Соколов - Русский эротический фольклор

неотделимой частью массивного пласта народной медицины и опять же служили благородной цели — достойного продолжения человеческого рода, то «непристойная» народная песня оказывалась как бы не у дел, и ее неприкрытая «сексуальность» воспринималась представителями письменной культуры, каковыми и были собиратели, как грубая и вульгарная демонстрация народом своей распущенности.

Молено возразить, что русская заветная сказка так же пряма и откровенна. Но рассказывание подобных сказок предполагало вьвделение рассказчика из общего числа участников исполнения, причем аудиторию сказочника составляла группа избранных лиц (например, только женатые мужчины): «У нас в деревне был дед, он похабных басен много знал, так вот, идешь, бывало, мимо заваленки, а там в круг мужики собрались, ну, гогочут — дед им загибает, а нам-то интересно, ну, нам, может, лет по шестнадцать было, вот подходим — мужики завидят: «Иди, иди отсюда! Тебе чего надо? Ты еще не обзавелся, иди, вон, гуляй!» Не давали слухать ребятам. А когда я женился, дед уже помер, вот я ни словечка его басен и не захватил!»1 Таким образом, исполнение заветных сказок подразумевало камерность обстановки. Народная нее песня эротической тематики традиционно пелась многоголосно (причем зачастую вообще отсутствовало какое-либо разделение участников исполнения на певцов и слушателей) и предназначалась для всех: «И дети идут, и старики идут — никого не стеснялись»2.

Даже «непристойная» частушка в эмоциональном отношении проигрывала «неприличной» песне, вследствие сольного исполнения первой и отсутствия со стороны коллектива необходимости «подхватывать» ее. Повидимому, именно особый размах в изображении эротических ситуаций в народной песне и включение в ее исполнение больших групп людей «отталкивали» собирателей и публикаторов от знакомства широкой читаю-

1 Место хранения: ИМЛИ, т. 16, № 127.

Зап. в 1993 году Е. В. Миненок в с. Печки Людиновского р-на Калужской обл., от Никоненкова И. П., 1936 г. р.

Место хранения: ИМЛИ, т. 1, № 4, с. 9.

Зап. в 1989 году Е. В. Миненок в с. Троицком Куйбышевского р-на Калужской обл., от Балабановой В. Р., 1929 г. р.

См. аналогичные сведения, приведенные в публикации Л. Винарчик «Срамные песни Смоленской губернии» в наст. изд.

22

щей публики с подобными произведениями народной фантазии, что и привело к оседанию таких текстов в многочисленных архивах.

Вместе с тем в начале XX столетия публикация народных эротических песен без купюр в малотиражных сборниках, предназначенных для узкого круга исследователей, воспринималась как определенное исследовательское достижение: «Большинство песен напечатано с точной передачей неприличных выражений народного языка. Издание их в таком виде, без всяких выпусков, составляет несомненную научную заслугу»1.

Вопрос об историческом развитии необрядовой лирики эротического содержания требует отдельного рассмотрения, однако далее при поверхностном анализе легко заметить определенную неоднородность данной группы произведений. Выбор персонажей, изображение ситуаций, распределение и акцентирование «мужской» и «женской» позиций при сохранении единой темы существенно различаются. Таким образом, на основании ряда основополагающих поэтических признаков (сюжета, системы персонажей, деталей предметной изобразительности и т. д.) в эротической необрядовой лирике можно выделить несколько разновременных пластов — условно говоря: «архаический», «переходный» и «поздний».

Предположительно самый архаичный из них состоит из песен, в которых персонифицируются мужской и женский детородные органы. Народная фантазия, превращая их в самостоятельные персонажи, наделяла равной силой как мужское начало, так и женское.

Показательно, что ряд сюжетов данной группы песен посвящен «войне» (или по вариантам — «драке», «соревнованию») между соответствующими частями мужского и женского тел — см., например, песни «Шел я лесом-бориком», «Как у бабушки козел, хы да пы» и другие в настоящем издании.

Этот пласт народной лирики эротического содержания представлен удивительно небольшим количеством произведений. Возможно, что подобные тексты собирателями просто не фиксировались. Но также вероятно, что они «не дошли» до нашего времени, будучи вытесненными более «содержательными» и приближенными

1 Якушкин Е. И. Заметка об одном очень редком издании белорусских песен. — Этнографическое обозрение, 1906, № 1 — 2, с. 97.

23

к реальности песнями эротической тематики. Тем не менее мотив «боя» («драки») между женским и мужским детородными органами был передан песней «в наследство» частушке. Более «поздние» эротические песни также органично впитали ряд мотивов, традиционных для «архаического» пласта.

Второй пласт, условно обозначенный как «переходный», составляют песни, в которых разнообразно обыгрывается сама сексуальная ситуация — см., например, песни «Брали девки лен, лен», «Осенние ночи», «Приглашал Ваня Дуняшу с собой ночку ночевать» и другие в настоящем издании. Основными персонажами в этих произведениях являются представители мужского и женского полов.

Одной из ярких отличительных особенностей эротических песен данной группы является изображение женского начала как стороны активной, инициатора любовной игры. «Девица» сама приходит в гости к «молодцу» или зовет его к себе:

Я сама, млада, осмелюсь, друга в гости позову, Угощу, улещу, на кровать спать положу.

«молодцу» остается лишь «догадаться» и поступить соответствующим образом, согласившись на роль послушного исполнителя.

В ряде текстов мужчине предоставляется некоторое право выбора, однако и здесь женское поведение выражает не только полное приятие мужского желания, но и активно содействует развитию ситуации:

Стой ты, парень, не валяй, сарафана не марай, Сарафан мой синий, сама, девка, скину, Сама, девка, скину, под себя подкину, Руки, ноги разложу, дороженьку покажу!

Идея некой изначалъности провоцирующего женского поведения сохраняется даже в метафоричности песен:

Во ту ли во пшеночку повадилась курочка, Повадилась курочка, курка черной хохолок.

Это желание и умение женщины «заводить» любовную игру данная группа народных песен (в отличие,

24

например, от баллады) определяет как нормативное поведение, без какого-либо намека на осуждение. Более того, женская сексуальная «открытость» преподносится как передаваемое «по наследству» знание:

Не учила меня мать ни ткать, ни прясть, Только выучила мать, как под молодцем лежать.

Любопытно, что «несовместимость» занятий любовными утехами и работы, тонко подмеченная народной песней, имела место и в реальной крестьянской жизни. «Хорошо-то в замужестве, знаешь, кто жил? Кто на работу был ленив. Мужик домой придет — она его встретит и приветит, ну, целый день ничего не деламши — скучно. А тут нажнешься, да наработаешься, домой придешь — спать повалишься. Какое тебе целованье? Ну, а мужик, знаешь, на бабу зуб точит!»1

Песня изображает сексуальные возможности женщины как предмет ее особой гордости. Не случаен столь частый мотив украшения женского детородного органа:

За парневы деньги Куплю я ей серьги. Куплю колокольчик На самый хохольчик.

Любые этические ограничения становятся несущественными применительно к сексуальному потенциалу:

Как и дочка-то с маткою спорилася: Маткина пизда широка, у дочки шире ее.

Причем женская сексуальность, изображаемая данным пластом произведений, не имеет возрастных границ: одинаково «сладострастны» и девицы, и «молодые молодушки», и «старые старушки» (в отличие от «мужского» персонажа, возраст которого практически всегда маркирован — «молодец», «паренек» и т. д.). (То же наблюдение было сделано и Е. Бартминьски применительно к польской народной песне эротического содер-

1 Место хранения: ИМЛИ, т. 14, № 187.

Зап. в 1992 году Б. В. Миненок в д. Черный Поток Людиновского р-на Калужской обл., от П. И. Андроновой, 1922 г. р.

25

жания: «Черта молодости сильнее акцентируется в отношении молодого человека...»1

По сути, поведение персонажей песен «переходной» группы не имеет ничего общего с желаниями и поступками конкретных людей. Эротические страсти разудалых «молодцев», не ведающих стыда «девушек», разбитных «молодушек», сластолюбивых «старушек» как общепризнанная модель поведения существовала исключительно в пространстве эротической песни, поэтический мир которой был очень далек от той реальности, в какой жили ее исполнители, и от тех нравственных убеждений, которым они следовали в повседневном быту.

Каждая такая песня — всего лишь игра в эротику, открытая демонстрация в строго определенный период

Народная традиция не поддается однозначной классификации (а классификация народной лирики, вследствие формульного строения песен, еще более проблематична), поэтому не представляется возможным провести четкую разделительную черту между различными пластами песен эротического содержания. Так, в группе произведений, условно обозначенной как «срединная», широко представлены мотивы, типичные для «архаической» группы.

Одним из них является мотив «поглощения» женским детородным органом мужчины и предметов материального мира:

Пахарь пашенку пахал — он и то туда цопал, Пастух лапти плел — он и то туды забрел, Жеребеночек-прыгун — он и то туды впрыгнул.

Или:

Скрозь дочкиной пизды корабли прошли, Корабли прошли и со парусами.

Гиперболизируя женскую сексуальность, народная песня создает образ «всепоглощающего» женского нача-

1 Bartminski J. Jas koniki poil (Uwagi о stylu erotyku ludowego).— Teksty, 1974, № a, s. 13.

26

ла, безграничного по своему потенциалу. Опираясь на физиологические реалии появления людей на свет, народная песня уподобляет женский детородный орган вратам в бесконечность космоса, через которые возможно движение в обоих направлениях — как к жизни, так и к смерти.

Другое наследие «архаической» группы песен — это мотив уничтожения (как вариант — избиения) детородных органов (чаще всего женского), эволюционировавший, возможно, из мотива их «войны»:

Собирались девки, Собирались красны, Щелок щелочили, Черну пизду мыли, Мыли, полоскали, За уши таскали, За уши таскали, Больно колотили.

Или:

Моего-то хуя бьют, Его били-колотили,

В печку набок воротили, Волочили по песку Да разделили по куску.

Этот мотив созвучен обрядам троицкого цикла, к которым очень часто приурочивались эротические песни (в частности, к Духову дню и «похоронам кукушки»), когда ритуальную куклу (или «кукушку»), также символизирующую женское начало, буквально разрывали на части.

Один из самых неясных мотивов в данной группе песен — это мотив «остригания шерстки»:

Остригу я эту шерстку, Понесу я шерстобиту, Разобьет ее бастенько, Опряду ее тоненько, Свяжу милому перчатки.

По всей вероятности, этот мотив также был связан с некими обрядовыми действиями. Единственный намек на их существование удалось записать в Калужской

27

области: «Когда-то давным-давно, еще бабушка моя рассказывала: на второй день свадьбы приходили старухи в дом к молодьш. Ну, их там угощали, и вот одна брала ножни, задирала себе подол и стригла свою курицу, свой хохол. Но это давно-давно, бабушка не видала, а ей кто-то тоже вот так-то рассказывал»1.

Особую подгруппу составляют эротические песни диалогового характера:

—Что ж у тебя, девка, промеж ног черненько?

—Швецы были, шубу шили, лускат позабыли!

—Что ж у тебя, девка, промеж ног красненько?

—Мыши были, гнезды вили, норы проточили.

Или:

—Что у тебя, девица, губушки сладеньки?

—Пцолы были, мед носили, а я принимала.

—Что у тебя, девица, в пазушке мякенько?

—Гуси были, пух носили, а я принимала.

Интересно, что содержание ответов воспроизводит картину «творения» женского тела представителями животного мира. Исключение, казалось бы, составляет «лоскут», который пришили швецы. Но в песнях встречается и иной вариант ответа:

— А етыт зверь Издалече привезен, Издалече привезен, Промеж ног посажен.

В народном осмыслении женского начала как наследия мира природы прослеживается удивительная последовательность. Женский детородный орган сравнивается исключительно с предметами из мира природы: «кунка», «черный соболь», «галка», «зверек из Сибири привезен» и т. д. Тогда как мужской детородный орган уподобляется в песнях «коню», «булатной пищали», «перу» и т. д.— то есть явлениям из мира культуры. Это наблюдение говорит о подобной тенденции, но ни в коем случае не о правиле. (См., например, сравнение мужско-

1 Место хранения: ИМЛИ, т. 14, № Ц2.

Зап. в 1992 году Е. В. Миненок в с. Букань Людиновского р-на Калужской обл., от Н. Т. Ладутько, 1919 г. р.

28

го детородного органа с сизым селезнем в тексте «Стать почитать, стать сказывать» в наст, изд.)

Первые две группы эротических песен отличает еще одна интересная особенность — наличие припевов, состоящих из асемантических слов: «А тыльды, будыльды, каракалки!», «Чеботуха, чеботуха, чеботурица моя!», «Ох, и я шиндеря да шиндеришенька моя!» — и т. д. Возможно, за подобными припевами «скрывается» утраченная «неприличная» лексика.

К «позднему» пласту народных эротических песен можно отнести произведения типа «Раз полоску Маша жала», «Что по травке, по муравке» (сюжет — солдат Яшка и хозяйская дочь Наташка), «Ты скажи же, моя Марусенька», «Без морковки жить неловко» и проч. (см. настоящее издание). Эта группа песен скорее всего формировалась не без влияния слободской, купеческой и солдатской сред. Не случайно персонажами этих произведений становятся солдат, целовальник, купеческий сын и т. д.

По набору поэтических образов, по сюжету, по акцентированию мужской и женской «ролей» эти песни вьщеляются из всего пласта народной лирики с эротической тематикой. В них уже нет того чарующего обаяния откровенной наготы, которое так остро ощущается

впроизведениях первых двух пластов. (Интересно, что

вэтой группе песен практически отсутствует обсценная лексика.) «Поздняя» эротическая песня не «проживает» сексуальную ситуацию, а занимается ее «описанием», причем заметно сужая «пространство» эротики за счет введения фрагментов повествовательного характера. Народное внимание уже не привлекает первозданная беспомощность и, соответственно, открытость человека перед стихией Эроса. Начинается процесс «осмысления» сексуального поведения и, соответственно, высказывается по его поводу определенная морально-этическая оценка:

Вот вам, девушки, наука: Не ходите в лес гулять, Там найдете черна жука, Не ложите с собой спать.

Такую «мораль» невозможно представить в песнях «архаических» и «переходных».

Любопытный пример являет собой песня о солдате-

29

Яшке и хозяйской дочери Наташке. Последняя отказывает притязаниям Яшки (что опять же невообразимо в «ранних» эротических песнях), и тот в ответ грозит (!):

Якаков, Яшка, ни буду,—

Ятебя, курву, добуду!

Якаков, Яшка, ни стану,—

Ятебя, курву, достану!

Подобные песни уже «живописуют» «реальных» людей с их «реальными» сексуальными взаимоотношениями.

Кпоследней группе можно также отнести и песни,

вкоторых ожидаемое продолжение текста с эротическим смыслом как бы перебивается текстом «нейтральным»:

Как, бывало, я, всем давала я, Клятву верную дружку милому. Как, бывало, он мне показывал

Свой большой толстой кошелек с каймой.

(Подобные произведения широко бытуют и в детской среде.)

Сюда же относятся песни, в которых эротический смысл возникает вследствие различных фонетических ассоциаций:

По мху я, девушка, ходила, Во мху я, красная, гуляла, Во мху я, во мху я,

Во мху я, во мху я, во мху я!

Исполнение подавляющего числа эротических песен (независимо от того, к какому временному пласту они относятся) было строго приурочено в народной традиции к определенным календарным или семейным обрядам (на святки, Духов день, во второй день свадебного обряда и т. д.)1. Но и в контексте обряда их исполнение

1 См. в наст, изд.: Е. Миненок, «Обряд Духова дня в селе Троицком Калужской области», Л. Винарчик, «"Срамные" песни Смоленской области».

30