Сухих_С_И_Тих_Дон_Шолохова

фликтовал с комиссарами, выполнявшими инструкции Троцкого. Когда Миронов, не вытерпев проволочек, самовольно, с не до конца сформированным корпусом пошел на фронт, чтобы драться с Деникиным, он был Троцким объявлен вне закона. Его корпус был окружен и разоружен, а сам Миронов арестован, судим трибуналом и приговорен к расстрелу (в "Тихом Доне" упоминается об этих событиях в связи с рассказом о жизни Фомина, который был их участником). Потом Миронов был помилован Лениным, назначен командующим Второй Конной армией, в Крыму блестящим маневром одним ударом уничтожил всю конницу Врангеля, за что награжден орденом Красного Знамени и золотым оружием. Его вызвали в Москву за новым высоким назначением, а когда он по пути заехал в родные места, на Дон, был снова по доносу арестован, отправлен в Москву и там в Бутырской тюрьме во время прогулки в арестантском дворе был застрелен. Наиболее ярко его незаурядный характер и некоторые страницы его жизни освещены в романе Юрия Трифонова «Старик», где Миронов выведен под именем Мигулина, комиссар Трифонов (отец писателя Ю.Трифонова) – под именем "дяди Шуры"– комиссара Данилова, а родной дядя писателя, брат его матери Лурье,– в годы гражданской войны помощник и ординарец Валентина Трифонова –– под именем главного героя романа Летунова, знакомый нам по "Тихому Дону" комиссар Малкин – под именем Браславского. В романе "Красные дни" А.Знаменского (кубанский писатель, прошедший в свое время самые страшные лагеря ГУЛАГа) показана вся жизнь Ф. Миронова.

ДРУГИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА. К.Краснушкин (коммунист, командированный из Москвы в Хоперский округ): «Деятельность ревтрибунала с безапелляционными приговорами без участия защиты при закрытых дверях была настолько вызывающей и настолько не отвечала духу партии и Советской власти, что это бросалось в глаза – трибунал разбирал в день по 50 дел, а по этому можно судить, насколько внимательно разбирались дела». «Начало восстания было положено одним из хуторов, в который ревтрибунал в составе Марчевского, пулемета и 25 вооруженных людей вошел для того, чтобы, по выражению Марчевского, «Карфагеном пройти по этому хутору». М.Нестеров: «Не было ни одной попытки подойти к казаку деловым образом, договориться мирным путем, а подход был один – винтовка, штык…» Г.Сокольников: «Восстание в Вешенском районе началось на почве применения военно-политическими инстанциями армии и ревкомами массового террора против казаков»1.

Авторы концепции «сочувствия» еще тогда, в 60-е годы, опубликовали эти и другие документы и сделали вывод о том, что восстание на Дону было результатом политических установок Троцкого и деятелей местной власти – во главе с Сырцовым. Имена Сырцова,

1 Документы ЦПА ИМЛ цит. по: Бирюков Ф. Если опираться на принцип историзма… // Русск. лит.. 1971. № 2. С. 82. Также в его кн. "Художественные открытия М.Шолохова". – М., 1976. С. 75

81

Троцкого и одного из самых кровавых палачей Дона – Малкина – были названы Шолоховым в романе. Все эти деятели исходили из того, что рассматривали Дон как очаг контрреволюции и считали, что 80% населения Дона чужды Советской власти (а на Дону казаков-то было всего 43% населения, остальные – «иногородние», и, стало быть, все казачество поголовно считалось враждебным). Троцкий в статье «Борьба с Доном», опубликованной в феврале 1919 г., писал: «Казачество для России всегда играло роль палача. У казачества нет заслуг перед русским народом и русским государством. 100-миллионный русский пролетариат не имеет никакого нравственного права применить к Дону великодушие»1.

Отсюда «линия на расказачивание». Массовый террор: расстрелы, реквизиции, контрибуции, выселение, переселение на Дон крестьян из Центральной России. Станицы и хутора переименовываются в волости и деревни. Запрещается слово «казак», не разрешается носить лампасы и т.д. Тогда, в 60-е, исследователям был не доступен (да еще и невозможно было опубликовать) первоисточник всех этих действий

– злодейская директива Председателя ВЦИК Я.Свердлова о «расказачивании» и изданные на ее основе преступные приказы Троцкого, Якира и председателя Донбюро Сырцова2.

Тем не менее и опубликованные тогда А.Хватовым и Ф.Бирюковым архивные документы ярко осветили реальную обстановку и раскрыли историческую подоплеку событий, описанных в 3-м томе «Тихого Дона». Описанных верно и точно.

Шолохов, как он писал Горькому, не мог не коснуться «политики расказачивания», рассказывая о возникновении восстания. Его повествование немногословно, но веско. О расказачивании в романе свидетельствуют не публицистические рассуждения, а впечатляющие картины, сцены, диалоги.

1Известия Народного комиссариата по военным делам. 2,4,6,8 февраля 1919 г. См. Бирюков Ф. Художественные открытия М.Шолохова. – М., 1976. С. 71. Троцкий был на Дону, выступал с подобными провокаторскими речами на митингах, и однажды, когда восставшие казаки внезапно атаковали станицу во время его выступления, он, охраняемый тремя бронированными автомобилями, панически бежал, и Шолохов не преминул рассказать в романе об этом эпизоде. (см.: Петелин В. Жизнь Шолохова. – 2002. С. 388

2Из директивы Свердлова: «Циркулярно, секретно. 1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное (!) участие в борьбе с Советской властью». Из приказа члена РВС 8-й армии И.Якира: «В тылу наших войск и впредь будут разгораться восстания, если не будут приняты меры, в корне пресекающие даже мысль возникновения такового. Эти меры: уничтожение всех поднявших восстание, расстрел на месте всех имеющих оружие и даже процентное уничтожение всего мужского населения». Из предписания председателя Донбюро Сырцова «1. Во всех станицах, хуторах немедленно арестовать всех вид-

ных представителей данной станицы или хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях, и отправить как заложников в рев-

трибунал. 2. В случае обнаружения какого-либо оружия расстреливать не только владельцев оружия, но и нескольких заложников. 3. Составить по станицам под ответственность ревкомов списки всех бежавших казаков и без всякого исключения арестовывать и направлять в районные трибуналы, где должна быть применена высшая мера наказания». [Цит по: Козлов А. Расказачивание // Родина, 1990, № 6. С.43-44. Выделено мной – С.С.]

82

Вот одна из сцен, в которой показаны действия подручного Троцкого – комиссара Малкина (он выведен в романе под собственным именем, так же как и председатель Донревкома Сырцов, – а между прочим, в то время, в момент остановки публикации этого тома романа, Сырцов был Председателем Совнаркома РСФСР, а Малкин – одним из ближайших сотрудников наркома госбезопасности Ягоды).

Казак-возница везет на своей подводе Штокмана и Кошевого и рассказывает о художествах комиссара Малкина:

«… Ваша власть справедливая, только вы трошки неправильно сделали…

- Чем же? – Штокман свернул папироску, закурил и долго ждал ответа.

-…А чем неправильно сделали – скажу. Потеснили вы казаков, надурили, а то бы вашей власти и износу не было. Дурастного народу

увас много, через это и восстание получилось.

-Как надурили? То есть, по-твоему, глупостей наделали? Так? Каких же?

-Сам, небось, знаешь… Расстреливали людей. Нынче одного, завтра, глядишь, другого... Кому же антирес своей очереди ждать? Быка ведут резать, он и то головой мотает. Вот, к примеру, в Букановской станице… Вон она виднеется, видишь – церква ихняя?… Комиссар у них стоит с отрядом, Малкин фамилия. Ну и что ж он, по справедливости обращается с народом? Вот расскажу зараз. Собирает с хуторов стариков, ведет их в хворост, вынает там из них души, телешит их допрежь и хоронить не велит родным. А беда ихняя в том, что их станишными почетными судьями выбирали когда-то. А ты знаешь, какие из них судья? Один насилу свою фамилию распишет, а другой либо палец в чернилу обмакнет, либо хрест поставит. Такие судья только для виду, бывалоча, сидят. Вся его заслуга – длинная борода, а он уж от старости и мотню забывает застегивать. Какой с него спрос? Все одно как с дитя малого. И вот этот Малкин чужими жизнями, как бог, распоряжается, и тем часом идет по плацу старик – Линек поулишному. Идет он с уздечкой на свое гумно, кобылу обратать и весть, а ему ребята шутейно и скажи: «Иди, Малкин тебя кличет». Линек этот еретическим своим крестом перекрестился, – они там все по новой вере живут, – шапку еще на плацу снял. Входит – трусится. «Звали?» – говорит. А Малкин как заиржет, в бока руками взялся. «А, говорит, назвался грибом – полезай в кузов. Никто тебя не звал, а уж ежели пришел – быть по сему. Возьмите, товарищи! По третьей категории его». Ну, натурально, взяли его и зараз же в хворост. Старуха ждать-пождать, – нету. Пошел дед и сгинул. А он уж с уздечкой в царство небесное сиганул. А другого старика, Митрофана с хутора Андреяновского, увидал сам Малкин на улице, зазывает к себе: «Откуда? Как по фамилии? – и иржет,– ишь, говорит, бороду распушил, как лисовин хвостяку! Очень уж ты на угодника Николая похож бородой.

83

Мы, говорит, из тебя, из толстого борова, мыла наварим! По третьей категории его!» У этого деда, на грех, борода, дивствительно, как просяной веник. И расстреляли только за то, что бороду откохал да в лихой час попался Малкину на глаза. Это не смыванье над народом?»1.

Штокман и Кошевой обрывают рассказ возницы: «Нескладно брешешь ты, дядя!». Но через некоторое время подводчик, сначала струхнувший, снова решился и все-таки сказал, что хотел: «А комиссар в Букановской так, к примеру, наворачивал: «Я, дескать, вас расказачу, сукиных сынов, так, что вы век будете помнить!…» Так на майдане в Букановской и шумели при всем станишном сборе. А дадены ему такие права от Советской власти? То-то и оно! Мандаты небось нету на такие подобные дела, чтобы всех под одну гребенку стричь. Казаки – они тоже разные…».

Штокман, у которого «кожа на скулах собралась комками», снова оборвал рассказ деда.

Кошевой и Штокман не Малкины, но и они действовали в отношении казаков весьма сурово. Штокман хладнокровно рассуждал о необходимости «расстреливать с кондачка» и любил повторять пословицу «Лес рубят – щепки летят». Это он приказал арестовать Григория Мелехова, когда узнал о разговоре в ревкоме: «Взять сегодня же!»

Вспомните, как Кошевой сжигал дома ушедших с белыми казаков, как он расстрелял престарелого, выжившего из ума деда Гришаку. "После убийства Штокмана, после того как до Мишки дошел слух о гибели Ивана Алексеевича, жгучей ненавистью к казакам оделось Мишкино сердце. Он уже не раздумывал, не прислушивался к невнятному голосу жалости, когда в руки ему попадался пленный казакповстанец. Голубыми и холодными, как лед, глазами смотрел на станичника, спрашивал: "Поборолся с Советской властью?" – и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил безжалостно! И не только рубил, но и "красного кочета" пускал под крыши куреней в брошенных повстанцами хуторах. А когда, ломая плетни горящих базов, на проулки с ревом выбегали обезумевшие от страха быки и коровы, Мишка в упор расстреливал их из винтовки".

Авторы концепции «сочувствия» тогда, в 60-е годы, ввели в научный оборот очень большой массив дотоле неизвестных архивных

1 Тесть Шолохова, отец его жены Марии Петровны Петр Громославский жил в то время в Букановской, и как раз у него в доме квартировал комиссар Малкин. «Он прибыл в станицу с репрессивными целями, имея с собой заранее подготовленный список лиц, подлежащих расстрелу.

Как-то подзывает к себе отца Марии (дочь тоже была в горнице). Говорит:

– Слушай, кто такой Громогласов Петр Яковлевич? Все враги налицо, а его не могут найти. А он у меня первым в списке.– Отец чуть побледнел, но ответил твердо:

- Громогласова у нас в станице нет. Тут ошибка вышла. Есть Громославский. Это я. – Малкина взорвало: - Как ты? Выходит, я живу на квартире врага Советской власти? – Тут же вызвал двух станичных коммунистов и давай распекать. А те не из робких были, в рот самодуру не смотрели: – Если такой человек подлежит расстрелу, расстреливай и нас». [Воспоминания М. П. Громослав- ской–Шолоховой цит. по кн.: Жуков Ю. Рука судьбы. – М., 1994. С.15]

84

документов и материалов, которые проливали свет на такие стороны содержания «Тихого Дона», которые в рамках предыдущих трактовок романа оставались на периферии или вообще игнорировались.

Бирюков и Хватов, их последователи выдвинули эпизоды "перегибов" и репрессий в центр и поставили трагическую судьбу Григория Мелехова в зависимость не от абстрактных законов истории и не от личных ошибок героя, а от действий власти – её конкретных представителей на Дону, в Вешенской, в хуторе Татарском.

Как же интерпретируется эта судьба? Каков материал романа, который по отношению к трактовке судьбы Григория Мелехова становится опорой концепции «сочувствия»?

6. Интерпретация текста: причины трагедии Григория Мелехова

Авторы концепции «сочувствия» акцентируют внимание на тех сценах и эпизодах романа, тех сюжетных узлах, в которых концентрируются конфликтные моменты отношений Григория с представителями Советской власти.

СТОЛКНОВЕНИЕ С ПОДТЕЛКОВЫМ

С фронта Григорий пришел большевистски настроенным. «Чудовищная нелепица войны», беседы с большевиком Гаранжой в госпитале сделали свое дело, и Григорий первым из хутора стал красноармейцем. В 1918 году он воевал на стороне большевиков. А тут – поколебался. Вина за это, с точки зрения авторов концепции «сочувствия», лежит на Подтелкове.

«Еще до избрания его председателем ревкома, – читаем в романе,– он заметно изменился в отношении к Григорию и другим знакомым казакам, в голосе его уже тянули сквозняком нотки высокомерия и некоторого превосходства. Хмелем била власть в голову простого от природы казака».

И вот произошла стычка после боя под Глубокой. В плен взяты полковник Чернецов и с ним еще около 40 офицеров. Голубов, командующий войсками Красной Армии, приказал Григорию доставить пленных в штаб «в целости» и предупредил: «За сохранность пленных вы отвечаете по всей строгости военно-революционного времени». По дороге колонну пленных встретил Подтелков со своим конвоем. Дальше привожу эту сцену в том виде, как она была написана Шолоховым (затем она неоднократно редактировалась без согласия автора, вносились правки, изменения, коренным образом меняющие ее смысл1):

1 В 1953 г. редактор К.Потапов выпускает "исправленное" им издание "Тихого Дона". В нем Подтелков рубит Чернецова, но это преподнесено как акт самозащиты: "Чернецов выхватил из куртки револьвер, вскинул руку… Осечка… Подтелков мгновенно бросил руку на эфес шашки, кинулся на Чернецова" [М.Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. исправленное. М.: Гослитиздат, 1953. С. 239].

85

Вот настоящий шолоховский текст:

« – Попался… гад! – клокочущим низким голосом сказал Подтелков и ступил шаг назад; щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка.

-Изменник казачества! Подлец! Предатель! – сквозь стиснутые зубы зазвенел Чернецов…

Сразу стало тихо. Отчетливо заскрипел снег под сапогами Минаева, Кривошлыкова и еще нескольких человек, кинувшихся к Подтелкову. Но он опередил их: всем корпусом поворачиваясь вправо, приседая, вырвал из ножен шашку и со страшной силой рубанул Чернецова по голове.

Григорий видел, как Чернецов, дрогнув, поднял над головой левую руку, успел заслониться от удара; видел, как углом сломалась перерубленная кисть, и шашка беззвучно обрушилась на откинутую голову Чернецова. Сначала свалилась папаха, а потом, будто переломленный в стебле колос, медленно падал Чернецов, со странно перекосившимся ртом и мучительно зажмуренными, сморщенными, как от молнии, глазами.

Подтелков рубнул еще раз… повернулся к конвойным, закричал выдохшимся, лающим голосом:

-Руби-и-и их… такую мать! Всех!! Нету пленных, в кровину, в сердце!!

Лихорадочно застукали выстрелы. Офицеры, сталкиваясь, кинулись врассыпную. Поручик с красивейшими женскими глазами… побежал, ухватясь руками за голову. Пуля заставила его высоко, словно через барьер, прыгнуть. Он упал – и уже не поднялся. Высокого, бравого есаула рубили двое. Он хватался за лезвия шашек, с разрезанных ладоней его лилась на рукава кровь; он кричал, как ребенок,– упал на колени, на спину, перекатывал по снегу голову. По лицу полосовали его взлетывающие шашки, по черному рту, а он все еще кричал тонким от ужаса и боли голосом. Раскорячившись над ним, казак, в шинели с оторванным хлястиком, прикончил его выстрелом. Курчавый юнкер чуть не прорвался через цепь – его настиг и ударом в затылок убил какой-то атаманец. Этот же атаманец вогнал пулю промеж лопаток сотнику, бежавшему в раскрылатившейся от ветра шинели. Сотник присел и до тех пор скреб пальцами грудь, пока не умер. Седоватого подъесаула убили на месте; расставаясь с жизнью, выбил он ногами в снегу глубокую яму.

Григорий в первый момент, как только началась расправа, оторвался от тачанки,– не сводя с Подтелкова налитых мутью глаз, хро-

Увы, так же снята эта сцена в замечательном (не считая еще нескольких подобного рода досадных моментов) фильме – трехсерийной экранизации "Тихого Дона" С. Герасимовым. Шолохов, ознакомившись с этой правкой, писал в издательство: "Должен сказать, что Потапов… как редактор… не годится. Нет у него художественного вкуса, в любой его правке вы увидите весьма посредственного газетчика, вот в чем беда!" [см.: Гура В. Как создавался "Тихий Дон". – М., 1980. С. 426]

86

мая, быстро заковылял к нему. Сзади его поперек схватил Минаев; ломая, выворачивая руки, отнял наган; заглядывая в глаза померкшими глазами, задыхаясь, спросил: – А ты думал – как?»

Григорий говорит Подтелкову: «Вас тут много судей! Ты вон туда пойди! – ноздрями указал он назад.– А над пленными вас много распорядителей!

Подтелков отошел, комкая в руках плеть. Издали крикнул:

– А ты, Мелехов, помолчи возьми-ка! Понял? Ты с кем гутаришь? Так-то! Офицерские замашки убирай! Ревком судит, а не всякая тут…

Григорий тронул к нему коня, прыгнул, забыв про рану, с седла и, простреленный болью, упал навзничь…»

Так разговаривали с Григорием, когда он стоял за Советскую власть. Ведь в этом подтелковском: «Ты с кем гутаришь?» – несомненно, есть расхождение с провозглашенными революцией принципами. «Офицерские замашки» проявляет здесь скорее не Григорий, а Подтелков. И судил не суд, даже не ревком, а единолично он, Подтелков.

Страшная, жестокая сцена самосуда производит тяжкое впечатление. Этот случай оттолкнул Григория от красных. Мелехов в растерянности. Возникла трещина между ним и красными. Его одолевают мрачные и тяжкие раздумья.

«Трудно нащупывалась верная тропа; как в топкой гати, зыбилась под ногами почва, тропа дробилась, и не было уверенности – по той ли, по которой надо, идет. Тянуло к большевикам – шел, других вел за собой, а потом брало раздумье, холодел сердцем. «Неужто прав Изварин? К кому же прислониться?» А тут новое всучилось: не мог

ни простить, ни забыть Григорий гибель Чернецова и бессудный расстрел пленных офицеров».

СТОЛКНОВЕНИЕ С КРАСНОАРМЕЙЦАМИ

Мобилизованный вопреки своему желанию в армию Краснова, Григорий воюет неохотно. По словам одного из офицеров, Мелехов «либеральничает», «мягко стелет на всякий случай», «по старой памяти играет на две руки»; его понижают в должности: снимают с сотни и дают взвод.

Когда военные действия переходят за пределы Донской области, казаки бросают позиции. Григорий самовольно покидает фронт, возвращается домой. Красная Армия снова занимает Дон.

Мелеховы не идут «в отступ»; когда женщины заплакали, стали отказываться оставаться одни, братья Мелеховы решили не уезжать: будь что будет! Остаются в хуторе, несмотря на то, что уходящие с белыми казаки угрожают остающимся: «Мы припомним, какие красным ворота на Дон отворяли, оставались им служить!»

87

В дом Мелеховых приходят на постой красноармейцы из идущей через хутор части. Один из них, Тюрников, только войдя во двор, убивает собаку Мелеховых. Григорий говорит ему, выйдя на крыльцо: «Собака помешала?» – и получает в ответ: «А мне и на тебя патрон не жалко стратить, становись!» У этого Тюрникова в Луганске офицеры из отряда Чернецова на глазах расстреляли сестру и мать. Видя Григория, чувствуя, что перед ним офицер, Тюрников начинает скандалить, придираться, наскакивать на Григория, провоцировать конфликт.

Григорий пытается урезонить дебошира: "Я тебе вот что скажу, товарищ… Негоже ты ведешь себя: будто вы хутор с бою взяли. Мы ить сами бросили фронт, пустили вас, а ты как в завоеванную страну пришел… Собак стрелять – это всякий сумеет, и безоружного убить тоже не хитро". На скандалиста жалуются своему начальству другие красноармейцы, и комиссар уводит его в другой дом.

Тюрникова можно понять: он озлоблен (в эпизоде расправы с офицерами Чернецова, оправдывая свой поступок, Подтелков говорил Григорию: "Знаешь, сколько он шахтеров загубил?"). Но все-таки Шолохов в письме к Горькому, говоря о том, что «загибщики» озлобляли казаков, указывает, что «виноват в этом отчасти и обиженный белыми луганец»1.

ВЕЧЕРИНКА С КРАСНОАРМЕЙЦАМИ

На следующий день, чтобы загладить неприятное впечатление от инцидента с Тюрниковым, красноармейцы пригласили Григория в дом соседа Аникушки на вечеринку как гостя. Пантелей Прокофьевич посоветовал: «Ты иди, не помни зла». Во время вечеринки Григорий ловит на себе «внимательный прищуренный взгляд». А потом его предупреждают: «Тебя убить сговариваются. Кто-то доказал, что офицер. Беги…» Григорий после короткой схватки на крыльце бежит

– под выстрелами – в степь. «Как за зверем били», – механически думал он». Ночует зимой в степи, в брошенной копне сена. Настроение падает. После побега Григория разыскивали, а когда красноармейская часть ушла из хутора и он вернулся домой, то обнаружил: «Все мое дочиста забрали. Что на мне было, то и осталось. Когда погнались, зачали стрелять – пожалел, что не ушел, а теперь опять не жалею». Потом Григорий в последнем разговоре с Кошевым скажет ему: «Если бы меня тогда не собирались убить красноармейцы, может, я и не участвовал бы в восстании».

РАЗГОВОР В РЕВКОМЕ

В хуторе началось брожение. Поползли мрачные слухи о трибуналах, расстрелах, судах коротких и неправых. Григорий идет в рев-

1 Литературное наследство. Т. 70. – М., 1963. С. 695 - 697

88

ком «на огонек», чтобы рассказать друзьям о том, что «в грудях накипело». Прямо высказывает свои сомнения. Не обман ли рассуждения о равенстве? Почему начальников не выбирают, а назначают? Что дает Советская власть казакам? Видя случаи беззакония, карьеризма, в запальчивости утверждает: «А власть твоя, уж как хочешь, а поганая власть! Что коммунисты, что генералы – одно ярмо!»

В чем смысл сцены?

Концепция «отщепенства» находит здесь "демагогию классового врага".

Концепция «исторического заблуждения» – сомнения и вопросы, на которые Григорий не получает ответа.

Концепция «сочувствия» видит смысл сцены в том, что в ответ на искренность и откровенность Григорий получает смертный приговор. Ключевая фраза сцены для ее авторов: «Ты советской власти

враг! Стопчем»!

Приехавший в тот же день в хутор Штокман, узнав об этом разговоре, приказывает: «Григория взять сегодня же – и в трибунал!» Результат разговора – Григорий оказывается в черном списке людей, подлежащих аресту и расстрелу.

Кошевой своей рукой написал в списке против фамилии Григория его «вину»: «подъесаул, настроенный против. Опасный». (Кстати, в то время Григорий был всего лишь хорунжий, – Кошевой "повысил" его в чине на две ступени).

Отца Григория – Пантелея Прокофьевича – тоже включили в список. Он лежал больной тифом, и только поэтому его не взяли и не расстреляли вместе с Мироном Коршуновым, отцом жены Григория Натальи. (Но позже, как только оправился от тифа, пришли, дали десять минут на сборы и вместе с девятью другими арестованными стариками и одним бывшим почетным судьей посадили в моховский подвал – ждать расстрела). А вот Петра Мелехова – действительно убежденного врага Советской власти – в список этот не включили. Почему?

Потому что Петро поехал к бывшему сослуживцу – Фомину (тому самому, который Котлярова "ручкой обрадовал"): «Он окружным ревкомом заворачивает, как-никак – кочка на ровном месте». «Вез он и подарок могущественному теперь сослуживцу: кроме самогона – отрез довоенного шевиота, сапоги и фунт дорогого чая с цветком». Фомин, получив взятку, расчувствовался: «Ты не бойся, тебя не тронут, слово – олово!»

Действительно, не тронули. Штокман заступился: "За него горой стоит Фомин".

В черном списке, составленном Кошевым, десять человек. Всех, кого удалось взять, – семерых – отправили в Вешки и в тот же день расстреляли.

Иван Алексеевич Котляров растерян: «Я думал, им тюрьму дадут, а этак что ж… Этак мы ничего тут не сделаем! Отойдет народ от

89

нас… Тут что-то не так. На что надо было сничтожать людей? Что теперь будет?» Штокман ему на это отвечает, что его рассуждения – это «слюни интеллигентские. С врагом нечего церемониться!»

Арестованных расстреляли. А через несколько дней на сходе казаки протестуют и спрашивают Штокмана – за что казнили людей?

Инвалид, однорукий Алешка Шамиль выходит и говорит от имени всех казаков: «Я так понимаю: направдок гутарить, так направдок. Рубануть уж, так сплеча! И я зараз скажу, что мы, все казаки, думаем и за что на коммунистов держим обиду… Вот ты, товарищ, рассказывал, что против хлеборобов-казаков вы не идете, какие вам не враги. Вы против богатых, за бедных, вроде. Ну, скажи, правильно расстреляли хуторных наших? За Коршунова гутарить не буду – он атаманил, весь век на чужом горбу катался, а вот Авдеича Бреха за что? Кашулина Матвея? Майданникова? Богатырева? А Королева? Они такие же как мы, темные, простые, непутаные. Учили их за чапиги держаться, а не за книжку. Иные из них и грамоте не разумеют. И ежели эти люди сболтнули что плохое, то разве за это на мушку надо брать?

Вы забрали их, кто сдуру набрехал, казнили, а вот купцов не трогаете! Купцы деньгой у вас жизню свою откупили! А нам и откупиться не за что, мы весь век в земле копаемся, а длинный рупь мимо нас идет. Они, каких расстреляли, может, и последнего быка с база согнали б, лишь бы жизню им оставили, но с них костибуцию не требовали. Их взяли и поотвернули им головы. А ить мы все знаем, что делается в Вешках. Там купцы, попы – все целенькие. И в Каргинах небось целенькие. Мы слышим, что кругом делается».

Выходит, что, по общему мнению казаков, из 7 человек расстрелянных 6 погибли совершенно напрасно. И вот вывод, который формулирует Алешка Шамиль: «И мы поняли, что, может, Советская власть и хороша, но коммунисты, какие на должностях засели, норовят нас в ложке воды утопить! И мы так промеж себя судим: хотят нас коммунисты изничтожить, перевести вовзят. Чтоб и духу казачьего на Дону не было».

Таков результат политики расказачивания – на наших глазах рождается лозунг «За Советы, но без коммунистов!» Под этим лозунгом поведет в бой против Красной Армии Григорий Мелехов свою 1-ю повстанческую дивизию. И однорукий Алешка Шамиль, который до этого ни в каких выступлениях против Советской власти не участвовал, станет одним из самых отчаянных бойцов, и своей единственной рукой будет безжалостно рубить головы пленным красноармейцам.

Григорий выходит на восстание до крайности озлобленный – из «кизешника», где прятался у знакомого казака от ареста и расстрела. Как только он покинул убежище, на улице "к группе казаков подскакал старик в зипуне нараспашку, без шапки, с потным, красным лицом

90