Сухих_С_И_Тих_Дон_Шолохова

целостной концепции. Название – «философско-эстетическая концепция» – достаточно условно, так как «официального» названия, которое употреблялось бы в научных дискуссиях, у нее нет.

Вцентре ее – характер Григория Мелехова как психологическое

иэстетическое явление и стоящие за ним масштабные философские проблемы нравственности, народной этики и гуманизма.

Эта концепция претендует на объяснение философского содержания «Тихого Дона» и исходит в его истолковании из общеэстетических предпосылок – из понимания того, что есть трагическая ситуация, каковы ее виды и формы, что такое трагический характер как эстетическое явление и т.п. Общеэстетический подход сочетается в работах этого типа с конкретно-историческим. Разумеется, концепция эта дискуссионна, спорна, как и все остальные. Это всегда надо иметь в виду.

1.Необходимость философского подхода

кистолкованию «Тихого Дона»

Почему литературоведов с течением времени все менее устраивают предыдущие концепции? Потому что все они более или менее односторонни: каждая строится на ограниченном ряде фактов и не охватывает всей совокупности обстоятельств и причин трагедии Григория Мелехова. Еще существеннее то, что их авторы часто движутся по "периферии" этих фактов и в силу особенностей своей методологии не всегда в состоянии проникнуть в их сущность, в глубину.

Концепция «сочувствия», несмотря на исходные апелляции ее авторов к эстетической проблематике, по существу в конкретном анализе сводит все содержание романа к узко-историческим трактовкам, даже не к философии истории, а к конкретным историческим обстоятельствам Дона в 1918-1919 гг. Концепции же «отщепенства» и «исторического заблуждения» в своих подходах к роману чересчур социологичны. При всем диаметральном различии подходов упор на социальную, классовую природу шолоховского героя в них слишком явный и очевидный. При этом так или иначе выпячивается «собственническое» начало в Григории Мелехове. У Якименко оно выглядит порой как элементарное, обычное шкурничество, а у Емельянова – Бритикова выступает в форме «заблуждения». Но это не спасает от упрощения, потому что собственником Григория Мелехова назвать нельзя: он в социологическую схему не укладывается. С этой точки зрения он, так сказать, нетипичный крестьянин.

Как отметил еще в 1960 г. В.Камянов, обнаруживая у Григория инстинкт собственничества, критики исходят скорее из «анкеты», из социального происхождения героя, чем из художественной «мате-

102

рии», из текста романа1. Ведь, по существу, ни одного сколько-нибудь нибудь решающего поступка, продиктованного «собственничеством», приверженностью к своему добру, в романе у Григория нет.

В принципе, собственность, и – шире – материальные ценности не имеют власти над Григорием (что, между прочим, резко отличает его от отца и брата Петра, не чурающихся порой и мародерства). Он даже готов делиться не чем-нибудь, а самым главным "добром" – казачьей землей – с «иногородними», с чем Пантелей Прокофьевич и Петро, как и большинство других казаков, не согласны категорически.

К потере "своего добра" Григорий относится достаточно равнодушно, возможности умножить его никогда не использует (чем вызывает недовольство отца: «Скажи на милость, какой богатей нашелся… Дома одна бричка осталась, а он..»). Но Григорий решительно выпроваживает отца из расположения своей части, куда Пантелей Прокофьевич приехал в надежде поживиться за счет имущества ушедших с красными казаков, разрешает ему лишь взять в обозе винтовку ("Этого добра хватает!")2. А потом, через год, когда отец советуется с ним, как жить в это тяжкое время, как вести хозяйство, Григорий говорит ему: "Живи так, чтобы лишнего ни в закромах, ни на базу не было".

Для Григория есть ценности поважнее. Вспомним, как в самом начале романа, когда Аксинья уговаривает его бросить все, уйти из хутора: "И мужа и все кину, лишь бы ты был", – он ответил ей: "Ну, куда я пойду от хозяйства?… От земли я никуда не тронусь… Никуда я с хутора не пойду". Но вот прошло полгода, и Григорий, уже женатый на Наталье, поняв, "что не в конец порвано с Аксиньей, осталось что-то, как заноза в сердце", "томимый вернувшейся болью", уходит и из семьи, и от хозяйства, и из хутора, – идет на самое унизительное для казака занятие – батраком к помещику, лишь бы быть с Аксиньей.

Вообще, хозяйство для Григория, конечно, дорого, но лишь в той мере, в какой оно дает возможность жить самостоятельно, независимо и заниматься любимым хлеборобским трудом.

Короче говоря, Григорий свободен от личного эгоизма. Он бескорыстен. Если бы им двигал инстинкт собственника, узкая личная корысть, он не был бы трагическим героем. Как, к примеру, не был бы трагическим героем Гамлет, движимый, допустим, жаждой престола, если бы боролся он не за справедливость, а за личную власть. Достаточно представить себе такую мотивировку поступков Гамлета – и трагический ореол вокруг его личности тотчас померкнет.

Григорий Мелехов тоже отстаивает прежде всего ценности духовные, моральные, нравственные. И его трагедия – это главным об-

разом трагедия духа.

1См.: Камянов В. Григорий Мелехов как трагический характер // Русская литература. 1960. № 2

2Кстати, происходит этот эпизод в хуторе под названием Гремячий Лог (не тот ли, в котором развертываются события романа "Поднятая целина"?)

103

Предыдущие концепции рассматривают трагедию шолоховского героя преимущественно как трагедию социально-политическую по своему содержанию. Такое содержание, разумеется, есть в судьбе героя «Тихого Дона», но оно далеко не исчерпывает трагедийную проблематику романа, и при таком подходе рамки анализа не вмещают образа Григория Мелехова целиком, во всей его сложности. Социаль- но-политическая трагедия здесь перерастает в трагедию более глубокого, философского содержания, и потому для адекватного истолкования шолоховского романа к нему необходим не социологический и не узко-исторический, а более широкий и глубокий – философскоэстетический подход.

2. Сущность трагической ситуации

При определении сущности трагической ситуации необходимо учитывать многовековой опыт трагического искусства и опыт его осмысления в эстетике.

Общий признак трагической ситуации – наличие непримиримого конфликта, разрешающегося гибелью одной или обеих сталкивающихся в этом конфликте сторон.

Эстетика различает разные виды трагических ситуаций, взаимосвязанных, но все же существенно отличающихся друг от друга по своему нравственно-философскому содержанию.

1. Один тип трагического конфликта – ситуация, возникающая вследствие нарушения нравственного закона (закона высшей справедливости).

Законы бывают разные: так сказать, «писаные»: юридические установления, зафиксированные в кодексах, которые регулируют отношения в государстве и обществе, и «неписаные» – законы морали, нравственности, нигде не зафиксированные, не предписанные властными установлениями. Они определяют, что хорошо, что плохо, что можно, а что нельзя, и люди следуют им без принуждения, в соответствии с обычаем. Регулятор здесь не кодекс, не конституция, не закон, тем более не приказ, а совесть.

Нравственные и юридические законы не идентичны1.

Бывают ситуации, когда требования нравственного и юридического законов оказываются в противоречии друг с другом, и на этой основе могут возникать острейшие трагические коллизии.

Классический пример – «Антигона» Софокла.

Героиня этой трагедии выполняет требования нравственного закона, предавая земле тело своего убитого брата – Полиника, пошедшего войной на родной город. Она не могла этого не сделать по совести и обычаю: тело погибшего брата надо похоронить. Но тем са-

1 Это различие, несовпадение зафиксировано в русских народных пословицах, например: «Судить не по закону, а по совести», «Закон – что дышло…» и т.п.

104

мым Антигона нарушила закон юридический, выраженный в приказе правителя Фив Креонта, который под страхом смерти запретил предавать земле тело предателя, – и должна нести за это ответственность.

Суть трагического – во внутреннем конфликте в душе Антигоны. Она должна сделать выбор между двумя законами, каждый из которых для нее много значит. И сколько бы она ни мучилась, выбор предопределен. Но в любом случае, в том числе и при этом выборе, она будет виновной.

Нарушение нравственного закона Креонтом – его бесчеловечным приказом – создает трагическую ситуацию. Её результат – ужасные потрясения и страдания. Нарушена жизнь города, государства, гибнет Антигона, гибнут члены семьи Креонта, его самого ждет страшная участь.

В пушкинской трагедии «смутного времени» Борис Годунов виновен в смерти царевича Дмитрия: он идет на преступление ради обладания властью в государстве. Нравственный закон нарушен – и судьба Бориса решена. Ни благодеяния, ни репрессии не дадут ему народной поддержки, не помогут удержаться у власти. «Нельзя молиться за Царя-ирода», – в этих словах юродивого Николки – народный взгляд и народный суд над Борисом.

Имеет ли отношение эта форма трагического к «Тихому Дону»? Не на уровне отдельных сюжетных ситуаций, таких, например, как последнее столкновение Григория с Михаилом Кошевым (здесь и в некоторых других случаях такое содержание, безусловно, наличествует), а на уровне всего трагического комплекса романа в целом?

Не будем пока отвечать на этот вопрос; вернемся к нему позже.

2. Другой тип трагического конфликта – ситуация, возникающая вследствие нарушения связи человека с миром и выражающаяся в

столкновении человека с миром, временем, эпохой. Такое противо-

стояние человека и мира становится источником непримиримого конфликта и ведет к неизбежной гибели героя. Белинский вслед за Гегелем в этом смысле говорил о трагическом как «нарушении гармонии субъективного человека с объективным миром»1.

В качестве примера можно взять многие шекспировские трагические сюжеты: бóльшая часть из них построена на этой основе, в том числе трагедия «Гамлет». Принц датский мог прожить свой век беспечально, не ведая о пороках мира. Но вот он прозрел, с глаз его «спала пелена», и вдруг обнаружилось, что «весь мир – тюрьма, а Дания – худшее из ее подземелий».

Нарушилась гармония между человеком и миром: Порвалась времена связующая нить. Как мне обрывки их соединить?

1 Белинский В.Г. Соч.: В 3-х тт. Т. 2.– М., 1948. С. 339

105

Гамлет восстает против мира лжи, коварства, несправедливости, предательства – и гибнет.

Такая форма трагического: столкновение человека с миром, тяжба сильной личности с эпохой, – безусловно, находит свое осуще-

ствление в «Тихом Доне» на материале истории ХХ века, сложном, специфическом и глубоко современном.

Шолохов ставит человека лицом к лицу с историей, именно перед ней оказывается ответственным герой. Трагического героя он проверяет историей, ее ходом, всем историческим процессом, а не ка- кой-то узко конкретной, тем более местной («этнографической») ситуацией.

Не большевистскому трибуналу судить Григория Мелехова и не трибуналу «белой гвардии» («судить»-то они могут, а вот «рассудить»

–вряд ли): он ответственен перед собственной совестью и перед историей, а история ответственна перед ним.

Именно в силу этого трагедия Григория Мелехова, как и весь «Тихий Дон», имеет общемировое звучание, общечеловеческое содержание и не может быть сведена к узко местным условиям казачьего Дона.

Благодаря этой масштабности и сложности, благодаря силе обобщения трагедия Григория воспринимается читателями всего мира как огромное жизненно реальное и в то же время символическое по своему содержанию событие, и очистительная сила воздействия шолоховской трагической эпопеи в огромной степени увеличивается. По своей символической емкости и масштабам обобщения она сопоставима с «Гамлетом», «Дон-Кихотом», «Фаустом».

Но – идем дальше. В свою очередь эта трагическая ситуация – столкновение, тяжба сильной личности с временем, эпохой, историей

–может реализоваться в двух разных, даже противоположных по своему содержанию вариантах, – в зависимости от того, как понимать мотивы действий героя, как трактовать движущую героем идею. В принципе – в двух. Каких же?

3. Противостояние человека и мира: два варианта трагической коллизии

ВАРИАНТ ПЕРВЫЙ. Сильная личность вступает в тяжбу с

временем, эпохой, историей, отстаивая устаревший, отброшенный временем идеал.

Человек в этом случае выходит на борьбу с миром, вооруженный устаревшей идеей, принципом, который мир уже отвергает. Возникает трагическая ситуация: герой ломается, гибнет под тяжестью бесперспективного дела, которое он взвалил на свои плечи. Устаревший, бесплодный, исчерпанный принцип отстоять нельзя, и в итоге гибнет сильная, высокая и прекрасная личность, гибелью своею дока-

106

зывая невозможность «остановить мгновенье», свидетельствуя о необходимости и неизбежности исторического «прогресса». Это та форма трагического конфликта, которую Маркс определял как трагедию гибели старого миропорядка, признавая за ней всемирно-историческое содержание и подлинный и глубокий трагизм.

ВАРИАНТ ВТОРОЙ. Сильная личность вступает в тяжбу с

временем, эпохой, историей, предъявляя им требования, которые пока что, в данных исторических условиях (или даже вообще), не могут быть достигнуты, которые время не в состоянии удовлетворить.

Иначе говоря, в этом случае герой опережает время, забегает вперед, отстаивает неосуществимый в данных исторических условиях идеал. Возникает трагическая ситуация: гибнет высокая, сильная, прекрасная личность, доказывая судьбою своей невозможность осуществления ее идеала на данном этапе исторического развития. История и в том, и в другом случае дает жестокий урок: забегать вперед не менее опасно, чем пытаться остановить колесо истории.

Это собственно шекспировская форма трагического конфликта. Как говорил Белинский о Гамлете: «В самом деле, посмотрите, что привело его в такую ужасную дисгармонию, ввергло в такую мучительную борьбу с самим собой? – Несообразность действительности с его идеалом жизни»1. В марксистской теории трагического (Ф.Энгельсом, в переписке с Лассалем по поводу его трагедии "Франц фон Зикинген") также была выведена формула этого вида конфликта как "трагической коллизии между исторически необходимым требованием и практической невозможностью его осуществления"2.

И в том, и в другом типах трагического конфликта его основой является закономерность, проявление закона исторической необходимости.

Как соотнести эти теоретические выкладки с «Тихим Доном»? Трагедия Григория может быть истолкована (и истолковыва-

лась) в том и другом вариантах (в зависимости от того, каким представляется идеал, идея, движущий мотив поступков Григория). Давайте посмотрим на трагическую судьбу шолоховского героя сквозь призму того и другого варианта. Начнем с первого.

4. Крушение гуманизма

Иногда содержание этого термина уточняется так: крушение «стихийного» или «абстрактного» гуманизма3. А в русской философии начала

3Напр., В.Камяновым. См.: Григорий Мелехов как трагический характер // Русская литература. 1960. № 4

107

века то, что произошло в России в годы мировой войны и революции, расценивалось как крушение идей и принципов гуманизма вообще1. Итак, рассмотрим содержание «Тихого Дона» в контексте первого варианта трагической ситуации столкновения человека и мира: сильная личность вступает в тяжбу со временем, эпохой, историей, отстаивая устаревший, отброшенный временем идеал.

Григорий Мелехов как трагический герой является носителем определенной идеи, принципа, который не в словах, не в рассуждениях выражен, не в монологах и дискуссиях оттачивается, но реализуется прежде всего в поступке, в жизненной практике героя. Как определить этот принцип? Его можно определить как идею гуманизма.

Григорий – гуманист. Он всегда выступает в защиту человека, в защиту справедливости и добра. Человечность Григория – общий, может быть, кажущийся отвлеченным, абстрактным принцип, но выражен он не в словах, а в действиях героя, предельно конкретных.

Григорий с неуемной энергией отстаивает справедливость, человеческое достоинство и честь и всегда готов вступиться за человека. И его гуманный порыв всегда обращен к отдельной личности, к отдельному, конкретному человеку, независимо от того, кто этот человек, к какому лагерю он принадлежит, и кто, почему и за что его обижает, притесняет или убивает. Можно привести немало такого рода примеров из текста романа.

ЗАЩИТА ФРАНИ. Вспомните, как Григорий – один из всего взвода – бросается на защиту от насилия польской девушки Франи, как его избили казаки и как он потом задыхался от возмущения и жалости и чуть не плакал.

ВЫСТРЕЛ В ЧУБАТОГО. Чубатый вызвался отвести в штаб пленного австрийца, пошел с ним и через короткое время вернулся один. Григорий спрашивает его:

«- Куда дел австрийца?

-Чего лезешь? – огрызнулся Чубатый.– Побег он… думал убечь…

-Брешешь ты! – крикнул Григорий.– Зря убил.

-Ты чего шумишь? Тебе какое дело? – Чубатый поднял на Григория ледяные глаза.

-К-а-а-к? – Григорий медленно привстал, шарил вокруг себя подпрыгивающими руками.

-Не лезь, куда не надо! Понял? Не лезь! – строго повторил Чубатый.

Рванув за ремень винтовку, Григорий стремительно поднял ее к плечу. Палец его прыгал, не попадая на спуск, странно косилось побуревшее лицо.

-Но – нно! – угрожающе вскрикнул урядник, подбегая к Григорию.

1 См., напр., работы Н.Бердяева «Смысл истории», С.Франка «Крушение кумиров», А.Блока «Крушение гуманизма» и др.

108

Толчок опередил выстрел, и пуля, сбивая хвою с сосен, запела тягуче и тонко.

- Что же это? – ахнул Кошевой».

Как видим, Григорий здесь опять заступается за человека, и снова один. Присутствующие тут же Кошевой, Котляров, другие казаки ведут себя иначе.

СТОЛКНОВЕНИЕ С ПОДТЕЛКОВЫМ. В сцене самосуда и жестокой расправы над пленными офицерами по приказу Подтелкова только Григорий – опять он один! – пытается остановить убийство, бросается на Подтелкова с оружием. А потом не может ни забыть, ни простить бессудного расстрела.

А перед казнью самого Подтелкова, казнью, в которой сам Григорий тоже не желает принимать участие, он напоминает ему: «Под Глубокой бой помнишь? Помнишь, как офицеров стреляли? По твоему приказу стреляли! А? Теперича тебе отрыгивается. Не одному тебе чужие шкуры дубить. Ты, поганка, казаков жидам продал! Понятно? Ишо сказать?». Но и тут он всё равно чувствует себя участником несправедливого, страшного дела.

УБИЙСТВО КОТЛЯРОВА. Узнав о том, что коммунисты красного Сердобского полка, в котором служили Котляров и Кошевой, арестованы взбунтовавшимися красноармейцами, что их гонят через хутора, чтобы казаки забили их насмерть, Григорий мчится в хутор с мыслью во что бы то ни стало спасти их. Спасти участников, виновников убийства его брата Петра, которого собственноручно застрелил Кошевой, а Котляров стоял рядом и не остановил его. Эпизод убийства Петра – одна из самых потрясающих сцен романа. Шолоховым найдены были при изображении этой сцены слова просто-таки потрясающей силы. Кошевой стреляет из нагана в Петра. «Петр не слышал выстрела, падая навзничь, как от сильного толчка. Ему почудилось, что протянутая рука Кошевого схватила его за сердце и разом выжала из него кровь».

И вот Григорий спешит, торопится, скачет в хутор, чтобы успеть спасти Кошевого и Котлярова. Снова один. Невозможно представить, чтобы в такой ситуации подобным образом повел бы себя Кошевой (или Коршунов, или Листницкий, или кто-либо еще из героев). Но он опаздывает. Несчастье уже случилось: Дарья застрелила Ивана Алексеевича Котлярова. Григорий, узнав об этом от плачущей Дуняшки, с трудом удерживается от того, чтобы не ударить Дарью: «Никогда еще Григорий не испытывал такого бешеного желания рубануть. Несколько секунд стоял он над Дарьей, стоная и раскачиваясь, крепко сцепив зубы, с чувством неодолимого отвращения и гадливости рассматривая это лежащее тело. Потом шагнул, наступил кованым каблуком сапога на лицо Дарьи, черневшее полудужьями высоких бровей, прохрипел:

- Гггадюка!

109

Дарья застонала, что-то пьяно бормоча, а Григорий схватился руками за голову и, гремя по порожкам ножнами шашки, выбежал на баз».

Убивают белые – это ему отвратительно. Убивают красные – реакция та же самая. Обе стороны представляются ему бессмысленно и одинаково жестокими. О двух безжалостных к людям антиподах – большевике Кошевом и белогвардейском палаче, карателе Коршунове – он отзывается одинаково: «По мне они одной цены, что, скажем, свояк мой Митька Коршунов, что Михаил Кошевой».

То есть люди, проявляющие необоснованную жестокость, уравниваются им по своей сути. Белогвардеец и большевик ставятся им на одну доску, потому что человеческая сущность обоих в его глазах одинакова. Мотивы их действий, их политическая и социальная позиции в данном случае для Григория второстепенны, они его не интересуют.

Такова позиция самого Григория – именно в силу этого он и оказался «на грани в борьбе двух начал, отрицая оба их».

Со своим знаменем справедливости для всех Григорий оказывается между двух огней. Точнее, под перекрестным огнем. В разгар гражданской войны, в ожесточении непримиримой, смертельной схватки противоположных классовых лагерей он стоит на позиции защиты человека вообще, ищет всеобщую, вечную справедливость. Удивительно ли, что люди, разгоряченные боем, не понимают его? Тем более, что на пути Григория Мелехова – и Шолохов сознательно строит именно такую композицию и такой сюжет – нет ни одного такого же мятущегося, как он. Метаниям и блужданиям Григория Мелехова в поисках справедливости в особенности противостоят незыблемые позиции двух героев-антиподов, двух людей, которые движимы каждый своей идеей и которые убеждены, что они навсегда обрели истину, и ни один из них от своей правды не отступится ни за что, ни при каких обстоятельствах.

Одну из них воплощает боец белой гвардии Листницкий. Другую – боец гвардии красной Михаил Кошевой.

Самая основная черта в характере того и другого – твердость. И это качество постоянно подчеркивается в тексте, когда автор все время напоминает о «твердой руке», «твердо сжатых губах» Кошевого ("Через эту твою твердость ты и высох весь", – говорит ему Ильинична), о твердости позиции и незыблемости монархических убеждений Листницкого. Григорий завидует и тому, и другому: «Им с самого начала все было ясное, а мне и до се все неясное. У них у обоих свои прямые дороги, свои концы, а я с семнадцатого года хожу по вилюжкам, как пьяный качаюсь… от белых отбился, к красным не пристал, так и плаваю, как навоз в проруби».

У всех, с кем сводит Григория судьба, – свои дороги. А он – все время на перепутье, всегда "на грани", и ни одна из "прямых дорог", по которым идут другие, не кажется ему надежной и правильной, а

110