Юрий Домбровский

1909−1978 Факультет ненужных вещей

Краткое содержание романа

Читается за 10–15 мин

оригинал— за 14−15 ч

Уже пред­чув­ствуя свою судьбу, Георгий Нико­ла­евич Зыбин, трид­ца­ти­летний историк, сотрудник крае­вед­че­ского музея в Алма-Ате, угова­ривал себя жить «правильно»: «тихо-тихо, неза­метно-неза­метно, никого не толк­нуть, не задеть — я храни­тель древ­но­стей, и только!» Что может поме­шать его спокойной работе и жизни? Директор музея, бывший военный, отно­сится к нему с уваже­нием и почти отече­ской забот­ли­во­стью. Рядом — верный друг и собу­тыльник, старый мудрый Дед, рабо­та­ющий в музее плот­ником. Рядом — краса­вица Клара, умница и прелесть, тайно влюб­лённая в него. Появился в музее молодой учёный Корнилов, высланный из Москвы, человек для Зыбина из породы «своих» — и по судьбе, и по обра­зо­ванию. Да и сам характер его работы — изучение музейных экспо­натов, должен вроде огра­дить Зыбина от того непо­нят­ного и страш­ного, чем напоен сам воздух лета 1937 г. Нужно только — «тихо-тихо». У Зыбина — не полу­ча­ется. Сначала приходит старик Роди­онов, археолог-неофит и бывший партизан, со своими «откры­тиями» и требует начать раскопки древней столицы в том месте, которое укажет он. Зыбин знает, что сопро­тив­ляться силе агрес­сив­ного неве­же­ства «широких масс», втор­га­ю­щихся в науку, по нынешним временам бессмыс­ленно и опасно. Знает, но сопро­тив­ля­ется, сколько может. В самом музее посто­янно проис­ходят стычки с безгра­мотной, но идейно подко­ванной массо­вичкой Зоей Михай­ловной, пыта­ю­щейся «подпра­вить» работу Зыбина. Сотруд­ни­че­ство с газетой, куда Зыбин пишет, как ему кажется, абсо­лютно нейтральные заметки о куль­туре, ну, например, о редко­стях, храня­щихся в респуб­ли­кан­ской библио­теке, но так и не удосто­ив­шихся внимания научных работ­ников библио­теки, — сотруд­ни­че­ство это закан­чи­ва­ется выяс­не­нием отно­шений с учёным-секре­тарём библио­теки Дюповой. Зыбин не отразил работы библио­те­карей по обслу­жи­ванию широких масс трудя­щихся и учащихся, заяв­ляет она, куль­тура — это то, что может и должно обслу­жи­вать потреб­ности широких масс, а не кучки высо­ко­лобых спецов. Наскоки эти не так уж и безобидны — к услугам жалоб­щиков всегда готовые выслу­шать их «родные органы». Зыбина преду­пре­ждает добро­же­ла­тельный директор: «Не парти­зань, будь повеж­ливее», и Дед просит уняться. Зыбин и рад бы уняться, да не может. Не может он наблю­дать со стороны, как раздутая неве­же­ствен­ными, падкими на сенсацию журна­ли­стами газетная шумиха вокруг испо­лин­ского удава, якобы обита­ю­щего в колхозе «Горный гигант», грозит поло­мать жизнь брига­диру Пота­пову, един­ствен­ному, кто видел змею. А в колхоз уже зача­стили вежливые и внима­тельные «юристы на отдыхе» — кружат вокруг Пота­пова, присмат­ри­ва­ются к музейным работ­никам, прие­хавшим на раскопки. «Случайно» встре­ченная на ночной дороге машина отвозит Зыбина к «юристам», где ему дружески объяс­няют, что Потапов — агент немецкой разведки, а история со змеем — «хитро заду­манная диверсия». Но в ту же ночь, встре­тив­шись со скры­ва­ю­щимся Пота­повым, Зыбин не только не пыта­ется «обез­вре­дить врага», а делает все, чтобы помочь ему, — отча­яв­шийся бригадир смог найти и убить «испо­лин­ского удава», оказав­ше­гося на поверку пусть и очень большим, но все же обык­но­венным полозом. Мешок с убитой змеёй, последнюю надежду брига­дира на спасение, они вместе достав­ляют в город, в музей. Тем и конча­ется история.

Но Зыбин чувствует, что это только отсрочка. Он долго пытался не видеть, не пони­мать логики проис­хо­дя­щего вокруг — глухих арестов, пока­за­тельных процессов, нагне­та­емой сверху истерии «бдитель­ности» и «борьбы с благо­ду­шием». Зыбину, воспи­тан­ному на гума­ни­сти­че­ской куль­туре, с которой евро­пей­ский мир вошёл в XX столетие, непросто пове­рить в тотальное одичание людей. В лёгкость, с которой заво­ё­вы­ва­ются души людей после­ды­шами Вели­кого Инкви­зи­тора. В ночных полу­бре­довых снах Зыбин бесе­дует со Сталиным: «А вдруг вы правы, мир уцелеет и процветёт. Тогда, значит, разум, совесть, добро, гуман­ность — все, что выко­вы­ва­лось тыся­че­ле­тиями и счита­лось целью суще­ство­вания чело­ве­че­ства, ровно ничего не стоит. Чтобы спасти мир, нужно железо и огне­мёты, каменные подвалы и в них люди с брау­нин­гами... А я, и подобные мне, должны будем припасть к вашим сапогам, как к иконе». В подобной ситу­ации проблема выбора для Зыбина — уже не вопрос личного муже­ства. Он — часть той куль­туры, той циви­ли­зации, которой грозит уничто­жение, и отказ от сопро­тив­ления озна­чает для Зыбина согласие с ненуж­но­стью этой куль­туры, с тем, что вся она, и сам он, — «факультет ненужных вещей». ...Незна­комые рабочие приносят в музей находку — горсть золотых бляшек, часть найден­ного ими клада, убедив­шись, что найденное ими действи­тельно архео­ло­ги­че­ское золото, рабочие бесследно исче­зают. Клад для музея потерян. О случив­шемся сооб­щают в НКВД. Но Зыбин, не надеясь на помощь органов, сам отправ­ля­ется в степь на поиски клада. И здесь, в степи, свер­ша­ется то, чего он уже давно ждёт — Зыбина аресто­вы­вают. Ему предъ­яв­лено обви­нение в анти­со­вет­ской пропа­ганде, хищении ценно­стей и попытке бежать за границу. Дело ведут начальник отдела Нейман, опытный следо­ва­тель, интел­лек­туал, служащий идеям сталин­ской закон­ности не на страх, а на совесть, и ражий детина, специ­а­лист по «выби­ванию пока­заний» Хрипушин. Дока­за­тель­ствами вины следо­ва­тели не распо­ла­гают, дока­за­тель­ства они рассчи­ты­вают полу­чить от Зыбина. Сосед по камере, заклю­чённый со стажем Буддо, делится с Зыбиным лагерной мудро­стью: поскольку отсюда уже все равно не выйти, разумнее признаться во всем, что потре­буют, — тогда и след­ствие пройдёт легче, и срок окажется меньше. Но как раз это и невоз­можно для Зыбина, это значило бы его личное признание права на закон­ность подобной системы судо­про­из­вод­ства. Зыбин решает бороться. И первым, кто, как ни странно, помог ему утвер­диться в этом, оказы­ва­ется Хрипушин, — нали­ваясь профес­сио­нальной злобой, он начи­нает кричать на Зыбина, рассчи­тывая сломить арестанта, и Зыбин ощущает необ­хо­димый ему прилив ответной ярости и силы — порог страха он пере­ступил. К Зыбину приме­ня­ется метод «конвейера» — его сутками допра­ши­вают непре­рывно сменя­ю­щиеся следо­ва­тели. Зыбин держится твёрдо, но он не знает, что его арест — это только часть боль­шого плана, заду­ман­ного Нейманом. Он намерен добыть мате­риал для гран­ди­оз­ного — по образцу москов­ских — пока­за­тель­ного процесса по делу массо­вого вреди­тель­ства в сфере куль­туры. Одного Зыбина для такого процесса, конечно, мало. Пригла­шение явиться в НКВД полу­чает Корнилов. Но с ним говорят иначе — сначала расспра­ши­вают о Зыбине, но потом объяс­няют, что главная их просьба: помочь органам закрыть дело на другого сотруд­ника музея бывшего священ­ника Андрея Эрне­сто­вича Куторгу. В НКВД лежит донос на него, но старик, кажется, безобидный, жалко его, — дове­ри­тельно делятся с Корни­ловым следо­ва­тели. «Если вы готовы пору­читься за него, сделайте это. Только сделайте дока­за­тельно и офици­ально, в пись­менных доне­се­ниях». Корнилов, живущий в Алма-Ате на поло­жении ссыль­ного и последнее время каждый день ожидавший собствен­ного ареста, очень ценит властную вежли­вость следо­ва­телей. Да и в просьбе их как бы нет ничего зазор­ного. Корнилов берётся выпол­нить пору­чение. Разго­воры, которые он проводит с бывшим священ­ником, посвя­щены в основном истории суда и казни Христа, а также теме преда­тель­ства учени­ками своего Учителя. И Корнилов с чистой сове­стью пишет отчёты о встречах, в которых харак­те­ри­зует отца Андрея вполне лояльным граж­да­нином. Доне­сения его прини­ма­ются с благо­дар­но­стью, но в его последнее, как наде­ется Корнилов, посе­щение НКВД он приглашён к полков­нику Гуляеву. Тональ­ность разго­вора с ним резко меня­ется — полковник грозно уличает Корни­лова в попытках обма­нуть след­ствие. Он пока­зы­вает пись­менные отчёты о тех же беседах, напи­санные Куторгой, — бывший священник выполнял анало­гичное задание. В доносах Корнилов обви­ня­ется в ведении анти­со­вет­ских разго­воров. Корнилов раздавлен. Его просят выйти в коридор немного подо­ждать и «забы­вают» про него чуть ли не на сутки. А потом его, полу­жи­вого от уста­лости и страха, уводит к себе Хрипушин, отпа­и­вает чаем, стыдит, сооб­щает, что на этот раз его прощают, но рассчи­ты­вают на его чест­ность в их даль­нейшей совместной работе, подби­рает Корни­лову аген­турную кличку Овод и ещё раз преду­пре­ждает: «Будешь финтить, знаешь куда тебя зашлют?» — «Знаю», — отве­чает уже ничему не сопро­тив­ля­ю­щийся Корнилов.

А в засто­по­рив­шееся след­ствие по делу Зыбина вовле­ка­ются новые люди. После того как Зыбин потре­бовал сменить ему следо­ва­теля и объявил голо­довку, его содержат в карцере, его наве­щает прокурор Мячин и неожи­данно легко согла­ша­ется со всеми требо­ва­ниями. Мячин — враг Неймана. Идея гром­кого пока­за­тель­ного процесса кажется ему бредом. А тут обна­ру­жи­ва­ется ещё одно обсто­я­тель­ство, которое прокурор при случае сможет исполь­зо­вать против Неймана. К полков­нику Гуляеву на приём просится давняя и близкая знакомая Зыбина, Полина Потоцкая. Разговор с нею идёт в присут­ствии Неймана и проку­рора. И Полина как бы между прочим сооб­щает, что есть ещё один человек, с которым Зыбин когда-то вёл дове­ри­тельные разго­воры, — Роман Львович Штерн. Нейман потрясён — введение в это дело такой крупной фигуры, как начальник след­ствен­ного отдела Проку­ра­туры СССР, известный писа­тель, а самое главное — брат Неймана, все ослож­няет. Более того, в деле Зыбина обна­ру­жи­ва­ется возмож­ность личных мотивов — Штерн и Зыбин ухажи­вали когда-то за Полиной, и она пред­почла Зыбина. Ситу­ация стано­вится опасной для Неймана. Ибо не все так прочно и стабильно в жизни, каза­лось бы, всесильных энка­вэ­д­эш­ников — все чаще их ведом­ство сотря­са­ется некими внут­рен­ними толч­ками, — внезапно исче­зают самые надёжные и прове­ренные люди. Куда исче­зают, для Неймана и коллег — не секрет, каждый из них подсо­зна­тельно ждёт своей очереди. К тому ж умного Неймана мучает и другой страх, отпе­ча­тавший в его глазах выра­жение «зажа­того ужаса», — страх перед самой сутью его работы. Он уже не может оправ­ды­ваться словами о высшей целе­со­об­раз­ности, знако­мясь, например, с рацио­на­ли­за­тор­ским пред­ло­же­нием коллег о рацио­нальном исполь­зо­вании в их хозяй­стве тел заклю­чённых, в част­ности, исполь­зо­вании крови умерших или казнённых арестантов. И чтобы попра­вить своё, грозящее пошат­нуться поло­жение в НКВД, и для того, чтобы обрести внут­реннее спокой­ствие, нужны резуль­таты по делу Зыбина. Нейман решает заме­нить дубо­лома Хрипу­шина своей племян­ницей Тамарой Долидзе, только начи­на­ющей, но умной, обра­зо­ванной, рвущейся к работе следо­ва­тель­ницей; к тому же она хороша, что может обез­ору­жить подслед­ствен­ного.

Зыбин действи­тельно потрясён явле­нием молодой прекрасной женщины. Но результат оказы­ва­ется проти­во­по­ложным. Зыбин вдруг чувствует состра­дание к этой несчастной дурочке, поме­нявшей театр на роман­тику тайной работы распо­ря­ди­теля чело­ве­че­ских жизней. Без труда разрушив заго­тов­ленную новым следо­ва­телем схему обви­нения, Зыбин обра­ща­ется к ней, как к чело­веку, совер­ша­ю­щему траги­че­скую и непо­пра­вимую в жизни ошибку. И девушка расте­ряна, возра­зить ей нечем. Разговор их преры­ва­ется на полу­слове — уже давно чувству­ющий себя больным, Зыбин теряет сознание прямо в каби­нете следо­ва­теля. Его пере­водят в боль­ницу. След­ствие снова оста­нав­ли­ва­ется. Пытаясь помочь племян­нице испра­вить промахи, Нейман решает само­сто­я­тельно добыть неопро­вер­жимые улики против Зыбина и повто­ряет маршрут Зыбина по степи. Во время путе­ше­ствия его насти­гает изве­стие о смене руко­вод­ства в управ­лении НКВД, об арестах следо­ва­телей и о том, что он срочно вызы­ва­ется в управ­ление. Это конец, пони­мает Нейман. Последние часы на свободе он решает провести у случайно встре­ченной знакомой буфет­чицы и обна­ру­жи­вает у неё то самое архео­ло­ги­че­ское золото, в хищении кото­рого обви­ня­ется Зыбин. Изъяв золото и арестовав кладо­ис­ка­телей, Нейман возвра­ща­ется в город. А через несколько дней Зыбину в присут­ствии полков­ника и проку­рора пока­зы­вают найденное золото и объяв­ляют, что дело его закрыто. Зыбин свободен. И пусть осво­бож­дение это проис­ходит, благо­даря счаст­ли­вому стечению обсто­я­тельств, Зыбин чувствует себя побе­ди­телем — он смог выстоять.

Первым, кого встретил Зыбин, выйдя из здания управ­ления НКВД, оказы­ва­ется Нейман. Он специ­ально поджидал Зыбина. «Это зачем же?» — спра­ши­вает Зыбин. «Да я сам думаю, зачем?.. С осво­бож­де­нием поздра­вить. Если нужно, домой свести, в лавочку сбегать».

Зыбина пора­жает лицо Неймана, его глаза — по-чело­ве­чески простые и печальные. Ушло из них выра­жение того скры­того ужаса, который Зыбин приметил месяц назад. А в парке, куда Зыбин и Нейман отправ­ля­ются выпить за осво­бож­дение, к ним присо­еди­нился Корнилов. Они распо­ла­га­ются на скамейке, прямо напротив худож­ника, который, заметив выра­зи­тельный силуэт Зыбина, попросил его поси­деть немного и начал быстро зари­со­вы­вать фигуры. Так на квад­ратном кусочке картона и оста­лись эти трое: выгнанный следо­ва­тель, пьяный осве­до­ми­тель по кличке Овод и тот, третий, без кото­рого эти двое суще­ство­вать не могли.