕКОТОРЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ с представителями зем­ства, выявившиеся еще в бытность Столыпина саратовским губернатором, он, созна­вая важность местного самоуправления, которое могло принять на себя весомую долю государственных тягот, всячески поддерживал деятельность земских организаций. 1908-м годом помечена черновая записка П. А. Столыпина, касающаяся выборов в мес­тные органы самоуправления. Обращают на себя внимание следующие фрагменты из этого документа:

«<...> Нельзя ли для нового распределения числа выборщиков по куриям при­нять за основание: для крестьян и землевладельцев — пространство владения землей, а для горожан — численность населения? <...>

Крестьян, участвующих в крестьянской курии, нельзя лишать права участия в выборах в качестве собственников в другие учреждения...» [131, Д. 97]

К 1908 году также относится черновик письма П. А. Столыпина к Председателю Госдумы с просьбой поставить на срочное обсуждение законопроекты о волостном и по­селковом самоуправлении, а также о рабочем законодательстве и увеличении жалования офицерам [131, Д. 105].

6 апреля 1908 года, когда представители земств и городов съехались в Петер­бург насовещание по земской реформе, Председатель Совета Министров П. А. Столы­пин давал в их честь завтрак. В Белом зале министерского дома на Фонтанке собралось

около 80 человек. Премьер, поднимая бокал за здоровье представителей и присутствую­щих чинов министерств, поблагодарил их за труды по разработке земских реформ. Отве­чавший на тост председатель московской земской управы Н. Ф. Рихтер обратился к Председателю Совета Министров с речью, которую приводим здесь полностью:

«На меня товарищами моими, представителями земств и городов, возложено приятное поручение приветствовать вас, глубокоуважаемый Петр Аркадьевич, и провоз­гласить тост за ваше драгоценное здоровье. Но прежде чем исполнить это поручение, прошу разрешения сказать несколько искренних, нелицеприятных слов, идущих от глуби­ны моей души и сердца. Моя задача, не скрою, очень трудна. Эта трудность заключается в том, что я не нахожу слов, да впрочем их не найдется во всем обширном русском словаре, чтобы выразить вам всю глубину чувств, завоеванных вами в наших сердцах. Призванный волею Державного Вождя земли Русской, в годину тяжких испытаний, на высокий и от­ветственный пост руководителя судьбами нашей истерзанной врагами Родины, вы, Петр Аркадьевич, первый проявили твердую решимость не преклоняться пред врагом, где бы он ни был. Вы проявили ту решимость, которой так недоставало руководителям наших су­деб — на полях Манчжурии, в Портсмуте, в Петербурге, наконец, по всей России. Вы ре­шились действовать безбоязненно, полагаясь только на Бога, руководствуясь одним стремлением исполнить свой долг пред Царем и Родиной. Вы приступили к исполнению этой задачи, не щадя своей жизни и здравия самых близких вам лиц, не оберегая ваши си­лы. Этою решимостью, твердостью и готовностью жертвовать собою на благо Царя и Ро­дины во всякую минуту вы снискали себе наше восторженное преклонение. Вы воскреси­ли в нас надежду, что далеко еще не все потеряно. Одним словом — вы явились нам тем Мининым, который спасает нашу Родину в наше неблагополучное время. Да хранит вас Бог и его Святая Матерь на благо Царя и Родины.— Думаю, господа, что я верно выразил ваши мысли и чувства. Господа, провозглашаю тост за здоровье Председателя Совета Ми­нистров, глубокоуважаемого Петра Аркадьевича Столыпина» [42, с. 138—139].

Окончание этой речи было покрыто громогласным и долго не смолкавшим «ура!»...

Вечером того же дня представители земств и чины министерства давали в честь П. А. Столыпина обед у «Донона». Председатель Совета Министров, поблагодарив со­бравшихся и выразив удовлетворение от происходящих на глазах перемен, закончил свою речь следующими словами:

«В тесном сближении этих представителей я вижу будущее России!..» [42, с. 139]

5 МАЯ 1908 ГОДА П. А. Столыпин выступил передГосударственной Думой с речью о Финляндии, изложив взгляды правительства на отношение к этой составной части Российской империи. Финляндский вопрос давно тревожил правительство: поми­мо обострившихся здесь центробежных стремлений, Финляндия к тому времени, пользу­ясь относительной независимостью, превратилась в оплот революционных сил. Воору­женные нападения на представителей власти, всевозможные демонстрации сил отрядов красной гвардии, контрабанда оружия, предельная лояльность местных властей к оппо­зиционным настроениям стали здесь обыденным явлением. К Финляндии тянулись нити антигосударственных заговоров, террористических актов. Премьер указывает на перво­причины этого явления: таким парадоксальным образом оплачивает Финляндия пре­дельную терпимость монархов России к традициям, порядкам, установлениям и религии этого народа. Вместе с тем П. А. Столыпин приводит исторические факты и документы, подтверждающие права Российской Империи на земли Финляндии, перешедшей в «соб­ственность и державное достояние Российской империи», напоминает, что за это проли­то много русской крови и во избежание дальнейших недоразумений высказывает офици­альную точку зрения, поддержанную аплодисментами справа и в центре:

«<...> Имперское Правительство считает и будет себя считать ответственным за финляндские события, так как Финляндия — составная часть Русской Империи, а Импе­рия управляется объединенным Правительством, которое ответственно перед Госуда­рем за все, происходящее в Государстве <...>» [57, с. 130, 144].

Обстоятельно поведав собравшимся о разгуле в Финляндии революционных страстей, об антиправительственной деятельности местных обществ и организаций, во­оружающих население и особенно оппозиционные силы, о бездействии финских вла­стей, закрывающих глаза на подготовку террористических актов, направленных против России, премьер-министр подчеркнул:

«<...> Если принять во внимание, что территория Финляндии равняется терри­тории одной нашей хорошей губернии, то, и в наше даже ненормальное время только что описанные мною явления не могут быть признаны нормальными <...>» [57, с. 134].

Коснувшись истории отношений Империи и Финляндии, П. А. Столыпин отме­тил очевидные издержки в законотворческой деятельности обеих сторон, которые при­вели к создавшемуся неблагополучию, ослаблению державных связей, образованию в этом северном крае надежного убежища для революционеров. Напомнив, что «мировоз­зрение их (финнов.— Г. С.) основано прежде всего на том заявлении, которое было сде­лано на Сейме в Борго в 1809 году Императором АлександромI», вступившим в «облада­ние Великим княжеством Финляндским», даровавшим ему конституцию и признавшим особую финляндскую государственность, неоднократно подтвержденными далее Столы­пин обращает внимание Государственной Думы на то, что эта предельная лояльность со стороны Российских Государей внушила «финляндской интеллигенции твердую веру в то, что Финляндии присуще особое государственное устройство, существенно отличная от России государственность». В дальнейшем «принципы отдельной финляндской госу­дарственности начали понемногу переходить в особую науку своеобразного финляндско­го государственного права», под которую подбиралисьподходящие (Г. С.) документы и которая укреплялась «проповедью профессоров Александровского университета, мест­ными учеными и лицами свободных профессий». Проходя посредством народных уни­верситетов и публичных лекций сквозь «народную толщу», эта наука перешла в верова­ние, затем в догмат, по которому «Финляндия — особое государство и притом государст­во конституционное, правовое,— государство, которое имеет задачи, совершенно раз­личные от задач России, и чем теснее связана будет Финляндия с Россией, тем осуществ­ление этих задач станет невозможнее». В критический для России период 1905—1907 го­дов противоречия обострялись и могли привести к полному обособлению края, если бы «в это время навстречу финской волне не хлынула другая волна — волна русского народ­ного самосознания, русской государственной мысли» [57, с. 139—142].

Далее, чтобы объяснить позицию правительства, его глава совершил краткий исторический экскурс, напомнив, что «восточная часть (Финляндии.— Г. С.) составляет древнее достояние России, закрепленное за нею еще Ореховским договором 1323 (! —Г. С.) года», которая была впоследствии частью утрачена, а затем опять отвоевана Пет­ром Великим и Императрицей Елизаветой Петровной, закреплена по Абоскому мирно­му договору 1743 года и «инкорпорирована в состав России» [57, с. 142—143].

В конце концов «по Ништатскому и Абоскому договорам земли эти отошли к России в вечное неотъемлемое владение». Напомнив далее о последующем после Борго-ского сейма Фридрихсгамском мирном договоре, по которому шведский король за себя, своих преемников и всего королевства отказался «неотменяемо и навсегда в пользу Его Величества Императора Всероссийского и Преемников Его престола и Российской Им­перии — от всех своих прав и притязаний на губернии», входящие к началу XXвека в зем­ли Финляндии, П. А. Столыпин подвел членов Государственной Думы к исходной точке

государственного отношения России к Финляндии, входящей в ее «собственность и дер­жавное обладание», зависимой от «одностороннего (! —Г. С.) державного права Рос­сии», которое ранее ни у кого не вызывало сомнений. Приведя в подтверждение целый ряд государственных положений, императорских речей и рескриптов, закрепляющих сложившиеся отношения России и Финляндии, он указал на то, что вопросы, представ­ляющие кровные интересы России, «не могут быть предметом решения одних только финляндцев, особенно в порядке одного только финляндского законодательства». После этого обстоятельного анализа глава правительства высказал «русскую точку зрения» [57, с. 143—146] на этот сложный и спорный вопрос:

«<...> Россия не может желать нарушения законных автономных прав Финлян­дии относительно ее внутреннего законодательства и отдельного административного и судебного ее устройства, но, господа, в общих законодательных вопросах и в некоторых общих вопросах управления должно быть и общее решение совместно с Финляндией и с преобладанием, конечно, державных прав России <...>» [57, с. 164].

Подвергнув сомнению точку зрения противоположной стороны, предусматри­вающую принятие общегосударственных (Российских! — Г. С.) законов после утвержде­ния (Финляндского! —Г. С.) сейма, он убедительно показал, что такой подход совершен­но нереален, неразрешим и не может быть реализован законотворческой деятельностью Государственной Думы в силу крайней сложности и противоречивости возникающих во­просов.

Указывая на главную цель — «установление на пространстве всей России строй­ного и стойкого правового порядка»,— он отвергал подозрения в том, что правительство «стремится рушить подобный же порядок у наших финляндских сограждан», снова напо­миная о державных правах, завоеванных россиянами, поставивших «на месте Гангут-ской битвы скромный крест из сердобольского гранита» [57, с. 148].

Обращаясь к глубинным национальным чувствам, к памяти о подвигах предков, в завершение своей речи Столыпин сказал исторические, полные правды и силы слова:

«<...> Да, господа, народы забывают иногда о своих национальных задачах; но такие народы гибнут, они превращаются в назем, в удобрение, на котором выра­стают и крепнут другие, более сильные народы (Г. С.). Мы обращаемся к вам не за жер­твой, мы не требуем от вас угнетения другой, менее сильной народности — нет, господа. Правительство просит от вас лишь вашей нравственной поддержки в том деле, которое оно считает правым. Я уверен, господа, что вы отвергнете запрос; но вами, в ваших рус­ских сердцах, будут найдены выражения, которые заставят, побудят правительство пред­ставить на ваш же суд законопроект, устанавливающий способ разрешения наших общих с Финляндией дел, законопроект, не нарушающий прав маленькой Финляндии, но ог­раждающий то, что нам всего ближе, всего дороже,— исторические державные права России(Продолжительные рукоплескания справа и в центре, возгласы: браво.)» [57, с. 149].

Следует заметить, что и далее крайне болезненный финляндский вопрос был постоянно на контроле у главы правительства, который, судя по сохранившимся доку­ментам, вникал во все перипетии положения дел [131, Д. 100—103].

24 МАЯ ТОГО ЖЕ ГОДА премьер-министр выступает перед депутатамиДумы с речью о морской обороне, в которой излагает позицию правительства в этом чрезвы­чайно сложном вопросе, акцентируя внимание на унынии и разочаровании, охвативших российское общество после Цусимской трагедии,— чувствах, которым власть поддаться не может. Он говорил:

«<...> Господа! Область правительственной власти есть область действий. Ког­да полководец на поле сражения видит, что бой проигран, он должен сосредоточиться

на том, чтобы собрать свои расстроенные силы, объединить их в одно целое. Точно так же и правительство после катастрофы находится несколько в ином положении, чем об­щество и общественное представительство. Оно не может всецело поддаться чувству воз­мущения, оно не может исключительно искать виновных, не может исключительно сра­жаться с теми фантомами, о которых говорил предыдущий оратор. Оно должно объеди­нить свои силы и стараться восстановить разрушенное (Г. С.)...» [57, с. 151]

И далее: «<...> Только тот народ имеет право и власть удержать в своих руках море, который может его отстоять. Поэтому все те народы, которые стремились к морю, которые достигали его, неудержимо становились на путь кораблестроения. Для них флот являлся предметом народной гордости; это было внешнее доказательство того, что народ имеет силу, имеет возможность удержать море в своей власти. Для этого недоста­точно одних крепостей, нельзя одними крепостными сооружениями защищать берего­вую линию. Для защиты берегов необходимы подвижные, свободно плавающие крепо­сти, необходим линейный флот.

Это поняли все прибрежные народы. Беззащитность на море так же опасна, как и беззащитность на суше. Конечно, можно при благоприятных обстоятельствах некото­рое время прожить на суше и без крова, но когда налетает буря, чтобы противостоять ей, нужны и крепкие стены, и прочная крыша. Вот почему дело кораблестроения везде ста­ло национальным делом. Вот почему спуск каждого нового корабля на воду является на­циональным торжеством, национальным празднеством. Это отдача морю части накоп­ленных на суше народных сил, народной энергии. Вот почему, господа, везде могучие го­сударства строили флоты у себя дома: дома они оберегают постройку флота от всяких случайностей; они дома у себя наращивают будущую мощь народную, будущее ратное мо­гущество.

Эти вот простые соображения привели правительство к тому выводу, что Рос­сии нужен флот. А на вопрос, какой России нужен флот, дала ответ та же комиссия госу­дарственной обороны, которая выразилась так: России нужен флот дееспособный. Это выражение я понимаю в том смысле, что России необходим такой флот, который в каж­дую данную минуту мог бы сразиться с флотом, стоящим на уровне новейших научных требований. Если этого не будет, если флот у России будет другой, то он будет только вре­ден, так; как неминуемо станет добычей нападающих. России нужен флот, который был бы не менее быстроходен и не хуже вооружен, не с более слабой броней, чем флот пред­полагаемого неприятеля. России нужен могучий линейный флот, который опирался бы на флот миноносный и на флот подводный, так как отбиваться от тех плавучих крепо­стей, которые называются броненосцами, нельзя минными судами <...>» [57, с. 151—152].

П. А. Столыпин убеждал в необходимости скорейшего выделения средств на строительство новых боевых кораблей, которые могут составить эскадру. Признавая не­обходимость переустройства морского ведомства и соглашаясь со многими аргументами противников предложенного законопроекта, он вместе с тем говорил о том, что прави­тельство не может поддаваться эмоциям и «должно смотреть на дело иначе» [57, с. 154], поскольку «на нем лежит обязанность оградить государство во всякую минуту от всяких случайностей» [57, с. 154]. Предлагая вникнуть в круг вопросов, связанных с положени­ем разбитого русского флота, Столыпин убеждал собравшихся в том, что положение это обязывает принимать ответственные решения, которые не могут ограничиться только реформой морского ведомства: нужно в меру скромных возможностей пополнять кадры, вести вперед национальное судостроение, обновлять наш боевой флот.

Далее Столыпин высказал критическую точку зрения на позиции своих против­ников, стоявших за сокращение заказов на судостроительных заводах России и возмож­ность обучения моряков на старой Балтийской флотилии:

«<...> Отдельные корабли, и это было уже указано, не могут иметь никакой си­лы, если они будут механически соединены в отряды: в этом случае каждое отдельное, более быстроходное судно должно будет равняться по наиболее тихоходному во всей эскадре, должно будет стрелять на такое расстояние, на которое будут долетать снаря­ды наихудше вооруженных судов, наконец, вся эскадра станет более уязвимой, если часть ее будет хуже других бронирована. Такое сборище судов будет никуда не годным сбродом; это будет отряд, неспособный не только на оперирование, но и на маневри­рование. Для того чтобы маневрировать, нужно иметь, по крайней мере, несколько су­дов одного типа, несколько линейных кораблей, несколько бронированных крейсе­ров, несколько простых крейсеров, несколько миноносцев; между тем остатки наших судов не могут составить ни одной эскадры: эти остатки напоминают собой ту разно­шерстную кавалерию, о которой я только что упомянул, посаженную на разных коней, вооруженную разным оружием, обмундированную кто в кирасу, кто в китель, кто в мундир...» [57, с. 154—155]

Касаясь реорганизации морского ведомства, он далее говорил:

«...Но нет, нет, господа, той волшебной палочки, от соприкосновения с кото­рой в один миг может переустроиться целое учреждение. Поэтому, если ожидать оконча­тельного переустройства ведомства, если ожидать ассигнования колоссальных сумм на приведение в исполнение полной программы судостроения, то в деле приведения в по­рядок обломков нашего флота, наших морских сил, расстроенных последней войной, пришлось бы примириться с довольно продолжительной остановкой.

К чему же, господа, привела бы такая остановка? На этом не могло не остано­вить своего внимания правительство. Вникните, господа, в этот вопрос и вы. Первым по­следствием такой остановки, о которой красноречиво говорили некоторые из предыду­щих ораторов, было бы, несомненно, расстройство наших заводов, на которое я указы­вал в комиссии государственной обороны и на что мне обстоятельно никто не возразил. То, что в других государствах оберегается, бережно наращивается, развивается техниче­ский опыт, знание, сознание людей, поставленных на это дело, все то, что нельзя купить за деньги, все то, что создается только в целый ряд лет, в целую эпоху, все это должно пойти на убыль, все это должно прийти в расстройство...

Такая беспомощность не соответствует мировому положению России»,— гово­рил премьер-министр, настаивая до утверждения полной программы кораблестроения на постройке «только 4 броненосцев в течение 4 лет для того, чтобы только несколько пополнить расстроенные ряды нашего флота и придать им некоторый боевой смысл» [57, с. 156-157].

Поскольку речь шла о выделении на эти цели ничтожной в сравнении с общим бюджетом суммы в 11 250 000 рублей, Столыпин предлагал отказаться при вынесении ре­шения от мотивов «педагогического свойства» [57, с. 157—158], которые в трудный час, когда «лучшие, быть может, силы флота лежат на дне океана» [57, с. 158], могут нанести «флоту еще громадный нравственный ущерб» [57, с. 158].

Заключительная часть речи Столыпина заслуживает того, чтобы привести ее полностью: в ней с новой силой проявляется ораторское дарование главы правительст­ва, который, сознавая свою правоту, зачастую выступал против подавляющего большин­ства и в самых невыгодных для него обстоятельствах:

«Вы, хирурги, собравшиеся вокруг одурманенного больного. Больной этот — флот, ошеломленный вашей критикой. Вы, господа, взяли ланцет и режете его, потро­шите его внутренности, но одна неловкость, одно неосторожное движение, и вы уже бу­дете не оперировать больного, а анатомировать труп. Господа! Я верю, что ваше реше­ние, каково бы оно ни было, будет продиктовано вам велением вашей совести и тем чистым

Фото 38. П.А. Столыпин Фото 39. П.А. Столыпин и ревельское дворянство на яхте

принимает доклады на крейсере «Штандарт», в ожидании прибытия Государя

«Алмаз», в Ревеле, 27 мая 1908 г. Императора для свидания с Королем Эдуардом VII, -

27 мая 1908 г.

патриотизмом, о котором говорил тут член Государственной думы Пуришкевич,— этим и ничем более. Вы станете выше партийных расчетов, выше фракционной тактики. Не сетуйте, господа, если и правительство высказало вам свое мнение прямо и опреде­ленно.

Я уверен, что всякая заминка в деле флота будет для него гибельной, нельзя на полном ходу останавливать или давать задний ход машине — это ведет к ее поломке. Гос­пода, в деле создания нашего морского могущества, нашей морской мощи может быть только один лозунг, один пароль, и этот пароль — „вперед" (Рукоплескания справа и в цент­ре.)» [57, с. 159].

ВОССТАНОВИВШЕЕСЯ в стране относительное спокойствие позволило во­зобновить визиты иностранных царствующих особ. В конце мая 1908 года в Ревель при­бывает король Великобритании ЭдуардVIIс супругой (фото 38—41).

28 мая премьер-министр, принявший участие в этой встрече, имел беседу с ко­ролем на яхте «Виктория-Альберт». Последний по выраженному Российскому монарху пожеланию знакомится с Председателем Совета Министров. Этот исторический момент запечатлен на картине неизвестного художника (фото 42).

Первый визит монарха Англии в Россию знаменует собой дальнейшее сближе­ние стран, начавшееся после соглашения, заключенного относительно Персии, Афгани­стана и Тибета и определившего новые приоритеты внешней российской политики.

К лету 1908 года после предложений Англии о поддержке России в сфере Бал­канских реформ правительство все больше сходилось к идее замены австро-русского кон­троля над Македонией контролем всех великих держав. Таким образом, Россия стреми­лась сохранить «статус кво» на Балканах, а в мире уже обозначилась новая международ­ная комбинация: Россия — Франция — Англия («Антанта»).

Фото 40. П.А. Столыпин и министр иностранных дел А.П. Извольский

на крейсере «Алмаз», по прибытии в Ревель на время свидания

государя императора с великобританским королем Эдуардом VII, -