В 90-х гг. ХХ в. различение между глубинными и поверхностными структурами, проведенное Греймасом, его актантная схема были использованы А. Юберсфелд при анализе семиотических, текстовых и театральных практик, в расширенной трактовке форм коммуникации в театральном действии, в частности, отношений «актер — зритель», разбиваемых ею на пять подсистем [11].

Все модусы культуры стали рассматриваться под утлом зрения нарратива и его поэтики, понятие «нарратив» стало широко (см.: Дискурс, I) использоваться в гуманитарных науках, а наука рассматриваться как дискурс. Поэтому стало возможным говорить о «поэтике» и «риторике» в той или иной науке, о нарративах, присущих научному знанию [7; 8; 10;12]. Конечно, взгляд на науку как определенный тип дискурса вполне правомочен. Он фиксирует типы научной литературы, способы и формы фиксации результатов научного поиска в той или иной литературно-дискурсивной форме: диалога, трактата, монографии, учебника, статьи, патента и т. д. Рассмотрение науки как дискурса фиксирует различные формы социальной репрезентации научно-исследовательской деятельности и способы ее социального признания. Но такого рода рассмотрение науки оставляет без внимания интенциональность научного знания, его направленность на другое, например, направленность естественных наук на природную реальность. Вернее, этот подход фиксирует лишь направленность науки на Другого — на читателя или слушателя, оставляя вне горизонта своего рассмотрения предметную интенциональность, предметное содержание научного дискурса. Парадоксально, что наука, рассматриваемая как тип дискурса, оказывается предприятием, которое не имеет никакого отношения к реальности. Она целиком замыкается внутри дискурса, трактуется как социальное конструирование и реальности, и познавательного действия, и его результата. Все социально конструируемо и ситуационно обусловленно, все смыслы научного знания социально детерминированы, а выбор той или иной стратегии дискурса продиктован лишь идеологической (явной или неявной) приверженностью той или иной исследовательской про-

249

грамме. Научное знание в таком случае трактуется как совокупность убеждений (belief), в принципе неотличимых от идеологических убеждений, а сама приверженность той или иной исследовательской программе оценивается как результат или конвенции, или консенсуса [7], [10], [12].

Библиография

1.Барт Р. Основы семиологии // Структурализм: «за» и «против». М., 1975.

2.Рикёр П. Время и рассказ. Конфигурации в вымышленном рассказе. Т. 2. М.-СПб., 2000.

3.Coquet J.-C. Sémiotique littéraire. P., 1973.

4.Greimas A.J. Du Sens. Essais sémiotique. P., 1970.

5.Greimas A.J. Maupassant. La sémiotique du texte: exercices pratique. P., 1976.

6.Gross A.G. The Rhetoric of Science. Cambridge. Mass., 1990.

7.Narrative in Culture. The Uses of Storytelling in the Sciences, Philosophy and Literature. Ed. С Nash. L., N.Y., 1990.

8.Polkinghorne D. Narrative Knowing and the Human Sciences. N.Y., 1988.

9.Ratier F. Systématique des isotopies // Essais de Sémiotique poétique. P., 1972.

10.The Rhetorical Turn: Invention and Persuasion in the Conduct of Inquiry. Eds. Pera M., Shea W. Canton, Mass., 1991.

11.Ubersfeld A. L école du spectateur. P., 1991.

12.Literature and Science: Theory and Practice. Boston, 1990.

13.Greimas A.J. Sémantique structurelle. P., 1966.

9.3. Поэтика прозы Ц. Тодорова

Поэтика, согласно Ц. Тодорову, — это структурное изучение особенностей литературного дискурса, которое не тождественно изучению индивидуального литературного произведения. Противопоставляя свою позицию всем методам прежнего литературоведения, он проводит мысль о том, что всякое литературное произведение в поэтике «рассматривается только как реализация некой гораздо более абстрактной структуры, причем только как одна из возможных реализаций. Именно в этом смысле структурная поэтика интересуется уже не реальными, а возможными литературными произведениями; иными словами, ее интересует то абстрактное свойство, которое является отличительным признаком литературного факта, — свойство литературности» [1:41]. Поэтика имеет дело с любыми текстами — поэтическими и прозаическими. Ставя цель выявить структуру повествования вообще, а не какого-нибудь отдельного повествования, Тодоров посвящает специальные исследования структуре «Опасных связей» (1965), грамматике «Декамерона» (1969), научной фантастике «Введение в фантастическую литературу» (М., 1997). Выделив действующее лицо (подлежащее), действие (сказуемое) и определение, харак-

теризующее ситуацию, он обстоятельно анализирует формы сказуемого, поскольку с ним связана интрига новелл, и строит схему возможных действий, которую можно представить в виде перехода от статики к динамике и от нее к новой статике. Оценивая цель поэтики, Тодоров полагал, что она «должна послужить орудием обнаружения, открытия всего класса явлений, имеющих текстовую природу, благодаря тому что наиболее специфичные типы текста встречаются именно в литературе; но после этого открытия создания основ науки о тексте ее собственная роль оказывается довольно скромной: она сводится к выяснению причин, по которым в такие-то эпохи такие-то тексты признавались «литературными» [1:111].