Сухих_С_И_Тих_Дон_Шолохова

Но «Тихий Дон» – произведение поистине уникальное и для литературы ХХ века. О его исключительности, что характерно, говорят даже на Западе. Наше писательское "сообщество" и наше литературоведение может быть пристрастным по отношению к Шолохову, и это сказывается до сих пор в оценках шолоховского романа (и позитивной, и негативной), что мы и наблюдаем сплошь и рядом в спорах о «Тихом Доне». Поэтому есть смысл привести суждение о нем западного эксперта, которого труднее заподозрить в пристрастности оценок. Американский литературовед Дэвид Стюарт в статье «Эпическое построение и смысл в «Тихом Доне», а затем в книге «Михаил Шолохов», изданной в 1967 году Мичиганским университетом, утверждал, что «Тихий Дон» – это эпос в самом прямом значении слова, который так же, как и эпос Гомера, являет собой воплощение жизни народа и его культуры. Это народное и в то же время великое творение; эстетическое и нравственное нерасторжимы в нем, и такого единства не достигают западные писатели ХХ века… В этом творении мы обретаем могущественное чудо жизни, которое гомеровские греки ощущали в любом своем мускуле,– а также и могущественную тайну смерти»…1

Итак, «эпос в самом прямом значении слова». И – параллель с гомеровским эпосом. Но дальше Д.Стюарт утверждает, что Григория Мелехова «следует сопоставлять с шекспировским Гамлетом, а не с литературными героями ХХ века… Он реально живет теми противоречиями и силами, которые охватывают целостность мира, между тем как остальные современные герои только размышляют о них»2. Стало быть, сравнивать надо не только с эпосом, с «Илиадой», но и с трагедией – с «Гамлетом» Шекспира. То есть уникальность шолоховского эпоса заключена и в том, что в нем находит воплощение трагическая идея и создана монументальная фигура трагического героя нашего века.

Это суждение американского шолоховеда подтверждает выдвинутый в начале этой главы и в ее названии тезис: «Тихий Дон» –

«трагедия в форме эпоса».

1Stewart D. Michail Sholochov // University of Michigan Press. 1967. Р. 64

2Stewart D. Michail Sholochov // University of Michigan Press. 1967. Р. 74

201

ху с левого плеча. Голое молодое тело, свежее и крепкое, молочнобелое при лунном свете, небольшие, упругие груди с темными соска-

ми…».

М.Мезенцев считает, что описания таких интимных сцен настолько индивидуальны, что «не оставляет сомнения – автор оперировал только своим жизненным опытом» [выделено мною – С.С.]. Мало того, он еще и убежден, что описываются одни и те же "груди",

одного и того же женского прототипа. А поэтому для него несо-

мненно, что Шолохов списал эту сцену у Крюкова, иначе трудно объяснить сходство описаний. Он уверен в этом настолько, что без всякого юмора, совершенно серьезно пишет: «Случайность совпадения может найти логическое объяснение только в том случае, если Крюков и Шолохов имели дело с одной женщиной, но разница в возрасте (35 лет) исключает такое предположение» [выделено мною – С.С.]1. А

раз Шолохов и Крюков из-за столь большой разницы в возрасте не могли «иметь дело с одной женщиной», то остается, по заключению аналитика, исключительно вариант плагиата: Шолохов списал сцену у Крюкова.

Такого рода сопоставлений вырванных из контекста фраз в статье М.Мезенцева немало. И этим доказывается вывод автора, который он считает «однозначным»: «Шолохов имел рукопись романа «Тихий Дон», написанного Ф.Крюковым»2.

Другой метод анализа – сопоставление произведений, не со-

относительных по жанру. В качестве примера такого метода И.И.Ермаков привел одну из работ В.Кирпотина3, в которой «Тихий Дон» сравнивается с «Анной Карениной» Л.Толстого. Не с «Войной и миром», что было бы естественнее, а именно с «Анной Карениной». Выбор объектов для сопоставления предопределяет и вывод. А вывод суров: «Шолохов не усвоил толстовского принципа построения больших произведений». Не усвоил, бедняга, видите ли… Оказывается, дело в том, что в «Тихом Доне» только одна любовная пара: Григорий

– Аксинья – получила достаточное сюжетное развитие. А другая пара: Кошевой – Дуняшка – не получила такого развития, поскольку история их взаимоотношений по сравнению с историей Григория и Аксиньи передана очень сжато, скупо, неразвернуто. А эталон, критерий берется у Толстого, где в «Анне Карениной» обе любовные пары: Анна – Вронский и Левин – Кити – имеют развернутые истории, на "сцеплении" которых во многом и строится толстовский роман. Но если сопоставлять "Тихий Дон" с "Анной Карениной", и не в чем-нибудь, а в самом принципе конструкции, "принимая роман Л.Толстого как художественный эталон, то легко можно выставить целую вереницу упреков в адрес Шолохова, у которого все будет "не так" [Ермак., 5].

204

Но ведь так можно сравнивать что угодно с чем угодно. И при чем тут Шолохов? Льюис Кэррол, автор «Алисы в стране чудес», который был не только писателем, но и талантливым математиком, создателем математической логики (и настоящая фамилия его была Ч.Л.Доджсон), спрашивал своих студентов на занятиях: «Что общего между птицей и горчицей?». Нужно было найти общий признак. Какой? «Они щиплются». Но это всего лишь упражнение для развития абстрактного мышления, а не способ анализа литературных произведений.

Метод "глобализма". Он очень распространен в литературоведении, в том числе в шолоховедении. Например, в книгах Якименко о Шолохове. Там непременно есть раздел о «традициях и новаторстве», который представляет собой обычно краткий очерк всей русской литературы от Пушкина до Горького и вывод такого рода: «Шолохов освоил и развил все лучшие традиции литературы ХIХ в. Великой традицией русской литературы, завещанной нам гением Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Белинского, Чернышевского и Добролюбова, Некрасова и Толстого, развитой в новых исторических условиях М.Горьким, является жгучий, непрекращающийся интерес к думам, чаяниям, борьбе трудового народа»1.

"Вот под эту громадную общую шапку подводится «Тихий Дон». Но ведь эту шапку можно сделать еще больше, прибавив к перечню русских писателей лучших художников зарубежной литературы, – иронически писал об этом "методе" И.И.Ермаков. – Трюизмы хороши тем, что они непогрешимы и бесспорны, но что может дать нам для понимания "Тихого Дона" утверждение, что на Шолохова влияет вся мировая литература?" [Ермак., 6].

Икаков конкретный результат такого исследования? Тот же, что

ибез него.

Каждый крупный художник является звеном в цепи развития всей мировой культуры и в этом смысле наследует предшествующие ее достижения. Ну и что?

Шолохов, между прочим, сам говорил о себе в интервью с корреспондентом «Известий» И.Экслером: «Существуют такие писатели… это не в порядке самокритики, – на которых Пушкин и Толстой не влияют. Ей-богу, на меня влияют все хорошие писатели. Каждый по-своему хорош, вот, например, Чехов. Казалось бы, что общего между мной и Чеховым? Однако и Чехов влияет! И вся беда моя и многих других в том, что влияют на нас еще мало»2. Так что тезис о влиянии на Шолохова предшествующей культуры бесспорен. Но в силу своей глобальности такой тезис ничего конкретного в характере литературных связей не раскрывает.

1Якименко Л. Творчество М.Шолохова.– М., 1964. С. 474

2Экслер И. В гостях у Шолохова //Известия. 1937. 31 декабря

205

Методологически наиболее продуктивный подход к решению этой проблемы, с точки зрения И.И.Ермакова, заключается в том, чтобы определить, какую особенную литературную традицию наследует и развивает Шолохов.

То есть нужно найти в литературе прошлого такие специфические явления, в которых (с поправкой на конкретный литературный и исторический материал) можно обнаружить: соотносительный идейный замысел и художественный пафос, соотносительность предмета изображения (характера изображаемых событий: эпох, исторического материала), общность жанровых форм, принципов создания характеров, построения художественных образов, близость стилевых особенностей.

Конечно, сопоставлять два литературные явления можно и в тех случаях, когда общность между ними обнаруживается хотя бы в одном или нескольких такого рода признаках, но если её удается обнаружить во всех указанных сферах, то вывод о существовании литературной взаимосвязи можно считать действительно бесспорным. И вот с этой точки зрения (т.е. с учетом всех или большинства из этих параметров) наиболее соотносительны с «Тихим Доном» два произведения русской классической литературы ХIХ века: «Война и мир» Л.Толстого и, как показал впервые И.И.Ермаков, «Тарас Бульба» Н.В.Гоголя.

2. Классический роман и проблема идеала прекрасного

Высшей и художественно наиболее значимой формой романа ХIХ века был жанр классического романа-эпопеи, как он выразился в гоголевском «Тарасе Бульбе» и в толстовской «Войне и мире». Такой роман посвящен изображению народно-героических эпох, в которых есть признаки «героического состояния мира». Поэтому в нем, по мнению И.Ермакова, "не было элемента художественной ущербности,

визвестной мере свойственной в литературе ХIХ века роману о современности" [Ермак., 7]. Что имеет в виду исследователь?

Конечно, «Мертвые души» выше «Тараса Бульбы» по глубине и масштабности изображения действительности, по своей общественной функции, да и по художественному мастерству тоже. Но роман о современности в литературе критического реализма, в том числе и «Мертвые души», в какой-то степени всегда был несколько ограничен

всвоих возможностях, поскольку в нем трудно было выразить напрямую идеал прекрасного.

Вот ведь Достоевский попытался однажды создать образ "по-

ложительно прекрасного человека", действующего в условиях на-

сквозь прозаической современности, но ему пришлось назвать этот роман словом «Идиот» и применить такую мотивировку характера и поступков героя, как душевная болезнь.

206

А по большей части в литературе реализма идеал прекрасного находил свое выражение обычно косвенное, не прямое. В условиях «прозаически упорядоченной действительности» романистам приходилось заниматься эстетической обработкой антиэстетической реальности, и это была одна из основных драм критического реализма.

Вспомните, как Чехов горько сетовал: «Мы знаем, что такое нечестный поступок, но мы не знаем, что такое честь». Вспомните слова того же Гоголя из «Мертвых душ» о «тягостном уделе художника, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами… всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров».

Классический роман-эпопея в этом отношении был в более выигрышном положении, ибо здесь художник имел дело с материалом, поэтическим по своей сути. Такой материал у того же Гоголя вызывал совсем другие эмоции и другой пафос: «Эх, старина, старина! Что за радость, что за разгул падает на сердце, когда услышишь про то, что давно-давно деялось на свете». В «Тарасе Бульбе» Гоголь изображает поэтическую действительность, где, по его словам, «русский характер получил могучий размах, крепкую наружность».

Здесь в самом описываемом "событии" есть героическое и эпическое содержание.

Именно с этого момента и начинает обнаруживаться глубокая историко-литературная связь шолоховского «Тихого Дона» с гоголевским «Тарасом Бульбой».

Каковы же основные точки их соприкосновения?

3. Соотносительность «Тихого Дона» и «Тараса Бульбы» по жанру

В.Белинский в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» писал: «Тарас Бульба» – это дивная эпопея, написанная кистию смелою и широкою, это резкий очерк героической жизни младенчествующего народа, это огромная картина, достойная Гомера. Если в наше время возможна гомерическая эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и прототип»1.

А в другом месте он характеризовал повесть Гоголя так: «Если возможна трагедия в форме эпоса (а она возможна), то «Тарас Бульба» – тому яркий пример».

Мы уже достаточно много говорили на эту тему применительно к «Тихому Дону», который есть еще более выразительный «образец, идеал и прототип» трагедии в форме эпоса, трагедийной эпопеи.

1 Белинский В.Г. Соч.: В 3-х тт. Т. 1. – М., 1948. С. 138

207

4. Соотносительность «Тихого Дона» и «Тараса Бульбы» по характеру материала, социально-исторической и философской

проблематике

«Тихий Дон» роднит с «Тарасом Бульбой» эпический и трагический характер жизненного материала (т.е. объекта изображения).

Общее между этими произведениями, по наблюдениям И.И.Ермакова, – историческая судьба казачества (в одном случае в ХV, в другом – в ХХ веке). Сходство эпического и трагического пафоса в «Тихом Доне» и «Тарасе Бульбе» заключается в том, что здесь изображаются исторически соотносительные эпохи глубочайших кризисов в жизни и судьбе народа. В них воспроизводятся события, которые вызвали взрыв народной энергии, связанной с защитой казачьей "вольницы", но которые в то же время сами в себе заключали трагический исход. Следовательно, в них наблюдается общность не только героического, но и трагического пафоса.

В «Тарасе Бульбе» – это трагедия гибели казачьего "лыцарского" миропорядка Запорожской Сечи в борьбе с исторически новым миропорядком в лице противостоявшей Запорожью панской Польши. В «Тихом Доне» – трагедия донского казачества, а шире – российского крестьянства: и той его части, которая выступила в защиту старого миропорядка, и той, которая выступила в поддержку нового, революционного миропорядка, и, наконец, той, которая выступила и против того, и против другого, в поисках особого, третьего пути в революции. Этим объясняется общность трагической судьбы всех основных персонажей обоих произведений. «Тарас Бульба» открывается описанием полнокровной, яркой, привлекательной жизни запорожских казаков. В конце гибнут все основные герои: "Все положили головы, все сгибли". Новая историческая сила (хотя и морально гораздо более ущербная, чем запорожское рыцарство), торжествует над ним свою победу. Скорбь о трагической гибели этого прекрасного украинского, запорожского мира звучала еще в словах старого Данилы Бурульбаша в повести «Страшная месть»: «Что-то грустно становится на свете; времена лихие приходят. Порядку нет в Украйне; полковники и есаулы грызутся, как собаки, между собою… Шляхетство наше все переменило на польский обычай, переняло лукавство… продало душу, принявши унию. Жидовство угнетает бедный народ. О, время, время! Минувшее время!»

«Тихий Дон» тоже начинается описанием жизни замечательно дружной, многочисленной семьи Мелеховых, в которой каждый человек значителен, симпатичен, интересен. В трех главах, следующих за прологом, рассказывающим о прекрасной любви и трагической судьбе деда Прокофия, несколько дней из жизни мелеховской семьи прослежены подробнейшим образом, почти по часам, если не по минутам, со всеми простыми и прекрасными заботами и занятиями крепко спаян-

208

ной семьи земледельцев. А что в конце? Семья разрушена. Все погибли. Остался один Мишатка. И Григорий, которому грозно светит

«черное солнце». «Все отняла, все порушила безжалостная

смерть».

Но, говоря об известной соотносительности идейно-жанровых концепций Шолохова и Гоголя, надо иметь в виду, писал в своей работе И.И.Ермаков, что гибель Запорожья в «Тарасе Бульбе» и гибель казачества как сословия в «Тихом Доне» социально и исторически – не одно и то же. Это различные факты и фазы в исторической жизни народа. Национально-освободительная борьба запорожцев с поляками и борьба русской казачьей Вандеи против революции находятся в разных социально-исторических плоскостях.

Тем не менее общей является в том и другом произведении проблема философско-исторической закономерности столкновения двух миров и неизбежность глубоких трагических коллизий, которые возникают в обе эти эпохи исторических переломов.

Между созданными Шолоховым и Гоголем художественными мирами есть глубокая перекличка и в то же время диалектическая противоположность. Казачество в «Тарасе Бульбе» гибнет в силу исторической закономерности. Казачество в «Тихом Доне» гибнет по той же причине. Однако между казачеством «Тараса Бульбы» и казачеством «Тихого Дона» лежит целая эпоха, которая превратила казачество из бесшабашной вольницы в опору царского трона, эпоха систематического развращения казачьей массы в духе сословного аристократизма, автономизма и отрыва от общенародных интересов. Так что в «Тихом Доне» к объективной закономерности трагедии прибавляется еще и субъективная вина казачества. Ведь казачество сложилось из «вольницы», показанной в «Тарасе Бульбе», а дошло до великой «страмы», нанявшись к царю в опричники, как признали в конце концов казаки, вынужденные согласиться с доводами Штокмана, который сначала "натыкался на холодную сталь недоверия", но не сдавался, "точил, как червь древесину", устоявшиеся понятия и навыки и в конце концов добился своего.

Перекличка Шолохова с Гоголем состоит в том, что это, в сущности, перекличка «потомков» из «Тихого Дона» с «предками» из «Тараса Бульбы». Шолоховские казаки – потомки тех вольных людей, которые бежали на Дон, как и на Сечь, в поисках свободы. В "Тихом Доне" есть прямое авторское указание на связь Верхнего Дона с Сечью: верхнедонцы "служили надежным оплотом всем бунтарям, начиная с Разина и кончая Секачом. Даже в позднейшее время, когда все войско глухо волновалось, придавленное державной десницей, верховские казаки поднимались открыто и, руководимые своими атаманами, трясли царевы устои: бились с коренными войсками, грабили на Дону караваны, переметывались на Волгу и подбивали на бунт слом-

ленное Запорожье".

209

Что завещали предки потомкам? Вспомним речь Тараса перед расставанием с товарищами: «Итак, выпьем, товарищи, разом, выпьем наперед всего за святую православную веру: чтобы пришло, наконец, такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна православная вера, и все, сколько ни есть бусурманов, все бы сделались христианами. Да за одним уж разом выпьем и за Сечь, чтобы долго стояла она на погибель всему бусурманству, чтобы с каждым годом выходили из нее молодцы, один одного лучше, один одного краше. Да уж вместе выпьем и за нашу собственную славу, чтобы сказали внуки и сыны тех внуков, что были когда-то такие, которые не постыдили товарищества и не выдали своих… Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей». За "Русскую землю" бьются и гибнут в борьбе с "ляхами" Тарас и его товарищи. Каковы же их потомки? Каковы «внуки и сыны тех внуков»? Вот сцена отступления разбитых казачьих полков, выброшенных наступающими красными из родных мест: «Над черной степью жила и властвовала одна старая, пережившая века песня. Она бесхитростными простыми словами рассказывала о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати, грабивших орленые царские корабли, щупавших купцов, бояр и воевод, покорявших далекую Сибирь… И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в

бесславной войне против русского народа».

Такова диалектика истории и исторической судьбы казачества. Она прибавляет к объективной неизбежности гибели казачества как сословия в революцию еще и субъективную его трагическую вину, выраженную в том числе и в "опричнине", и в «бесславной войне против русского народа». Таким образом, трагедия в «Тихом Доне» гораздо сильнее и глубже, мрачнее и беспощаднее, чем в «Тарасе Бульбе».

5. Общность в изображении характеров и типа жизни

Сопоставляя произведения Шолохова и Гоголя, И.И.Ермаков при этом указывает: несмотря на то, что казаки «Тараса Бульбы» и «Тихого Дона» исторически и социально далеко не одно и то же, но своими характерами, а также и типом жизни они чрезвычайно напоминают друг друга. Отсюда – общность в манере эпического письма Гоголя и Шолохова, выражающаяся прежде всего в изображении характеров и особого, «органического» типа жизни героев.

И там, и здесь – эпические характеры, чуждые формуле «среда заела». Активность, мужество, инициативность, храбрость, высокие понятия чести, доблести, товарищества – все это в героях «Тихого Дона» и «Тараса Бульбы» намного привлекательнее и симпатичнее людей той эпохи «прозаически упорядоченной действительности», о

210