§ 4. Что вытекает из принятой гипотезы?

Согласно изложенной выше гипотезе, имя существительное оформляется раньше глагола. Но самому имени существительному предшествовало высказывание, которое состояло из звуков, обозначающих ситуацию в целом. Имя существительное и возникает как раз в рамках такого высказывания – путем его расширения. Звуковой комплекс, обозначавший прежде ситуацию в целом, закрепляется в дальнейшем за глаголом. Следовательно, хотя глагол появился позже существительного, его звуковая материя старше звуковой материи существительного.

В лингвистической и семиотической литературе нередко можно встретить указания на то, что существительные образуются из глаголов (“рубило” от “рубить”, “шило” от “шить” и т. п.). Это верно, если иметь в виду относительно развитой язык, который располагает словообразовательными элементами (в частности, суффиксами). Однако на первых порах таких элементов в языке, разумеется, не было. Мало вероятно также, чтобы они появились вслед за первыми глаголами до оформления категории имени существительного или сразу же вслед за первыми существительными до возникновения глагола. Создание словообразовательных монем пред полагает способность тонкого различения объективных отношений, обозначаемых этими монемами, способность, которая не могла по явиться, как свидетельствует умственное развитие ребенка, раньше способности различать предметы и действия. Первые монемы были словами – именами существительными и глаголами, звуковая материя которых характеризовалась взаимной независимостью: глаголы не образовывались из имен существительных, а имена существительные – из глаголов.

Из гипотезы, принятой нами, вытекает одно интересное следствие. Сначала опишем его, а затем посмотрим,  согласуется ли оно с действительно наблюдаемыми фактами. Мы предположили, что человек начинал с отличения друг от друга ситуаций, взятых в целом, а не с выделения отдельных моментов практических ситуаций. Каждое высказывание обозначало первоначально ситуацию в целом, причем высказывание не расчленялось на значащие единицы. Но если первобытный человек мог вначале различать лишь ситуации в целом, то для него ситуация “принести сучья” была иной, чем ситуация “принести тушу”, несмотря на наличие одного и того же действия, и в первом случае он употреблял, обращаясь к слушателю, один звук (бама), а во втором – другой (бада). Более того, не было бы ничего удивительного, если бы первобытный человек использовал разные звуки, произнося “неси сучья” в разных обстоятельствах (например, находясь в пещере или вне пещеры), поскольку это были бы чувственно разные ситуации. Таким об разом, говоря “неси сучья”, “неси тушу”, “неси камень” то в одной, то в другой ситуации, первобытный человек каждый раз использовал новые звуки. Следовательно, хотя во всех случаях речь шла о выполнении одного и того же действия, высказывания были по звуковой материи разными – из за различия ситуаций, взятых в целом (например, бама, дата, бада, кага, ката и т. д.). Но когда первобытный человек научился выделять элементы практических ситуаций, звуковая материя, образующая высказывание в целом, становится, как мы уже знаем, звуковой материей глаголов. А это означает, что в первобытном языке должно было существовать много различных глаголов, обладающих одним и тем же смыслом (например, и бама, и дата, и бада, и кага, и ката будут означать “нести”). Данное следствие с необходимостью вытекает из принимаемых нами допущений.

А как обстоит дело в действительности? А. Даймонд, на которого мы ссылались выше, анализирует в своей книге 300 глаголов корней семитских языков. На основании этого анализа он приходит к выводу, что в языке, который предшествовал семитским языкам, имелось много глаголов с одним и тем же смыслом. Иными словами, А. Даймонд констатирует именно тот факт, который предполагается нашей гипотезой. Его было бы труд но объяснить, если бы первобытный человек с самого начала умел выделять отдельные элементы ситуаций, в том числе действия. В этом случае за каждым выделенным действием закрепилось бы одно название и не было бы многих глаголов, выражающих одно и то же действие. Последнее обстоятельство, как нам кажется, может быть объяснено лишь при том условии, что умственное развитие первобытного человека шло от выделения ситуаций, взятых в целом, к последующему различению их составных моментов, причем предметы действия были выделены раньше самих действий, а за действиями, после их выделения, закрепились названия, относившиеся прежде к ситуациям в целом.

Итак, в развитии человеческого языка можно наметить три главных этапа: 1) появление высказываний, состоящих всего из одного звука и обозначающих некоторую практическую ситуацию, взятую в целом, без выделения в ней отдельных моментов (этап звукотворчества); 2) появление высказываний, состоящих из двух одинаковых или двух различных звуков (этап фонемо творчества, или слоготворчества); 3) появление высказываний, состоящих из значащих единиц – монем, причем в качестве первых монем выступали слова (а не словообразующие элементы) – вначале имена существительные, а затем глаголы (этап монемотворчества). Иначе говоря, наш современный язык, прежде чем он стал языком типа III, высказывания которого строятся из фонем и монем, прошел стадию, когда он был языком типа I (с высказываниями, не содержащими ни монем, ни фонем), и стадию, когда он функционировал как язык типа II, в высказывания которого входили фонемы, но в которых не было монем.

Строя нашу модель формирования человеческого языка, мы не раз имели возможность убедиться в том, что прогресс в области языка подготовлялся прогрессом в области мышления. Так, чтобы обозначать ситуацию в целом, надо уметь ее выделять, отличать от других ситуаций. А это умение есть мыслительная способность, складывающаяся в процессе практической деятельности. Чтобы обозначать отдельные элементы ситуаций, надо опять таки научиться их выделять. А это также мыслительная способность, которая формируется у первобытного человека как результат активного оперирования вещами. Разумеется, абстрактное мышление современного человека может развертываться лишь на базе языка. Но чтобы возник сам язык, необходим был известный уровень развития мышления, а именно: развитие наглядно образного, практического мышления, непосредственно вплетенного в практическую деятельность первых людей. Наши дети также не могли бы научаться языку, если бы предварительно не достигали известной ступени в своем умственном развитии. В свою очередь приобретенный язык способствует дальнейшему прогрессу мыслительной деятельности. Язык и мышление диалектически воздействуют друг на друга. Однако вначале была все же мысль (а не слово), неразрывно связанная с делом.

Глава девятая Семиотика и кибернетические устройства