31 Августа 1903 г.

квартиру губернатора. Просторный, с красивыми, большими и высокими комнатами, ос­вещенный электричеством, он понравился всем Столыпиным. «Главным его украшени­ем стал великолепный зеркальный зал, где давались балы и проводились аудиенции, а де­ти Петра Аркадьевича учились танцам» [107, с. 1].

А позже на месте дома Лециуса — на углу Вольской и Крапивной (ныне ул. Шев­ченко) казна застроила трехэтажное здание для губернаторской канцелярии и «присут­ствий».

На новом месте службы П. А. Столыпин сразу же приступает к изучению дел по вверенному ему краю. Он детально знакомится с предоставленными ему материалами, докладными, беседует с должностными лицами всех рангов, земскими деятелями, объез­жает губернию вдоль и поперек (фото 14). Уже в ту относительно спокойную пору губер­ния приметна высокой общественной активностью земцев и крестьян ряда уездов, пред­лагающих свои, подчас курьезные, способы подъема хозяйств. Так, например, Балашов-ский комитет о нуждах сельскохозяйственной промышленности выдвинул свой проект преодоления кризиса в сельском хозяйстве, исходя из нормы в 30 десятин на семью. Гу­бернский комитет вынужден был указать, что при таких размерах наделов «почти поло­вину крестьян губернии пришлось бы выселить за ее пределы» [41, с. 256].

В СВОЕМ ОТЧЕТЕ о состоянии Саратовской губернии за 1903 г., представлен­ном Императору НиколаюII, Петр Аркадьевич, в частности, пишет:

«<...> Получившая широкое распространение политическая пропаганда, осо­бенно среди юношества, агитация между крестьянами, имевшая успех в местностях с ма­лым земельным наделом, поджоги помещичьих усадеб с целью заставить землевладельцев бросать хозяйство и

продавать имения, все эти ненормальные явления должны бы­ли остановить на себе внимание губернатора и вызвать ряд мер к скорейшему восстанов­лению законного порядка <...>.

Должен упомянуть о том значительном облегчении для местных полицейских органов, которое последовало с введением внутренней полицейской стражи. Ввиду луч­шей обеспеченности стражников сравнительно с прежними сотскими, их возможно на­бирать из грамотных нижних чинов, притом не из местных крестьян, связанных с насе­лением близкими родственными и другими отношениями, а из пришлых, что благотвор­но отражается на дисциплине низших органов полиции. При теперешнем отношении вещей есть возможность требовать от полиции и более быстрого раскрытия преступле­ний, и охраны обывателей от всякого произвола и насилия. Несколько парализует дей­ствия стражи лишь то обстоятельство, что она пешая, так как при громадных расстоя­ниях Саратовской губернии на одного стражника приходится местами пространство в 30 верст, что, конечно, делает его иногда совершенно бессильным... Во всяком случае полиция Саратовской губернии в общих чертах и ныне удовлетворительно справляется со своею задачею, а наличность в губернии казачьей конно-полицейской команды облег­чает немедленное прекращение каких бы то ни было попыток нарушения законного по­рядка <...>.

Земство в общем губернском строе занимает настолько видное место, зем­ское хозяйство настолько за последнее время разрослось, интересы его настолько переплелись с интересами администрации и частных лиц, что для твердого направ­ления хода дел губернии, для плодотворного использования самой земской работы лицу, стоящему во главе администрации, необходимо дать себе ясный отчет и о лич­ном составе земских деятелей, и о деле, которое они делают и на которое они способ­ны, и об уклонениях земства от прямой своей работы, а также о степени опасности такого уклонения (Г. С).

О размерах земского дела в Саратовской губернии можно судить по бюджету всех земств губернии за 1903 год, равнявшемуся 3 620 217 руб. Хозяин таких средств не может не быть влиятельным, особенно если эти средства затрачиваются целесообразно. Этот вопрос я и считал необходимым изучить самым тщательным и беспристрастным об­разом. Осмотрев во время объезда губернии большое число земских учреждений, я не мог не прийти к заключению, что медицинская часть Саратовской губернии поставлена весьма удовлетворительно и во всяком случае без сравнения лучше, чем в неземских гу­берниях; школьные здания и обеспечение учителей также улучшаются, наконец и эконо­мические начинания земства в некоторых уездах становятся продуктивнее, чем прежде. Так, например, некоторые уездные сельскохозяйственные выставки были, несомненно, поучительны для населения, показательные работы по борьбе с оврагами и песками при­носят безусловную пользу крестьянам, а засадка песчаных площадей шелюгою принима­ет широкие размеры. Наконец, губернское земство работает довольно успешно над эко­номическими вопросами <...>.

Мне остается перейти теперь к самому трудному и тяжелому в области управле­ния Саратовской губернией — к вопросу крестьянскому. Я долгом считаю прежде всего оговорить, что все крестьянские беспорядки, агитация среди крестьян и самовольные за­хваты возможны только на почве земельного неустройства и крайнего обеднения сель­ского люда. Грубое насилие наблюдается главным образом там, где крестьянин не может выбиться из нищеты. Там он обозлен и верит всякой пропаганде, а отчасти полагает, что насилием заставит власть имеющих обратить внимание на обездоленность. Обеднение же крестьян зависит от причин временных — ряда неурожаев, и постоянных — недостат­ка посевных земель <...>» [78, с. 4].

КО ВРЕМЕНИ НАЗНАЧЕНИЯ П. А. Столыпина губернатором Саратовская губерния считается действительно зажиточной и богатой — здесь бурно развивается зем­леделие и хлебная торговля. В Саратове к этому времени насчитывается по переписи на­селения около 150 тыс. жителей. Развита промышленность: в городе работает 150 заво­дов и фабрик, насчитывается также 11 банков, 16 тыс. домов, почти 3 тыс. магазинов и лавок. Не отстает Саратов и по культурно-просветительской части: здесь более 100 учеб­ных заведений, 11 библиотек, 9 периодических изданий. Но Петр Аркадьевич считает, что для города этого мало, тем более школы и больницы находятся в старых неприспо­собленных помещениях. И в связи с этим новый губернатор принимает решительные ме­ры по улучшению образования и здравоохранения.

«Бояться грамоты и просвещения, бояться света нельзя. Образование народа, правильно и разумно поставленное, никогда не поведет его к анархии...» [109, с. 17] —го­ворил Столыпин еще будучи Гродненским губернатором, подразумевая важность укреп­ления гражданских основ всех россиян и воспитания в них патриотических качеств. И слово у него не расходится с делом: в Саратове начинают вырастать здания школ и гим­назий, больничных корпусов и учреждений культуры.

В июне 1903 года в центре города на углу улиц Константиновской (сегодня ул. Советская) и Александровской (ул. М. Горького) состоялась торжественная закладка фундамента будущей Мариинской женской гимназии. В этом же году на пересечении улиц Казарменной (ул. Университетская) и Нижней (ул. Зарубина) открыт ночлежный дом на 85 человек. Открывается глазная лечебница. Это красивое здание из темно-крас­ного кирпича на углу улиц Вольской и Бахметьевской хорошо известно всем саратовцам.

ЭТОТ ПЕРИОД ЖИЗНИ Столыпина совершенно неожиданно открывает нам сам молодой губернатор... точнее, его письма к жене, которые, с некоторыми необходи­мыми купюрами, мы решились придать широкой огласке:

13.08.1903. «...Пусть не гнетут тебя мрачные мысли и предчувствия... Надо жить хорошо и все будет хорошо.

С радостью, мой ангел, приеду за тобой в Москву, стремлюсь к тебе всеми сила­ми души. Единственный тормоз во всем этом деньги. Я боюсь тратить лишнее. Тут все так дорого, или я не умен. Вчера обедало два человека и счет поварихи 9 р. 65 к. А обед из 4 блюд и пирожки с яблоками и черносливом.

Что мне писать про себя? Кроме службы ничего. Открыли театр, но я не был. Скучно все пробирать.

20 числа собираю съезд управников для разрешения разных вопросов. Потом у меня после 20-го еще срочная работа по губернской реформе и в конце месяца думаю проехаться по Саратовскому уезду, в котором еще не был. Это займет неделю. В это вре­мя перенесут все в новый дом. А потом ждем тебя, свет моей жизни, радость моей души и пойдут ласковые, чарующие, теплые для сердца дни с тобою, моею горячо любимою, и детками нашими. Любовь к труду — вот залог счастья в жизни. Твой».

18.09.1903. «...Созываю съезд исправников. В воскресенье буду их кормить завт­раком: 10 исправников, полицмейстеры, 2 советника, Кнолль, чиновники, порученцы, вице-губернатор. Придется из гостиницы брать посуду. Скучно все это без тебя.

Целую, люблю».

27.09.1903. «Желанная, сегодня утром мороз, и сейчас идет снег. Меня Тимрот утешает тем, что это признак того, что это будет хороший октябрь. Дай-то Бог! Я все ду­маю о наших птенчиках, и опять был в доме, чтобы подогнать работу. В понедельник прикажу замазать рамы, не дожидаясь оконных приборов. Боюсь, что будет пахнуть кра­скою в детских. Только бы мне самому туда переехать, чтобы подгонять рабочих.

...Был сегодня на Волге на взрывах — взрывают каменную гряду, мешающую Волге течь около Саратова, но что-то взрывы эти не удаются. У меня сегодня вечером опять заседание по губернской реформе. Я приглашаю их каждый вечер, чтобы покон­чить с этим делом.

Оличка, меня смущает животик Ади. Конечно Ш. Ш. знает больше тебя и его при малейшей болезни надо выписывать...

Насчет священника для Наташи и Елены переговорю с архиереем... Машины костюмы одобряю. Тут, говорят, есть хорошая мастерица для шляп и верхних, вещей... я смотрю в окно, шляпы недурны. Говорят, они дороги...» [66, с. 16, 18, 19].

Разлука супругов Столыпиных омрачалась к тому же болезнью детей: у старшей дочери Марии, видимо, было плохо с ушами, и временами слух почти пропадал. Здо­ровье Александры и мальчика также оставляло желать лучшего, причем врачи предлага­ли крайние меры. Беспокойством наполнены осенние письма отца из Саратова.

13.10.1903. «Душа, как я утешен твоею депешею о том, что Штейн доволен Машиными ушами. Если бы была надежда приблизить ее слух к нормальному, то я был бы на верху счастья... Хотя мне это очень тяжело, но думаю, придется послать телеграмму о том, чтобы ты приехала только в субботу. Сегодня понедельник и меня пугает, что не ус­пею вычистить дом...».

14.10.1903. «...Меня смущает отсутствие телеграммы о том, понадобится ли опе­рация детям? Я до смерти боюсь, что тронут моего Адичку, ведь он так мал, у него все так нежно, что мое сердце обливается кровью при одной мысли, что его могут тронуть. Нер­вен что-ли я, но я уже решил, что его зарезали, но Господь сжалился надо мною, и сейчас мне подали твою телеграмму о том, что одной Аре нужна операция весною. Слава Богу!»

16.10.1903. «...Душка, прикажи купить 3 огромные золотые пуговицы с корона­ми на ливрею швейцару, тут любят большие, не маленькие.

Сегодня денежный день: 1) от Ципка 1200 р., 2) Миллер сообщает, что покроет окончательно весь свой долг и с % и пришлет квитанцию о взносах этих денег в Ковен-ское отд. Госуд. Банка. Он пишет очень плохо и видимо ему тяжело без поддержки. 3) Ле­онид прислал 200 рублей в уплату % и обещает непременно уплатить весь долг. Пишу те­бе все это, т. к. знаю, что ты все эти штуки любишь. ...Перевел весь долг, всего только 603 рубля. Душа, не покупай lampeapetrole(керосиновую лампу.—Г. С), от нее грязь и ко­поть, а электричество лучше... Теперь у меня работает люстра и горят люстры под свечи и выходит 2 рубля в день.

Твои Гагарины меня одолели: сегодня вся семья со слепым мужем осматривали весь дом, а вечером напросились в театр... так без тебя грустно... Целую, обнимаю, твой».

17.10.1903. «...Тут я все сержусь — мне все кажется, что ничего не подвигается и ничего не будет к твоему приезду готово. Маляры кончают завтра стены, паркетчики кончены, но еще по комнатам проводят звонки, еще не кончены перила у винтовой лес­тницы. Тоже и электричество еще не везде кончено. Боюсь, что от запаха краски голова у тебя и у детей заболит, а я уже привык, не чувствую.

Вообще я так боюсь, что не понравится тебе, и столько я вложил в этот дом тру­да и хлопот, что он опротивел мне. Ничего я не умею делать без тебя, все у меня вкривь и вкось. Меня напугал полицмейстер, что зимою страшно дороги коренья и овощи, и я велел накупить всего, но конечно не поваришке, а каптенармусу полиции, теперь весь по­греб полон и будут завтра еще шинковать капусту — я купил машинку.

Сегодня пришла корова — все для нее было куплено — горшки, ведро, ее доит Елизавета. Повар требует каких-то сковородок и еще чего-то... Я тут присмотрел одного городового — тихий, непьющий и приличного вида. Не лучше ли его подучить, чем брать балованного и испорченного» [66, с. 20—24].

НАКОНЕЦ, В СЕРЕДИНЕ СЕНТЯБРЯ супруга со всеми детьми, слугами и ба­гажом прибывает в Саратов. Вот как описывает этот период старшая дочь:

«...в Саратове, через три дня пути, не считая остановки в Москве, нас встретил жаркий летний день. Папа в белом кителе и летней фуражке, пыльные улицы, духота — все это поразило нас. Хотя уже и по дороге становилось все теплее и теплее, но такого контраста мы все же не ожидали. И не в одном этом контраст. Все, все другое, для меня чужое, не родное. Чистая русская речь мужиков, их внешний вид, знакомый мне лишь по картинкам, виды из вагона на необъятные, без конца, без края, уходящие в даль поля, церкви в каждом виднеющемся издали селе — все непривычное, все знакомое лишь по книгам.

А сам Саратов. Боже, как он мне не понравился! Кроме счастья видеть папа, все наводило на меня здесь уныние и тоску: улицы, проведенные будто по линейке, малень­кие, скучные домики по их сторонам, полное отсутствие зелени, кроме нескольких чах­лых липок вокруг собора. Волга оказалась так далеко за городом, что туда и ходить не раз­решалось: такой в тех местах проживал темный люд и так много там бывало пьяных.

Красива только старая часть города с собором, типичным гостиным двором с бойкими приказчиками. В этих местах я снова чувствовала что-то близкое и родное, но сразу свыкнуться с этим чисто русским бытом было трудно — давали о себе знать первые семнадцать лет жизни, проведенные на окраине России.

Дом наш всем полюбился — просторный, с красивыми большими высокими комнатами, весь новый, чистый, и, о радость! — освещенный электричеством. Но мама этого новшества не признавала и завела у себя на письменном столе керосиновую лампу. Говорила, что электричество портит глаза.

Понемногу стали мы тоже свыкаться с новой жизнью и новыми знакомыми, между которыми оказались и старые друзья, и родственники, помещики Саратовской гу­бернии, князья Гагарины, граф Д. А. Олсуфьев, Катковы. Познакомились и очень со­шлись мы с кн. Кропоткиными, живущими в самом городе. Начались уроки танцев. Мама посвящала по нескольку часов в день всяким делам по благотворительности; маленькие сестры учились уже серьезно; я увлекалась рисованием и историей, которыми занима­лась с прекрасными преподавателями.

Одним словом, жизнь налаживалась. Одно, к чему трудно было привыкнуть — это к тому, что папа, так мало мог принимать участья в нашей жизни... Полчаса отдыха по­сле обеда, во время которого он с мама ходил взад и вперед по зале, и потом полчаса за вечерним чаем — вот и все. Все остальное время он работал. Так протекло время до Рож­дества» [4, с. 74—75].

Личная жизнь Столыпиных, бывшая у города на виду, отличалась скромностью. Они, случалось, принимали гостей, но сами бывали не часто. К тому же в саратовском об­ществе скоро узнали, что новый губернатор не любит карточной игры, не курит, почти не употребляет спиртного и равнодушен к охоте. Местные любители дармовых обедов и всяческих благ были огорчены: внешне губернатор был прост и доступен, а с деликатным делом — не подступиться...

Дружеские отношения установились лишь с семействами князей Гагариных и Кропоткиных, помещика Каткова и Д. А. Олсуфьевым. Но даже в праздники и даже с доб­рыми знакомыми сам Петр Аркадьевич редко был в самом деле свободен и безмятежен: все занимала работа. Зато, глядя на серьезного и требовательного губернатора, не тер­певшего панибратства даже со своими добрыми знакомыми, менял отношение к службе чиновный люд.

Ольга Борисовна, тоже стараясь влиться в местную жизнь, энергично взялась за дела попечительского совета. Хотя, конечно, основное время занимала забота о детях.

самый малый из которых еще учился ходить. Тем более что напряженная обстановка рас­полагала к тому, чтобы дети были под постоянным надзором.

А НОВЫЙ ГУБЕРНАТОР быстро входил в положение дел. Он уже обратил внимание на тяжелое экономическое положение местного крестьянства, которое на поволжской земле с традиционным общинным укладом было заметно особо. Неуст­роенность и нищета основной массы саратовских крестьян в сравнении с земледель­цами западных губерний располагала к раздумьям. Нужно было найти добрых совет­ников и союзников. И роль земства в крестьянском переустройстве недооценить бы­ло нельзя.

Его речь на открытии XXXVIIIочередного Саратовского губернского земского собрания подтверждает, что за текущими задачами он видел эту главную цель:

«Господа губернские гласные!

Еще недавно сравнительно открывал я экстренное земское собрание, а мел-еду тем с тех пор в составе вашем произошли крупные перемены, и в среде вашей я вижу мно­го новых деятелей. Я позволяю себе выразить уверенность, что новые люди, внеся в зем­ское дело свою непочатую энергию, оберегут вместе с тем принципы преемственности земской работы, колебания в которой могут всегда чувствительно отразиться на интере­сах местного населения. Между тем, при первоначальном уже ознакомлении с губер­нией, я мог убедиться в прочной и серьезной постановке многих отраслей земского хо­зяйства. Хотя на деле я имел возможность ознакомиться скорее с результатом работы уездных земств, чем губернского, однако, в вопросах более важных и полезных, как на­пример, в борьбе с эпидемиями, устройстве сельскохозяйственных выставок (очень, к слову сказать, удачных, особенно Балашовская) всегда усматривал заботливую поддерж­ку со стороны губернского земства.

Работу вашу отчасти облегчат труды предшествовавших собраний, съездов, ко­миссий и обстоятельные доклады по многим вопросам.

Внимание ваше несомненно будет привлечено больным вопросом нашего зем­ства, а именно — вопросом о добровольном страховании скота и о страховании от огня. Губернская управа предлагает вам целый ряд предприятий по улучшению этих отраслей, я же с своей стороны не могу не обратить благосклонного внимания вашего на обреме­ненность волостных писарей по делу страхования и несоразмерно скудное по сравнению с трудом их вознаграждение за эту работу. По сметам уездных земств я вношу на ваше рас­смотрение несколько замечаний относительно формальных нарушений существующих правил. Кроме рассмотрения еще многих интересных докладов по отделам — врачебно­му, дорожному, благотворительному, кроме обсуждения еще весьма, впрочем, подробно разработанного вопроса о цензе, вам надлежит также разрешить вопрос о личном соста­ве управы, полномочия которой оканчиваются.

Таким образом, вам предстоит сессия трудная и ответственная.

Позвольте мне пожелать вам в ваших трудах полного успеха, позвольте мне присоединить к этому еще пожелание вскоре встретиться со многими из Вас за другою многотрудною работой, обсуждением проекта крестьянского переустройства, к которой доверием и державною волею Государя Императора призываются и земские деятели. Объявляю XXXVIIIземское собрание открытым» [121, с. 1—2].

Через несколько дней (21.01.1904 г.) японские миноносцы без объявления войны нападают на стоящую на рейде русскую эскадру и выводят из строя лучшие бро­неносцы.

Очередное заседание земцев завершается оглашением телеграммы, получен­ной из столицы:

Фото 15. П.А. Столыпин принимает рапорт от волостного старшины в селе Пристанном

«Саратов, Губернатору. Государь Император на всеподданнейшем донесении моем о постановлении Саратовского губернского земского собрания с выражением вер­ноподданнических чувств по поводу событий на Дальнем Востоке собственноручно на­чертать изволил:

Сердечно благодарю Саратовское губернское земское собрание за одушев­ляющие его высокие чувства любви к Отечеству и преданности Престолу.

Министр Внутренних дел Плеве».

Примечательно, что оглашение высочайшего послания было выслушано со­бравшимися стоя и покрыто криками «ура». Как и все россияне, саратовцы не сомнева­лись в скором благополучном исходе восточной кампании.

Коварный удар по русской эскадре знаменовал начало самой несчастливой для страны Русско-японской войны, которая привела, в конце концов, к революции. Здесь сказалась неготовность страны к ведению боевых действий на российских окра­инах, недооценка сил неприятеля, плохое финансирование министерством Витте по­стройки Порт-Артурской крепости и непопулярность в российском обществе «Боль­шой азиатской программы» [44, с. 49]. На таком неблагоприятном фоне идет второй год службы Столыпина в Саратовской губернии, где ширится оппозиционное настрое­ние земства.

Тем не менее в этот период особое внимание уделяется благоустройству Сара­това, укреплению его социальной сферы. Приняло учащихся второе реальное училище имени наследника цесаревича Алексея Николаевича, которое находилось возле базара у Троицкого собора на улице Часовенная (ныне Челюскинцев). Престарелые и одинокие

Фото 16. П.А. Столыпин – в одной из поездок по Вольскому уезду Саратовской губернии,

в июле 1904 г.

женщины получили возможность найти приют в так называемом Серафимовском вдовь­ем доме, открывшемся на углу улиц М. Сергиевской (Мичурина.— Г. С.) и Провиантской.

Губернатор издает распоряжение, в котором, высказывая свою крайнюю неу­довлетворенность состоянием саратовских улиц, говорит о необходимости их благоуст­ройства. Их постепенно начинают мостить и местами даже покрывать асфальтом, в пер­вую очередь центральные улицы — Никольскую (ныне Радищева) и Александровскую (М. Горького).

Проходят пробные пуски газового освещения. Начата модернизация город­ской телефонной связи. П. А. Столыпин добивается выделения из казны значительных средств на устройство водопровода и мостовых.

Таковы были некоторые из крупномасштабных начинаний, претворенные в жизнь Столыпиным и существенно изменившие к лучшему лицо губернского центра. Это, пожалуй, и было то самое время, когда к Саратову стало прикипать лестное назва­ние «столицы Поволжья».

НОВЫМ ДЛЯ САРАТОВА было и то, что молодой губернатор старался боль­ше выезжать из города, добираясь до самых отдаленных земель, где никогда не видели прежнего хозяина — осторожного Энгельгардта (фото 15—18). Показуха, угодничество пресекались Столыпиным на корню. Помощнику, составляющему маршрут дальних поез­док, давался строгий наказ: желательно не задерживаться на всякие парадные встречи, принимать только хлеб-соль...

Несмотря на все неудобства, доезжал он и до дальнего Вольского уезда, где раньше было одно из имений Столыпиных. Среди поместий Петра Аркадьевича в Саратовской

Фото 17. П.А. Столыпин – в селе Фото 18. П.А. Столыпин с братом А.А. Столыпиным в селе Булгакове Вольского уезда, в Крутце Вольского уезда Саратовской губернии, в июле 1904 г. июле 1904 г.

губернии начала XXвека упоминаются также село Зубриловка (ныне Сердобского района Пензенской области) и Малиновка (ныне Балаковского района). Однако соб­ственных земель в губернии к тому периоду у семейства П. А. Столыпина уже не было. Большая часть оставшихся после смерти его отца А. Д. Столыпина владений, видимо, пе­решла еще ранее в соответствии с письменно заверенным пожеланием генерал-адъютан­та к младшему сыну — Александру Аркадьевичу [131, Д. 20].

Отсутствие в государственных архивах большинства документов саратовского периода жизни П. А. Столыпина оставляет вопрос фамильного землевладения до сих пор недостаточно изученным. Но известно, что две ветви родового древа — от Василия Селиверстовича и Семена Селиверстовича — дали обильное потомство, владевшее земля­ми в Вольском, Новоузенском, Петровском и Саратовском уездах. Сохранившиеся доку­менты свидетельствуют также, что обширному столыпинскому роду ко времени отмены крепостного права принадлежали в губернии деревни и села Алешкино, Анютино, Бого­словское, Всеволодщина, Козмодемьянское (Тепляковка), Крутец, Новые Тарханы, Лес­ная и Степная Неелловки, Случайное (Каменка) Саратовского уезда а также Землянка и Репьевка Петровского уезда. А владения в Вольском уезде были отданы церкви [115, Ф. 654. Оп. 1].

В родословной книге (1787—1795) особо выделяется многочисленное семейст­во Алексея Емельяновича Столыпина (1744—1817), женатого на Марии Афанасьевне Мещериновой. Среди их 11 детей: Елизаветы, Александра, Екатерины, Александры, Аркадия, Петра, Николая, Татьяны, Дмитрия, Натальи, Афанасия — Дмитрий Алексее­вич (1785—1826) приходится дедом герою нашего повествования Петру Аркадьевичу Столыпину.

А самый младший — Афанасий Алексеевич (1788—1866), капитан-артиллерист, участник Бородинского сражения был известен здесь более остальных. После отставки в 1817 году он владел суконной фабрикой и жил в основном в своем имении в Лесной Нееловке (ныне Базарно-Карабулакский район), лишь на зиму переезжая в Саратов. В 1832

году он становится Саратовским уездным предводителем дворянства, с 1834 года попечи­телем Саратовской мужской гимназии, а с 1840 по 1842 год он губернский предводитель дворянства.

Исследователи предполагают, что именно к нему в гости не раз приезжал Ми­хаил Лермонтов вместе со своей бабушкой Елизаветой Алексеевной Арсеньевой, в деви­честве Столыпиной, доводившейся Афанасию Алексеевичу родной сестрой.

В наследственных землях этого рода числится «Городищенской округи село Столыпино», ныне находящееся в границах Балтайского района. В современной литера­туре также упоминается, что в исследуемый нами период процветал опытный хутор при селе Столыпино на реке Алае [46, с. 23]. Это культурное хозяйство занималось производ­ством семян, полевых культур, садоводством, огородничеством, сушкой плодов и ово­щей, плодово-ягодным виноделием, улучшением мясного и молочного рогатого скота, изготовлением масла и сыра. Было организовано шерстяное тонкорунное овцеводство, свиноводство перспективных пород, был свой конезавод. Хутор являл собой разитель­ный контраст с хозяйствами общинников, скудеющими год от года. Университетское об­разование хозяина хутора, наличие пусть скромных, но реальных средств позволяло дер­жать на плаву такое хлопотное хозяйство, хотя в это время «крестьянское море все силь­нее обламывает льдину помещичьего землевладения, несмотря на все усилия Дворянско­го банка помешать этому» [46, с. 24].

Здесь уместно заметить, что в Саратовской губернии служил ранее и отец ре­форматора — Аркадий Дмитриевич, оставивший после себя добрую память. В 1900 году по его завещанию в дар Радищевскому музею перешла роскошная коллекция старинных гравюр. В 11 черных папках насчитывалось более 960 работ прославленных мастеров — А. Дюррера, Ж. Калло, С. Роза, X. Рембрандта и других.

Примечательно, что новый губернатор дорожил исторической связью своего рода с саратовским краем. Свидетельством тому— его пожелание внести сына Аркадия в родословную дворянскую книгу Саратовской губернии (1903—1906).

СЛЕДУЕТ ОТМЕТИТЬ, что большое количество учебных заведений в губерн­ском городе и развитая промышленность способствовали значительному росту числен­ности интеллигенции, уже «повенчанной» с революцией и возбуждающей пролетарскую массу. И моясет, потому Саратовская губерния наряду с развитой промышленностью, аг­рарной, культурно-просветительской деятельностью и активным земством, как было уясе сказано выше, «славилась» также революционным брожением, размахом крестьянских волнений. Сказывалось и растущее влияние созданной здесь Трудовой крестьянской пар­тии. Таким образом, в этой российской провинции все настойчивей проявлялось стрем­ление к «нетрадиционным методам разгребания российских завалов»...

Симпатия к народному представительству ощущалась в строках вышеупомяну­того отчета саратовского губернатора, однако Саратовское земство было приметно своей оппозиционной деятельностью, ладить с ним было непросто. Наряду с естествен­ными и справедливыми требованиями и устремлениями оно выражало также честолюби­вые вожделения местного дворянства и чиновного люда и настроения антимонархиче­ских групп. Объединяясь на идее борьбы с самодержавием и перехода России к парла­ментаризму, последние вели активную пропаганду и завоевывали все большее влияние среди местных рабочих, крестьян и, конечно, интеллигенции.

Таким образом, в земстве, внесшем добрую лепту в дело самоуправления, доб­ровольного принятия на себя части «государственного тягла», проявлялись и центро­бежные провинциальные силы, действовавшие слаженно и согласованно с оппозицией других городов и прежде всего русских столиц — Петербурга и Москвы.

Саратовское земство было бурным и разношерстным как по социальному поло­жению, так и политическим пристрастиям, а также готовности к различным компромис­сам и, наоборот, крайним мерам. В период накала страстей оно объединяло все оппози­ционные силы и представляло для власти угрозу. Столыпин понимал эту опасность и пы­тался направить энергию земства в созидательное, мирное русло. К тому же, обладая к тому времени достаточным опытом, он хорошо сознавал объективные причины волне­ний и недовольств, которые прежде всего проявлялись в саратовской фронде и питали местную смуту. Вместе с тем в молодом народном представительстве на местах он видел опору государственной власти, условие для успешного разрешения губернских проблем и потому всегда охотно вникал в круг задач, интересов саратовских земцев.

О заботах местного земства можно судить по журналам Саратовских уездных и губернских Земских собраний и управ. Например, в еще относительно спокойном 1904 году здесь обсуждались вопросы распределения обязанностей должностных лиц, содер­жания арестных домов, порядка возбуждения ходатайств земских учреждений, выдачи авансов и ссуд, состояния почтового дела, учреждения дополнительных призывных пун­ктов и школьных попечительств, строительства и содержания школ, организации педа­гогических курсов, страхования медицинского персонала, «облесения песков», укрепле­ния оврагов, выплаты земских стипендий, содержания местных дорог и мостов, строи­тельства квартир и учреждения ветеринарных и фельдшерских пунктов. Но война брала свое: вопросам, связанным с помощью семьям погибших и раненых воинов, выделением пособий семьям добровольцев, уроженцев Саратовской губернии уделялось все больше времени.

Отношения с саратовскими земцами складывались непростые. Так, например, постановлением XXXIXочередного Саратовского уездного земского собрания было ис­ключено правило об обязанности земских врачей извещать врачебное отделение губерн­ского правления о случаях появления заразных болезней. Губернатор Столыпин при­остановил это постановление, земцы на чрезвычайном Саратовском уездном собрании (16 мая 1905 г.) в конце концов согласились. Вместе с тем на фоне борьбы с эпидемией холеры дело о противостоянии врачей приобрело сильный размах: на сторону подверг­шихся административным мерам балашовских коллег вставали земские медики из других уездов, угрожая оставлением службы. Конфликт с врачами стал для оппозиции сильным аргументом в борьбе за свои права, под влиянием взбудораженного местного земства Са­ратовская уездная земская управа обратилась к министру внутренних дел с просьбой при­остановить распоряжение губернатора до расследования дела судом.

Другое опротестование губернатора, касавшееся участия в экономическом со­вете представителей от волости, избранных обществами с правом решающего голоса, со­брание единогласно постановило обжаловать в Сенат.

Вместе с тем надобно отметить, несомненно, большую заслугу саратовских зем­цев в помощи пострадавшим от неурожая. И всевозможное содействие в снабжении кре­стьян продуктами, семенами, кормами для скота, кредитами, оказание им медицинской помощи встречало неизменное понимание губернатора, который ценил лепту, вноси­мую земцами, и был готов великодушно забыть всякие разногласия, мешавшие успешной совместной работе во благо губернии.

В САРАТОВЕ СТОЛЫПИН пережил Русско-японскую войну, российское по­ражение и начало первой русской революции. Несмотря на разногласия в администра­тивном аппарате, крестьянские волнения и митинги, настроение в губернском центре в целом было патриотическим. Вот, например, свидетельство активного участника рево­люционных событий:

«Когда в Саратов пришла весть о начале русско-японской войны, в городе про­шла „патриотическая манифестация". Участвовали в ней купцы, базарные торговцы, чи­новники, переодетые сотрудники охранки. Они несли портреты Николая II, пели „Боже, царя храни", выкрикивали угрозы в адрес японцев» [28, с. 49].

Под руководством губернатора начинает формироваться отряд Красного Креста для действующей армии. Выходят распоряжения об ассигновании из казны некоторой суммы на формирование Красного Креста и на выдачу пособий семьям убитых, умерших и раненых воинов, уроженцев Саратовской губернии. Однако стар­шая дочь отмечает общую печальную примету той несчастливой для России войны — вспоминает, «что настоящего подъема, как тот, что мы потом видали в 1914 году, не было.

Я, только что прочитавшая „Войну и мир" Толстого, преисполненная патрио­тизма, недоумевала, почему это так, и навела на эту тему разговор с папа, на что он мне ответил:

— Как может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную зем­лю в неведомых ему краях? Грустна и тяжела война, не скрашенная жертвенным поры­вом» [4, с. 76-77].

Между тем через Саратов проходили воинские эшелоны на восток, и вся семья Столыпина принимала большое участие в устройстве обедов-проводов для отрядов, от­правляющихся на фронт. Во время одного из таких обедов, на котором собралось все са­ратовское общество, Петр Аркадьевич держит речь.

«Что это была за речь! — пишет в своих «Воспоминаниях» М. Бок.— Я вдруг по­чувствовала, что что-то капает мне на руку, и тогда лишь заметила, что я плачу: смотрю вокруг себя — у всех слезы на глазах. И чем дальше, чем вдохновеннее и страстнее стано­вятся слова моего отца, тем больше разгораются лица и глаза слушателей, тем горячее льются слезы... Многие уже громко рыдают...

Никогда еще мне не приходилось слышать такое единодушие, такое продолжи­тельное „ура", как то, которое покрыло речь отца, и редко видишь столько людей, раз­ных убеждений и характеров, соединенных таким общим, могучим подъемом.

Когда мы вечером возвращались домой, мама в карете сказала моему отцу:

— Как ты великолепно говорил! На что папа ответил:

— Правда? Мне самому кажется, что сказал я неплохо. Не понимаю, как это вы­ шло: я ведь всегда считал себя косноязычным и не решался произносить больших речей.

Слушая впоследствии ставшие знаменитыми речи папа, вспоминала я этот раз­говор» [4, с. 77].

В это тяжелое время в губернаторском доме еженедельно собирались «дамы и барышни», желающие работать для раненых. Атмосферу этих собраний также воспроиз­водит старшая дочь: «Приходили, конечно, и их мужья, братья и холостые наши знако­мые. Дамы шили, мужчины играли в карты, причем весь выигрыш шел в пользу раненых. Потом ужинали. Вначале такие собрания были очень оживленными и даже веселыми, но чем дальше, тем молчаливее и грустнее становились старые и молодые. Не хотелось де­литься тяжелыми мыслями, все уходили в себя» [4, с. 80].

«Мой отец,— пишет далее М. Бок,— появлялся только минут на десять раза 2 за вечер и снова уходил к себе в кабинет... я видала, каких ему стоит усилий казаться всегда бодрым и полным надежды на счастливый исход этой несчастной войны» [4, с. 81].

Неудачная восточная кампания, обернувшаяся потерями для России, требовала мобилизации людей и материальных ресурсов все в больших размерах. Страна медленно разворачивалась, собираясь с силами для реванша. Губернаторы приезжали в Петербург

докладывать о положении дел, принятых мерах и перспективах. В начале марта 1904 го­да в столицу с отчетом отправился и Столыпин. Благодаря его ежедневной переписке с женой мы можем вникнуть в атмосферу забот, впечатлений и встреч саратовского губер­натора.

2.03.1904. «Сегодня сидел полтора часа у Плеве, а в кабинете у него полторы ми­нуты, т. к. он сказал, что желает выслушать меня более подробно и назначит особый час... Он спросил меня с улыбкою, какое мое общее впечатление и синекура-ли Саратов­ская губерния? Затем добавил, что это одна из трудных и запущенных губерний... все вре­мя идет на хождение по департаментам, где никого не застаешь... Твой.

Просил представления у государя, у обеих государынь и еще... попрошу у Влади­мира».

Телеграмма из Санкт-Петербурга 4 марта:

«Очень желательно отправить отрядом побольше чая сахара табака свечей осо­бенно мыло этих предметах большая необходимость театре войны Напечатайте газетах просьбу жертвовать я выхлопотал десятый грузовой вагон так что все будет отправлено отрядом Петр».

6.03.1904. «Дорогая обожаемая моя, пишу тебе перед обедом у Штюрмера, кото­рый обедает в 8 ч. вечера. Утром я провел в беготне по Гл. штабу и Красному Кресту... си­дел полтора часа у Плеве, который согласился на все мои предложения, так что я очень доволен. Теперь осталось... и еще несколько департаментов. Боюсь сказать, но в четверг надеюсь уехать. Мне дали 425 р. прогонных. В понедельник мне в одно и то же время на­значен прием у Государя и Владимира Александровича, так что к последнему не попаду.

Поручений еще не исполнил — я прямо замотан и изнурен. Теперь год не пока­жусь в Питере. Здоровье впрочем отлично... До свиданья, моя дорогая, я мечтаю о тебе и о тихом покое и блаженной жизни с тобою. Теперь скоро, скоро, обнимаю, родная, ми­лая, дорогая. Твой».

8.03.1904. «Дорогая зазнобушка моя, пишу тебе после завтрака. Утром представ­ляли Государю, который был крайне ласков и разговорчив: говорили про губернию, про пробудившийся патриотизм. Закончил уверенностью, что все в губернии при мне пойдет хорошо.

Вчера получил твое письмо, в котором ты пишешь про синюю юбку Маши. По­стараюсь все сделать. Алеша уезжает сегодня вечером... Вчера мы обедали у Саши и Але­ши Лопухиных.

Душка моя, не хочется писать, а хочется скорее к тебе, так хорошо, светло и ра­достно у тебя... Твой. Завтра последнее письмо».

9.03.1904. «Дорогая, бесценная моя Олюшка, моя прелесть. Пишу тебе послед­нее письмо, т. к. завтра последний день мой в Петербурге, а в четверг уезжаю, если не случится необычайной задержки... Вчера весь день летал по разным министерствам, а ут­ром был у Государя.

Обедал у Саши — у него по понедельникам большие обеды...

Завтра пойду слушать речи Макарова и Кальмановича... Тут я про твои благо­творительные дела еще ничего не знаю, так как успел расспросить только про Красный Крест... ездившего в степь к киргизам покупать юрты» [131, Д. 230].

В тот краткий приезд в Петербург состоялась также первая встреча П. А. Сто­лыпина с молодой Императрицей, которая будет немало значить в его дальнейшей судь­бе. При первом знакомстве, по разным сведениям, губернатор произвел на Александру Федоровну в целом хорошее впечатление, Столыпин лее был удивлен сильным акцентом императрицы, от которого, как ему показалось, за девять лет жизни в России можно бы­ло давно уж избавиться...

Вскоре после возвращения из столицы П. А. Столыпин снова остался один: Ольга Борисовна вместе со всеми детьми уехала в далекое Колноберже. Губернатор пол­ностью отдался делам: напряженная аграрная ситуация в богатом, но неустроенном крае при растущем недовольстве крестьян и консервативности крупных землевладельцев, из­бегающих перемен, на фоне неудачной войны делали жизнь все тревожней. Немалые огорчения доставлял губернатору и его младший брат, талантливый журналист, имев­ший, однако, известную российскую слабость. Обратимся снова к письмам Столыпина из Саратова.

18.05.1904. «Когда я сегодня вошел в наш дом, счастливый наш дом, мне стало так горько и грустно и я подумал, что мы напрасно себя мучим расставанием — жизнь коротка, а мы в разлуке! Пиши мне почаще письма, солнышко мое, жизнь моя. Как мне хотелось бы теперь, в такое тяжелое для тебя время, быть с тобою, утешать тебя, на­сколько сумел бы, ласкать тебя. Тут холод и дождь — хорошо для урожая, но как-то еще грустнее.

Саша*... жалок и невменяем — из-за него таки масса осложнений и неприятно­стей, а он жалуется, что ему не дают хороших вещей... Братья разумно решили обусло­вить получение им пенсии от нас обязательством: ...в Москве он окончательно погибнет. Денежные дела стоят так: Алеша** высчитал что Сашина одна пятая часть в движимости маме стоит около 4600 рублей. И предложил это кредиторам с тем, чтобы они за растра­ту не сажали Сашу в тюрьму... Слабый человек!

...Оля, Оля, как без тебя пусто и тоскливо. На столе я нашел письмо от тебя, но оказалось, что это еще из Москвы, карандашом писанное и столько в нем скорби. Я бо­юсь спрашивать про детей. Христос с вами, душка моя. Нежно целую. Твой».

19.05.1904. «Дорогая, бесценная — пишу тебе несколько слов в два часа дня, так как вечером не успею — выезжаю в Аткарский уезд, где опять беспорядки. Думаю, что в один день покончу. Там крестьяне обыкновенно тихи и надеюсь обойтись без экзекуции. Скучно постоянно прерывать работу такими случаями...

Сейчас пойду в палату слушать речи сторон по делу Милашевского...»

20.05.1904. «Душа, радость моя, хотя двенадцать с половиной ночи, но я пишу два слова, чтобы не оставить тебя без известий. Сейчас вернулся из Аткарского уезда и все благополучно кончил. Вместо одного места пришлось попасть в два, так как накануне моего приезда крестьяне по соседству разобрали самовольно весь хлеб из магазина... Уда­лось выявить зачинщиков и восстановить порядок: я просто потерял голос от внушений сходам. Мои молодцы казачки сразу внушают известный трепет. Слава Богу, удалось обойтись арестами, без порки.

Теперь, надеюсь, все успокоится. Я так привык к вагону, что странно спать в кровати... Милашевского приговорили к 6 лет каторги».

21.05.1904. «Напиши, большой ли грех, если я иногда буду посещать оперу в но­вом театре: тоска, некогда никого видеть, а там хоть в маленьком саду в антракте погово­рить с милою душою. Я думаю, что летний театр не нарушает траура***».

28.05.1904. «Сегодня, пока еще не кончился длиннейший прием, я радостно уви­дел принесенный мне конверт с почерком моей милой и взял письмо с собою в карету, едучи открывать земское собрание. Но вместо радости письмо сильно меня огорчило, ес­ли б ты знала, как горько в одиночестве получать такие письма, ты бы его не посылала. Мне главное больно, что я не видел и не желал этого, причинить тебе боль.

*Очевидно, младший брат Александр Аркадьевич Столыпин.

**Вероятно, родственник, один из представителей обширного рода Столыпиных.

***Видимо, траур связан со смертью одного из родственников супруги.

Мысль о путешествии в Чулпановку* мне противна, а то, что ты пишешь, мне кажется и незаслуженным и обидным и несправедливым и в Чулпановку я не поеду.

Впрочем, что единственно мне больно, это то, что ты, моя любимая всей ду­шою, моя любимая не на словах, а на деле всеми моими помыслами, что ты недовольна и что тебе что либо неприятно и неприятное идет от меня. Мне бы хотелось создать для тебя рай на земле, особенно теперь, когда у тебя такое горе...

Завтра обедает у меня Павлов. Он рассказывал, что Ламздорфа на улице палкою побил Алексей Долгорукий и что последнего посадили в сумасшедший дом. Он заявил, что бил его за то, что он... и плохой министр.

...Много шума наделала Сашина статья, что в Москве купцы подписались на японские % бумаги. Его кажется хотят тянуть в суд за клевету.

Вчера был в новом театре. Пели „Пиковую даму", труппа лучше зимней, все поч­ти артисты Имп. театров, но грустно было слушать без тебя эти мотивы, которые ты так любишь...».

29.05.1904. «Дорогая моя, сегодня получил от тебя ласковое письмо, но меня смущает, что твой палец не заживает...

Сегодня расстроен глупостью, которое сделало земство: не нашли ничего лучше­го, как выбрать уполномоченным в общую земскую организацию помощи раненым мос­ковского Шипова, которого Плеве только что не утвердил председателем московской уп­равы и который никакого отношения к Саратовской губернии не имеет... Все это расстраивает нервы. Боюсь, как бы завтра в Комитете не начали озоровать. Членом Губернской земской Управы балашовцы хотели провести Скува. Ты видишь из-за этого, как эти госпо­да стремятся меня дразнить и вывести из терпения. Ведь Скува как работник никуда не го­дится. Моя задача, конечно, сохранить полное хладнокровие и думать только о деле.

Сегодня приезжал Касич — я попал к нему с визитом на пароход и там случилась удивительная вещь. Ко мне подходит господин и несвязно что-то говорит. Я думал, что он пьян, но с трудом он объяснил, что он парализован, едет в Пятигорск и, увидев меня, желает дать мне 100 рублей на Красный Крест безо всякой расписки, т. к. мне верит. На­звался Александр Петрович Бегичев...»

30.05.1904. «...Пишу в интервале между двумя заседаниями. Очень утомляет, так что письмо будет кратко.

Ты так наглядно описала, как Ивашка резал нарыв Ади, что у меня сердце сжа­лось. Дай же Бог, чтобы малютка был теперь совсем здоров. Лишь бы это теперь не отра­зилось на его слухе.

Перехожу к бюллетеню о себе. Земское собрание прошло бурно и даже с вызо­вом: Уваров хотел стреляться... и с Орловым-Денисовым, но последний публично выра­зил сомнение в своей горячности... Вышло это из-за того, что Уваров поднял вопрос о статье в Земской печати „Война и земство" и как-то неловко назвал гласных неблагона­дежными. Меня обвиняют в том, что я разрешил поставить этот вопрос...»

31.05.1904. «...Я пишу тебе, измученный между двумя заседаниями... Я счастлив такой жизни, так как в работе забываю тосковать о тебе и детях. Как останусь один, взгля­ну в окно на Волгу и вспоминаю нашу прогулку на пароходе, нашу милую жизнь.

Мне приятно слышать от злых саратовцев комплименты на счет моего председательствования,— говорят, что земцы хвалят, как я веду заседания и самые крайние до­вольны. Дай Бог, чтобы так пошло дальше... Говорят очень много, но интерес поддержи­вается все время... 7-ого думаю уплыть в Царицынский уезд».

*Поместье Столыпиных (предположительно, в Нижегородской губернии).

2.06.1904. «...Сегодня — уф! — кончился Комитет — как гора с плеч. Я очень мно­го приложил труда, но без тебя рад был забыться в работе. Все очень меня благодарили за беспристрастие и умение. Это кажется искренно, т. к. ты знаешь, как туг на компли­менты скупы и мало любезны... Трудно тут, Олинька, тут надо быть не только админист­ратором, но и ловцом людей, а в этом отношении удача трудно достижима...

Надеюсь на Бога...

Сегодня первый свободный вечер с возвращения из Колноберже, наконец, при­нял ванну.

...Милая, я так и знал, что ты оперу за грех не считаешь, но несмотря на то, что она очень хороша, положительно нет времени».

4.06.1904. «Олинька, милая моя, ангелочек, так мне что-то хочется тебя приго­лубить, приласкать, далекая ты моя, родная, чистая. Тебе верно теперь очень грустно пе­ред отъездом Мати и я часто думаю и о тебе и о ней, милой нашей девочке. После выздо­ровления от простуды лучше ли она стала слышать?

Сейчас получил от Мити* телеграмму, просит перевести в Москву к 9 числу 4500 р. Это для отступного Сашиным кредиторам, чтобы снять опись с вещей...

За эту сумму Алеша... принять ту часть движимости, которая придется Саше и таким образом Алеше придется вернуть мне эти 45 500 рублей...»

6.06.1904. «Твои теплые письма меня чаруют: кроме тебя и вне тебя для меня ничего нет и весь мой мир в тебе. Завтра уезжаю и сегодня сразу сделалось тепло, а то я все спал под теплым одеялом и теплым халатом...»

Письмо без даты. «Вчера пробыл весь день дома. В десять с половиной вечера по­шел пешком в театр и застал первое действие Русалки...».

13 июнем 1904 года помечена открытка с видом городской Управы Царицына и запиской Столыпина: «Пишу из вагона по дороге из Царицына. Здоров. Целую. Завтра возвращаюсь в Саратов».

16.06.1904. «Ангел мой нежный, я сейчас перечитывал все твои письма, полу­ченные за время моего отсутствия в Царицыне. Такое у меня умиление, такая нежная к тебе любовь. Так мне больно, что у тебя позвонки болят и в руку стреляет и не нра­вится, что ты нас причисляешь к патриархам и грозишь близостью могилы. Все при­дет в свое время, я хочу, чтобы мы умерли с приятностью, поставив всех детей на но­ги и самого крошку Адиньку, увидеть уже сложившимся, хорошим человеком. А пока беспокоюсь, почему это он отказывается от всякой пищи, кроме молочной, и не пол­зает еще...

Вчера приехал раньше... и так как никаких бумаг не было приготовлено, то по­пал на последний спектакль оперы... Давали четвертый акт Гугенотов и пели очень хоро­шо (все артисты Имп. Театров). Я все время думал о тебе. Какое счастие быть вблизи от тебя! Какой рай будет в августе.

Между прочим сегодня я получил секретное письмо от Плеве, в котором он в са­мых лестных выражениях благодарит меня за восстановление быстрое и энергичное по­рядка в Аткарском уезде...

Сегодня... в оба приюта, чтобы дать тебе ответ. Везде порядок и чистота образ­цовая. Дети на воздухе вяжут себе чулки. Только с ремонтом подождать нужно — ничего не делается...».

19.06.1904. «...Ты пишешь про свой сон. Но душа твоя не готова для смерти, а шесть маленьких душ на твоем попечении и заботе, чтобы души эти не погасли. А маленький

*Видимо, сводного брата Дмитрия.

душенька со своими башмачками меня приводит в восторг. Но он растет, и мне хо­чется еще одного, совсем маленького!

Котинька, меня осаждают бедные, и я не умею в них разобраться, это ваш де­партамент.

5 июня предполагаю выехать в Саратовский и Вольский уезды и вернуться 12. А затем около 18—19 предполагаю выехать в Чулпановку, где буду 21 и 22. Выеду 27-го. В Ак-шино приеду 29-го, оттуда выеду 1-го, в Петербурге буду 3-го и около 6 или 7 августа буду в ваших объятиях. Пробуду с вами месяц, а затем вам больше месяца нельзя будет остать­ся, чтобы до холода приехать в Саратов числа к 10 октября. Это уже короткая разлука, так что в начале августа конец моим страданиям...»

20.06.1904. «Олинька, моя хорошая, здравствуй. Мне без тебя так тяжело и вре­менами тоскливо ужасно. Вчера как-то вечер был такой тяжелый перед грозою, я пошел гулять в парк — ни души знакомой. Только из-за каждого куста вытягиваются городовые и пристава. Отвращение — потом приехал полицмейстер и я с ним пил там чай.

Сегодня воздух легче, каждый день дожди... вечером пойду с исправником смот­реть дорогу на Кумысную поляну, на которую жалуются дачники... Христос с тобою, до­рогая, милая. Люблю...»

21.06.1904. «Милая, дорогая, бесценная, обожаемая, ты такие ласковые, милые письма пишешь. Когда я их читаю, то чувствую приливы глубокой любви. Счастлива ли твоя жизнь? Так хотелось бы тебе сделать рай на земле. А вот сегодня ты грустна и, на­верное, плакала, так как уехала наше сокровище Матя. Пошли Господь ей улучшение. Не­ужели ничего нельзя сделать для ее уха?

...Сегодня вышлю тебе 4 фунта шоколада от Мана, только что им полученного из Швейцарии. Кушай на здоровье, ты его любишь...

Сегодня мерзко. Весь день сижу дома. Часов в 9 пойду побродить по улицам».

22.06.1904. «Вчера вечером гулял по улицам... сегодня уже не пойду. Зато усло­вился в парке Вакурова встретиться с В. А. Розенталем и Юматовым. Завтра буду завтра­кать в кухонной школе... лсалуются, что медленно подают...»

23.06.1904. «Сегодня завтракал в кухонной школе с Кноллем и Оболенским» [131, Д. 230].

ПОРАЖЕНИЕ РУССКОГО ФЛОТА на Дальнем Востоке, гибель лучших рос­сийских судов смущали русские души, сеяли недовольство и смуту. Как потом скажет об этом времени сам Столыпин, Россия была недовольна собой. Этим пользовались силы, поставившие своей целью сокрушение самодержавного строя, в котором они видели причину всех невзгод и неудач. Положение не только в самом городе, но и во всей губер­нии становилось все напряженней. Недолго заставили себя ждать и признаки наступаю­щей смуты. Шли тревожные вести из Петербурга, говорящие о начале враждебных дей­ствий против правительства. «Начиналась новая эра — эра открытой борьбы против им­ператорской фамилии» [4, с. 85].

Уже говорилось, что с началом войны для Петра Аркадьевича наступило время самых больших испытаний. Как пишет старшая дочь, «его задачей стало теперь объедине­ние административного аппарата, в рядах которого было очень далеко до единомыслия в политическом отношении. Занимающий видный пост управляющего отделением Кресть­янского банка Зерен убеждал крестьян, что им нечего покупать земли у помещиков, так как все равно земля будет вся принадлежать народу. Прокурор судебной палаты Макаров, явно и не стесняясь, выражал свое враждебное отношение к моему отцу» [4, с. 82—83].

А либеральные представители земства стали открыто выступать против мероп­риятий правительства. Примечательно, что на стороне оппозиции оказались и некоторые

землевладельцы. Например, по свидетельствам старшей дочери «Устинов, доктор Власов и еще некоторые, были упорными социалистами, другие, более правого толка, жертвовали все же крупные суммы на революционную пропаганду» [4, с. 82, 83, 85].

Петр Аркадьевич положил много сил для того, «чтобы не дать чувству злобы и вражды, все более овладевающему земскими деятелями и их приверженцами, разрастать­ся и парализовать всякую возможность совместной работы» [4, с. 86]. Ум, энергию и во­лю употреблял он на то, чтобы общественная работа не ослабевала под влиянием демо­рализующих сил (фото 19).

Фото 19. П.А. Столыпин – Саратовский губернатор, в 1904 г.

Но общественная атмосфера сгущалась: этому сопутствовали новые неудачи на Востоке. После поражений русского флота с гибелью лучших судов вместе с командую­щим адмиралом Макаровым, новых побед японцев на суше, начавшейся осады Порт-Ар­тура, Россия вынуждена была в спешном порядке мобилизовать новые силы. Николай II, поначалу снисходительно относившийся к Японии как к противнику, теперь лично за­нялся инспекцией подготовки новых полков.

С ЭТОЙ ЦЕЛЬЮон даже предпринял поездку из Санкт-Петербурга по желез­ной дороге. Встреча депутаций от Саратовской губернии состоялась 28 июня в Кузнецке (ныне Пензенской области). Короткой остановке российского самодержца предшество­вала обстоятельная подготовка местных властей. О своей новой встрече с императором – встрече, которая, видимо, стала для него судьбоносной, Столыпин пишет люби­мой жене:

27.06.1904. «Вот я и в Кузнецке, дорогая моя голубка. Такая даль: ехал ночь в ва­гоне, а потом до четырех дня, почти столько же пути, сколько до Москвы. Через Пензу ведь приходится ехать...

Сначала было приказано ехать поездом с Государем, потом отменено, за недо­статком мест и предложено встретить по своему смотрению на одной из станций. Я, ко­нечно, выбрал Кузнецк, где буду представлять Государю депутацию. Тут с этим трудность громадная. Все хотят попасть в депутацию. Даже дамы чуть ли не дерутся, а я всех пустить не могу. Я приказал выбрать депутацию от Думы, а они выбрали сами себя — всю Думу. Все, мол, хотим царя видеть. Это раз в сто лет!

Вокзал этот гадок. Надеюсь, что все пройдет хорошо.

Государь разрешил поднести хлеб-соль, но не на серебряном блюде, а на дере­вянном...

Тут на пути в Сибирь вышло оживление громадное. Все войска, войска, вой­ска...»

27.06.1904. Кузнецк. «Бесценный ангел, ты, конечно, не удивляешься, что пи­шу тебе короткие письма, но тут из-за 10 минут остановки — сцена неописуемая! Все хо­тят видеть Царя и одолевают меня. Хотя допускаются только депутации, но как отка­зывать людям, которые никогда Государя в жизни не увидят? Тут город старообрядцев и патриотов, и они вне себя от радости, что на долю Кузнецка выпало счастье видеть Царя. Железнодорожное начальство не хотело было допустить декорировать стан­цию, но им сообщили, что я приказал построить павильон. Хотели депутации поста­вить в грязном багажном здании. Одно обида — эти ежедневные дожди, которые все могут испортить.

...Я поставил условие, чтобы ввиду войны, все было как можно скромнее. А ве­чером любительский спектакль здешнего драматического кружка. Дамы очень волнуют­ся туалетами для представления. Думают, что нужно быть исключительно в белом и очень рады были, когда я сказал, что можно вообще в светлых платьях.

Так грустно быть далеко от тебя.

Христос с тобою, любовь моя бесценная. Люблю тебя».

28.06.1904. «...Только что проводил Государя и усталый пишу тебе. Все обо­шлось прекрасно, но сколько для этих 10 минут тревоги и приготовлений. Во-первых уп­равление железной дороги, насколько могло, мешало нам: не хотели строить павильон и хотели запретить строить городу. Тут... я сказал крепкое слово и насильно велел стро­ить павильон, который в течение¹/% дня вышел отличный. А железнодорожники даже метлы не хотели дать, чтобы подмести. Потом весь город хотел быть на вокзале и меня осаждали с утра. Я выставил вдоль всего дебаркадера 400 человек школьников всех го­родских школ и девочек женской промгимназии. Дети были с флагами. Говорили речи Мельников, А. Д. Юматов (от земства), городской голова, но лучше всех сказал волост­ной старшина, которому я велел самому придумать слово... Он сказал: „Прими, Ваше Ве­личество, хлеб-соль от своих крестьян, не тужи, Царь-Батюшка, мы все за тебя". ...Я сде­лал несколько счастливых, особенно одну дамуm-mБилетову, которая много работает для Красного Креста и которую я особенно рекомендовал, так что Государь подал ей ру­ку и долго расспрашивал и сказал, что доложит своей матушке о деятельности Кузнецко­го Красного Креста.

...Кажется, мысль поставить школьников имела успех, так как Государь по моей просьбе... все же обошел, разговаривал со многими учителями, сказал мне, что я отлич­но сделал, что разрешил им встретить Его. Он среди крестьян узнал одного бывшего

семеновца-конвойного, сказал, что помнит, что ходил с ним на съемку, но что тогда он был без бороды. Крестьяне в восторге.

Вообще кажется все хорошо. И Государь был видимо доволен.

Люблю, обожаю, твой».

29.06.1904. Кузнецк. «Дорогой ангел, сейчас отстоял обедню, а затем пришла де­путация от города — принесли громадный именинный пирог. Все еще восторг от проез­да Государя не прошел. Народ стоит на несколько верст по пути и кричит ура, а Государь у окна кланялся. Сегодня обед от города. Я просил самый скромный, но они просили раз­решить музыку, и я разрешил, так как будем пить за царя. О том, что монархические чув­ства тут сильны, можно судить по тому, что г-жа Билетова после рукопожатия Государя сейчас же надела перчатку, чтобы как можно дольше не мыть руку. А к жене предводите­ля подошли студенты, прося поцеловать руку, которую пожал Государь. Если бы Государь проезжал даже по Балашовскому уезду, он увидел бы, что народ в огромном большинст­ве царелюбив и самоотверженно предан...

Я так тебя нежно люблю. Так к тебе тянет.

Сегодня после городского обеда спектакль драматического кружка. Оживление и приподнятое настроение необычное.

Вчера я был утешен твоими двумя письмами в день отъезда...

Ты все не спишь и нервная. Девочки тоже нервные. Это хорошо, что они так любят свою сестру, но меня смущает, что они две маленькие такие нервные, а ночью не спят и плачут...

Тут совсем другой климат чем в Саратове... легче дышится и я сплю. В Сарато­ве ночью душно и не спится...

...Сегодня уже несколько поздравительных телеграмм из Саратова. Не поспе­ваю только со всеподданнейшим отчетом... Целую тебя, моя доброта и любовь. Скоро те­перь будет счастье увидеть тебя».

30.06.1904. «...Но сидеть тут целую неделю, потеря времени для того, чтобы при обратном проезде простоять на пустой платформе 10 минут и никого не видеть, т. к. Го­сударь будет уже наверное отдыхать, это точно. А в Саратове накапливаются дела, боюсь, что и поездка моя по губернии не успеется и все спутается. Тут не успеваешь заниматься, все просят осматривать разные учреждения, кое-что надо кстати и поревизовать — так день и проходит. Вчера в мою честь обед (36 человек). Потом спектакль, ложу мою укра­сили коврами и перед спектаклем играли гимн и шумно требовали три раза повторения. Любители играют недурно, только уж драма больно страшная.

...Надоело мне также ежедневное шампанское. Два дня меня кормил предводи­тель, сегодня хочу их пригласить в клуб в саду, а то неловко все на шермака.

Ты не пишешь, как Адина экзема. Неужели не прошла? Когда же этот круглень­кий начнет ползать? Он кажется лентяюшка ужасный. По-моему отнимать его рано.

...Сейчас пойду смотреть вольно-наемную команду, потом винный склад, тюрь­му, потом полицейское управление, потом два визита, потом обедать, а затем вечер наде­юсь спокойно просидеть за всеподданнейшим отчетом. Завтра в девять с половиной про­езжает Государь, а вслед за ним в 12 ночи и я надеюсь выехать, а в пятницу вечером буду наконец дома.

Христос с тобою, моя Олинька, жди меня, скоро приеду. Голубка, храни тебя Господь, не унывай. Люблю тебя».

2.07.1904. «...Приехал я на несколько часов раньше, чем думал, так как в Кузнец­ке неожиданно мне было приказано сесть в царский поезд, так как Государю угодно меня принять. Эффект на станции был полный. И Бревер и Казимир были в упоении. Казимир всю ночь бродил по городу, а Бревер похудел от счастья...

Он меня принял одного в своем кабинете, и я никогда не видел его таким разго­ворчивым — он меня обворожил своею ласкою. Расспрашивал про крестьян, про земель­ный вопрос... Обращался ко мне, например, так: „Ответьте мне, Столыпин, совершенно откровенно". Поездкою своею он очень доволен и сказал: „Когда видишь народ и эту мощь, то чувствуешь силу России..."

В заключение Государь мне сказал: „Вы помните, когда я Вас отправил в Сара­товскую губернию, то сказал, что даю Вам эту губернию поправить, а теперь говорю — продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно, как до сего времени". За­тем совершенно серьезно он обещал мне приехать в Саратовскую губернию и в Балашовский уезд. Он отлично помнил, что старшина сказал ему: „Не тужи, батюшка".

Вообще аудиенция мне будет настолько же памятна, насколько была неожиданна.

В Кузнецке я должен был сняться с дамами Красного Креста, а предводительша поднесла мне маленький золотой жетон в память памятных дней. Был для меня и букет, но когда узнали, что я иду к Царю, просили отдать Царю. Я через графа Гейдена водво­рил букет в салон Царя, и я послал об этом телеграмму в Кузнецк...» [131, Д. 230].

Некоторые письма Столыпина не содержат каких-то важных сведений о его жизни, но открывают атмосферу быта саратовского губернатора, круг его нештатных за­бот и тревог, которые вносят дополнительные штрихи к облику этого человека.

4.07.1904. «Душа, если я Тебе коротко пишу, то виною Булгак, которая пришла в 5,5 часов, обедала и только что ушла, а теперь 9 ч. Говорила, говорила без конца. А в 10 ч. придет архиерей, опять жаловаться на купцов — на него гонения...»

10.07.1904. «Ненаглядная, пишу тебе в час ночи, так как чувствую, что завтра не будет ни минуты свободной.

...Ревизия идет гладко, но неприятно то, что Казимир явился в Царевщину со­вершенно пьяный, начал шуметь и ругаться и был момент, что Нессельроде хотел его вы­гнать вон из дому. Это все мне рассказал Саша. Я на Казимира страшно взбесился и объ­явил ему, что по прибытии в Саратов, увольняю его...

Устал, душа, хочу спать.

Целую и нежно благословляю твое драгоценное имя, моя обожаемая, твой».

11.07.1904. «Родная голубка, сегодня ложусь спать с мыслью о тебе, моей драго­ценной имениннице... Драгоценная, приближается час свидания, все мое стремление — к тебе.

...В 8 часов обедали и пили за здоровье Ольги Борисовны.

Завтра ночуем у Бекетовой — ты ее знаешь. Она говорит ужасно много скучным немецким голосом.

...Целую, золотая ты моя. Люблю» [131, Д. 230].

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ В РОССИИ запахло грозой: на фоне растущего обществен­ного возбуждения активизировались террористы. После серии убийств видных государ­ственных деятелей, высших полицейских чинов и губернаторов, жертвой очередного от­чаянного покушения пал министр внутренних дел Плеве. Царь потерял верного слугу, стойкого защитника монархии. По сути с этого убийства началось нарастающее выступ­ление против власти — борьба, в которой подпольные революционные силы вступали в союз с легальной оппозицией. События в Петербурге прозвучали сигналом для провин­циальной России. Накалялась обстановка и в Саратове, где местное земство давно стало выразителем недовольств самых разных слоев.

15.07.1904. Саратов. «...Сегодня день эмоций. Утром Букер по телефону сооб­щил об убийстве Плеве. Я сначала не поверил, пока в 6 вечера не получил подтвержде­ния. Бедный Государь!

А затем твое письмо про Матю. Ты своим материнским сердцем вернее чувству­ешь, чем я. Разумеется, теперь, пока время не ушло, надо все сделать, чтобы она слыша­ла. Не только в Вену, на край света пойду, чтобы хоть чуточку облегчить ее страдания...»

16.07.1904. «Драгоценное сокровище — сегодня от вас нет письма и я печален... Так эта смерть Плеве меня сбила с панталыку, а тут еще это опасение холеры...» [131, Д. 230].

В конце июля Столыпин выезжает в долгожданный отпуск, разрешение на ко­торый так и не успел подписать бывший глава МВД Плеве. Помимо согласия на отпуск нового министра внутренних дел Дурново предстояло еще получить заграничный пас­порт, который выдавался только с согласия государя. Между тем состояние слуха стар­шей дочери Марии вынуждало к поездке в Вену к специалисту по ушным болезням.

18.07.1904. «Пароход... Я давно не испытывал такого полного отдыха, как на па­роходе. Не хочется ничего делать, а только сидеть и дышать. По правде сказать, я утом­лен Саратовом. Недавно я проезжал по этим местам, но тогда по ревизии, везде утоми­тельные встречи, а теперь еду по своей же губернии инкогнито. Я уехал не совсем спо­койный, так как не имел разрешение покойного министра приехать в П., а после смерти его написал Штюрмеру, что проеду через Казань, где остановлюсь на короткое время и буду в П. в конце июля, но теперь я не знаю, кто будет новый министр и не будут ли при­дираться к таким поступкам? Вообще вопрос нового министра очень для меня важен. Ка­ковы будут политики и будет ли ко мне лично такое же доверие, как до сего времени? Тре­вожное время. Хочется к тебе и детям...

Храни вас Господь. Драгоценная моя, милая. Целую. Люблю».

20.07.1904. Симбирск. «Драгоценная, сижу на берегу Волги в ресторане и в ожи­дании перевоза через Волгу пишу тебе. Так томительно быть без писем от тебя.

...Вчера я осмотрел Самару — прелестный город, асфальтовая мостовая, боль­шой городской сад, но, конечно, гораздо меньше Саратова. На беду мою меня узнал ка­кой-то полицейский и на пристань прискакали приставы, околоточный с компанией. Мне это было неприятно, так как в пиджаке не мог поехать к Брянченнинову (? — Г. С). В Чулпановку конечно не брал сюртука.

Из Самары очевидно дали знать, и тут меня встретил полицмейстер, которого я просил забыть обо мне. Поплелся в город, помолился в Соборе (сегодня Ильин день), ку­пил себе болотные сапоги (11 р.),такая досада, свои забыл в Саратове. А тут такие дожди, что в Чулпановку боюсь... городским жителем. А затем отправился завтракать в гостиницу.

...Симбирск — порядочная дыра. Совсем деревня, гораздо хуже Царицына. Од­нако много садов и хороший вид на Волгу» [131, Д. 230].

23.07.1904. «Радость моя, вот я 3 день в Чулпановке...

Почта отвозится только в Воскресенье, да я и уезжаю в Воскресенье, да боюсь, чтобы что-то не помешало мне и пользуюсь свободною минутою, чтобы поговорить с тобою.

Каждый раз, когда я бываю в Чулпановке, меня поражает богатство этого име­ния и вместе с тем огорчает отдаленность, дикость и некультурность. Это имение отда­ленного будущего...

Сегодня были на Колгуринской спичечной фабрике, построенной на нашей земле. Это целый городок...»

Еще одно послание Столыпин отправляет из Чулпановки, а следующие — 2*7 и 28 июля — уже из Акшино, где, видимо, также было одно из фамильных имений.

30 июля он в Москве и пишет с Арбата, видимо, из родительского дома.

Остальные письма приходят из Петербурга, который в эти дни отмечал рожде­ние Цесаревича Алексея — долгожданного сына Николая II:

31.07.1904. С.-Петербург. «Только что приплыли. Несколько только слов, так как дневные часы тут самые драгоценные. Подплыли к расцвеченной флагами столице. Я рад, что, наконец, улыбка счастья улыбнулась Царю. Народ приписывает это Серафиму Саровскому. Вера много значит! Благодаря Наследнику все в соборе и Дурново я не уви­жу до понедельника...

Надеюсь повидаться со Штюрмером, чтобы ускорить свой отпуск.

Вчера в Москве в Славянском Базаре к Саше подсел литератор Гиляровский, всегда торчавший у папа. Он написал два экспромта, пошел провожать на вокзал и выби­рал облачение для Чулпановского священника. Я послал ему великолепное облачение за 18 рублей.

Я не мог видеть тряпок, в которых он служит...

...Получил твое письмо о недуге Наташи, еще бы, во время формирования надо очень беречь.

Какая ты милая, заботливая мать и как я люблю тебя. Душа, если успею, напишу сегодня еще, а теперь вицмундир и марш. Люблю, целую».

31.07.1904. «Ты спрашиваешь про Петербург — удручение полное везде! Сегод­ня зловещие слухи, что адмирал Витузен убит и вся порт-артурская эскадра разгромлена. Господи, какие темные времена для России, и извне, и внутри! Единственный светлый луч — это рождение Наследника. Что ждет этого ребенка и какова его судьба и судьба Рос­сии? Это уже Адиньке придется ему служить!

...Про заместителя Плеве никто ничего не знает, называют много имен. Гово­рят про Гессе, говорят про Васильчикова, московского Булыгина и я полагаю и предчув­ствую, что будет именно последний...

Виделся с Лопухиным, с директором Медицинского департамента (холера...), был в Министерстве земледелия и наконец целый час у Товарища Министра Стишинского...»

3.08.1904. С.-Петербург. «...Дурново встретил меня крайне неприятно, высказал, что, казалось бы, я должен быть в Саратове и проч. Уходя, после длинной деловой бесе­ды, я ему высказал, насколько неприятно меня поразила манера его встречи. Он засмеял­ся и сказал — не обращайте внимания...

...Обедал я дома с Алешею Лопухиным, а вечером, по приглашению Коты Обо­ленского поехали к нему на дачу на острова пить чай. Там был Алеша Оболенский, Баба­ков... Говорили, конечно, про дела, внутренние и внешние. Боже, какое горе! Теперь по­гиб „Рюрик" и вся Владивостокская эскадра разбита. Какой стыд и горе! Для меня поезд­ка в Вену так горька, что стыдно в глаза глядеть этим немцам, обидно газету иностранную в руки взять. А тут настроение такое!

Поскорее к тебе, к детям в Колноберже.

Вчера появилась первая Сашина заметка в „Новом времени". Это и тебе привет из Саратова...

Целую тебя, недосягаемая моя, блаженство, любовь моя. Твой» [131, Д. 230].

Наконец, после утомительных объяснений, согласований и аудиенции у Нико­лая IIсаратовский губернатор все-таки выехал из России и добрался до Вены, куда после лечения в Эльстере прибыла вместе с провожатой старшая дочь. Здесь Петр Аркадьевич хлопочет о здоровье Марии, уточняет диагноз и после консультаций со специалистом да­ет жене отчет в письме от 9 августа:

«...нерв не парализован, глухоты бояться нечего, дальше она не пойдет. Что же касается улучшения, то относительно левого уха, он уверен в возможности сильно попра­вить. Относительно правого скажет в среду. Благослови, Господи» [131, Д. 230].

Свободная неделя в австрийской столице — возможно, последний краткий пе­риод спокойной жизни Столыпина, время, о котором впоследствии вспоминала Мария:

Фото 20. П.А. Столыпин – на Волжском пароходе, в Саратовской губернии, в сентябре 1904 г.

«От элегантной, веселой Вены с ее чудесными памятниками старины и чудной оперой мой отец остался в восторге. Мы без устали осматривали город и почти все вече­ра провели в опере, которой мой отец, несмотря на свою немузыкальность, так увлекся, что весь день предвкушал удовольствие вечером снова услышать дивную музыку Вагнера в исключительном исполнении Венского оперного оркестра.

После нескольких дней пребывания в Вене Берлин отошел для папа на задний план, не выдерживая, по его словам, сравнения с величественной, легкой и грациозной красотой столицы Австро-Венгрии.

Отравляло весь отдых и всю прелесть путешествия чтение газет с известиями о ходе военных действий. Каждый разговор с иностранцами был для нас, русских, очень тяжел» [4, 83-84].

Отпуск П. А. Столыпина, видимо, был прерван министерским вызовом*, свя­занным с общим положением в губернии и в целом в стране.

По возвращении в Саратов Петр Аркадьевич с прежней энергией принялся за дела. Осенью 1904 года в губернии вспыхнула эпидемия холеры. Столыпин знакомится с ситуацией на местах: выезжает на санитарные осмотры, посещает холерные бараки (фо­то 20-22).

Вскоре из Колноберже возвращается и семья. Ольга Борисовна старается так­же не замыкаться в семействе: она снова включается в благотворительную деятельность.

Между тем в губернии становилось все более неспокойно, началась резкая по­ляризация политических сил, каждая из которых старалась обрести союзников среди

*«Формулярном списке о службе саратовского губернатора», видимо, допущена ошибка: запись свидетельствует, что П. А. Столыпин был в 1904 г. в заграничном отпуске, из которого, по вызо­ву Министра, проехал в г. Вильно, где пробыл с 18 июня по 9 сентября 1905 г. Эта ошибка затем перекочевала и в Дело о службе Члена Государственного Совета, Председателя Совета Минист­ров, Министра Внутренних Дел, Статс-секретаря, Гофмейстера Высочайшего Двора Столыпина (№ 993, 1907 г.). Другие документы свидетельствуют, что П. А. Столыпин был почти весь этот пе­риод в Саратове — по месту своей службы.

Фото 21. П.А. Столыпин на санитарном осмотре г. Царицына во время холеры, в сентябре 1904 г.

простого народа, втягивая его в орбиту своих симпатий и интересов. Либеральные дво­ряне, «третий земский элемент» пытались раскалить атмосферу. Даже лояльная по отно­шению к существующей власти интеллигенция была смущена напором антимонархиче­ских сил, вбиравших энергию крестьянской стихии, коренившей в себе начала бунта и разрушения. Жандармское управление, не обладавшее необходимым количеством толко­вых агентов, в этом положении действовало неэффективно. Впрочем, губернатор не «ждал у моря погоды»:

«В стремлении соединить враждебные элементы мой отец устроил этой зимой банкет человек на шестьдесят земцев. Это было весьма интересное собрание: безупреч­ные фраки представителей высшей земельной аристократии чередовались с крестьян­скими поддевками и между ними - все разнообразие других, мужских костюмов. То же разнообразие, что и во внешнем виде, царило и в умах, настроениях и политических убеждениях присутствующих. Хотя речи лились непринужденно, хотя любезно беседовали друг с другом политические противники и казалось возможным найти общий язык, сойтись на общих идеалах, но лишь только те же люди сходились на земских собраниях, всем становилось ясно, что слишком глубока рознь между людьми разных направлений и что чем дальше, тем глубже будет становиться эта рознь» [4, с. 86].

В этот еще относительно мирный период Столыпин «Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 6 декабря 1904 года... произведен в действительные Стат­ские Советники с оставлением в придворном звании» [133, с. 14-16].

ПРИБЛИЖАЛСЯ 1905 ГОД, принесший России подъем революционных бро­жений, вылившийся после известных январских событий в Питере в политические стач­ки рабочих и крестьянские волнения по всей стране.

Фото 22. П.А. Столыпин на пароходе во время поездки в холерный барак у города Царицына, в сентябре 1904 г.

Уже будучи премьер-министром, П. А. Столыпин писал:

«В недостаточности правительственной власти в уездах я убедился на личном опыте, когда во время беспорядков 1905—1907 гг. был губернатором в Саратове...» [8, ч. I, с. 6].

В Саратове о событиях, произошедших 9 января 1905 г. в Петербурге, стало из­вестно 10 января. В тот же день в здании Коммерческого собрания (Коммунарная, 18) со­стоялся митинг.

12 января началась политическая стачка, достигшая 14 и 15 января наиболь­шего размаха. Январская забастовка продлилась неделю, в ней участвовало более 10 тыс. человек. Участник революционных событий 1905 г. в Саратовской губернии вспо­минает:

«13 января прекратили работу печатники всех 10-ти типографий города. Пере­стали выходить газеты. Остановились лесозаводы, мукомольные заводы Рейнеке, Шмид­та, Борель, Скворцова и почти все другие предприятия города. Электростанции (их бы­ло две) перестали давать ток, а вечером прекратилось движение поездов по Рязанско-Уральской железной дороге. Не работали телеграф и почта. Забастовали служащие уп­равления дороги и других учреждений, а затем учащиеся гимназий, реальных и ремес­ленного училищ.

Большой город замер. Вся жизнь в городе оказалась парализованной. Работала под охраной войск лишь водопроводная станция, а к вечеру, опять-таки с помощью войск, властям удалось пустить одну электростанцию. По улицам двигались воинские и полицейские патрули. Повсюду были расклеены объявления губернатора Столыпина. Гу­бернатор угрожал бастующим увольнением с работы, против „нарушителей порядка" обещал применять силу, то есть войска. Чтобы запугать рабочих, он приказал возить по

улицам города артиллерийские орудия. В помощь местному гарнизону Столыпин вызвал уральских казаков. Охранка делала налеты на квартиры, арестовывая наиболее активных социал-демократов...

Излюбленным местом проведения сходок и митингов в то время была для рабо­чих Парусиновская роща. В дни январской стачки здесь ежедневно собирались большие митинги. Казаки и полиция не раз нападали на рабочих, поэтому Комитет партии бросил клич: „Вооружайтесь, кто чем может!" И мы приходили потом в Парусиновскую рощу с револьверами, кинжалами, а кому не удавалось достать ничего посолиднее, захватывали с собой железные палки» [28, с. 53—54].

Губернатор Столыпин не имел возможности сразу же прекратить революцион­ную анархию, парализовавшую весь город, т. к. катастрофически не хватало войск. К то­му же часть солдат саратовского гарнизона оказалась ненадежной. В конце концов, полу­чив подкрепление, губернатор в общественных местах расставил воинские и полицей­ские посты, запретил проводить рабочие митинги и демонстрации. После того как меры были приняты, революционное движение пошло на убыль.

Но с 7 февраля началась новая волна забастовок. Остановились 8 лесопильных заводов, заводы Беринга, Гантке, Волжская сталелитейная и железнодорожная мастер­ские. На этот раз бастовало около 6 тыс. человек.

Мятежная волна захлестнула губернию от края до края. Столыпин постоянно в разъездах по местам самым напряженным, самым критическим. Весточка домой с южной окраины огромной губернии:

19.02.1905. «Дорогая Олюшка. Только что решил послать нарочного в Саратов. скоро идет поезд и пишу наскоро. Пришли сто рублей на всякий случай, еще две смены белья, кофе. Посылаю чемодан, в который все уложишь. Здесь мужики упрямятся и не да­ют арестовать зачинщиков. Передо мною однако становятся на колени. Я беру их измо­ром и надеюсь ко вторнику все покончить. Надеюсь, что в Царицыне к тому времени все будет спокойно и в среду я буду дома.

Я здоров, благополучен. Целую нежно. Твой» [131, Д. 230].

В самом начале марта следует неожиданный вызов в столицу: рассудитель­ность саратовского губернатора в земельном вопросе, его решительность действий в сложное время создали ему репутацию человека просвещенного, серьезного, твер­дого. Будировался вопрос о назначении его на должность руководителя Крестьян­ского банка, на деятельность которого возлагались большие надежды. По слухам, мя­тежную губернию на высокую должность Столыпин обменять не спешил, размыш­лял:

4.03.1905. С.-Петербург. «...Я уехал из Москвы под грустное впечатление, проез­жал мимо места убийства Великого князя. Приехал в Петербург — яркое солнце, движе­ние на улицах, как будто бы и не нависла гроза над Россиею...

Пока мылся, пришел Кнолль. Уверял, что в Петербурге много говорят о моей деятельности, что он повсюду слышит разговоры обо мне. Пошел постригся, встретил нашего Давыдова, который со слов Львова спел мне на улице похвальные дифирамбы и придет ко мне вечером.

Завтракал у Саши, который от Лопухина знал о сделанном мне предложении и написал длинное письмо в Саратов с уговором принять...

На меня все это наводит грусть!

Саша страшно уговаривает принять Банк.

...Коковцов сказал ему, что он сам чиновник и поэтому хотел бы во главе Банка не чиновника, а человека независимого, известного, с именем и положением и потому остановился на мне...» [131, Д. 230].

В конце концов он вернулся в Саратов, где обстановка опять обострилась. По­требовалось немало решительных действий и мужества, чтобы снова восстановить поря­док. Но выдержка и спокойствие давались губернатору нелегко. Во время одной из поез­док в центр смуты — Балашов, Петр Аркадьевич пишет жене:

«Теперь я узнал, что значит истерический клубок в горле, сжимающий его и ме­шающий говорить, и понял, какая воля требуется, чтобы при этом не дать дрогнуть ни одному мускулу лица, не поднять голоса выше желательного диапазона» [4, с. 93].

Очередная запись Формулярного списка о службе от 11 марта 1905 г. свидетель­ствует, что губернатору «объявлена Высочайшая благодарность за его умелые... энергич­ные действия по прекращению беспорядков в Балашовском уезде Саратовской губернии и в г. Саратове» [133, с. 16].

В марте П. А. Столыпину пожалован также знак отличия «за поземельное уст­ройство бывших государственных крестьян Ковенской губернии» [133, с. 16] — факт примечательный, принимая во внимание будущую земельную политику. Следом, в апре­ле, он «утвержден в должности почетного Мирового судьи по Инсарскому уезду Пензен­ской губернии на трехлетие с 1904 г.» [133, с. 16].

Тем временем в Саратове снова запахло грозой: в марте в городском театре со­стоялся митинг, а затем произошла политическая демонстрация, которую пришлось ра­зогнать.

Следующая волна забастовок прокатилась в мае. 1 мая в излюбленном месте местных революционеров — Парусиновской роще (ныне городской парк культуры и отдыха) состоялся митинг, на котором собралось свыше 2 тыс. человек. Со 2 мая на­чалась новая обширная забастовка. Опять экономическая жизнь города была оста­новлена.

Массовые политические забастовки, начавшиеся в России после событий 9 ян­варя, оказали зажигательное влияние на деревню. Вслед за рабочим движением с весны 1905 года начались волнения крестьян. С новой силой заполыхали усадьбы, начались бун­ты и погромы. Помещики бросали жилища, перебирались в города, где власть еще могла их защитить.

Вот как этот процесс отражен в «Кратком курсе ВКП(б)»:

«Вслед за городом стала подниматься деревня. С весны начались крестьянские волнения. Крестьяне огромными толпами шли против помещиков, громили их имения, сахарные и винокуренные заводы, поджигали помещичьи дворцы и усадьбы. В ряде мест крестьяне захватывали помещичью землю, прибегали к массовой порубке леса, требова­ли передачи народу земель помещиков. Крестьяне захватывали помещичьи хлеб и другие припасы, делили их между голодающими. Помещики в испуге вынуждены были бежать в города» [25, с. 57].

В этот самый период, весной 1905-го, особо волнуется Балаговский уезд, ставший центром саратовской смуты. Среди революционных пропагандистов выде­ляется «исключенный из духовной семинарии за неправильный образ мыслей» быв­ший писарь села Ивановки-2, ходатай народных интересов А. П. Феологов, вокруг которого группировалась оппозиционно настроенная молодежь. «Проповедуя в на­роде идею о несправедливости сосредоточения земли в руках помещиков и купцов, этот человек пытался повести крестьян на восстание против „мироедов" и охотно рассказывал им о предводителях крестьянских войн — Степане Разине и Емельяне Пугачеве» [92, с. 8].

Со временем, скопив капитал, Феологов перебирается в Балашов, где становит­ся членом городской управы, гласным земства, а также Почетным гражданином города, но Ивановку-2 не забывает: строит там школу, которая вскоре получает статус народного

училища, откуда дети отправляются в высшие учебные заведения Саратова и других го­родов. Ивановка-2 со своим замечательным училищем, с библиотекой-читальней, приоб­ретает известность за пределами губернии, но все большую известность своей оппозици­онной деятельностью приобретает и Феологов.

Столыпин посещал село в мирную пору, «побеседовал со стариками за стака­ном чая в Народном доме, построенном в 1900 году и уехал из деревни в хорошем рас­положении духа» [92, с. 8]. Повторно в это село он наведывается уже после того, как ивановцы в своем прошении в Министерство внутренних дел написали: «Жить так, как мы жили до сих пор, мы не хотим и не можем. Мы не хотим работать на капиталистов-землевладельцев, не хотим кормить их своим трудом, мы не можем помириться со сво­им бесправием, гнетом, произволом и насилием административных властей» [92, с. 8]. За этими фразами послания жителей в целом благополучной деревни ощущался опыт­ный агитатор.

По воспоминаниям Л. К. Быкова, чьей рукой был написан приговор, раздался гневный крик губернатора: «Стать на колени!» Как следует далее из воспоминаний, сельчане не подчинились, на колени не встали, от приговора не отказались, и в резуль­тате «двадцать арестованных отправили в Камышинскую тюрьму отбывать месячное за­ключение... Писарю Л. К. Быкову определили двухмесячный срок лишения свободы» [92, с. 8].

Трудно как подтвердить, так и опровергнуть эту историю, которая стала самым расхожим сюжетом свидетельств о «зверствах Столыпина»: причем к требованию «встать на колени» иногда добавляют, что вроде он выбивал ногой «хлеб-соль» из рук встречавших его крестьян.

Зато свидетельства противостояния другой стороны оставались самыми впечатляющими: погромы заметно изменили облик уезда. Например, крестьяне той же Ивановки-2 «не дождавшись ответа на свой приговор, 5 мая 1905 года сожгли усадьбы землевладельцев Дьякова, Попова, Глазова, 25 стогов сена и скотные дво­ры» [92, с. 8]. Стоит ли говорить, что в сожженных усадьбах гибли порой их обита­тели, а оставшиеся в живых становились подчас из благополучных людей голыть­бой...

Для усмирения «самой просвещенной деревни» были посланы казаки, которые с трудом поспевали наводить в уезде порядок: почти все имения в северной части его «были охвачены погромами и пожарами» [92, с. 8].

Вот, видимо, отчего после балашовских бесчинств «П. А. Столыпин заявил, что пока он губернатор, не бывать Феологову в губернии». Зачинщикам приходилось несладко: «активным участникам описываемых событий пришлось бежать из села в дальние края, вплоть до Сибири» [92, с. 8].

Но с Феологовым встреча у Столыпина еще состоится: расстрига-семинарист вскоре станет депутатом IIГосударственной Думы.

19 мая 1905 года вдовствующая Государыня Императрица Мария Федоров на «Всемилостивейше сор13волила на назначение (Столыпина.— Г. С.) почетные членом Московского Совета детских приютов с 11 марта 1905 года с оставлением им занимаемой должности и придворном звании». А 6 декабря 1905 года губернатор «Всемилостивейше награжден орденом Святого Владимира 3-ей степени» [133 с. 18-19].

В ту пору атмосфера в местном земстве становится все напряженней: все дебатируемые вопросы — от помощи населению и действий медицинского персонала до со стояния арестных домов рассматриваются в призме последствий неудачной войны и политики самодержавного строя.

ПРИМЕЧАТЕЛЬНО, что на вечернем заседанииXLчрезвычайного уездного Земского собрания «было предложено высказаться по вопросам, касающимся усовер­шенствования государственного благоустройства и улучшения народного благосостоя­ния» [122, с. 30]. Сделано это было после соответствующего запроса губернатору и раз­решения.

Далее вышеуказанное земское собрание единогласно присоединяется к мнени­ям и соображениям губернского земства относительно путей усовершенствования госу­дарственного строя и народного благосостояния и поддерживает соответствующее хода­тайство. Ввиду важности этого документа, характерного для настроений в России нача­ла XXвека, приводим его без купюр:

«1. Ненормальность существующего в нашей жизни порядка государственного управления, с особой силой проявившаяся с начала восьмидесятых годов, заключается в полной разобщенности правительства с обществом, и в отсутствии необходимого в госу­дарственной жизни взаимного между ними доверия.

2. Отношения Правительства к обществу имели в своем основании опасение развития общественной самодеятельности и постоянное стремление к устранению об­щества от участия во внутреннем государственном управлении. Исходя из этих основа­ний, Правительство стремилось к проведению административной централизации по всем отраслям местного управления и к опеке над всеми сторонами общественной жиз­ни. Взаимодействие с обществом признавалось Правительством исключительно в смыс­ле приведения деятельности общественных учреждений в соответствие с видами Прави­тельства.

3. Бюрократический строй, разобщая верховную власть с обществом, создает почву для широкого проявления административного произвола и личного усмотрения. Такой порядок лишает общество необходимой всегда уверенности в охране законных прав всех и каждого и подрывает доверие его к Правительству.

4. Правильное течение и развитие государственной и общественной жизни воз­можно лишь при условии живого и тесного общения и единения государственной власти с обществом.

5. Для устранения возможности проявления административного произвола, необходимо установление и последовательное проведение в жизнь принципа непри­косновенности личности и частного жилища. Никто, без постановления независи­мой судебной власти, не должен быть подвергаем взысканию и ограничиваем в своих правах.

Для вышеуказанной цели необходимо, кроме того, установление такого поряд­ка привлечения к гражданской и уголовной ответственности должностных лиц за нару­шение закона, который обеспечивал бы практическое осуществление начала законности в управлении.

6. Для полного развития духовных сил народа, для всестороннего выяснения общественных нужд и для беспрепятственного выражения общественного мнения, необходимо обеспечение свободы совести и вероисповедания, свободы слова и печа­ти, свободы собраний и союзов, а также свободы науки и ее преподавания и свободы стачек.

6. Права всех граждан Российской Империи должны быть равны.

8. Самодеятельность общества является главным условием правильного и успешного развития политической и экономической жизни страны. Так как значи­тельное большинство населения России принадлежит к крестьянскому сословию, то следует поставить прежде всего это последнее в положение, благоприятствующее развитию в нем самодеятельности и энергии, а это достижимо только путем коренного

изменения нынешнего неравноправного и приниженного состояния крестьян. В этих целях необходимо: а) уравнять крестьян в личных правах с лицами других со­словий, б) освободить от административной опеки сельское население во всех про­явлениях его личной и общественной жизни и в) оградить его правильной формой суда.

9.Земские и городские учреждения, в которых по преимуществу сосредото­чивается местная общественная жизнь, должны быть поставлены в такие условия, при которых они могли бы с успехом выполнять обязанности, присущие правильно и ши­роко поставленным органам местного самоуправления. Для этого необходимо: а) что­ бы земское представительство было организовано не на сословных началах и чтобы к участию в земском и городском самоуправлении были привлечены по возможности все наличные силы местного населения, б) чтобы земские учреждения были прибли­жены к населению путем создания мелких земских единиц на началах, обеспечиваю­щих их действительную самодеятельность, в) чтобы круг ведомства земских и город­ских учреждений простирался на всю область местных польз и нужд, чтобы назван­ным учреждениям были предоставлены должные устойчивость и самодеятельность, при наличности которых только и возможно правильное развитие их деятельности и создание необходимого взаимодействия правительственных и общественных учреждений. Местное самоуправление должно быть распространено на все части Россий­ской Империи.

10. Но для создания и сохранения всегда живого и тесного общения и едине­ния государственной власти с обществом на основании вышеуказанных начал и для обеспечения правильного развития государственной и общественной жизни безуслов­но необходимо правильное участие народного представительства, как особого выбор­ного учреждения: в осуществлении законодательной власти, в установлении государст­венной росписи доходов и расходов и в контроле за законностью действий администра­ции.

11. Ввиду важности и трудности внутреннего и внешнего состояния, пережива­емого Россией, выражена надежда, что верховная власть призовет свободно избранных представителей народа, дабы при содействии их вывести наше отечество на новый путь государственного развития, в духе установления начал права и взаимодействия государ­ственной власти и народа.

12. Не соответствующее потребностям страны положение народного образова­ния во всех его отраслях и степенях объясняется стоящим в связи с общебюрократиче­ской системой отрицательным отношением Правительственных сфер к мысли о пользе и значении всестороннего умственного развития народа для правильного течения обще­ственной и государственной жизни. Широкое развитие сил страны необходимо требует полного устранения преграды стеснений, которыми ныне обставлено дело народного образования.

13. Полагая, что положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия 14 августа 1881 г. является одним из главных условий, созда­ющих почву для административного произвола и общественного неудовольствия и тем препятствующих взаимному доверию и единению правительства и населения, признано желательною немедленная отмена названного положения. Кроме того, имея в виду, что основанная на вышеупомянутом положении система административной репрессии, при­менявшаяся последнее время с особенной силой, имела своим последствием множество жертв административного произвола, подвергшихся различным карам и ограничениям прав, высказана необходимость полного освобождения их от всех взысканий, наложен­ных в административном порядке. Вместе с тем выражена надежда, что актом помилования

по отношению к лицам, подвергшимся наказаниям по политическим делам, верхов­ная власть внесет в страну умиротворение.

14. Выразить глубокое убеждение, что великие начала, возвещенные ВЫСО­ЧАЙШИМ указом 12-го декабря — общий для всех правопорядок и законность — не могут быть проведены в жизнь бюрократическим путем и наше настоятельное желание, чтобы правительство обратилось к творческим силам страны в лице ее свободно избранных представителей. Лишь постоянное и правильное народное представительство на основе всеобщего, равного избирательного права с тайной подачей голосов даст стране столь необходимый ей внутренний мир и возможность развить все великие и духовные и мате­риальные силы народа.

15. Просить г. Саратовского Губернского Предводителя Дворянства, как име­ющего право личного представительства пред Государем Императором, не отказать доложить Его Величеству, что Саратовское Земское Собрание, разделяя вполне выше­указанные мнения, считает путь внутренних преобразований, намеченный земскими деятелями, единственно верным и единственно спасительным исходом из бедствий, переживаемых нашей родиной. Ослабление материальных средств русского народа, оскудение народного духа, его творческих сил, благодаря всепоглощающей опеке бю­рократической власти, должно неизбежно привести к крушению самых устоев Госу­дарства. Подобно царству, разделившемуся внутри себя, Россия клонится к неминуе­мому упадку.

16. Мы просили г. Губернского Предводителя Дворянства склонить внимание Государя Императора к голосу земских людей, уверить, что нами руководит не что дру­гое, как пламенное чувство любви к родине, мы ничего не хотим для себя, а все для Рос­сии. Не смуту мы создаем, а ищем со всем сознанием важности происходящих событий и со всею добросовестностью счастливого выхода из тягостного состояния нашего оте­чества.

17. Представить о содержании п.п. 2 и 3 постановлений Государю по силе указа от 18-го февраля для рассмотрения в Совете Министров под Председательством Его Ве­личества.

18. Представить Министру Внутренних Дел о необходимости участия наряду с представителями различных общественных групп, также и лиц, избранных земскими и городскими учреждениями для выработки порядка выборов в такое представительное Собрание, которое по своему составу и полномочиям могло бы установить основания но­вого государственного порядка.

19. Избрать особую депутацию от Саратовского Земства для личного поддержа­ния этого ходатайства перед Министром Внутренних Дел.

Представить Министру Внутренних Дел, что все более и более обостряю­щееся положение русского общества и повышающееся тревожное настроение наро­да под влиянием современных начальных событий вполне выяснили настоятельную необходимость немедленно открыть совещание при участии представителей обще­ственных учреждений, возможно скорее окончить работы совещания по организа­ции народного представительства при условии гласного хода этих работ. Дальней­шее промедление в выполнении этой важной государственной задачи грозит задер­жать всю работу земских учреждений по удовлетворению культурных нужд населе­ния.

Представить г. Министру Внутренних Дел о необходимости предоставления на­селению прав гражданской свободы, устного и печатного слова и свободы собраний, как не требующих сложной законодательной работы, а также и о необходимости отмены уси­ленной охраны и об амнистии по политическим делам.

Представить Его Величеству о необходимости немедленного предоставле­ния населению прав гражданской свободы, свободы устного и печатного слова и сво­боды собраний, как не требующих сложной законодательной работы и совершенно необходимых для правильного выбора лиц „доверием народа облеченных"» [122, с. 31-38].

Стоит ли говорить, что обсуждение и принятие подобного документа было воз­можно только в свободной атмосфере. Лояльное отношение саратовского губернатора к подготовке подобного ходатайства подтверждает его либерализм и демократичность. Любопытно, что репутацию П. А. Столыпина как либерального и прогрессивного губер­натора признавали многие его современники даже после известных саратовских дел: по­громов усадеб, крестьянских бунтов с последующим вынужденным укрощением разгуляв­шейся мятежной стихии.

Вместе с тем об «истязании крестьян» и «погромах» будет впоследствии не раз упомянуто и кадетами, и большевиками; тема эта станет весьма благодатной: ею, как раз­менной монетой, будут оперировать те, кто, по сути, несет ответственность за возбужде­ние народных волнений. Столыпин представал в роли царского сатрапа и палача, о его стремлении решать мирным путем сложные дела огромной и неблагополучной губернии впоследствии старались забыть даже земцы: для оправдания своих действий и потерь в обманутой ими крестьянской среде нужен был образ врага...

Уже став премьером, Столыпин говорил о необходимости разъяснения ложно­сти распространяемых слухов о бесплатной раздаче крестьянам земель и провозглаше­ния с высоты престола неприкосновенности частной собственности, но еще будучи гу­бернатором, он вел в этом направлении активную пропаганду и направлял в это русло де­ятельность подчиненного ему губернского аппарата.

ОДНАКО СИЛЫ РЕВОЛЮЦИИ в масштабе огромной страны были органи­зованы лучше, на их стороне было возмущение общественных масс и подавляющей час­ти российской интеллигенции, скрытно и явно сочувствующей оппозиции. Летом 1905 г. Комитет РСДРП начал издавать газету «Крестьянский листок», где призывал кре­стьян к забастовкам и политическим выступлениям. Призыв был почти повсеместно под­хвачен, причем летом 1905 года именно Саратовская губерния стала одним из главных очагов крестьянского движения, ее начали сотрясать революционные выступления. Она была объята аграрными беспорядками, столкновениями крестьянства с помещиками. Крестьянами поджигались усадьбы, причем не только дворян и черносотенцев, но и усадьбы революционных земских деятелей. Грабежи, поджоги, резня прокатились в ту пору широкими волнами по всей губернии. Именно здесь во всей своей силе проявилась фрондирующая либеральная интеллигенция и так называемый «третий» земский эле­мент. Одно из посланий Столыпина в период опасных разъездов, когда неожиданно за­бастовали врачи:

17.06.1905. «Сегодня я устал и пишу 2 слова своей дорогой.

Такая масса помещиков теперь приезжает и все напуганы. Теперь главная забо­та это доктора. Я телеграфировал в Петербург, прося выслать хоть несколько человек, чтобы объездить деревни. Но думаю, что ответят, что врачей нет.

Сегодня долго беседовал с членом Управы Сумароковым и мягко высказал ему, что „гнусно пользоваться ложью и клеветою на губернатора, чтобы вызвать забастовку и возбудить население". Он лепетал, что это направление не против меня, что мне отдают должное, но что доктора избрали такой способ борьбы (! —Г. С.)» [131, Д. 230].

Таким образом, в этом письме открывается изнанка противостояния местных врачей, которая приобретает особый резонанс в балашовском эпизоде, когда местных

медиков-земцев придется спасать от расправы самому губернатору. Впрочем, речь об этом еще впереди.

Столыпин отправляет семейство в Литву, в Колноберже — на всякий случай по­дальше, хотя положение в Саратове еще не внушало особых тревог. Однако близость родных сковывала, внушала страх за их здоровье и жизнь. Тем более что были угрозы: не сумев запугать губернатора, стали в подметном письме угрожать жизни его сына-мла­денца.

И в столкновениях с буйной городской демократией, и с оппозиционным зем­ством, и с разбушевавшимися крестьянскими массами губернатор, бесспорно, проявлял выдержку, хладнокровие и умение убеждать. Он старался действовать больше внушени­ем и уговорами и только при повторных вспышках грабежей и митингов применял более жесткие меры, вплоть до заключения в тюрьму виновных, которых, впрочем, по истече­нии установленного срока и даже ранее отпускали.

Впоследствии В. И. Ленин, большой любитель хлестких эпитетов и ярлыков, назовет Столыпина «вешателем» и «погромщиком», но вот что свидетельствует участник революционных событий 1905 года, на который пришелся основной гребень волнений в Саратовской губернии, А. М. Колузанов:

«Под влиянием городских агитаторов мы стали открыто выражать свой протест против существующих порядков. Весной 1905 года в помещичьих имениях начали самовольно косить траву и увозить сено по домам. Урожай в предыдущем го­ду был хороший, много необмолоченного хлеба осталось лежать в скирдах до весны, по ним загулял „красный петух". У попа Виддина крестьяне сожгли четыре десятины хлеба.

Первого мая провели хорошо организованную массовку, после чего к нам в деревню прибыла для наведения порядка команда жандармов. А в конце мая приехал и сам губернатор Столыпин в сопровождении усиленного конвоя казаков. Сельский старшина угодливо встретил губернатора с хлебом-солью. Собрали сход, Столыпин строго-настрого приказал не повторять больше незаконных действий, угрожая рас­правой.

Но угрозы Столыпина не помогли. В июле крестьяне развезли хлеб с полей по­мещицы. Стражники открыли стрельбу. Двоих крестьян поймали, высекли и отправили в тюрьму.

Вскоре опять приехал Столыпин с сотней вооруженных до зубов казаков. Губер­натор приказал собрать сход крестьян и оцепить казаками. Адъютант губернатора по за­ранее заготовленному списку называл крестьян, а казаки отводили их в специально отве­денное для этого помещение.

Из 70 человек, числящихся в списке, арестовали 45, остальных на сходе не бы­ло. Через несколько дней схватили и остальных. Арестованных отправили в Аткарскую тюрьму. Столыпин уехал, оставив в деревне на три дня казаков.

В числе арестованных был и я. Тюрьма пополнялась каждый день.

В октябре бастовавшие рабочие Аткарска предприняли попытку освободить из тюрьмы всех заключенных. Местные власти, напуганные революционным подъемом масс, вынуждены были нас освободить» [22, С. 133—134].

Укрощение русской стихии — бунтов, погромов усадеб, разбоев, убийств и гра­бежей требовало большой энергии, находчивости и смелости от губернатора. И Столы­пин действительно проявил себя опытным, находчивым и неустрашимым администрато­ром. Его видели и перед многотысячной бушующей толпой, и в остроге, охваченном вос­станием арестантов. Накал крестьянских страстей не позволял задерживаться в губерн­ском центре, когда уезды взывали о помощи:

«Господин Саратовский губернатор! Доношу, что выделяются дурным направ­лением и волнуются крестьяне сел Ртищево, Алексеевки, городов Балашов и Сердобск. Желательно было, чтобы Вы приехали...»*

И снова супруга узнает о переменах из писем:

4.07.1905. Саратов. «...Послезавтра уезжаю в Сердобский и Петровский уезды до 12 июля... Везде хочу лично воздействовать на крестьян...

...Оля, ты так хорошо пишешь, что молишься за меня. Господь наша крепость и защита, спасет и сохранит нас. Страха я не испытывал еще и уповаю на Всевышнего. Твой».

12.07.1905. Петровская станция. «Дорогая моя, сегодня день твоего рождения. Нежно, нежно целую и грущу о разлуке.

2 последних дня бегал по 100 верст и не было времени и возможности писать. Тревожно было ночами.

Меня огорчает поведение здешнего земства — собрали крестьян на экономиче­ский совет и говорили против губернатора, земских начальников и священников. Реши­ли, что надо землю землевладельцев поделить и уничтожить войско. Это постановление они распечатали и разослали по уезду».

13.07.1905. «Ангел, родная, вчера, в день твоего рождения писал из вагона, сегодня я уже дома после утомительного и угнетающего нервы путешествия. Боже, как все напорчено и как трудно будет поправить. В начале августа, как только будет назначен Кнолль, я буду проситься в Петербург, чтобы дать там картину всего проис­ходящего. Оттуда — хоть на 2 недели к тебе, мое сокровище. При теперешних обсто­ятельствах недобросовестно бросать было надолго. Ужасно утомлен, 12 часов и глаза слипаются.

Целую, люблю, не верю счастию скоро увидеться. Твой».

Далее после заметного перерыва — телеграмма из мятежного Балашова.

22.07.1905. «Сегодня Балашове погромчески настроенная толпа на врачей кото­рых мне удалось спасти несколько врачей избито два дома разгромлены защищая врачей и я получил незначительный ушиб пальца совершенно здоров» [131, Д. 230].

ЭПИЗОД, произошедший в Балашовском уезде, когда земцам грозила опас­ность со стороны осадивших их черносотенцев, стал особо известен. Примечательно, что этот случай имеет массу интерпретаций: в зависимости от политических ориента­ции одни возлагают вину на врачей, уклонившихся от обязанностей, другие — на просто­людинов, которыми будто бы двигали невежество и неприязнь к прогрессивным стрем­лениям земцев. Как бы то ни было, но на выручку явился сам губернатор, который под эс­кортом казаков вывел осажденных. При этом толпа забросала земцев камнями, причем одним из них был задет и Столыпин.

По другой версии, на самом деле все было гораздо серьезней: земцы были под угрозой кровавой расправы, а Столыпину досталось металлической палкой, по­вредившей руку. Это событие вышло на страницы местной печати, губернатор, еще не окончивший поездки по мятежному уезду, получил массу телеграмм, в которых родные, близкие и знакомые поздравляли его с «благополучным исходом» и «избав­лением от злодейского покушения». Примечательно, что большая часть этих посла­ний датирована 19 и 20 июлем, причем направлена в село Турки Балашовского уез­да. В одной из телеграмм, отправленной Нейдгардом из Москвы, задается вопрос:

*«Петр Столыпин». К/ф. Т/о «Нерв», 1991.

«...Как здоровье Какая рука Какое было покушение Турках». Из этого следует, что ли­бо Столыпин, не желая тревожить семьи, своей телеграммой от 22 июля скрашивает истинное положение дел, либо поездка по Балашовскому уезду каждый день сопро­вождалась подобными опасными эпизодами, и в Турках на него было совершено на­стоящее покушение.

Как бы то ни было, весть о том, что губернатор своим личным вмешательством спас местных земцев от жестокой расправы, долетела до самого Петербурга. Однако впоследствии (после смерти Столыпина) этот эпизод был представлен кадетом Изгоевым таким образом, что даже становилось неясно, на чьей стороне был губернатор. В ча­стности, отмечалось, что казаки, «призванные губернатором для защиты земских служа­щих били их нагайками, при чем один казак ударил председателя управы Н. Н. Львова, находившегося возле Столыпина» [19, с. 20].

ВСЕ СВИДЕТЕЛИ ТОГО ВРЕМЕНИ единогласно отмечали редкое личное мужество Петра Аркадьевича, спокойно входившего безоружным в середину разгорячен­ной толпы и ее усмирявшего, зачастую при этом не принимавшего никаких мер для лич­ной охраны. Спокойный и строгий вид губернатора так действовал на народ, что страсти сами собой утихали, и за минуту до этого галдевшая и скандалившая публика расходилась успокоенная по домам. Речи его бы кратки, сильны и действовали на разгоряченные умы отрезвляюще.

М. Бок пишет:

«У меня хранится любительский снимок, где видно, как папа въезжает верхом в толпу за минуту до этого бушевавшую, а теперь все до последнего человека стоящую на коленях. Она, эта огромная десятитысячная толпа, опустилась на колени при первых словах, которые папа успел произнести» [4, с. 93—94].

М. П. Бок упоминает и такой случай, «когда слушавшие папа бунтари потребо­вали священника и хоругви и тут же отслужили молебен» [4, с. 94]. Подобные эпизоды, когда бунтарские сходки после вразумительных и спокойных речей губернатора пригла­шали священника и служили молебен царю, приводят также другие. Таким образом кре­стьянской массы дворянин Столыпин не чурался и в самый опасный период, когда от од­ной горящей усадьбы можно было докинуть взглядом до другой...

Очевидцы рассказывали, что в одном селе, когда П. А. Столыпин стоял среди до крайности возбужденной толпы и жизни его угрожала опасность, он хладнокровно скинул с себя шинель на руки крестьянину-агитатору, поднявшему всю эту смуту, и ска­зал ему спокойно: «Подержи-ка, братец, неудобно в ней...». Опешивший агитатор почти­тельно взял губернаторскую шинель и понес ее за ним, как эмблему власти, среди при­смиревших бунтарей. А вот как описывает этот памятный случай современник Столы­пина В. Б. Лопухин:

«Справедливости ради, позволю себе еще отметить одно его качество, как хоти­те, привлекательное в сознании человечества поныне с самых отдаленных времен. Это бесстрашие. Достаточно известен эпизод, когда Столыпин в относительно скромной ро­ли саратовского губернатора в ту пору, когда губернаторов расстреливали, как куропа­ток, врезывается в бунтующую толпу. На него наступает человек с явно агрессивными на­мерениями, с убийством во взгляде. Столыпин бросает ему на руки снятое с плеч фор­менное пальто с приказанием, отданным так, как умеет повелевать одно только уверен­ное в себе бесстрашие: „Держи". Ошеломленный презумптивный „убийца" машинально подхватывает губернаторское пальто. Его руки заняты. Он парализован. И уже мыслью далек от кровавой расправы. Столыпин спокойно держит речь загипнотизированной его мужеством толпе. И он и она мирно расходятся» [20, с. 25—26].

110 П. А. Столыпин. Жизнь за Отечество

Видимо, новое покушение на отца отметит старшая дочь: «Наступило тяжелое время, когда мы стали беспокоиться день и ночь о жизни папы,— пишет М. Бок — скоро наши предчувствия оправдались, мы узнали из письма папы, что на его жизнь было поку­шение» [4, с. 85—87].

Оно произошло, когда Столыпин в сопровождении казаков объезжал мятеж­ные деревни. Во время объезда по П. А. Столыпину дважды стреляли, и сопровождаю­щие его чиновники увидели человека. Но, к счастью, пуля не задела бесстрашного губер­натора, который поначалу даже кинулся за стрелявшим, но был удержан за руку сопро­вождавшим его чиновником особых поручений князем Оболенским. Сам губернатор по­том еще даже шутил по этому поводу: «Сегодня озорники из-за кустов в меня стреляли...» [112,8/1].

В литературе упоминается и случай, произошедший во время одного из обыч­ных в ту горячую пору объездов губернии, когда стоящий перед Столыпиным человек не­ожиданно вынул из кармана револьвер и направил его на губернатора. Столыпин, глядя на него в упор, распахнул пальто и перед толпой сказал спокойно: «Стреляй!» Революци­онер не выдержал, опустил руку, и револьвер у него выпал.

Еще об одном покушении прилет в своих мемуарах дочь Елена:

«...Согласно их преступному плану, террорист, которому было поручено убить моего отца, работал столяром и вместе с другими рабочими делал в нашем доме пери­ла лестницы, ведущей из вестибюля на площадку, на которую выходила комната ожида­ния губернатора, рядом с его рабочим кабршетом. Таким образом, убийца не мог про­махнуться.

Заговор был раскрыт, а убийца арестован...» * [112, 8/301, 29—30/24].

Сейчас, по прошествии века, трудно отделить правду от разных фантазий, свойственных народной молве: зачастую один эпизод обретал впоследствии не­сколько версий. Но свидетельства как родственников и друзей, так и противников сходились в одном: в отличие от многих других губернаторов и высших должност­ных лиц и чинов Столыпин не прятался за спины своих подчиненных: он сам пода­вал им пример действий рассудительных, смелых, скорых и, по возможности, спра­ведливых.

Старшая дочь Мария далее пишет:

«Папа понимал, что в это тревожное время надо ему одному приезжать к на­роду, который он любил и уважал. Надо говорить с ним без посредников, что тогда только народ, почувствовав инстинктом искренность его слов, поймет его и поверит ему...

Достигал результатов отец без громких фраз, угроз и криков, а больше всего обаянием своей личности: в глазах его, во всей его фигуре ярко выражалась глубокая ве­ра в правоту своей точки зрения, идеалов и идеи, которой он служил.

Красной нитью в его речах проходила мысль: „Не в погромах дело, а в царе, без царя вы все будете нищими, а мы все будем бесправны!"» [4, с. 94].

Позже, в заседании IДумы, врага Столыпина в очень резкой форме вспомина­ли о его борьбе с «прогрессивным» саратовским крестьянством. Насколько верны и бес­пристрастны6ылр1 эти упрекР1, судить трудно доныне. Чтобы судить губернатора, надо стать в его положение...

Столыпин прекрасно знал и понимал жизнь народа, был последовательным ре­алистом, далеким от радужных умозрительных схем, он строил и корректировал свою

*Это, видимо, третье покушение на П. А. Столыпина.

программу, отталкиваясь от конкретной общественно-политической и хозяйственной ситуации в губернии и стране.

Зачастую преследуемые цели у губернатора сводились к устранению незави­симых от администрации крестьянских организаций. Столыпин понимал, что сама на­родная стихия кроет в себе начало бунта и разрушения, и вместе с тем сознавал, что причины революционных волнений коренятся в экономическом положении кресть­янства.

ДОКУМЕНТЫ ГОВОРЯТ О ТОМ, что уже в Саратове Столыпиным были сформулированы основные положения, которые затем легли в основу его аграрной ре­формы, и взгляд саратовского губернатора на вековую проблему, по сути, определял бу­дущее земельной реформы.

«Летом того же 1905 г., в области решений земельного вопроса всплывает имя Столыпина. Будучи в должности саратовского губернатора, Столыпин представил на Вы­сочайшее имя отчет о положении губернии за 1904 г., в котором он с большой яркостью развивал свою точку зрения как на экономическое, так и на социально-политическое зна­чение крестьянской единоличной собственности, и тем самым положил основание свя­занной с его именем реформе» [27, с. 54].

В этом отчете осмыслено главное: причины крестьянского недовольства и не­обходимость создания условий для становления крепкого единоличника-собственника — как опоры обновляющемуся строю России. Принимая во внимание значение этого доку­мента, публикуем его почти без купюр, опуская лишь последнюю часть.

«Всеподданнейший отчет саратовского губернатора П. Столыпина за 1904 год.

Ваше Императорское Величество.

В 1904 году господь бог благословил Саратовскую губернию обильным урожаем. В некоторых уездах такого сбора хлебов, как в отчетном году, уже давно не помнили да­же старожилы. Средний сбор хлебов в губернии выражается цифрою в 108 миллионов пудов зерна, в 1904 году зерна было собрано до 148 миллионов пудов.

Обилие создает довольство; в атмосфере не может быть успеха революционной пропаганде, если она не пустила корней в народные массы, если движение не имеет свой­ства движения народного.

В этом отношении 1904 год имел характер пробного камня. И, с одной сто­роны, вывод может считаться утешительным: поджоги во владельческих усадьбах,— эта язва мятежной деревни, зло, вкоренившееся в Саратовской губернии,— затихли, их за год было всего 50, захватов помещичьей земли почти не было, и недоразумения на этой почве легко улаживались администрацией. Хотя пропаганда в деревне ве­лась усиленно, но внешние успехи ее, несмотря на войну и целый ряд частных моби­лизаций в некоторых уездах с наиболее беспокойным населением, не были особенно громки.

Таким образом, в смысле возможности для владельцев спокойно проживать и хозяйничать в деревне, а для крестьян, прожить безбедно и выполнить все лежащие на них повинности, год прошел благополучно.

Если это является показателем отсутствия в народном сознании революцион­ных идей, то, с другой стороны, год этот дает печальное доказательство какого-то ко­ренного неустройства в крестьянской жизни (Г. С).

Ведь при нормальных условиях богатый урожай должен был бы создать народ­ные сбережения и вооружить население против грядущих бедствий в виде недорода и го­лода. На деле же, однако, голод настоящего года застал крестьян в состоянии полного бессилия и беспомощности. Нельзя, конечно, отрицать, что урожай 1904 года пошел отчасти

на пополнение недочетов минувших тяжелых годов, но надо считаться и с тем фак­том, что значительная часть заработанных денег (а полевые заработки были громадны) растрачивалась зря, по винным и другим лавкам. Видимо, существует непреодолимое препятствие к обогащению, к улучшению быта крестьянского населения, что-то па­рализует личную инициативу, самодеятельность мужика (Г. С.) и обрекает его на жал­кое прозябание.

Доискиваясь причины этого зла, нельзя не остановиться на всепоглощаю­щем влиянии на весь уклад сельской крестьянской жизни общинного владения зем­лею, общинного строя (Г. С). Строй этот вкоренился в понятие народа. Нельзя сказать, чтобы он его любил: он просто другого порядка не понимает и не считает возможным.

Вместе с тем у русского крестьянина — страсть всех уравнять, все привести к од­ному уровню, а так как массу нельзя поднять до уровня самого способного, самого де­ятельного и умного, то лучшие элементы должны быть принижены к пониманию, к устремлению худшего, инертного большинства (Г. С). Это видится и в трудности при­вить к общинному хозяйству сельскохозяйственные улучшения и в трудности часто нала­дить приобретение всем обществом земли при помощи Крестьянского банка, так что ча­сто расстраиваются выгодные для крестьян сделки.

Отчетный год был, впрочем, особенно неблагоприятным в смысле помещения сбережений в земельные приобретения, вследствие уменьшения Крестьянским банком норм выдаваемых ссуд, в виду военного времени. Это еще более способствовало непро­изводительной растрате крестьянами результатов прекрасного урожая, так как если есть стимул, который подвигает крестьян к сбережениям, к известному экономическому на­пряжению, то это — приобретение земли.

Доказательством того, насколько крестьянин нуждается в земле и любит ее, слу­жат те несоразмерно высокие арендные цены, по которым сдаются ему земли в некото­рых уездах. В хороший год урожай с трудом оправдывает эти цены, в плохой и даже сред­ний — крестьянин даром отдает свой труд. Это создает не только обеднение, но и нена­висть одного сословия к другому, озлобление существующим порядком, на почве которо­го легко прививается пропаганда и возникают аграрные беспорядки, заражающие с неи­моверною быстротою и соседние благополучные местности. Показал это и переживае­мый год.

Жажда земли, аграрные беспорядки сами по себе указывают на те меры, которые могут вывести крестьянское население из настоящего ненормального по­ложения. Естественным противовесом общинному началу является единоличная собственность. Она лее служит залогом порядка, так как мелкий собственник пред­ставляет из себя ту ячейку, на которой покоится устойчивый порядок в государст­ве (! —Г. С).В настоящее время более сильный крестьянин превращается обыкновенно в кулака, эксплуататора своих однообщественников,— по образному выражению, миро­еда. Вот единственный почти выход крестьянину из бедности и темноты, видная, по сельским воззрениям, мужицкая карьера. Если бы дать другой выход энергии, инициа­тиве лучших сил деревни и если бы дать возможность трудолюбивому землеробу полу­чить сначала временно, в виде искуса, а затем закрепить за ним отдельный земельный участок, вырезанный из государственных земель или из земельного фонда Крестьянско­го банка, при чем обеспечена была бы наличность воды и другие насущные условия куль­турного землепользования, то наряду с общиною, где она жизненна, появился бы само­стоятельный, зажиточный поселянин, устойчивый представитель земли. Такой тип уже народился в западных губерниях, и он особенно желателен теперь, когда вашему импе­раторскому величеству стало благоугодно выслушать голос земли через Государствен­ную Думу.

Я позволил себе, как и ежегодно в своих всеподданнейших отчетах, остановить­ся особенно долго на положении земледельческого класса, так как из него составляется громадное большинство подданных вашего величества; неблагополучие этого класса до­казывается уже тем, что целые деревни Саратовской губернии занимаются по зимам про­фессиональным нищенством, и неблагополучием этим пользуются враги государства, чтобы создать смуту.

Подданным вашим известно, государь, что вами поведено особому совещанию и целому ведомству приступить к разрешению всех этих неотложных землеустроитель­ных задач. Переживаемые нами ныне по истечении благополучного 1904 года бурные со­бытия в деревнях, являющиеся грозным предостережением, заставляют меня всеподдан­нейше доложить вашему императорскому величеству, как страстно и настоятельно ждет земледельческий класс осязательных результатов монарших предначертаний ваших, ко­торые дали бы возможность мирного труда в деревне на почве полной согласованности интересов землевладельца и крестьянина.

Если земледельцы из всех реформ интересуются одною земельною, то в других классах населения возбудило живейший интерес то общественное движение, которое поднялось по всей России осенью минувшего года. Во главе движения стали деятели зем­ские, общественные и все лица, свободных профессий; за собою они увлекли элемент ра­бочий и учащуюся молодежь.

С внешней стороны движение облеклось в форму банкетов, на которых проис­ходил обмен мыслей по текущим вопросам, разрешение которых выражалось в виде ре­золюций. Были попытки устраивать такие банкеты и в селах, под предлогом елок и пуб­личных чтений в общественных помещениях.

Все это, при отсутствии до настоящего времени политической жизни в стране, представлялось до того новым, что, с одной стороны, не могло не вызвать проявлений крайней невоздержанности со стороны общественных групп, а с другой — стремление ра­дикальных кругов направить все движение на путь революционный. Впрочем, в виду яр­ко выраженного в Саратовской губернии недоверия к правительству и со стороны групп легальных, общественная атмосфера создалась противоправительственная, характера отрицательного, обличительного.

Не буду утруждать внимания вашего императорского величества описанием уродливых проявлений, выросших на этой почве, тем более, что высшего своего на­пряжения они достигли в 1905 году, когда помянутое движение вступило в период общественной истерии, но не могу не остановиться на некоторых причинах, способ­ствующих крайнему радикализму общественных групп губернии, и на положении ме­стной правительственной власти среди бурного, хаотического потока их требова­ний.

Как я упомянул выше, крестьяне-земледельцы, кроме отдельных, незначи­тельных пока групп крестьян-революционеров, мало интересуются политическими ре­формами, кроме земельной; крупные землевладельцы, которые могли бы иметь боль­шое сдерживающее влияние в крае, в имениях своих не живут и часто боятся даже в них показываться; в земстве преобладают средние и мелкие собственники, которые на­ходятся под непосредственным, преобладающим влиянием самого влиятельного, даже могущественного, в Саратовской губернии элемента, прозванного „третьим" и состоя­щего из служащих земства, учителей, врачебного персонала и в последнее время даже адвокатов.

На почве наших военных неудач и всевозможных разоблачений правительст­венных язв и якобы правительственной слабости „третий элемент" быстро поднял голо­ву и смело предъявил притязание на руководящее положение. Не имея связей в прошлом

и греша большою теоретичностью, он, не встречая к тому же здоровой оппозиции в са­мом обществе, ведет плененное им земство дальше, может быть, чем последнее того хо­тело бы.

Единственный тормоз на пути „третьего элемента", это — администрация. Но против нее к услугам и пресса, и модное общественное течение, и тенденциозная фаль­сификация фактов и событий.

Беспристрастно оценивая вполне сформировавшийся разряд деятелей „третье­го элемента", нельзя отказать им в смелости, трудоспособности, энергии и знаниях, но, с другой стороны, бросается в глаза их предвзятость, врожденная антипатия и недоверие к сложившимся историческим путям и формам, их презрение и полнейшее незнание лю­дей других классов и воззрений и часто прямолинейное игнорирование жизненных ин­тересов страны.

У них страсть к ломке, и инстинктивно они предпочитают законному ходу ве­щей достижение реформ путем революционным.

В такой губернии, как Саратовская, где не существует правильного соотноше­ния партий, сила этих людей растет. Я упомянул об этом в прошлогоднем своем все­подданнейшем отчете и не могу обойти этот вопрос молчанием и ныне. Проглядеть и не считаться с этой партией было бы ошибкою; опираться на нее нельзя, так как она враждебна, действовать на нее в настоящее время исключительно репрессиею, значи­ло бы ее усилить. Партия эта, как обличительная, могла бы быть полезна, если бы ее сдерживали другие, имеющие почву в народе; при настоящих же условиях в Саратов­ской губернии она дает господство политиканам, необходимым спутникам политиче­ской жизни страны.

Правительство для крестьян — средство к достижению известных земель­ных преобразований; для „третьего элемента" правительство — власть, то-есть цель, которой они стремятся достигнуть. Вот почему за „третьим элементом" усиленно ухаживают многие общественные деятели других классов (! —Г. С).

Что касается местной административной власти, то, не ставя преград всему то­му, что является полезным для населения в деятельности „третьего элемента", ей прихо­дится ставить безусловное „чего" там, где прогрессивная его деятельность начинает пе­реходить в революционную. В будущем же остается ждать и поддерживать нарождение земельной партии, имеющей корни в народе, которая, противопоставленная теорети­кам, могла бы обезвредить „третий элемент".

Упомянув о власти административной, не могу не отметить того тяжелого по­ложения, в которое поставлен теперь высший представитель власти на месте. Пере­живаемый государством кризис, естественно, сопровождается явлениями и события­ми разрушительного, хаотического характера. Задача местной власти, особенно в та­кое время,— обеспечить порядок, так как слабость или попустительство в сторону не­разрешенного законом влечет за собою неудержимый поток нового беззакония и про­извола. Но в таких необычных условиях, в такое ненормальное время нормальные полномочия губернатора являются совершенно недостаточными. Вследствие этого, несмотря на полное желание скорейшего перехода к общему нормальному порядку правления вверенной мне губернией, я вынужден был испросить себе разрешение из­дания обязательных постановлений с правом за нарушение их налагать взыскания в административном порядке.

Следующий за отчетным 1905 год с его аграрными беспорядками и повсемест­ною смутою как в деревнях, так и в городах показал совершенную необходимость этой меры. Но, вместе с тем, всякое взыскание, наложенное единичною властью губернатора, как бы справедливо оно ни было, вызывает обвинение в насилии, произволе, делает губернатора

мишенью для самых ожесточенных нападок, и положение его становится под­час совершенно невыносимым. Выход мне представляется в системе наложения админи­стративных взысканий коллегиальным образом, то есть образованием известного адми­нистративного суда, проект о котором уже поднимался в высших правительственных сферах.

2) Конец отчета, в котором говорится о деятельности саратовского отделения общества Красного Креста, нами опущен» [81, с. 83—87].

В вышеприведенном отчете поражает глубина осмысления создавшегося поло­жения, критический анализ сложившихся сил, их возможностей и стремлений. Такие оценки мог делать только опытный администратор, политик, что не могла не заметить высшая власть.

В АВГУСТЕ 1905 ГОДА, воспользовавшись кратким затишьем, Петр Аркадье­вич снова наведывается в Колноберже, где проводит лето семья.

Поражение русского флота у Цусимы (14.05.1905 г.) тяжело отразилось на настроении и в столице, и в провинциальной России. Даже заключенный на выгод­ных условиях мир (23.08.1905 г.) не смог внести умиротворения в российское обще­ство: назревала великая смута. По всей России снова заполыхали усадьбы: эсеры, стоявшие за беспорядками, пустили крылатую фразу: «Разоряйте гнезда, воронье разлетится!» Разрушались родовые гнезда помещиков и дворян, пропадали культур­ные сокровища: редчайшие книги, картины, скульптуры. Разгоряченная городски­ми пропагандистами крестьянская масса двинулась на господ, сметая все, что попа­далось под руку. Саратовская губерния опять отличалась особым разгулом стра­стей.

Весть о мире, заключенном с Японией, П. А. Столыпин встретил, возвращаясь из Колноберже: не воспользовавшись и половиной своего отпуска, он спешил снова в Са­ратов, откуда шли тревожные вести. Обратная дорога была не простой: бастовали желез­нодорожники, и, кое-как добравшись до Волги, он спустился до Саратова пароходом. Тем временем в губернии разгоралась стихия.

«До возвращения моего отца в Саратов положение в городе было угрожающее. Войска спокойно жили в казармах, не принимая участья в подавлении смуты. А происхо­дило, как было доложено моему отцу, следующее: за два дня до его возвращения собра­лась на Театральной площади огромная толпа народа, ежеминутно можно было ожидать кровавых столкновений. Городской голова Немировский скрылся в доме архиепископа. Толпа направилась громить этот дом, но остановилась перед запертыми воротами высо­кого каменного забора. Перед воротами стоял одиноко, как полотно бледный городовой. Правые, хотя и малочисленные в это время, быстро успели сорганизоваться и двинулись громить квартиры видных вожаков левых, которые на этот раз поспешили выставить в своих окнах иконы.

Один из правых двинулся в толпу, собравшуюся перед домом владыки: он понял сразу, что возбужденный народ нельзя отвлечь от стремления к достижению намеченной цели, но можно, сохраняя эту цель, направить толпу к более легкому ее достижению. Вот этот, знающий психологию толпы, человек обратился к ней со словами:

— Что вы ломитесь в запертые двери, когда так легко обойти усадьбу, зайти в дом с другой стороны?

Толпа кинулась в указанную сторону, столкнулась там с засадой правых и разбе­жалась.

Легко себе представить волнение папа, узнавшего по дороге обо всем происхо­дящем в его губернии.

Прямо с парохода он, в сопровождении полиции, отправился пешком к цен­тру беспорядков, на Театральную площадь. По мере того, как он приближался к старо­му городу, стали попадаться всё более возбужденные кучки народа, всё недоброжела­тельнее звучали крики, встречающие папа, спокойным, ровным шагом проходящего через ряды собравшихся. Совсем поблизости от места митинга из окна третьего этажа прямо к ногам моего отца упала бомба*. Несколько человек около него было убито, он же остался невредим, и через минуту после взрыва толпа услыхала спокойный голос моего отца:

— Разойдитесь по домам и надейтесь на власть, вас оберегающую.

Под влиянием его хладнокровия и силы страсти улеглись, толпа рассеялась, и город сразу принял мирный вид.

Конечно, спокойствие это продолжалось недолго. Левые понимали, насколько благоприятен для них момент, и делали всё, что было в их силах, чтобы зажечь огонь вос­стания в Саратовской и Пензенской губерниях и этим воспламенить всю Россию. А даль­ше им мерещилась наша Родина без царя, без правительства его, Россия, перестроенная ими по-своему.

С целью поддерживания мятежного духа в народе левые партии устраивали од­ну демонстрацию за другой, один митинг за другим.

С прибытием папа в Саратов приверженцы порядка, благодаря выявленному моим отцом спокойствию и уверенности, приободрились, поняли, что нельзя ожидать событий сложа руки.

Правые сорганизовались и собрали около 80 000 рублей для борьбы с левы­ми. Закипела планомерная работа. Саратов разделили на три части, открыли народ­ные клубы с библиотеками, кассами взаимопомощи, бесплатною медицинской по­мощью. В клубах давались спектакли. Около клубов образовались ячейки со старшина­ми во главе, и через них направлялась вся работа правых организаций. Нашлись та­лантливые, деятельные люди и хорошие ораторы, положившие много труда на эту ра­боту, как, например, граф Д. А. Олсуфьев, представитель Нобеля — Иванов, граф Ува­ров.

Во главе церковного управления стоял епископ Гермоген, умевший привлечь бедноту. Народ переполнял собор, не уставая слушать богослужения по три, четыре часа подряд. В зале консерватории выступал выдающийся священник отец Четвериков, на лекции которого стекалось много народа — не только правых партий, но и левых. После одной из таких лекций один из видных социал-революционеров Архангельский сказал князю Кропоткину:

— Если бы у вас были все попы, как этот Четвериков, то и нас бы не было. Теперь, когда революционеры устраивали демонстрации и шествия, они встре­чали организованный отпор. Происходило это таким образом.

Идет по улицам толпа левых — в левой руке у каждого палка, в правой револь­вер, навстречу им выходят правые. Движутся они правильными рядами — спереди самые отборные, сильные, во втором ряду у каждого в руках корзинка с булыжниками. Задние передают булыжники в корзины средних, последние передают их передним, которые и кидают их в противника. Революционеры под градом камней начинали беспорядочную стрельбу и разбегались.

Положение в городе понемногу становилось спокойнее. Работали вместе пра­вительственный и общественный аппарат. Войсками старался папа не пользоваться.

*Это, по нашему счету, четвертое покушение па П. А. Столыпина.

Но не то было в деревнях, где крестьянство было разбито на патриотически настроенных и на распропагандированных, причем справа не было энергичных руко­водителей, а слева имелись вожаки в изобилии, весьма дисциплинированные и реши­тельные.

Погромы усадеб продолжались. Проезжая по железной дороге через Саратов­скую губернию, можно было видеть в окна вагона ровную степь, освещенную, как горя­щими факелами, подожженными усадьбами. И какова ирония судьбы: первой из разгром­ленных усадеб была усадьба того помещика-либерала, который жертвовал крупные сум­мы на субсидирование левых газет! Когда грянула беда, этот идеолог-либерал просил моего отца прислать войска для водворения порядка (! — /". С). Но папа решительно не посылал воинских частей в деревню, хорошо понимая, что пока губернская власть спокойно выполняет свои обязанности, не может революция восторжествовать. Он счи­тал бесцельным и неразумным утомлять войска передвижениями по губернии от одного погрома к другому и полагал, что это может лишь привести к ослаблению центральной власти.

Папа считал, что главной задачей является оберегание государственного адми­нистративного аппарата в его целости, что только это может спасти Россию. Усадеб не так много, погромы их долго продолжаться не могут.

— Не в крупном землевладении сила России,— говорил отец.— Большие имения отжили свой век. Их, как бездоходные, уже сами владельцы начали продавать Крестьян­скому банку. Опора России не в них, а в царе.

Папа считал, что Россию переустроить нужно, что надлежит вытравить тради­ции крепостного права, заменить общину единоличным крестьянским землевладением.

К тому же бунты в деревне принимали часто такие уродливые формы, что мой отец полагал, что этим самым они оттолкнут от революционеров не потерявших рассу­док крестьян. Трудно было крестьянскому сердцу остаться хладнокровным при виде ко­ров, лошадей и овец с распоротыми животами, ревущих от боли и издыхающих тут же в ужасных страданиях.

Не мог также здравый крестьянский ум не понять всего комизма таких выступ­лений, как выступление одного ветеринарного врача, который, ведя своих единомыш­ленников громить усадьбу помещика, оделся в костюм времен Иоанна Грозного с барма­ми на плечах и шапкой Мономаха на голове!

Во многих местах крестьяне, действительно, очень скоро образумились и ста­ли часто просить правых приезжать на их собрания, что, конечно, и делалось» [4, с. 89-93].

Если по отношению к крестьянам применялись в основном меры быстрые и ре­шительные, то в отношении с другими организациями Петр Аркадьевич предпочитал ру­ководствоваться методом неуклонной осады и убеждений. Такая политика была приме­нена к земским учреждениям, тогда стихийно выходившим за свои границы. Взгляды раз­ных людей подтверждают, что Столыпин действовал по принципу «не мытьем так ка­таньем», чтобы восстановить в губернском центре порядок.

«Мой отец,— пишет М. Бок,— принял за правило ограничиваться с такими гос­подами личными беседами, стараясь силой убеждения признать его точку зрения пра­вильной» [4, с. 83].

А вот что пишет современник реформатора, представитель оппозиции извест­ный кадет А. Изгоев (Аарон Лянде):

«Рядом мелких формальных настойчивых указаний саратовский губернатор по­степенно суживал стихийно расширявшийся круг земской деятельности, потихоньку ус­транял неугодных лиц и сводил на нет неудобные земские постановления. Любопытный

характер носила и борьба губернатора с митингами городской демократии, принявшими тогда в Саратове большие размеры. Столыпин и тут, в отличие от своего образа действий в деревне, не счел удобным сразу уничтожить эти митинги. Он „искоренил" их испод­воль. Сначала у некоторых содержателей крупнейших зал были отобраны подписки в том, что они не будут отдавать своих помещений под собрания. Митинги продолжились в других помещениях. Скоро дошла очередь и до них. Когда все городские помещения оказались закрытыми, собрания перенесены были за город. Понятно, что такие собра­ния посещались уже преимущественно молодежью и рабочими. Лица с общественным положением их, конечно, избегали. Некоторое время эти собрания на открытом воздухе терпелись. Полиции стали известны все ораторы, а затем приняты были решительные меры. Место собраний было окружено казаками, произошло небольшое столкновение с толпой — и митинги в Саратове прекратились» [19, с. 23—24].

Как докладывал в августе 1905 г. царю товарищ министра внутренних дел Д. Ф. Трепов, в Саратовской губернии благодаря энергичным и умелым действиям П. А. Сто­лыпина был восстановлен порядок.

К сожалению, мирный период длился недолго, и волнения в губернии вновь во­зобновились, ибо революционные партии напрягали все свои силы к тому, чтобы стра­сти в охваченной ими темной крестьянской массе еще более разгорались.

Губернатор с тревогой извещал правительство, что волнения крестьян растут, революционная забастовка ширится, и рабочие готовятся к вооруженному восстанию. Царское правительство, которому не хватало сил, чтобы обеспечить повсеместный по­рядок, предложило ему «контролировать обстановку».

Уже в первой половине 1905 г. в Саратовской губернии было отмечено бо­лее 150 крестьянских выступлений. В деревне творился полнейший произвол: основ­ными формами «крестьянской борьбы» были поджоги и разгромы помещичьих уса­деб, порубки леса, потравы лугов (например, все лето крестьяне Аткарского уезда производили потраву лугов в имении графа Шереметьева), самовольный увоз сена, хлеба, скота.

В некоторых уездах крестьяне захватывали помещичьи земли и делили их между собой. Стремясь, как они выражались «выкурить помещиков», крестьяне под­жигали имения, среди которых оказались и усадьбы Столыпиных, а также Аплечеева, Устинова и др. А наиболее типичным и самым «мирным» примером самопроизво­ла является случай, когда «10 июня 24 крестьянина деревни Сергеевка Саратовского уезда приехали на 18 фурах с косами, граблями на поля дворянки Чаплиц. Крестьяне прогнали приказчика и развезли сено по домам» [9, с. 32]. Развозили не только сено: разграблялись амбары, угонялся скот, крестьяне делили меж собой сельхозорудия, инвентарь.

ОСЕНЬЮ 1905 ГОДА рабоче-крестьянское движение приняло грандиозные размеры — оно охватило практически всю Саратовскую губернию. На всю страну стали известны «иллюминации» дворянских усадеб, начавшиеся на саратовской земле. Основ­ная причина такого разворота событий — тесная связь саратовских большевиков с Коми­тетом РСДРП, в котором они имели в это время большинство мест. Примечательно, что «осенью 1905 года Саратовский комитет социал-демократов издал около ста названий различных прокламаций, брошюр, статей В. И. Ленина, перепечаток из газеты „Вперед" и „Пролетарий", многие из них были адресованы крестьянам» [9, с. 32].

Революционная пресса говорила о целях борьбы пролетариата, призывала кре­стьян сплачиваться вокруг рабочих, создавать крестьянские комитеты и готовиться к во­оруженному восстанию: «..."Вооружайтесь кто чем может — ружьями, револьверами,

кинжалами и т. д. Готовьтесь к решительной открытой войне с вековым врагом народа — царским правительством. Запомните же хорошенько все наши советы и поступайте по ним",— говорилось в листовке» [9, с. 32].

В октябре в городе началась политическая стачка на железной дороге, к заба­стовке присоединились железнодорожники Балашова, Ртищева, Аткарска, Камышина, Петровска, Кузнецка и др.

Примечательно описание событий, развернувшихся в самом центре Сарато­ва в октябре 1905 года, о которых вспоминал их участник большевик В. Т. Сергеев: «На митинге выступали социал-демократы, разоблачая царский манифест. Раздава­лись призывы „Долой царя", „Да здравствует свобода", в воздухе мелькали шапки, кеп­ки. Приблизительно в час дня появилась черная сотня. Пьяные погромщики пытались сорвать митинг. Но напор их был отбит нашей боевой дружиной. Тогда черносотенцы с криками „Бей крамольников!" начали забрасывать собравшихся на митинг камнями и палками. Многие получили сильные ушибы и раны. Мостовая обагрилась кровью. Стреляя из револьверов (I—Г. С), дружинники (нас было около 80 человек) отбили и это нападение. К месту столкновения прискакали казаки, драгуны и артиллеристы. Но они молча наблюдали за побоищем, ничем не препятствуя черносотенцам <...>» [47, с. 90].

Можно добавить к тому, что по распоряжению губернатора вскоре был снесен угловой балкон здания сельскохозяйственного института, выходящий на площадь. Та­ким образом, революционные ораторы лишились очень удобного места для своих ми­тингов.

Тем не менее вскоре политическая забастовка стала всеобщей, она охватила все заводы, предприятия и учреждения города.

В деревнях и селах губернии обстановка также была накалена до предела. По данным списка губернатора «Охваченные беспорядками местности» только за период с 16 октября по 4 ноября в Балашовском уезде подверглись поджогам и разгрому 40 име­ний, в Петровском — 29. «Каждую ночь горят по несколько экономии»,— сообщалось в га­зете «Приволжский край». В Больше-Екатериновской волости Аткарского уезда крестья­нами были сожжены практически все помещичьи экономии.

Самым крупным и организованным было выступление крестьян Николаевского городка (позже Октябрьского городка) и других сел Мариинской волости Саратовского уезда, избравших «под руководством Аграрной группы РСДРП» [9, с. 36] революцион­ный комитет и поднявших вместе с крестьянами сел Карамышевки и Слепцовки Аткар­ского уезда вооруженное восстание. Лозунги «Долой самодержавие! Да здравствует поли­тическая свобода!» кочевали из уезда в уезд, поднимая крестьян на борьбу против пред­ставителей власти, помещиков или своих более зажиточных односельчан, «кулаков». На­пример, в Вольском уезде не раз поджигались постройки и мельницы землевладельца Енотова, имевшего земли в селах Столыпино, Новосильцево и Катаевка. А его батраки при том бастовали. Конец октября — пик выступлений в губернии. Вспоминает активный участник революционных событий:

«20 октября около 300 крестьян сел Ириновки, Голицына, Воронцовки, Тепловки и Новой Деревни, Саратовского уезда, захватили волостное правление и казенное имение при селе Тепловке. Чтобы лишить местные власти связи с городом, крестьяне уничтожили в Тепловке телефонную станцию. Не имея силы удержать имение, они со­жгли все конторские книги и бумаги с записями долговых обязательств, а затем подо­жгли и имение.

Одновременно крестьяне этого же уезда сожгли и разгромили соседние с Тепловкой помещичьи усадьбы князей Щербатовых, имение Катковой и др. Столыпин

приказал уездному исправнику подавить движение силою оружия. Но волнения в уезде не утихли. Горели имения Столыпиных в Лесной Нееловке, Сперанского в Ненарокомовке, имение Бенкендорфа в Сокуре и другие» [22, с. 143].

29 октября были подожжены экономические постройки имения графа Шере­метьева.

«В начале ноября крестьянское движение охватило Вольский, Камышинский и Царицынский уезды. За октябрь-ноябрь в Вольском уезде произошло 7 крестьянских вы­ступлений, в Камышинском — 15, в Царицынском — 4» [9, с. 36].

Таким образом «только в октябре—декабре 1905 года в саратовской губернии было 509 крестьянских выступлений, сожжено 200 помещичьих имений, вывезено сотни пудов господского хлеба, уведено много скота» [65, с. 136]. Ходили слухи о том, что в Са­ратовской губернии почти не осталось целых имений: не щадили ни «черносотенцев», ни даже тех хозяев, которые числились среди «передовых», то есть сочувствующих бор­цам с самодержавным режимом, и далее революционных земских деятелей.

Огромное количество забастовок и восстаний в октябре было обусловлено еще и тем, что вышел в свет царский манифест 17 октября 1905 г., благодаря которому на сво­боде оказалась масса политических заключенных. Такое положение дел было восприня­то оппозицией как свидетельство ослабления власти, а ее представители на местах были растеряны. Таким образом манифест не дал в «красной губернии» ожидаемых результа­тов: под влиянием революционных агитаторов и пропагандистов он был расценен как ус­тупка самодержавия под напором трудящихся масс. Даже на крестьянских сходах мани­фест критиковался, выдвигались экономические и политические требования, и, прежде всего,— конфискации помещичьих, удельных, казенных земель. Любопытно, что «самым популярным среди саратовских крестьян, как и в других губерниях, было требование со­зыва учредительного собрания на основе всеобщего избирательного права» [9, с. 34] — за этим стремлением простых земледельцев ощущалось влияние либеральных саратовских земцев и просвещенных кадетов.

Но большей частью требования крестьян не ограничивались установками земцев, а отражали стремления социал-демократов и вечную тягу к переделу земли. Вот, например, приговор крестьян деревни Графщино Аткарского уезда от 21 октября 1905 года:

«Мы, крестьяне Графщинского общества, Лысогорской волости, Аткарского уезда, познакомившись с манифестом 17-го октября о гражданской свободе, видим в ней лишь первую победу кровавой борьбы бесправного русского народа с его угнетателями. Мы заявляем, что будем продолжать борьбу, пока не добьемся вместо дарованной прави­тельством Государственной думы, в которой нет места истинным защитникам народных интересов: 1) учредительного собрания на основе всеобщего, равного, прямого избира­тельного права с тайной подачей голосов; 2) передачи всей земли казенной, удельной, помещичьей без выкупа в уравнительное пользование всего трудящегося народа; 3) отме­ны всех недоимок, выкупных платежей, косвенных налогов и введения подоходного на­лога; 4) бесплатного всеобщего образования» [9, с. 34].

Но этим крестьяне не ограничились: в том же приговоре они объявили народ­ной собственностью 900 десятин земли помещика Рябинина и «решили приступить к временному разделу ее между членами общества... К началу ноября в Аткарском уезде бы­ло составлено до 25 аналогичных приговоров» [9, с. 34].

Примечательно, что в этот период начинают создаваться и множиться отделе­ния Крестьянского Союза, делегаты которого от Саратовской губернии примут участие в работе ноябрьского съезда Всероссийского Крестьянского Союза в Москве. Эти орга­низации доставили губернским властям много новых хлопот.

О том, как складывались отношения губернатора с беспокойным напористым саратовским земством, дает представление еще один документ — постановление заседа­ния «Очередного Саратовского Уездного Земского Собрания» от 15.XI.1905 года:

«Собрание делает такое постановление: Поручить Управе немедленно, не до­жидаясь окончания Земского Собрания, сделать указание г. Губернатору, что необходи­мо немедленно освободить арестный дом от арестованных за грабежи и поджоги. Их присутствие вызвало переполнение арестного дома, которое в значительной степени ухудшает санитарные условия и может повлечь за собой развитие эпидемии среди заклю­ченных. Помимо того, в скором времени ожидается приток заключенных по приговорам Мировых Судей» [119, с. 15].

К сожалению, неизвестен точный ответ губернатора на это постановление, но с большой долей вероятности можно допустить, что он предпочел сначала разобраться в истинном положении дел. Обстановка в городе была напряженной, безвинных в арест­ный дом не сажали, чтобы не возбуждать лишних страстей и не ссориться с земством.

Конечно, без конфликтов не обошлось. Помимо известных в общих чертах ба-лашовских перипетий, оппозицией не раз вспоминалось и о противостоянии Столыпи­на крестьянской артели села Лох Саратовского уезда. О нем позже поведает на IДуме са­ратовский депутат Аникин, которого, по его собственному свидетельству, губернатор обошел должностью в земстве за пропагандистскую работу среди крестьян [19, с. 22].

Конец 1905-го и начало 1906 года проходят в напряженном ожидании: револю­ция набрала новый пик, и наступил критический момент: либо взрыв, либо смута могла понемногу утихнуть. Столыпин с риском для жизни наводит порядок в Саратове и уездах, семья в полной мере ощущает груз его тревог и забот. Тем более что ее тоже не оставля­ют в покое: революционеры попробовали нащупать слабое место бесстрашного губерна­тора. Вот как вспоминает о том периоде старшая дочь:

«Получались анонимные письма с угрозами, что если не будет исполнено та­кое-то требование революционеров, то мой маленький брат будет отравлен. Понятно, что как ни были мы уверены во всей прислуге, у моих родителей всё же каждый раз, когда приносили для маленького его кашу или котлету, являлось тяжелое чувство по­дозрения и недоверия, заставлявшие их принимать всевозможные меры предосторож­ности» [4, с. 95].

Этот же примечательный эпизод жизни в Саратове описывает потенциальная жертва — сын губернатора:

«...были тогда и угрозы. Мать получила анонимное письмо о том, что я (трехлет­ний сын) приговорен к смерти путем отравления (в течение долгих месяцев это стало для нее кошмаром)» [112,8/1].

Впрочем, вряд ли младшие до конца понимали трагичность своего положе­ния: родители делали все, чтобы обеспечить их безопасность. В архивах потомков П. А. Столыпина сохранился редкий снимок детей, сделанный в Саратове, видимо, в конце 1905 года (фото 23).

На первом плане сидит на подушке самый младший — Аркадий, которому было тогда около двух с половиной лет. На втором плане (слева направо) сидят четырнадцати­летняя Наташа и самая старшая из сестер двадцатилетняя Мария. На заднем плане стоят (слева направо): тринадцатилетняя Елена и десятилетняя Ольга, между которыми сидит восьмилетняя Александра.

Петр Аркадьевич оставался спокойным, выдержанным и бесстрашным челове­ком и администратором, не покидающим доверенного поста. При этом, по словам оче­видцев, его импозантная фигура выгодно выделялась среди прочей провинциальной ад­министрации. Однако, видимо, наступил критический момент, когда авторитет губернатора

Фото 23. Семейная фотография.

Дети П.А. Столыпина в 1905 г.

Фотография в Саратове

и его самые привлекательные свойства натуры уже не имели прежнего веса: в атмос­фере вражды и вооруженного противоборства все доблести мирного времени отошли на второй план. Столыпин это с огорчением признавал, но не уступал, осаждая стихию все более крутыми и жесткими мерами: сила признавала лишь силу. Тогда эти действия гу­бернатора осуждались: гуманистами из оппозиции, социал-демократами и кадетами. Но по прошествии лет число этих критиков стало значительно меньше: познав «красный террор», многие бывшие оппоненты признали правоту решительных действий Столы­пина.

Осень 1905 года вошла в историю губернии и всей России как самый тяжелый период, это, по сути, был пик разгула стихии. Петр Аркадьевич мечется по губернии, ус­миряя восставших. Родным обстоятельно писать уже некогда, а в Литву, куда он всех от­правил, идут телеграммы.

21.10.1905. «Еду благополучно. Здоров. Целую».

22.10.1905. «Сильно беспокоюсь безо всяких известий. Здесь теперь спокойно. Вчера были убитые и раненые порядок установлен».

23.10.1905. «Здоров Городе спокойно уездах беспорядки сегодня безмерно сча­стлив получил первое от тебя известие».

25.10.1905. «Здоров Городе благополучно уездах бунты погромы целую писать некогда».

26.10.1905. «Здоров городе спокойно уездах очень тревожно движение еще не вполне восстановилось вагоны едва ли могут придти раньше десяти дней».

27.10.1905. «Здорово беспокоюсь без известий городе спокойно уездах очень плохо».

27.10.1905. «Телеграмму получил здоров положение уездах не улучшается горо­де спокойно ни разу не успел написать попрошу писать тебе наших друзей».

29.10.1905. «Здоров положение то же вчера писал первый раз сегодня некогда нежно целую» [131, Д. 231].

Наконец, Петр Аркадьевич отправляет письмо, которое содержит очень цен­ные откровения бесконечно утомленного, издерганного человека, не оставляющего сво­его поста исключительно в силу осознания своего служебного долга. Акценты этого по­слания вскрывают также общественную атмосферу, в которой саратовские апологеты «Великой французской» вершат свое дело «во благо народа»:

30.10.1905. «Драгоценная, целую тебя перед сном. Теперь час ночи — работаю с 8 утра.

В приемной временная канцелярия письма разбирают на... Околоточные дежу­рят и ночью. И вся работа бесплодна. Пугачевщина растет — все уничтожают, а теперь еще и убивают. Во главе лица — в мундирах и с орденами. Войск совсем мало, и я их так му­чаю, что они скоро совсем слягут. Всю ночь говорил по аппарату телеграфному с разны­ми станциями и рассылал пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки. Слава Богу, охра­няем еще железнодорожный путь. Приезжает от Государя ген. ад. Сахаров. Но чем он нам помо­жет, когда нужны войска — до их прихода если придут, все будет уничтожено. Вчера в се­ле Малиновка осквернили божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на об­разе Николая Чудотворца. Другие деревни возмутились и вырезали 40 человек. Малочис­ленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет. Я к сожалению не могу выходить из города, так как все нити в моих руках. Город совсем спокоен, вид обычный, ежедневно гуляю. Не бойся, меня охраняют, хотя никогда я еще не был так безопасен. Революционе­ры знают, что если хотя бы один волос падет с моей головы, народ их всех перережет.

Лишь бы пережить это время и уйти в отставку, довольно я послужил, больше требовать с обычного человека нельзя, а сознаешь, что бы ни сделал, свора, завладевшая общественным мнением, оплюет. Уже подлая здешняя пресса меня, спасшего город (го­ворю это сознательно) обвиняет в организации черной сотни.

Я совершенно спокоен, уповаю на Бога, который нас никогда не оставлял. Я думаю, что проливаемая кровь не падет на меня. И ты, мой обожаемый ангел, не падай духом...»

31.10.1905. «Олинька моя, кажется ужасы нашей революции превзойдут ужасы французской. Вчера в Петровском уезде во время погрома имения Аплечева казаки (50 чел.) разогнали тысячную толпу. 20 убитых, много раненых. У Васильчиков 3 убитых, еще в разных местах 4. А в Малиновке крестьяне по приговору перед церковью забили насмерть 42 человека за осквернение святыни. Глава шайки был в мундире отнятого у полковника, местного помещика. Его тоже казнили, а трех интеллигентов держат под ка­раулом до прибытия высшей власти... Местами крестьяне двух деревень воюют друг с другом. Жизнь уже не считают ни во что... Я рад приезду Сахарова — все это кровоприношение не будет на моей ответственности.

А еще много прольется крови.

В городе завтра хоронят убитого рабочего и готовятся опять демонстрации — весь гарнизон на ногах. Дай Бог силы пережить все это.

Целую тебя много нежно...

Как только уляжется, вышлю вагон. Сахарова приглашу жить у нас».

И следом опять телеграммы:

31.10.1905. «Здоров положение без изменений городе спокойно уездах много человеческих жертв».

1.11.1905. «Сегодня хоронили одного убитого рабочего, хотели грандиозную манифестацию. Весь гарнизон был на ногах. Рабочие были у меня. Я с ними говорил и умел успех, так как граждане рабочие не выкинули даже черного флага, как того хотели...

В уездах все-таки пугачевщина. Каждый день несколько убитых и раненых.

Точно война!..

Не знаю почему, но что-то мне подсказывает, что теперь... будет ослабевать... Завтра выезжаю в Ртищево...»

2.11.1905. «Здоров телеграфируй какого числа ты могла бы выехать для посыл­ки вагона».

3.11.1905. «Здоров, благополучен не беспокойся если будет перерыв известиях при первой возможности высылаю вагон с надежным жандармом» [131, Д. 230].

Видимо, той же необычно «жаркой» осенью были посланы Столыпиным еще два письма, точные даты которых установить не удалось:

«Милая, душка моя, хотя я изнурен работою с 8 ч. утра безоглядно до 1 ч. ночи (а еще папка с бумагами не тронута), но хочу поговорить с тобою.

Дни идут плохо. Сплошной мятеж: в пяти уездах. Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими... Войск мало и прибывают медленно. Пугачев­щина! В городе все спокойно. Я теперь безопасен, чем когда-либо, т. к. чувствую, что на мне все держится, и что если меня тронут, возобновится удвоенный погром. В уезд вые­ду конечно только с войсками — теперь иначе нет смысла.

До чего мы дожили. Убытки — десятки миллионов. Сгорели Зубриловка... исто­рические усадьбы. Шайки вполне организованы.

Целую, обожаю тебя, ангел. Деток целую».

«...Дорогая, глаза слипаются, утомлен, но боюсь новой забастовки и пишу. Вче­ра часа два просидел в Ртищеве и не дождался Сахарова, ночью вернулся в Саратов по тревожной телеграмме о том, что в Петербурге началась опять всеобщая забастовка. Ка­кой ужас! Неужели я опять буду разобщен с тобою. Сегодня приехал Сахаров, он очень мил, говорит — что приехал помогать нам. Также говорит о том, что меня прочат в мини­стры, а ты, душа, уже горевала. Слава Богу, мне никто ничего не предлагал, а уже газеты начали по этому поводу ругаться. Да минует меня чаша сия.

Целую, люблю, твой» [131, Д. 230].

Продолжались погромы усадеб, которые теперь горели и близ Саратова. Траги­ческая участь не обошла дворянскую усадьбу рода Столыпиных в Крутце — большом селе в 200 дворов. В 1905 году от великолепного двухэтажного здания с колоннами, воротами, хозяйственными постройками, кладбищенской часовней, каскадом прудов и замечатель­ным парком целыми остались только амбары с хлебами, сжечь которые у местных кре­стьян не поднялась рука...

Столыпин, приехав без охраны на развалины родового гнезда, велел собрать весь народ. «Преступники будут найдены, преданы суду и наказаны»,— объявил он кресть­янам. И, говорили, так сжал кулак, что лопнула перчатка.

А без барского дома Крутец вскоре захирел и пропал...

ИТАК, ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬ царящий в губернии произвол, власть вынужде­на была прибегнуть к более жестким мерам. По Высочайшему повелению в Саратов как в «губернию, сильно зараженную мятежным духом» [4, с. 87], для подавления смуты и

поддержания порядка был командирован бывший военный министр генерал-адъютант Сахаров. Наводить порядок было поручено человеку, о котором даже оппозиционная печать и «ли­беральный» Витте говорили как о личности «добродушной», «не способной ни на какие же­стокости», «честной» [6, с. 138]. Однако присланный для восстановления порядка военный был воспринят местной оппозицией, как «царский сатрап» и «душитель свободы».

3 ноября он прибыл с войсками в Саратовскую губернию. 4 ноября все уезды бы­ли объявлены на положении «усиленной охраны».

По любезному предложению губернатора генерал Сахаров разместился в его доме, здесь же он иногда принимал посетителей с их ходатайствами, просьбами и жало­бами. Однако вскоре генерал был убит в этом самом губернаторском доме. Вот как по рас­сказу отца описывает этот трагичный эпизод старшая дочь П. А. Столыпина Мария Бок:

«Кабинет генерала был устроен во втором этаже, в комнате по левую сторону от приемной, отделяющей его от кабинета папа. Явилась на утренний прием миловидная, скромная молодая женщина, пожелавшая видеть генерала Сахарова. В руках она держа­ла прошение. Чиновник ввел ее в комнату. Закрывая дверь, он еще видел, как проситель­ница положила бумагу перед Сахаровым.

Через минуту раздался выстрел, и Сахаров, обливаясь кровью, выбежал, шатаясь, в другую дверь. В дверях силы его покинули, и он свалился на пол. Бросившаяся бежать убийца была на лестнице задержана чиновником особых поручений, князем Оболенским. Поданная ею бумага — прошение, заключала в себе смертный приговор убитому генералу.

Как плохо работала в Саратове жандармская охрана, доказывает следующий факт: до убийства генерала Сахарова, явились к моему отцу рабочие с предупреждением, что из Пензы приехали террористы с целью убить Сахарова. Вызванный моим отцом жандармский полковник заявил:

— Позвольте нам знать лучше, чего хотят эти люди. Они хотят совсем другого, генерал же им вовсе не страшен.

А о том, до чего революционно была настроена часть общества, можно судить по тому, что присяжный поверенный Масленников прислал в тюрьму арестованной убийце Сахарова цветы» [4, с. 88—89].

Несмотря на тревожное положение в «красной губернии», Ольга Борисовна выражает непреклонное желание быть рядом с мужем и вместе со всеми детьми отправ­ляется из тихого Колноберже в мятежный Саратов. Петр Аркадьевич, во избежание воз­можных потрясений семьи от известия об убийстве в их доме генерала Сахарова, выез­жает навстречу.

Местная охранка считала, что террористам мешал именно Столыпин, а убийст­во же Сахарова было предупреждением. И стоит ли говорить, что помимо генерала гиб­ли, разумеется, и более скромные представители власти. Сам Столыпин позже помянет двух начальников саратовских охранных отделений, просивших, когда их убьют, позабо­титься об их семьях. И они в самом деле вскоре погибли...

Вскоре Сахарова заменяет генерал Максимович, который идет на самые суро­вые меры, чтобы сбить волну мятежей. В декабре 1905 г. общее количество крестьянских выступлений в губернии значительно уменьшилось (74 против 335 в октябре). Вплоть до декабря губерния была объявлена на положении «усиленной охраны». Губернатор поста­новил, чтобы везде в местах массового скопления народа была выставлена охрана, обще­ственные здания также круглосуточно охранялись.

Родственница губернатора М. В. Каткова, владелица поместья Тарханы Пензен­ской губернии, писала графу С. Д. Шереметьеву о том, что в это смутное время в ноябре 1905 года провела с П. А. Столыпиным более 2-х недель в Саратове. Губернатор работал по 20 часов в сутки, ел раз в день, был страшно издерган, измучен, испытывал острый недостаток

в казаках и просил петербургское начальство прислать на помощь войска, одна­ко ему отвечали отказом: сил не хватало...

10 декабря в Саратове вновь вспыхнула всеобщая политическая забастовка. Вот что пишет об этом периоде ее активный участник В. Т. Сергеев:

«Опасаясь, что мы разгромим оружейные магазины и захватим огнестрельное оружие, губернатор Столыпин приказал все вооружение из частных магазинов перевез­ти под конвоем в городское полицейское управление.

Весь день в городских церквах служили молебны „о прекращении смуты" и „предотвращении кровопролития"...

Утром 12 декабря на стенах домов было расклеено распоряжение губернатора „воспрещающее всякие собрания и митинги"» [47, с. 118—119].

Однако 16 декабря на Институтской (ныне Театральная) площади состоялся митинг, на котором большевики вновь призывали к вооруженному восстанию. Сведения об этом событии противоречивы: в литературе встречается утверждение о том, что ми­тинг был разогнан войсками. Во всяком случае, после митинга были арестованы несколь­ко активных деятелей партийной организации.

Далее власти предприняли решительный шаг: 17 декабря был арестован Совет рабочих депутатов, просуществовавший всего 10 дней. С 20 декабря 1905 г. забастовки в Саратове пошли на убыль.

Однако обстановка в сельской местности по-прежнему оставалась грозной. Са­ми участники событий 1905 года впоследствии сознавали, что в «крестьянском движении этого времени преобладали стихийные формы борьбы: поджоги усадеб, порубки, потра­вы... аграрный террор составлял типичную черту крестьянского движения в Саратов­ской губернии» [65, с. 39].

24 декабря Столыпин писал министру внутренних дел, что, несмотря на приня­тые меры, «восстания крестьян продолжаются, бороться с ними трудно, так как войск не хватает, а имеющиеся части нельзя быстро перебрасывать из-за забастовок железнодо­рожников» [65, с. 136—137].

ВМЕСТЕ С ТЕМ РАЗУМНЫЕ И СМЕЛЫЕ ДЕЙСТВИЯ губернатора не остались напрасными: постепенно он обретает союзников даже среди фрондирующего зем­ства. Общественная атмосфера меняется к лучшему: «под давлением диких выступлений распропагандированной, темной массы, некоторые из дотоле либеральных деятелей среди дворянства и земства стали отрезвляться от оппозиционного угара и пошли на­встречу мероприятиям молодого начальника губернии» [32, с. 10].

Несмотря на время революционного подъема, городская дума при самом непо­средственном участии губернатора и местного земства выносят постановления, касаю­щиеся мирных преобразований в городе. Вот некоторые данные из «Постановлений Гор. Думы за 1905 год» [129].

26/1: Дума постановила выделить средства на благоустройство города— содержа­ние и ремонт мостовых, набережных, мостов, бульваров и общественных садов. 28/1: вы­делить деньги на постройку волжского водопровода. 8/П: ассигновать средства на: Боголюбовское рисовальное училище и Радищевский музей; Ильинское дамское попечительст­во; содержание церковно-приходских школ г. Саратова; устройство и ремонт школьных зданий. 11/П: приняты меры по распространению образования — содержание гор. публич­ной библиотеки. 22/II: выходит постановление о переустройстве конно-железной дороги на электрическую, о пуске электрического трамвая в городе. Для этого в Саратов пригла­шены инженеры и общество «Взаимная компания трамваев» из Бельгии. Было намечено запустить 8 линий: по Б. Горной, Московской, Константиновской (ныне ул. Советская).

Сергиевской (ул. Мичурина), Ильинской, Астраханской, Бабушкинской, Александровской (ул. М. Горького) — общей протяженностью в 33 версты. Помимо этого планировалось со­оружение двух кольцевых развязок — у вокзала и на Театральной площади. Намечалось так­же устройство загородных линий трамвая протяженностью 12 верст — к Трофимовскому разъезду и на Кумысную поляну. 4/IV: Гос. Дума постановила заключить договор на полное устройство в Саратове электрического освещения.7/TV: Поставлен вопрос о восстановле­нии канализации в Саратове (Материалы заседаний Городской Думы за 1905 г.).

По постановлениям Саратовской городской думы бесплатно отпускается кир­пич для постройки Дома Общества пособия бедным, принимается решение о переносе кирпичных заводов за городскую черту, ассигнуются средства на содержание родильно­го дома, столовые для учеников. На сооружение водопровода решено использовать сред­ства от облигаций городского займа.

Тем временем очередное уездное Земское собрание от 16 мая 1905 г. обсуждает постройку новых школ в селах Озерки, Екатериновка, Ханеневка, Ищейкино, Бабановка, Абалиха и Крутец. На Земском собрании отмечалось, в частности, что «в деревне Крутце местный землевладелец Александр Аркадьевич Столыпин уступил просимое Управою ко­личество земли с фруктовым садом и, кроме того, обязался ежегодно в течении 10 лет вно­сить на содержание школы 60 рублей» [124, с. 49—50]. Любопытно, что на заседании от 21 ноября 1905 г. председатель Земского собрания князь А. А. Ухтомский говорит, в частно­сти, о необходимости выделения из казны денег на постройку школы в селе Лесная Нееловка, отмечая, что на эти цели уже обещано 1000 рублей от экономии П. А. Столыпина.

Данные из постановлений Земских собраний 1905 года:

17/XI— Земское собрание постановляет продлить сроки выдачи продовольст­венной ссуды в местностях, где, по мнению земства, это необходимо. 20/XI— выделить средства на постройку 10-ти новых школ, на дополнительное оборудование школ уже на­строенных в 1905 г.

Одновременно решаются вопросы о введении бесплатного всеобщего образо­вания, поиске в деревнях и селах наиболее талантливых детей для их бесплатного обра­зования и оказание им помощи в виде выдачи пособий, выделении средств на пополне­ние учительских и устройство трех бесплатных библиотек, организации народных чте­ний в уезде, вечерних занятий для взрослых.

Земская управа указывает на необходимость созыва губернского съезда предста­вителей уездов для разработки вопросов народного образования.

Снова обсуждается вопрос о постройке новых и улучшении старых городских и уездных дорог.

Благодаря проявленным Петром Аркадьевичем спокойствию, уверенности, вы­держке, добросовестному отношению к своему долгу жизнь саратовской губернии посте­пенно входила в мирную колею. Начали открываться народные клубы с библиотеками, кассами взаимопомощи, бесплатной медицинской помощью. В клубах снова давались спектакли. Готовился к сдаче новый театр.

Вместе с тем тревожная пора вносит свои коррективы: в Саратове организует­ся ночной караул, охрана городского берега Волги, юнкерское училище, расквартирует­ся Донской казачий полк [132].

Уже позже, выступая в думских заседаниях, Петр Аркадьевич говорил о том, что для лиц, стоящих у власти, нет греха большего, чем малодушное уклонение от ответственности. Но еще будучи губернатором, он неуклонно следовал этом)' принципу.

4 января 1906 года Столыпиным была получена телеграмма из Царского Села от Государя Императора Николая IIследующего содержания:

«Осведомившись через Министра Внутренних дел о проявленной Вами при­мерной распорядительности, выразившейся в посылке по личной инициативе отряда войск для подавления беспорядков в пределах Новоузенского уезда, Саратовской губер­нии, и издавна ценя Вашу верную службу объявляю Вам МОЮ (так в оригинале.— Г. С.) сердечную благодарность НИКОЛАИ» [133, с. 18—19].

ПРИМЕЧАТЕЛЬНО ТАКЖЕ, что 11 января 1906 года, еще будучи саратов­ским губернатором, Столыпин отправил донесение министру внутренних дел Дурнову в ответ на его телеграфный запрос о причинах аграрных беспорядков в Саратовской гу­бернии. Главной их причиной Столыпин назвал плохое земельное устройство крестьян. Вот этот текст:

«Ввиду телеграфного предложения от 7 сего января имею честь донести ваше­му высокопревосходительству, что аграрные беспорядки составляют давнишнее зло Са­ратовской губернии. Сдерживались они исключительно мерами строгости, стихали и вспыхивали с новой силой под влиянием внешних обстоятельств, которые, конечно, и вызвали ближайшим образом ураган погромов, пронесшийся над губернией минувшей осенью. Длительность эта уже указывает на то, что причина его не поверхностная, а глу­боко вкоренилась в недрах народа. Главной, ближайшей причиной беспорядков являет­ся, несомненно, революционная пропаганда...

Благодарной почвой для пропаганды я считаю не столько малоземелье, сколь­ко бедность народную: полуголодный, не имеющий сбережений, безграмотный крестья­нин охотно слушал посулы агитаторов и являлся благоприятным элементом для диких разрушительных выходок...

Бедность крестьянина часто зависит от малоземелья, но я не думаю, чтобы дорез­ка земли или широкая деятельность Крестьянского банка в том направлении, в котором он действует теперь, могли бы разрешить вопрос. Это необходимый паллиатив, который даст только передышку. Не могу при этом не отметить, что во многих местах громилами яви­лись крестьяне с полным наделом, тогда как малоземельные не нарушали порядка.

Коренное разрешение вопроса заключается в создании класса мелких соб­ственников, этой основной ячейки государства, являющихся по природе своей орга­ническими противниками всяких разрушительных теорий (Г. С). Не уничтожая на­сильно общины, с которой сжился народ, надлежало бы всячески способствовать еди­ничным сделкам с помощью Крестьянского банка, разрешить для этого продажу и залог надельной земли, помогать таким мелким владельцам кредитом. Тогда из кулаков и миро­едов способнейшие из крестьян превратились бы в культурных деятелей. Община теперь развращена, терроризируется испорченной молодежью, и едва ли такая община разбога­теет от дешевого приобретения лишней земли.

Таким образом, по моему мнению, аграрные беспорядки созданы революци­онной пропагандой, имевшей успех в атмосфере крестьянского разорения (Г. С). Что же касается власти, то бездействие ее, конечно, не могло быть причиной беспоряд­ков, но она, несомненно, во многих случаях не дала им отпора.

Причина этому — неожиданность движения и еще то обстоятельство, что ни­зшие агенты власти были сбиты с толку новыми политическими реформами.

Манифест 17 октября появился неожиданно, из тюрем были выпущены недав­но в них посаженные политические агитаторы, пресса заговорила неслыханным тоном. Немудрено, что во многих случаях не только приставы и земские начальники решили, что все дозволено и власть фактически упразднена, тем более, что войск вначале не бы­ло и не на что было опереться. Но, повторяю, проявленная кое-где слабость и растерян­ность власти только способствовали движению, но не создали его. Доказательство тому,

что и в прежнее время, когда было построже, было и потише, но движение никогда не за­мирало. Во всяком случае, без укрепления власти — фактора первостепенной важности — невозможно водворение порядка.

Между тем повальное почти бегство земских начальников, предъявление тре­бований чиновниками во всех почти учреждениях, чуть ли не забастовки их — являются тревожными признаками расшатанности власти. В настоящее время в этом отношении дело улучшается — революционной пропаганде тоже дается отпор, но бедность народ­ная, на почве которой всегда создается новая пропаганда, и плохое земельное уст­ройство (а не исключительно малоземелье) остаются налицо и являются главной уг­розой общественному спокойствию (Г. С).

Губернатор — П. Столыпин.

Управляющий канцелярией — Сорторн» [118, с. 61—63].

Этот документ также опровергает бытовавшее мнение о том, что Столыпин лишь продолжил политику Витте, или, как утверждают его оппоненты, он «обобрал программу кадет». Витте вместе с управляющим земским отделом В. И. Гурко действительно занима­лись подготовкой земельной реформы, но, к сожалению, не смогли довести дело до логиче­ского конца: «Особое совещание» Витте бьло закрыто 30 марта 1905 г. Причина неудачи кроется прежде всего в несогласованности действий Витте, Гурко, Кривошеина и косности правящих кругов. Один из самых активных проводников земельной реформы — Гурко ви­дел в этом также «месть Горемыкина за его вынужденный уход с поста Министра внутрен­них дел... в результате записки Витте „О самодержавии и земстве", ...которая противилась существованию земских учреждений и более либеральной политики Горемыкина, желавше­го тогда распространить земские учреждения и на западные губернии» [2*7, с. 51—53].

Что касается причин крестьянских волнений и бунтов, то Столыпин считал, что достаточно сделать земледельца собственником, чтобы он осознал всю чудовищ­ность экспроприации собственности, в полной мере понял бы всю преступность насиль­ственного покушения на чужую землю.

Очевидно, смелое, отличающееся неординарностью послание саратовского гу­бернатора во многом предрешило последующий выбор Николая П.

ВО ВТОРОЙ ДЕКАДЕ АПРЕЛЯ Столыпина вызывают в Царское Село теле­граммой за подписью самого Государя. Прошел слух, что НиколайIIпрочит его в мини­стры внутренних дел.

Но говорили, это известие не только не обрадовало губернатора, а даже озада­чило его. По присущей ему скромности, Петр Аркадьевич не ожидал такого высокого на­значения и был сильно удивлен.

Он считал, что несколько месяцев губернаторства в Гродно и три года в Сара­тове не являются достаточной подготовкой к управлению всей внутренней жизнью Рос­сии, да еще в такое тревожное время. Прощаясь с провожающими его в Саратове, Петр Аркадьевич сказал:

«Интересно знать: откуда исходит это предложение? Если от Совета Минист­ров, то я постараюсь немедленно вернуться обратно; если же из Царского Села,— я оста­нусь там» [32, с. 14]. А предложение это исходило действительно из Царского Села.

Старшая дочь напишет потом в своих мемуарах:

«Государь встретил папа, весьма милостиво и сказал, что он давно следит за его деятельностью в Саратове и, считая его исключительно выдающимся администратором, назначает Министром Внутренних Дел» [4, с. 96].

Петр Аркадьевич пытался отказываться от столь высокого назначения и про­сил «хотя бы временно, в виде подготовки, назначить его товарищем министра», на что Государь сказал ему:

«— Петр Аркадьевич, я вас очень прошу принять этот пост.

• Ваше Величество, не могу, это было бы против моей совести.

• Тогда я вам приказываю!» [4, с. 96].

Итак, Петру Аркадьевичу ничего не оставалось, как преклониться перед выра­женной в такой форме волей своего Государя. Он вернулся в Саратов лишь на очень ко­роткое время, «чтобы сдать дела губернии», выйти на общерусскую арену и начать «по-провинциальному», «по-саратовскому, делать петербургскую работу».

Но, будучи министром, а затем и премьером правительства, П. А. Столыпин не забывает Саратова, не теряет с ним связи и оказывает саратовцам всяческую поддержку в решении сложных проблем.

Особенно очевидны заслуги П. А. Столыпина в открытии в Саратове Импера­торского Николаевского университета. Впервые вопрос о создании в Саратове высшего учебного заведения возник еще в 60-е годы XIXвека. И на протяжении почти полувека эта мысль бродила в умах передовой интеллигенции Саратова. Однако под различными предлогами правительство отклоняло просьбы саратовцев об открытии высших учеб­ных заведений: института инженеров путей сообщения, высшего агрономического, по­литехнического и ветеринарного институтов.

И лишь в начале XXвека, а именно в губернаторство П. А. Столыпина, мечта стала приобретать реальные очертания. К тому располагали и вполне определенные об­стоятельства: крайне враждебное отношение ко всему русскому, в том числе и к деятель­ности преподавательского коллектива Варшавского университета, националистически настроенной польской молодежи. В конце концов русской профессурой университета было принято решение прекратить учебно-научную деятельность и покинуть Варшаву, чтобы «использовать силы и средства университета на время его бездействия для нужд высшего просвещения» [51, с. 33] в коренной части России.

Из десяти городов, претендующих на создание университета, у Саратова были не лучшие шансы, однако саратовцы проявили завидное упорство, решительность и по­степенно склонили дело в свою пользу. Стоит ли говорить, что их поддержал и бывший губернатор Столыпин, к тому времени уже ставший премьером. Невзирая на серьезные возражения и опасения, что университет станет источником «революционной заразы», он делает все от него зависящее, чтобы в Саратове, ставшем, по его собственному при­знанию, для него родным, открылось это высшее учебное заведение.

15 декабря 1906 г. на Земском собрании городские гласные докладывают о сво­ем посещении премьер-министра:

«Через 2 дня мы получили приглашение от председателя совета министров Сто­лыпина. Он сказал нам: я знаю, зачем вы пришли... конечно, университет должен быть в Саратове. Вопрос в том, что в настоящее время не могут быть затрачены средства на по­стройку, по соображениям государственных финансов. Хотя финансы за последнее вре­мя значительно поправились, но все-таки не настолько, чтобы были возможны такие за­траты в этом же году. Когда мы спросили, что же нам сказать городской думе, он ответил: скажите, что я — с думой, я ее союзник» [119, с. 452—453].

Неизменность этой позиции подтверждают и фрагмент мемуаров гласного го­родской думы М. В. Волкова: «...в деле основания университета в Саратове,— обращаясь к членам депутации, заявлял Столыпин,— я ваш убежденный сторонник и союзник, не по­тому, что я, бывший саратовский губернатор, хочу сделать приятное Саратову по прось­бе его представителей. Я вряд ли это сделал бы, если бы считал, что он (университет.— Г. С.) пока излишен. Я стою за университет потому, что Саратов в культурном, образова­тельном и экономическом отношении действительно является таким центром, в кото­ром давно уже должен быть основан именно университет...» [51, с. 38]

25 июня 1907 г. он снова обсуждает с саратовской «депутацией» вопрос об от­крытии в Саратове университета. И уже 28 июня правитель канцелярии сообщил по те­лефону саратовскому голове, что Император во вторник, 27 июня, подписал журнал Со­вета Министров о Саратовском университете. Теперь предстоит утверждение законо­проекта в IIIГосударственной Думе. А Столыпин передавал, что в случае затруднений го­тов снова принять саратовцев. Впоследствии министерская чехарда значительно ослож­нила вопрос, но, помня о данном саратовцам слове, премьер выразил новоиспеченному министру народного просвещения А. Н. Шварцу, сменившему П. Н. Кауфмана, пожела­ние, чтобы открытие университета в Саратове «получило скорейшее движение, дабы со­ответствующее представление в Государственную Думу могло быть внесено в возможно непродолжительном времени» [130].

История открытия университета в Саратове далеко не простая: у этого проекта оказалось немало противников и в Петербурге, и даже среди земляков, к тому же сказа­лись нехватка профессорских кадров, перемены в Министерстве народного просвещения и, как говорилось, необходимость утверждения в Государственной Думе и Госсовете.

Однако саратовцы проявили настойчивость: городская дума вновь подтвердила свои прежние обязательства по ассигнованию одного миллиона рублей на устройство университета и бесплатному отводу городской земли и вскоре исполнила их.

Наконец, 8 мая 1909 г. законопроект об открытии Саратовского университета был утвержден Государственной Думой, а следом и Госсоветом. 10 июня на император­ской яхте «Штандарт» государь подписал документ, одобренный ранее депутатами обеих законодательных палат. «Быть по сему», выведенные каллиграфическим почерком Ни­колая II, окончательно решали судьбу Саратовского университета.

4 июля Саратовская городская дума постановила выразить во всеподданнейшем адресе верноподданнические чувства и благодарность города Государю Императору за дарование Саратову высшего учебного заведения. Постановлено также «выразить благо­дарность Председателю Совета Министров, избрать его почетным гражданином города и поместить его портрет в думской зале» [8, ч. I, с. 269].

С этого момента подготовка к открытию университета в Саратове идет полным ходом. И уже в конце 1909 года Саратовский Императорский Николаевский универси­тет — десятый в России — торжественно примет первых студентов.

По просьбе саратовского общества купцов и мещан губернатор Татищев на­правляет в Петербург телеграмму, в которой выражает глубокую благодарность Столы­пину за содействие и уведомляет о том, что «в знак признательности в соединенном со­брании первого декабря единогласно постановили учредить для своего университета пять стипендий из коих одной желают присвоить имя Вашего Высокопревосходительст­ва на что и ожидают вашего согласия» [113].

В ответной телеграмме Столыпина сказано:

«Благоволите передать обществу купцов и мещан нижеследующее: искрен­но благодарю моих дорогих сограждан за глубоко тронувшую меня мысль связать мое имя с давно желанным университетом путем предоставления возможности достиг­нуть высшего образования юношам лишенным на это средств точка пусть высшая на­ука облегчит вашим сыновьям возможность принести посильную пользу дорогой ро­дине и послужит славе великого государства статс секретарь Столыпин» [114].

Впоследствии П. А. Столыпин скажет об открытии университета в Саратове слова, которые должны звучать как завет:

«Знаете ли вы, что нас и в этом вопросе старались напугать? Нам говорили: „Ведь для процветания наук требуется центр наиболее спокойный! Как Правительство могло избрать Саратов? Где (Г. С.) вы основываете университет!"

Однако, я уверен, что жизнь нового университета потечет нормально, что мо­лодежь займется делом. К тому же значительная часть смуты в наших учебных заведени­ях шла от инородческого элемента. В Саратове этого элемента будет немного.

Вот высокая задача для газеты университетского города: сделайте наконец на­шу молодежь патриотической! Развейте в ней чувство здорового, просвещенного патри­отизма!» [8, ч. I, с. 7].

В 1910 г., посещая Поволжье, Столыпин не забывает Саратов. В газете «Сара­товский листок» от 18/IX1910 г. было отмечено: «Сегодня Председатель Совета Мини­стров, обозревая „отруба" вместе с министром Кривошеиным, с Самарского берега пере­правился на Саратовский, где его торжественно встретило чиновничество» [93].

Столыпин отмечает в виде, может быть, главного итога перемены в глубинах самой народной психологии. На местах, где раньше бушевала стихия, где жгли усадьбы, губили посевы, бывшие погромщики входили в новую роль, укрепляя наделы. Премьер-министр указывал, что «необходимо усилить средства на опытное дело, открывать сель­скохозяйственные школы для подготовки специалистов. Одно высшее сельскохозяйст­венное учебное заведение желательно открыть и в Поволжье, например, в Самаре или Саратове» [8, ч. I, с. 354]. Он также планирует в январе 1911 г. провести в Харькове и Са­ратове областные сельскохозяйственные совещания [8, ч.I, с. 355].

Вот как пишет об этом событии Е. В. Варпаховская:

«Саратов. 18-го сентября.

Председатель Совета Министров и Главноуправляющий Землеустройством и Земледелием, прибыв на пароходе в Саратов, посетили Императорский Николаевский университет, где были встречены ректором, профессорами и студентами, сопровождаю­щими их при осмотре ими университетских помещений. Затем Председатель Совета Ми­нистров и Главноуправляющий Землеустройством и Земледелием проследовали в дом са­ратовского городского управления, где их приветствовала собравшаяся в полном соста­ве Городская Дума. Затем в доме губернатора состоялось под председательством статс-секретаря П. А. Столыпина многолюдное совещание, с участием представителей дворян­ства, земства и местных правительственных учреждений по намеченным для исследова­ния во время поездки вопросам: о внутринадельном землеустройстве, деятельности Кре­стьянского банка и агрономической помощи населению» [8, ч. I, с. 192].

На встрече было отмечено, что Крестьянским банком значительно удачнее рас­продаются не отрубные участки, рассчитанные на поселковое устройство, а отдельные хутора. Таким образом, землеустроителям приходится даже изменять утвержденные пла­ны ликвидации, обращая отруба в хутора, а места, оставленные для поселков, присоеди­нять к хуторам в качестве вспомогательных угодий.

«Вечером Председатель Совета Министров и Главноуправляющий Землеуст­ройством и Земледелием отбыли для осмотра землеустроительных работ в Балашовском и Сердобском уездах...» Они «осматривали землеустроительные работы в двух селениях, разверставших свою надельную землю на отруба, а также в трех имениях Крестьянского банка, распроданных отрубными участками. При объезде статс-секретарь Столыпин и гофмейстер Кривошеин посетили земскую больницу, устроенную в районе расселения на усадебном участке, выделенном из имения Крестьянского банка» [8, ч. I, с. 192—193].

По воспоминаниям современников, встреча бывшего губернатора горожанами бы­ла теплой и трогательной: на пароходной пристани Петр Аркадьевич обошел всех и выслушал приветствия и пожелания. На ходатайство Саратовского музыкального общества о преобра­зовании музыкального училища в консерваторию он ответил обещанием непременно помочь. Кстати, отец премьер-министра, Аркадий Дмитриевич Столыпин, который недурно играл на скрипке, в свое время завещал этому саратовскому обществу ценнейшую библиотеку нот.