§ 1. Слово, умственный образ, предмет. Критика концептуализма

Наши представления о природе языка и в связи с этим о характере предметного и смыслового значения языковых знаков будут далеко не полными, если мы не проведем точную границу между языком и речью и не выясним отношения их друг к другу. При этом мы будем исходить прежде всего и глав ным образом из знаковых ситуаций человека, в практике которого различие между языком и речью получило наивысшее выражение, а потому может быть выявлено с наибольшей отчетливостью, хотя полученные нами выводы приложимы, с соответствующими изменениями, к любым знаковым ситуациям.

Рассмотрим простейшую знаковую ситуацию, имеющую место при отражении в нашем сознании явлений внешнего мира. Вернемся к рассказчику, сообщающему приятелю о вчерашнем событии. “Мы стояли с женой на троллейбусной остановке. К нам подошел какой то гражданин...” и т. д. В этом случае описываемое событие не воспринимается рассказчиком непосредственно – налицо лишь образ памяти. Однако, поскольку рассказчик

уверен в соответствии образа тому, что про изошло в действительности, он относит свои слова к реальным событиям, к реальным предметам. Рассказчик желает нечто сказать о самой действительности, а не о явлении сознания (образе памяти). Правда, рассказчик может ошибаться. Юристам хорошо известно, как люди, которые были свидетелями одного и того же события, по разному описывают происшедшее. Но, даже ошибаясь (мы исключаем из нашего анализа случай заведомой лжи), он думает, что образу, сохранившемуся в его памяти, соответствует реальное событие, а потому относит свои слова к самому событию, которое он имеет в виду, а не к образу памяти.

Разумеется, слова могут относиться и к образам, но в иной знаковой ситуации. Если бы говорящий захотел высказать нечто об образе, он мог бы выразиться примерно так:

“У меня в сознании – совершенно отчетливый образ гражданина”. В этом случае слова, используемые говорящим, относились бы не к самой действительности, а к явлению сознания, они обозначали бы для слушателя образ памяти. Но здесь перед нами уже другая знаковая ситуация. Если прежде говорящий описывал реальное событие (прав да, с помощью образа), то теперь предметом его внимания стал сам образ. В одной знаковой ситуации слова, выбираемые говорящим, обозначают для слушателя реальный пред мет, в другой – образ предмета. Но в одной и той же знаковой ситуации слова не могут обозначать и предмет, и образ этого предмета.

Они обозначают или предмет, или образ, в зависимости от конкретного характера знаковой ситуации, в которой они используются говорящим.

Сказанное нами носит, казалось бы, элементарный характер. Тем не менее этот вопрос часто истолковывается неверно. Возьмем в качестве примера рассуждения известных семантиков Огдена и Ричардса по поводу схемы, предложенной ими в книге “Значение значения”.

Эта схема имеет вид треугольника.

По мнению Огдена и Ричардса, всякий раз, когда высказывается или понимается какое-нибудь утверждение, налицо три фактора: символ (слово), референс (мысль) и референт (предмет, о котором мы мыслим или который мы имеем в виду). Назначение треугольника как раз и заключается в том, чтобы в наглядной форме воспроизвести от ношения, существующие между этими факторами. Что же это за отношения?

Критикуя концептуалистов, утверждающих, будто слова обозначают не предметы, а понятия, Огден и Ричарде правильно подчеркивают, что слова относятся к предметам. Вслед за Постгейтом (Postgate) они готовы признать, что отношение между словами и фактами составляет сущность теории смысла. Более того, Огден и Ричарде критикуют солипсизм и указывают, что непризнание существования мира вне нас неизбежно вносит “путаницу в анализ таких вопросов, как чувственное познание, верификация и даже смысл”. Однако в то же время Огден и Ричарде делают существенную уступку концептуализму и в конечном счете идеализму. Оказывается, когда мы говорим: “Слова относятся к предметам”, то это всего лишь удобная форма выражения. На самом деле, слова “непосредственно относятся к мысли”, описывают и сообщают мысль (это отношение воспроизводится левой стороной приведенного выше треугольника), и лишь постольку, поскольку сама мысль связана с референтом (правая сторона треугольника), мы можем говорить, что и слова описывают и сообщают факты. Между символом и референтом не существует прямой связи (вот почему у треугольника отсутствует основание), эта связь косвенная, она осуществляется с помощью двух сторон треугольника. Для того, чтобы сделать свою мысль понятной, Огден и Ричарде приводят весьма показательный при мер с садовником, подстригающим газон с помощью газонокосилки. Мы знаем, что траву подстригает газонокосилка, а не сам садов ник непосредственно. Тем не менее мы говорим, что траву подстригает садовник, ибо такой способ выражения удобен. Точно так же мы знаем, что слова относятся непосредственно к мысли, но говорим, что слова относятся к предмету мысли, поскольку удобно говорить именно так.

С точки зрения материалистической теории познания совершенно ясно, что вопрос о том, относит ли говорящий свои слова к предмету,– это не вопрос об удобстве или неудобстве соответствующей формулировки. Когда человек описывает реальное событие (а именно такую знаковую ситуацию анализируют Огден и Ричарде), он относит свои слова к реальным предметам, и только к ним. Правда, если предметы не воспринимаются непосредственно, говорящему приходится опираться, скажем, на образ памяти. Но это не означает, что говорящий относит свои слова к образу памяти. Образ памяти не является в данной знаковой ситуации тем, что познается, он есть то, посредством чего познается нечто другое, а именно предмет, об разом которого он, по мнению говорящего, является. Поэтому слова говорящего никак не могут обозначать здесь референс (образ памяти), они относятся говорящим к тому, что описывается при посредстве референса,– к реальному событию. Не понимать этого означает не понимать сути знаковой ситуации, имеющей место при познании явлений действительности.

Во многих отношениях поучительно проследить источник ошибки,  допускаемой Огденом и Ричардсом. Нам кажется, что этим источником является упрощенное, мы бы даже сказали, чисто механистическое понимание отношения мысли к предмету. Для Огдена и Ричардса мысль есть просто некое явление в области сознания, причинно связанное с предметом. Например, когда мы думаем о Наполеоне, между актом референса (мыслью) и референтом вклинивается длинная цепь причинно обусловленных событий: слово – историк – современная   Наполеону запись – очевидец – референт (Наполеон).

Таким образом, мысль, по мнению Огдена и Ричардса, есть просто одно из событий в цепи событий, причинно связанных друг с другом: мысль имеет своей причиной слова, которые мы находим в книге историка, эти слова, в свою очередь, имеют своей причиной деятельность историка, который, прежде чем написать книгу, познакомился с записью, сделанной современником Наполеона, и т. д. Но если мысль трактуется так, то упускается из виду самое существенное в мысли, а имен но то, что мысль, будучи определенным реальным событием, в то же время выполняет “идеальную” функцию: она представляет собою образ предмета, его отражение. Говорящий думает, что, например, образ памяти воспроизводит случившееся в самой действительности, и именно поэтому относит свои слова к действительности, представленной в образе, а не к самому образу. Конечно, сама способность мысли быть образом, отражением предмета является продуктом длительного исторического развития и, следовательно, тоже причинно обусловлена. Но это не та причинная цепь, о которой говорят Огден и Ричарде. Это причинная цепь несравненно более сложного рода, в качестве членов которой выступает и общественно практическая деятельность людей, и общение их в процессе производства, и ряд других, не менее важных факторов.