Глава III

Саратовская губерния.

Земство. Война.

Испытание революцией

1903-1906 Гг.

Общее положение. Назначение в Саратов. Отчет за 1903 год. Состояние губернии. Пись­ма к жене. Дочь Мария о Саратове. Перемены в Саратове. «Столыпине». Саратовское земство. Начало войны с Японией. Приближение смуты. Встреча Николая II в Кузнец­ке. Поездка в столицу и за рубеж. 1905 год. Ходатайство саратовских земцев. Погромы. Балашовское дело. Бесстрашный губернатор. Отчет за 1904 год: взгляд на общину. Усми­рение мятежной губернии. «Жаркая осень». Убийство Сахарова. Работа админист­рации. Взгляды Столыпина на аграрные беспорядки. Вызов в столицу. Университет.

НАЧАЛО ВЕКА: в России вместе с проникновением западного капитала начи­нается интенсивное развитие предпринимательства и торговли. Высокими темпами идет сооружение новых железных дорог. Русские финансисты, промышленники и купцы устремляются на восток. Здесь все сильнее сталкиваются интересы России и Англии, ко­торых ссорят нефтяные запасы. Обсуждаются проекты российских нефтепроводов из Баку — в противовес английским для нефти из Персии. Давних противников остужает лишь совместное противодействие германскому проникновению на Восток — к Босфору и Дарданеллам. Это угрожает русскому хлебному экспорту на рынок Европы. Россия, ве­домая Витте, предпринимает контрходы. Среди главных внутренних мер — укрепление независимости национальной экономики. Индустриальное развитие, внешняя и внут­ренняя торговля, мореплавание, совершенствование земледелия, защита внешних гра­ниц должны обеспечиваться таможенным протекционизмом, созданием широкой желез­нодорожной сети, сильного флота, развитием рынка.

Главной помехой в этом движении вперед Витте также начинает видеть общи­ну: из ее бывшего сторонника он постепенно становится убежденным противником, счи­тая апологетов этой формы — славянофилов — «старьевщиками исторического бытия русского народа» [46, с. 28]. Таким образом, в главном вопросе Русской державы, кресть­янском, позиции Витте, бывшего тогда в зените своей славы, и молодого саратовского гу­бернатора начинают сходиться. Между тем уже в тот период Столыпин имел свой осо­бенный взгляд на вездесущего «престолоначальника» Витте:

«...умный и достаточно сильный, чтобы спасти Россию, которую, думаю, можно еще удержать на краю пропасти. Но боюсь, что он этого не сделает, так как, насколько я его понял, это человек, думающий больше всего о себе, а потом уже о Родине. Родина же

требует себе служения настолько жертвенно-чистого, что малейшая мысль о личной вы­годе омрачает душу и парализует всю работу...» [4, с. 95].

Любопытно, что эта оценка в основном совпадает с другой — воззрением П. Б. Струве, которое позволяет лучше осмыслить причину последующих расхождений между Витте и Столыпиным. Вот что писал Струве о графе:

«Нравственная личность Витте — следует прямо сказать — не стояла на уровне его исключительной государственной одаренности. Я не говорю о его свойствах как час­тного человека, которых я знаю.

Но нравственная личность государственного человека проявляется и в полити­ческой деятельности. Витте не был просто оппортунистом, его гибкость и приспособля­емость шли гораздо дальше того делового приспособления к условиям места и времени, которое необходимо в практической политике.

Он был по своей натуре беспринципен и безыдеен. Политическая история зна­ет много крупных до гениальности политических деятелей, изменявших свои взгляды и, соответственно этому, переходивших на новые пути. Гладстон, Бисмарк, Чемберлен, По­бедоносцев принадлежат к числу классических примеров политических превращений. В деятельности Витте никогда не было идейного центра, к которому он морально тяготел бы. Витте не изменял в этом смысле взглядов и принципов, ибо их у него и не было. Вит­те никогда не был ни либералом, ни консерватором. Но иногда он был намеренно реак­ционером; иногда же присоединялся к силам прогрессивным.

Его стихией, однако, была область государственного строительства, политиче­ски и нравственно безразличного. Когда он становился лицом к лицу с общими вопроса­ми политики, он не способен был восходить к моральным основам таких вопросов. От­того такие великие вопросы русской жизни, как община, университет, земство, превра­щались под его руками в материал для интриг, для „ходов", при которых какие-либо об­щие начала и даже интересы родины и народа стушевывались перед борьбой за власть и влияние. В Витте не было ни грана идеализма, и в его гибкости была изрядная доля орга­нического цинизма. Вот почему могло сложиться и широко укорениться представление, что от Витте можно всего ожидать. Отсутствие морально-идейного стержня у Витте бы­ло особенно поразительно именно в связи с его политической гениальностью. Это оно налагало на всю его фигуру какой-то почти зловещий отпечаток» [48, с. 272—273].

А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ начинается новый ответственный период в жизни Столы­пина: в его «Формулярном списке о службе» появляется запись:

«Именным Высочайшим указом... Всемилостивейше повелеваю быть Саратов­ским губернатором, с оставлением в придворном звании — 15 февраля 1903 г. ...Прибыл и вступил в должность — 26 марта 1903» [133, с. 14—15].

Как пишет М. Бок: «За этот короткий срок успели в Петербурге оценить способ­ности молодого Гродненского губернатора и решили дать ему более ответственный пост, поручая управлять Саратовской губернией, большей по размерам, не подчиненной генерал-губернатору и населенной разными народностями...

Перспектива управлять такой губернией очень привлекала папа, а то, что его деятельность в Гродно была оценена, сильно его ободряло...

Родовые столыпинские земли находились как раз в Саратовской губернии, дво­рянами которой мы и являлись. Свое имение мой отец продал года за два до назначения в Саратов, чтобы никогда больше не ездить в эту даль» [4, с. 69—70].

Вместе с тем можно предположить, что назначение в глушь — Саратов Столыпи­на не слишком обрадовало. Есть версия, что он даже просил оставить его в полюбившемся Гродно, рядом с Колноберже и поместьями родственников, на что Плеве дал суровый от­вет: «Меня ваши личные и семейные обстоятельства не интересуют, и они не могут быть

приняты во внимание, я считаю вас подходящим для такой трудной губернии и ожидаю от вас каких-либо деловых соображений, но не взвешивания семейных интересов» [52, с. 19].

Последнее обстоятельство лишь подтверждает, что назначение было неожи­данным для Столыпина. И новый этап его жизни начисто опровергает сколь живучие, столь и нелепые убеждения в том, что его путь к вершине государственной власти был «устлан цветами», что самые заветные двери запросто отворялись ему, что он шел путем, проторенным его предшественниками, что все цели были легко достижимы — скрытым и явным содействием сильных его покровителей.

Русские самодержцы ценили верных и стойких слуг престола, их охотно про­двигали по службе, их заслуги перед Отечеством вознаграждались, но наступала лихая го­дина и все привилегии, права и заслуги сводились к одному почетному долгу — быть пер­вым там, где опасно, быть впереди и «не щадить живота своего», если возникла угроза России и ее государственному устройству.

Назначение П. А. Столыпина в Саратовскую губернию, помнившую Пугачева и Разина, приметную волнениями даже в спокойные времена,—тому подтверждение. Ходи­ли слухи, что прежний осмотрительный губернатор Энгельгардт попросился в отставку, предчувствуя смутные времена. Новое назначение не плодило иллюзий:

«Было известно, что Саратовская и Пензенская губернии самые передовые во всей России, и ко времени назначения моего отца настроение в Саратове было с явно ле­вым уклоном. Когда возникали там беспорядки — губернские власти всегда покидали го­род, и все переходило в руки младшего административного аппарата» [4, с. 70].

В свою очередь историки и литераторы советского времени всерьез потруди­лись над летописью саратовской мятежной стихии, воспевая революционеров, их пред­шественников, особо поэтизируя самый трагичный период российской истории — смуту первой русской революции. Воспользуясь их трудами, можно составить довольно пред­ставительную галерею самых звучных имен смутьянов, вольнодумцев, народников, соци­ал-демократов, марксистов, революционеров, анархистов и прочих противников само­державия, чьи имена связаны с Саратовом: от «русского буревестника» Чернышевского до Мартына Лядова (Мандельштама), Георгия Ломова-Оппокова, Алексея Рыкова, Степа­на Шаумяна, Антонова-Саратовского, Анны и Марии Ульяновых до «бабушки первой рус­ской революции» Брешко-Брешковской (урожденной Вериго), которые дали обильную поросль не только в местной провинциальной среде, ибо стали символами революцион­ного переустройства самодержавной России.

В общем, назначение в Саратовскую губернию, особо приметную земельными неурядицами и волнениями, известную своей оппозицией, никак не могло быть синеку­рою, хотя, безусловно, было свидетельством доверия верховной власти России, вынуж­денной в спешном порядке искать новых ответственных, надежных и способных людей.

Итак, 26 марта 1903 года новый губернатор прибыл и вступил в должность. Им был устроен прием для гласных городской думы, где он упоминал о связях своего рода с Саратовским краем. Встреча состоялась в доме общества купцов и мещан — на углу улицы Московской и Михалово-Архангельской площади (ныне ул. Московская, 31), где на пер­вых порах в бывшем губернаторском доме и поселился Столыпин.

Его семья оставалась в ту пору в Колноберже. Ольга Борисовна ждала ребенка, и, как записано в Саратовском Формулярном списке о службе, 20 июня 1903 года рожда­ется долгожданный сын Аркадий. Родители были вне себя от счастья. Петр Аркадьевич спешит подготовить к приезду семейства жилище, поскольку прежний губернаторский дом был не приспособлен для большой семьи: его предшественник был холостым.

Вскоре построенный по проекту архитектора А. Клементьева «дом Рейнеке» на углу улиц Вольской и Мало-Сергиевской (ныне ул. Мичурина) был приспособлен под

Фото 14. П.А. Столыпин – Саратовский губернатор, в поездке в город Камышин,