Сухих_С_И_Тих_Дон_Шолохова

сцепились между собой, и удержу нету. Ну, повоевали бы трошки, а то ить четвертый год на драку сходитесь. Я стариковским умом так сужу: пора кончать!

Григорий попрощался со стариком и шибко поскакал догонять свой взвод.

А Чумаков долго смотрел вслед Григорию… и тихо шептал: "Хороший казак! Всем взял, и ухваткой и всем, а вот непутевый.. Сбился со своего шляху! Вся статья ему бы с черкесами воевать, а он ишь чего удумал! И на чуму она ему нужна, эта власть? И чего они думают, эти молодые казаки?.. Побей бог, не пойму!"

Вот старуха, у которой Григорий попросил косу, чтобы накосить травы коню, дает ему «отлуп»:

« – И когда вы с нашей шеи слезете? Погибели на вас, проклятых, нету!

К этому было не привыкать Григорию. Он давно видел, с каким настроением встречают их жители хуторов.

«Они правильно гутарят, – думал он, осторожно взмахивая косой и стараясь выкашивать чище, без огрехов.– На черта мы им нужны? Никому мы не нужны, всем мешаем мирно жить и работать. Надо кончать с этим, хватит».

Как видим, и здесь, на этом самом горьком витке своей судьбы, Григорий Мелехов – не отщепенец. Духовная его эволюция и здесь соотнесена с эволюцией настроений казачьей массы.

Гибельность продолжения гражданской бойни все больше осознается людьми, и Григорию это близко и понятно.

Недаром Шолохов пишет о своем герое: «Страшно, до про-

клятой боли в сердце тяготился он пребыванием в банде».

Так что и загнанный обстоятельствами в банду, он не бандит. Духовно он и теперь, как всегда, с родным народом, хотя личная

его судьба сложнее и безрадостнее, чем судьба остальных казаков. Следовательно, если можно говорить об историческом опти-

мизме «Тихого Дона», то он находит свое выражение и в образе народа в целом, и в образе заблудившейся, а потом нашедшей путь выхода казачьей массы, и в образе самого заблудившегося – Григория Мелехова.

Получается, что при всей своей мрачности и эта трагедия несет в себе зерно очищения, начало оптимистическое.

Выходит, что "эпическое искусство Шолохова несет в себе оптимистическое разрешение основных конфликтов произведения при трагическом завершении его сюжета"1, – так формулирует эту диалектику оптимистического, эпического и трагического Н.Маслин, в дискуссии со сторонниками концепции "отщепенства" безоговорочно поддержавший позицию А.Бритикова.

1 Маслин Н. Трагедия или эпос? // Вопросы литературы. 1958. № 12. С.61

61

следний день своей жизни – провела она со своим, – казалось, теперь уже навсегда своим Григорием.

«Григорий успел поддержать ее, иначе бы она упала.

-Тебя поранили? Куда попало? Говори же… – хрипло спросил Григорий.

Она молчала и все тяжелее наваливалась на его руку. На скаку прижимая ее к себе, Григорий задыхался, шептал:

-Ради господа-бога! Хоть слово! Да что же это ты!?

Но ни слова, ни стона не услышал он от безмолвной Аксиньи».

А следующие за этой сценой страницы романа, изображающие смерть и похороны Аксиньи, "поднимают Григория в глазах читателя на такую высоту подлинно человеческого обаяния, до которой он ни разу не поднимался на всем протяжении эпопеи. Потрясающее душу страдание Григория, когда он, «словно пробудившись от тяжкого сна, поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца» – лучшее подтверждение того, что душа Григория осталась душой настоящего человека"1.

Григорий в конце своего пути не превратился в «рубаку», который только и знает науку «умерщвления людей холодным оружием», как писали о нем сторонники концепции «отщепенца». Он остался крестьянином.

"Через весь "Тихий Дон" проходит мотив неистребимой любви Григория к труду. Четыре раза – четыре! – подчеркивает Шолохов неодолимое стремление Григория к труду и в двух последних главах романа – на протяжении каких-нибудь шестнадцати последних его страниц"2.

Он зовет Аксинью уйти на Кубань или дальше и говорит: «Никакой работой не погнушаюсь. Моим рукам работать надо, а не воевать».

После смерти Аксиньи, в землянке дезертиров, «он целыми днями сидел на нарах, вырезывал из дерева ложки, выдалбливал миски, искусно мастерил из мягких пород игрушечные фигурки людей и животных».

Бандит Чумаков, отправляясь промышлять разбоем на большой дороге, насмешливо говорит Григорию: «Твое рукомесло, Мелехов, – ложки-чашки вырезывать, – не по мне».

«Собственничество» Григория концепция отщепенства считает главной губительной его страстью. Это очень преувеличено, а уж особенно по отношению к финалу.

Григорий резко осуждает разбой и мародерство в отряде Фомина: «Мне это надоело, Фомин! Кончай грабиловку и гулянки! Зав-

тра же прикажи, чтобы опорожнили вьюки… Отсеки им это, как ножом! Тоже, борцы за народ называются! Огрузились грабленым доб-

1Мацай А. Он весь в движении // Русская литература. 1971. № 2. С. 101

2Там же. С. 101

63

ром, торгуют им на хуторах. Стыду до глаз! И на черта я с вами связывался? Народ об нас начинает плохо говорить».

Аксинье – перед их уходом из хутора: «Много не бери с собой. Возьми теплую кофту, две-три юбки, бельишко какое есть, харчей на первый случай, вот и все».

У Григория два коня – один другого лучше. Аксинья спрашивает его:

«Куда же мы поедем отсюда?

-На Морозовскую. Доедем до Платова, а оттуда пойдем пеши.

-А кони?

-Бросим их.

-Жалко, Гриша!

-Жалко, не жалко, а бросать придется. Нам лошадьми не торго-

вать!» Вспомним еще один из тезисов концепции «отщепенства»:

«Григорий утратил чувство прекрасного, выключился из мира приро-

ды» [Яким., 141].

Авот как рисует его Шолохов в одной из финальных глав четвертого тома:

«Григорий жадными глазами озирал повитую дымкой степь, синеющие на дальнем гребне сторожевые курганы, переливающееся текучее марево на грани склона… С равным интересом следил он сейчас

иза гудящим косым полетом ястреба-перепелятника, и за медлительным ходом черного жука, и за легким покачиванием багряно-черного тюльпана. Стоило лишь протянуть руку, чтобы сорвать его, но Григорий лежал не шевелясь, с молчаливым восхищением любуясь цветком». И этот человек «выключился из мира природы»?

Таким образом, "финал романа свидетельствует, что в отношении Григория к близким и "далеким" людям, к народу в целом, в отношении к труду, к природе и к собственности… нет ничего противоестественного, звериного, страшного. Наоборот, все говорит о том,

что Григорий сохранил в себе подлинно человеческие начала, моральные и социальные"1.

Следовательно, концепция нравственного вырождения, одичания и гибели Григория Мелехова, – убежденно считают авторы концепции "исторического заблуждения", – должна быть решительно отброшена как ложная и чуждая художественной правде романа Шолохова.

Сам Шолохов говорил: «Больше всего нужно для писателя пе-

редать движение души человека. Я хотел рассказать об этом очаровании человека в Григории Мелехове»2. Именно это ему и удалось сделать!

1Мацай А. Он весь в движении // Русская литература. 1971. № 2. С. 107

2Советская Россия, 1957. № 201, 25 августа.

64

Весь смысл романа, вся трагедия 8-й части и состоит в том, что Григорий в своей сущности остается таким же, каким был. Представить Григория Мелехова моральным выродком, вызывающим только отвращение, – значит перечеркнуть все, что сделано Шолоховым. Это значит уничтожить трагедию, сведя ее к жалкой мелодраме.

10. Проблема типичности образа Григория Мелехова

Вспомним: концепция «отщепенства» считает образ Григория типическим, но «типическим исключительным», символизирующим судьбу небольшой кучки отщепенцев. Она основывается на высказы-

вании Шолохова: «У Мелехова очень индивидуальная судьба, и я никак не пытаюсь олицетворять в нем середняцкое казачество»1.

Концепция исторического заблуждения по всей своей логике должна стоять и стоит на принципиально иной позиции: фигура Григория Мелехова – в высшей степени типическая, и типизирует она явление гигантское: «всемирно-историческое заблуждение массы крестьянства в революции». Следовательно, это образ типический, и притом воплощающий в себе типическое массовое.

Авторы этой концепции тоже опираются на суждения Шолохова о своем герое, причем высказанные в разное время – в период работы над романом и спустя много лет после его завершения: «Григорий Мелехов – своеобразный символ середняцкого казачества»2. "Григорий, в моем мнении, является своеобразным символом середняцкого казачества"3. «В социальном облике Григория Мелехова воплощены черты, характерные не только для известного слоя казачества, но и для крестьянства вообще»4.

Впрочем, для науки суждения автора о своем творении еще не доказательство, а только свидетельство. Нужен объективный анализ образной системы произведения.

11. Выводы. Плюсы и минусы концепции «исторического заблуждения»

В плане методологии эта концепция являет собой пример социаль- но-исторического подхода к анализу шолоховского романа. «Социология» здесь не вульгарная, хотя все-таки несколько абстрактная.

Социально-историческая основа, объективная почва трагедии крестьянства, донского казачества и Григория Мелехова, понятая как «историческое заблуждение» массы в революции, раскрыта здесь глубже и основательнее, чем в концепции «отщепенства».

1Известия. 10.03.1935 г.

2На литературном посту, 1929. № 7, с. 44

3Советская Россия. 25.08.1957

4Беседа Шолохова с В.Васильевым //Ученые записки Магнитогорского пединститута. – Магнитогорск, 1957, вып 1У. С. 64

65

Теория «исторического заблуждения» базируется на достаточно прочной научной основе гегелевско-марксистского понимания природы трагического конфликта. Её философско-эстетические посылки основательны и глубоки, хотя в конкретном анализе, в применении их к анализу художественного текста авторы порой недостаточно диалектичны.

Заслугой авторов концепции можно считать соотнесение судьбы Григория Мелехова с судьбой массы крестьянства, а не с судьбой кучки отщепенцев.

В рамках этой концепции предложена любопытная трактовка проблемы исторической разрешимости трагедии заблуждения и связанная с этим интерпретация проблемы исторического оптимизма «Тихого Дона». Только акцентируется здесь не философско-эстетическая и этическая, сколько социально-историческая сторона проблемы.

Наконец, безусловно сильной стороной концепции «исторического заблуждения» является развенчание идеи о деградации личности Григория Мелехова.

Самый серьезный ее недостаток – сильный элемент фатализма. Григорий Мелехов настолько жестко подчинен воле обстоятельств, неумолимому ходу событий, что свобода и инициатива, свободное волеизъявление с его стороны по существу исключаются. Возмездие оказывается столь же неизбежным, неотвратимым, как и в концепции «отщепенства», а главное, в конечном счете, независимым от действий и поступков самого человека. В этом и сказывается недиалектичность подхода, схематизация и упрощение трагической ситуации.

Отсюда и неверная трактовка проблемы трагической вины, перекладывающая всю ответственность на историю и полностью снимающая какую-либо вину с героя.

Эта концепция в какой-то степени обезличивает историю, лишает ее «человеческого фактора», человеческого содержания. Она превращает людей, в том числе героя шолоховского романа – Григория Мелехова, – в безвольные щепки на волнах исторического океана.

66

60-х и в 70-е годы шла оживленная борьба между сторонниками всех трех сложившихся к тому времени трактовок шолоховского романа и реализованных в них научных идей и методологических принципов.

Название "концепция сочувствия" применительно к идеям Ф.Бирюкова и А.Хватова впервые применил в полемике с Бирюковым и Хватовым А.Бритиков1. Вслед за ним это название использовал В.Борщуков: "Трагический характер" романа Шолохова , – писал он, – "вызвал к жизни "концепцию сочувствия"… к Григорию Мелехову"2. И хотя в дальнейшем оно не стало общеупотребительным, мы будем его использовать для краткости наряду с названием "концепция Бирюкова – Хватова", каждый раз употребляя кавычки, т.к. отнюдь не только к "сочувствию" Григорию Мелехову сводится ее суть и позиция ее авторов.

2. Критика предыдущих подходов. Исходная посылка концепции «сочувствия»

Предшествовавшие концепции («отщепенства» и «исторического заблуждения») авторами новой трактовки были объявлены пройденным этапом шолоховедения. "Характер Григория Мелехова, его трагическая судьба остаются загадочными, ибо ни одна из существующих концепций не охватывает образ в его целостности, избегает соотнесения его с кардинальными закономерностями века и с творческими намерениями писателя"3. Почему они не устраивают?

Во-первых, потому, что в них не учитывается множество исторических фактов, отраженных в романе и сыгравших, по существу, главную роль в трагической судьбе Григория Мелехова. То есть предшественники обвиняются в невнимании к тексту романа и в игнорировании важнейших причин трагедии его героя. Здесь сразу же нужно отдать должное инициаторам новой интерпретации романа: они действительно впервые обратили внимание на многие факты и эпизоды, о которых критика до тех пор предпочитала не говорить: фигура умолчания была, увы, весьма характерна и для шолоховедения; кроме того, они впервые серьезно поставили проблему историзма шолоховского романа.

Во-вторых, с точки зрения Ф.Бирюкова, А.Хватова и появившихся у них многочисленных сторонников, концепции «отщепенства» и «исторического заблуждения» чересчур социологичны: они рассматривают трагедию Григория Мелехова прежде всего как факт социальноисторический, а не эстетический.

При таком подходе не учитываются два важных момента:

1Бритиков А. Старое и новое в трактовке трагедии Григория Мелехова // Русская лит. 1968. № 4.

2Борщуков В. Факты. История. Методология // Вопросы литературы. 1971. № 7. С. 49

3Хватов А. Образ Гр. Мелехова и концепция романа "Тихий Дон" // Русская лит. 1965. № 2. С. 34

68

1)что герой романа Григорий Мелехов – не только романный эквивалент социологической абстракции «крестьянин-середняк», но и художественный образ мирового масштаба; нельзя сводить художественный образ к социальному или индивидуальному прототипу;

2)что этот образ представляет собой не только художественное воспроизведение некоего социально-исторического явления, но и существеннейшую часть авторской концепции жизни, авторской концепции эпохи.

И вот тут возникает вопрос: а какой эпохи?

Разумеется, прежде всего той, которая является прямым объектом изображения в романе: эпохи революции и гражданской войны.

Но не только её. Ведь роман создавался в конце 20-х и в 30-е годы. Следовательно, авторская концепция жизни отражает не только эпоху гражданской войны, но и эпоху создания романа.

Правомерна ли теоретически такая постановка вопроса? Да, вполне правомерна. Вспомните «Войну и мир» Л.Толстого. События Отечественной войны 1812 года осмыслены и показаны глазами человека 60-х годов ХIХ в. Некоторые современники и участники событий 1812 года (например, князь П.А. Вяземский1) считали, что Толстой модернизирует психологию людей той эпохи, находили в «Войне и мире» «излишество психологического анализа» и утверждали, что люди 12-го года не могли так мыслить и чувствовать, как это делают герои Толстого: это психология людей 60-х, а не 10-х годов Х1Х века. Но дело не только в этом. В любом художественном произведении, посвященном изображению эпохи, более или менее отдаленной от времени его создания, неизбежно находит свое выражение не только авторская "точка зрения" на нее, индивидуальное сознание художника, но и определенные черты того времени, в которое произведение создается.

Стало быть, «Тихий Дон» не только роман об эпохе революции и гражданской войны, но и роман конца 20-х и в особенности 30-х годов. А что это за время (имеются в виду специфические особенности эпохи, которые акцентируют авторы новой концепции)?

Это было время формирования, как тогда говорилось, «культа личности Сталина» (т.е., как говорится теперь, сталинской "тоталитарной системы"), период «тяжких нарушений ленинских принципов руководства», эпоха «тяжелых нарушений социалистической законности», период «неоправданных массовых репрессий». «Шолохов, – пишет А.Хватов, – не мог не испытывать «давления времени», не мог не учитывать состояния окружающего мира (тем более что время это опалило и его самого – С.С.2). Поэтому «Тихий Дон» надо рассматривать и как памятник эпохе гражданской войны, и как произведение 30- х годов – времени, когда «титанические усилия народа и партии, оз-

1См.: Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. – М., 1984. С. 265 - 270

2См. об этом в кн.: Сухих С.И. Споры об авторстве "Тихого Дона". – Н.Новгород, 1999

69

наменовавшиеся грандиозными победами социализма во всех сферах жизни, были осложнены и омрачены нарушениями норм и принципов, вытекающих из самой природы социалистической революции, существа марксистско-ленинского учения»1. (Правда, то, что в 60-е годы называли «нарушением социалистических норм и принципов», искажением «существа марксистско-ленинского учения», сейчас считают как раз неизбежным результатом применения этого учения на практике и не нарушением "социалистических норм", а «сущностью» социализма. Но все это из области политической конъюнктуры и является скорее вопросом идеологической оценки. Нас интересует само явление, отраженное в художественном зеркале шолоховского романа, а не его идеологические интерпретации).

Во всяком случае, концепция «сочувствия» твердо исходит из того, что «Тихий Дон» – роман не только о прошлом, но и о настоящем, роман-предостережение, урок настоящему, исполненный большой тревоги за будущее2. Такова её исходная посылка. Что же представляет она собою по существу?

И прежде всего: в чем она видит трагический нерв, стержень трагической ситуации «Тихого Дона»? То есть как ее авторы определяют сущность трагической коллизии шолоховского романа?

3. Сущность трагической коллизии (формула трагедии)

В великих трагических произведениях мирового искусства можно найти ключевые фразы, афоризмы, с предельной четкостью, концентрированно выражающие суть трагической коллизии данного произведения, зерно его идейно-художественного замысла, его трагическую кульминацию. Таков знаменитый гамлетовский вопрос – «быть или не быть»:

Достойно ль Терпеть без ропота позор судьбы

Иль надо оказать сопротивленье: Восстать, вооружиться, победить Или погибнуть?

Такова фраза Раскольникова в «Преступлении наказании»:

«Тварь ли я дрожащая или право имею?»

Человек и мир, их противостояние, человек и эпоха – вот какого масштаба проблемы решаются в трагедиях.

В «Тихом Доне» Шолоховым поставлены проблемы отнюдь не местного – донского, – а всемирного, общечеловеческого масштаба. В нем создан образ человека, который решает большой и сложный (сопоставимый по масштабам с «гамлетовским») вопрос о самоопределе-

1Хватов А. Писатель и его герои. – М., 1969. С.145-146

2Кстати, сторонники версии о плагиате, относящие период создания романа к времени описанных в нем событий, должны напрочь отрицать наличие всего этого пласта проблематики в «Тихом Доне». Они и молчат о нем.

70