Сухих_С_И_Тих_Дон_Шолохова

своим народом, человечеством и природой. Это идеал прежде всего практический, сказывающийся в человеческом поведении, принимаемом народом за образец, в народном искусстве и очень мало выразимый отвлеченно… Низовые представления о полной и земной правде стояли у истоков великих религий… были одним из стимулов к их оформлению. Эта правда является первичным источником и так называемого утопического, и так называемого научного социализма и коммунизма»1 (вот то, что соединяет «стихийный» гуманизм личности, о котором мы вели речь выше в рамках анализа первого варианта трактовки «Тихого Дона», и идеал гуманизма «коммунистического», о котором речь шла применительно ко второму варианту трактовки правдоискательства Мелехова).

Поэтому его путь в соотнесении со сталкивающимися и борющимися частными, сословными, социальными, групповыми «правдами» представляется ему самому и другим героям, да и исследователям романа, бесконечным «блуканием». Он стремится к определенности, но не может примкнуть окончательно ни к кому, потому что не хочет частичной правды. А по существу-то он инстинктивно, изнутри, очень твердо, если не знает, то по крайней мере «чует», как он говорит, то есть чувствует «человечью» (иначе говоря, общую для всех людей), общечеловеческую правду, которую ищет, которую защищает и требованиями которой не столько осознанно, сколько инстинктивно старается руководствоваться в своих поступках и действиях (конечно же, не всегда удерживаясь от срывов, и об амплитуде таких его колебаний мы уже говорили: от рыцарского благородства к беспощадной жестокости). Но важно видеть доминанту характера, а она – в верности идеалу «человечьей правды». «Святой во вшивой шинели, вон ты кто!» – говорит Григорию Мелехову его случайная попутчица, «зовутка», которая везет на своей подводе возвращающегося из Красной Армии домой, в хутор, бесконечно уставшего от войны Григория. "Зовутка" иронизирует над Григорием, но для читателя в этих её словах есть и прямой, не иронический смысл: он знает, что Григорий – "грешник", но знает и то, что в его поиске "человечьей" правды есть и святой, сокровенный смысл.

Такова сущность характера главного героя «Тихого Дона» как правдоискателя. В трагически разорванном гражданской смутой времени искатель такой правды, носитель такого идеала неизбежно одинок, исключителен и в судьбе своей трагичен. Поэтому трагический

1 Тамарченко Е. Идея правды в «Тихом Доне» // Новый мир. 1990. № 6. С. 237-238. Эта статья Е.Тамарченко идет в русле философско-эстетического подхода к анализу «Тихого Дона» и хотя методологически тяготеет к приемам «мотивного» анализа, является одной из самых глубоких работ об этом романе, по сути, наряду с работами П.Палиевского и В.Кожинова, одним из последних серьезных исследований его на фоне усилившейся к моменту их появления спекулятивной вакханалии «разоблачительных» по отношению к Шолохову как автору «Тихого Дона» работ современного «антишолоховедения».

131

комплекс «Тихого Дона» в изображении столкновения такого человека с таким миром объемлет, включает в себя содержание всех форм трагического конфликта.

132

Нечто подобное мы можем наблюдать порою и в спорах о «Тихом Доне». Каждый исследователь стремится нащупать нечто главное, основное в характере Григория и его трагической судьбе и к этой главной определяющей черте свести всю трагедию и весь характер. В результате из сложной системы мотивировок принимаются во внимание лишь некоторые.

Но в данном случае, в применении к столь сложному произведению, как «Тихий Дон», доминантный подход обнаруживает свою недостаточность. Попытки свести произведение и характер его главного героя к однозначной формуле оказываются обреченными на неудачу.

Неоднократно, например, предпринимались попытки свести характер Григория Мелехова к однозначной формуле социологического (крестьянин – середняк) или социально-психологического (отщепенец, индивидуалист, блукающий малограмотный и т.п.) порядка, но ни к одной из этих «доминант» никоим образом нельзя свести этот удивительно многосторонне очерченный характер1.

«Собственничеству» в Григории противостоит его бескорыстие, способность легко отказаться от своего, расстаться с «добром», с нажитым даже нелегким трудом имуществом. Одиночеству и проявлениям индивидуализма – живая заинтересованность в общем деле, забота о справедливости для всех, глубокое чувство товарищества. Политической наивности, "незрелости" некоторых высказываний – ряд очень зрелых и глубоких суждений о жизни, смелый, самостоятельный, ищущий ум, вовсе не "пасующий" перед аргументацией идеологов разного рода.

Если попытаться соединить и взвесить все ошибки, заблуждения, отрицательные свойства в их полноте, взять в совокупности и "незрелость мысли", и сословную замкнутость, и проявления индивидуализма, и даже такое сугубо индивидуальное свойство, как вспыльчивый, «взгальный» – как сказано в романе – его характер, – то мы увидим, что всему этому комплексу «отрицательного» противостоит не меньший, если не гораздо больший комплекс «положительного»: активность, правдоискательство, искренность, стремление к справедливости, способность к настоящей, большой любви, бескорыстие, чуждость карьеризму, мужественность, душевная цельность и многое другое.

Акценты на темное и светлое в его характере иногда пытались увидеть в их временной последовательности: например, доказать, что в начале пути в Григории больше положительного, прекрасного, человечного, а затем происходит утрата этих качеств, нравственная деградация, распад личности. Но тезис о духовном опустошении Григория не без оснований был подвергнут очень аргументированной критике в

1 См. об этом в кн.: Макаровская Г.В. Типы исторического повествования. – Саратов, 1972. С.213

134

работах авторов концепции «исторического заблуждения» и других шолоховедов. Из всего вышеизложенного можно сделать два вывода.

ПЕРВЫЙ. Хотя наиболее общий признак, характеризующий содержание и направленность исканий Григория Мелехова, можно определить как правдоискательство (понимая под «правдой» тот общечеловеческий идеал справедливости и добра, которым инстинктивно руководствуется Григорий в своих действиях и который только смутно вырисовывается в его сознании), тем не менее в самом характере

Григория Мелехова нет резких, отчетливо выраженных доминант-

ных акцентов. Шолоховский реализм принципиально избегает односторонности. Герой Шолохова говорит о том, как сложен человек, сложен настолько, что о нем нельзя судить по одной какой-либо черте, даже если она кажется доминирующей.

ВТОРОЙ. Нет в этом характере и отчетливо выраженной эволюции в обычном, привычном для литературы смысле слова. В романе Шолохова другая внутренняя художественная установка. В чем ее суть?

2. Внутренняя художественная установка шолоховской эпопеи

Принципиально важно для понимания художественной структуры «Тихого Дона» следующее. В романе Шолохова нет установки на психологическое исследование характера в смысле прослеживания этапов его эволюции, процесса внутреннего развития.

Установка в нем другая: 1) дан характер как сложный комплекс, уже с самого начала развернутый чрезвычайно многосторонне и остающийся таким до конца; 2) характер этот ставится в острейшие ситуации, в сложные, многосторонние взаимосвязи тяжелых трагических коллизий; 3) и прослеживается его судьба в этих коллизиях. Именно судьба! Участь! (А не этапы духовного созревания или нравственного распада).

Эта глубокая и точная, на наш взгляд, мысль об основной художественной установке «Тихого Дона» была сформулирована еще в 1946 г. И.И. Ермаковым в его кандидатской диссертации следующим образом: «В центре «Тихого Дона» стоит не проблема характера, как в романе или эпопее типа «Войны и мира», а проблема судьбы (а это принцип трагедии)»1.

Поэтому характер Григория Мелехова – это не характер героя романа, который развертывается и эволюционирует, а характер героя трагедии, который противостоит миру, противостоит силам, ввергшим его в состояние трагической вины.

1 Ермаков И.И. «Тихий Дон» М.Шолохова в свете проблемы социалистического эпоса. Дисс. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук. – Казань, 1946. См также: Ермаков И. Эпическое и трагическое в жанре «Тихого Дона» М.Шолохова // Уч. зап. Горьковского пединститута. Труды факультета русского языка и литературы. Т. Х1У. – Горький, 1950. С. 3-48

135

Сюжет «Тихого Дона» строится не на эволюции, не на развитии характера, а на противостоянии человека и враждебного ему мира, человека и истории. (Конечно, это противоположение не абсолютно, а относительно: речь идет об акцентах, о доминантных признаках, а не об отказе от изображения эволюции, развития характера вообще).

3. Своеобразие характера Григория Мелехова как трагического героя

"Состав" и "строение" характера Григория Мелехова в решающей степени определяются его эстетической природой как характера

трагического героя.

О родовых признаках характера трагического героя разговор еще впереди, а пока – о самом главном. Каково основное свойство трагического героя? Сформулируем еще одно принципиальное положение, опираясь на Гегеля, который писал об этом так: «В трагедии нужно прежде всего требовать величия характера и могущества субъ-

ективности, чтобы герой мог выдержать всё отрицательное и спокойно встретить свою судьбу, не отрекаясь от своих деяний и не будучи раздавлен внутри себя»1.

Трагический герой – всегда личность. Сильная личность. И как трагический герой, Григорий Мелехов в полной мере обладает тем «величием характера и могуществом субъективности», которых требовал от героя трагедии Гегель. Трагический характер в принципе есть воплощение цельности, а не раздвоенности, не раздробленности. Когда критики пишут о психологической раздвоенности Григория Мелехова как его доминантной черте, то это очень далеко от сути. Это проистекает из того, что его искания правды соотносят либо с "белой", либо с "красной" правдой. Но Григорий ищет другую правду, и по отношению к ней он вовсе не раздвоен. Григорий – цельный и це-

лостный человек в трагически разорванном мире. И его характер – это сложный комплекс прежде всего сильных и прекрасных качеств.

Принципиально важно понять следующее: именно эти сильные стороны личности Григория Мелехова и выделяют его среди других как человека незаурядного, достойного лучшей участи, и они же при-

водят его к катастрофе.

Казалось бы, это противоречит здравому смыслу и обычной житейской логике, согласно которой человека ведет к краху его слабость: слабость характера, ошибки, заблуждения и т.п.

Но здесь все как раз наоборот: одна и та же сильная и привлекательная черта, например, необыкновенно развитое чувство справедливости, может – в одном случае – помочь ему понять пороки кастовости, сословной замкнутости и стать выше своего круга (скажем, от-

1 Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4 тт. Т.3. – М., 1971. С. 586

136

стаивать в споре с родными необходимость делиться казачьей землей с мужиками – «иногородними»); а в другом случае это же самое чувство справедливости может толкнуть его к защите сословности, к поиску особой «казачьей» правды.

Или, допустим, гуманизм, горячий протест Григория против любого принижения личности и требование подлинного равенства: они ставят его в отношения резкого антагонизма с «генералами и кадетами», со старым строем жизни, и они же вызывают резко отрицательную реакцию не только на произвол, но и на неизбежные, вынужденные обстоятельствами военного коммунизма отступления от лозунгов демократии, анархический протест против власти вообще.

То же самое – постоянная обращенность Григория к массе, к людям. Она может вести его то к красным, то к белым, хотя ни там, ни тут он не находит искомой «правды».

Даже любовь к Аксинье в плане человеческих отношений, в том числе семейных, может выступать и как доброе, и как недоброе (например, по отношению к семье, к Наталье).

Его заблуждения и ошибки неотделимы от самых святых и верных в основе своей поступков и побуждений. Сила ведет к поражению, оборачивается катастрофой. Такова сложная диалектика разорванного трагическими противоречиями мира.

Так происходит потому, что Шолохов ставит своего героя в сложнейшие ситуации и в очень широкий круг связей, противоречивых обстоятельств, которые затрагивают то одну, то другую потенциальную возможность проявления его характера.

4. «Свирепый реализм» Шолохова

Художественный мир Шолохова необычайно суров. Человек подвергается в нем самым трудным, тяжким, непереносимым испытаниям.

Вэтом мире разлита необыкновенно пронзительная тоска по справедливости, настоящей, подлинной человечности. Но сострадание

исочувствие к человеку соседствуют здесь с самой суровой трезвостью в его оценке и с мужественным принятием самой страшной, самой жестокой правды. Когда Степан Астахов попытался завести разговор об Аксинье, Григорий ответил ему сурово и жестко, даже жестоко: «Ты мне не жалься, не пойму. Сытый голодного не разумеет». И Степан не обиделся, не вспылил. Его реакция совсем иная: «Это-то так, – согласился Степан, снизу вверх глядя Григорию в лицо, и вдруг улыбнулся…» Улыбнулся, потому что знает: это правда. И сам он тоже поступил бы так же.

Впопытках определить своеобразие шолоховского реализма литературоведы часто останавливаются на определении, которое дал этому реализму английский исследователь Э.Гринвуд: «brutal realism»

137

(«свирепый реализм»)1. Развивая это определение, П. Палиевский пишет, что человек в шолоховском эпосе проходит «самую свирепую проверку на прочность» и что здесь «перед нами род какой-то особой трезвости, способности взглянуть правде в лицо и выдержать встречный взгляд»; «распробовав этой трезвости, люди Шолохова не прием-

лют другого к себе отношения; попустительствующий мир им не нужен»2.

5. Природа и механизм трагического конфликта

Источник трагического в "Тихом Доне" чаще всего трактуется односторонне: как производное либо от субъективных, либо от объективных факторов. Но шолоховский реализм и в этом отношении отнюдь не односторонен, а потому и способен проникать в подлинные глубины трагических коллизий.

Трагическое в «Тихом Доне» возникает не как результат воздействия чисто объективных факторов (что утверждает, к примеру, концепция «исторического заблуждения»); и не как следствие только личной ошибки героя, то есть исключительно субъективных причин (что утверждает концепция «отщепенства); и не как результат личного произвола людей, в руках которых оказывалась власть и судьба Григория Мелехова (на чем настаивает концепция «сочувствия»), – нет, трагическое возникает и должно рассматриваться как итог сочетания

объективных и субъективных факторов.

Дело не в том, что характер такой-то и такой-то, и не в том, что обстоятельства такие-то и такие, а в том, что при столкновении такого характера и таких обстоятельств возникновение трагиче-

ского конфликта неизбежно, и он будет тем неизбежнее и тем острее, чем крупнее и значительнее характер.

Стало быть, у трагического объективно-субъективная природа.

Объективная сторона трагического конфликта «Тихого Дона» достаточно основательно, хотя и недостаточно диалектично, раскрыта и рассмотрена концепцией «исторического заблуждения». Субъективная сторона этого конфликта, связанная с трактовкой основной черты характера Григория Мелехова как «правдоискателя», верно схвачена философско-эстетической концепцией.

Но движущая им "идея" в трактовках её сторонников тут же распадается на тезисы и антитезисы разных "правд", а нужен синтез, раскрывающий глубинное содержание общей "человечьей" правды, которую ищет Григорий Мелехов, нужно диалектическое толкование и каждой конкретной сюжетной ситуации романа, и на этой основе

1Greenwood E. Tolstois Poetic Realism in “War and Peace”, Critical Quaterly , У, П, № –, Oxford, 1969. Р. 222.

2Палиевский П. Пути реализма. Литература и теория. – М., 1974. С. 200, 201

138

обобщающей интерпретации всего их комплекса, составляющего трагический сюжет и трагическую коллизию романа в целом.

6. Мелехов и Кошевой (механизм трагической ситуации)

Попробуем разобраться в механизме создания трагического конфликта, трагической ситуации на конкретном примере. Возьмем для этого, может быть, самый сложный и самый горький поворот в судьбе Григория Мелехова: его встречу с Кошевым после возвращения в хутор из Красной Армии и уход в банду Фомина.

Этот поворот – результат столкновения Григория с Кошевым. Столкновения неизбежного, ибо поведение, действия того и другого в тех конкретных условиях, в которых они оказались, были закономерными, просто не могли быть иными.

Давайте разберем мотивировки, пружины действий и того, и другого героя. Начнем с Кошевого. Кошевой с его жизненным опытом, с его кругозором, с его замкнутостью в одной, "красной", идее, с его упрямством, с его твердым, неуступчивым характером, с его непримиримостью, в тех условиях действительно не мог поступить иначе.

Для справедливости отметим, что непримиримую позицию в отношении Григория Мелехова Кошевой занял далеко не сразу. Вспомним его поведение в тот момент, когда после разговора в ревкоме Штокман, узнав об этом разговоре, приказал арестовать Григория. «Жалость и ненависть переплели простое Мишкино сердце», – пишет автор. Михаил промедлил с выполнением штокмановского приказа, и Григорий успел скрыться. Штокман обвиняет в этом Кошевого. Тот вспылил, в гневе закричал: «А я тут при чем? На меня нечего орать! Мое дело телячье, поел да в закут. А вы чего думали? Не напирай, Осип Давыдович! Не напирай, ей-богу, вдарю!» А затем, когда они втроем поехали на поиски Григория, явно обреченные на неудачу, Кошевой, чувствуя свою вину, заискивает перед Штокманом: «Мишка, припадая к луке, смеялся детским, заливчатым смехом, захлебываясь и икая, и все норовил заглянуть под башлык Штокману, в его суровые стерегущие глаза».

Потом он ожесточился. Ожесточили Михаила события Вешенского восстания, зверства повстанцев и белогвардейцев, а затем возвращение на хутор таких головорезов, как Кирюшка Громов (тоже, между прочим, после разгрома восстания оказавшийся в Первой Конной Буденного). Вот что требовало от Кошевого, по его понятиям, «быть настороже». Он сам стал жестоким и неумолимым по отношению к тем, кто не с красными. Неспособный курицу зарезать, как он признается Ильиничне, он беспощадно рубит и расстреливает пленных повстанцев, жжет их дома, уничтожает скот.

139

Мог ли Кошевой при встрече с Григорием поступить иначе? Даже если бы был более чутким и человечным? Вряд ли… Потому что Григорию он не доверял и не мог доверять. Почему? Попробуем разобраться в мотивах действий Кошевого.

Оправдано ли недоверие Кошевого к Григорию?

С его точки зрения и в его положении, увы, оправдано! Кошевого не мог не насторожить тот факт, что в разгар боев на Западе Григорий – боец Первой Конной, помощник командира полка – вдруг оказался демобилизованным из Красной Армии и появился в хуторе.

Далее. То, что было известно Кошевому о Григории Мелехове, говорило не в его пользу. А что было известно Михаилу? То, что Григорий не раз переходил от красных к белым и обратно. То, что он был активнейшим участником восстания – командиром самой активной в боевых действиях против Красной армии первой повстанческой дивизии. То, что на совести Григория много жертв, что на его руках кровь многих красноармейцев.

Иначе говоря, факты жизни Григория Мелехова, если не знать их подоплеки, говорят не в его пользу. А Кошевой этой подоплеки не знал. Не знал о метаниях Григория, о его разочарованиях, о его раскаянии. Не знал о его душевных драмах. Не знал о его страданиях. Мы

– читатели – знаем о Григории Мелехове в тысячи раз больше, чем знал и мог знать о нем Михаил Кошевой. Поэтому он имел основания и считал себя вправе не доверять Григорию. И на прямой вопрос Григория: «Ты мне не веришь?» – отвечает так же прямо: «Нет!»

Иэтим ответом наносит Григорию смертельный, непереносимый удар. Бьет в самое чувствительное место: для Григория нет более тяжкого оскорбления, чем недоверие. С его чувством справедливости,

сего пониманием достоинства ему этого удара не выдержать.

Итем не менее Кошевой вправе ему не доверять. Вернее, не мог ему доверять. Но недоверие – не единственный мотив действий Кошевого. У него есть и другие причины опасаться Григория.

Давайте рассмотрим такой вопрос: имел ли Кошевой веские основания для того, чтобы считать Григория Мелехова опасным потенциальным врагом, опаснее, чем головорез Кирюшка Громов и палачкаратель Митька Коршунов? Прочтем внимательно эту часть диалога:

«Тебе жена рассказывала про Кирюшку Громова? – спросил Михаил.

- Да.

- Тоже не по душе мне был его приезд. Как только услыхал я, в тот же день…

Григорий побледнел, глаза его округлились от бешенства. - Что же я тебе – Кирюшка Громов?

- Не шуми. А чем ты лучше? - Ну, знаешь…

140