Сухих_С_И_Тих_Дон_Шолохова

Б.Емельянов тогда не участвовал в дискуссии, но в его послесловии к изданию "Тихого Дона" в 200-томной серии «Всемирная литература» были развиты идеи, высказанные им еще в 1940 году.

2. Проблема главного героя «Тихого Дона»

Исходный момент концепции исторического заблуждения, как и концепции «отщепенства», – определенное решение проблемы главного героя «Тихого Дона», т.е. места образа Григория Мелехова в идейно-художественной концепции шолоховского романа. Но решение было дано диаметрально противоположное тому, которое предлагала теория «отщепенства».

А.Бритиков справедливо указал на то, что известное высказывание Л.Толстого, что в «Войне и мире» он любил «мысль народную», в нашем литературоведении было упрощено и шаблонизировано, превращено в нормативно-стереотипное утверждение о том, что главным героем любого крупного эпического произведения является народ.

Между тем говорить без уточнений, что главным героем «Войны и мира», «Тихого Дона», «Хождения по мукам», «Жизни Клима Самгина», «Последнего из удэге» и т.д. является народ, – значит шаблонизировать очень разные, оригинальные произведения, нивелировать своеобразие, специфику идейно-художественных концепций всех этих столь непохожих друг на друга романов. В сущности, такое утверждение еще ничего не говорит, в нем ноль информации, или, по крайней мере, близко к этому. Стереотипы такого рода ведут к упрощениям и искажениям в истолковании произведений. Фон перемещается в центр, центр игнорируется или замещается чем-то другим и т.д. Стирается своеобразие эпического замысла и авторской позиции. Главный герой художественного произведения подменяется главным героем реального исторического процесса.

В результате в научной литературе о «Войне и мире» Толстого тезис о том, что в основе эпической идеи – «мысль народная», приобрел дальнейшее развитие в том смысле, что эстетическим центром толстовской эпопеи являются образы крестьян и солдат. Идейнохудожественная концепция произведения реконструировалась в обход образов дворян-аристократов. Между тем именно через их «историю», их движение к «народной правде» в идейно-художественной концепции "Войны и мира" и реализуется в первую очередь «мысль народная», а потом уже через народные сцены и характеры и антитезу Кутузов – Наполеон.

Нечто подобное встречается и в исследованиях трилогии А.Толстого «Хождение по мукам». Например, в монографии В.Щербины «Алексей Толстой» (1955) можно прочесть следующее: «Главные герои «Хождения по мукам» не интеллигенты, сближающиеся с народом, а сам народ – потому что в образах интеллигентов

41

не могло найти воплощение ведущее, вдохновляющее и организующее начало революции, и лишь введение героев-коммунистов придает всей трилогии «Хождение по мукам» эпическое звучание»1. Получается, что фигуры Ивана Горы и Агриппины Чебрец – «главнее», чем образы Рощина и Телегина, Даши и Кати.

В горьковедении такого рода попыткам истолкования «Жизни Клима Самгина» – в обход героя, чьим именем названо произведение,– просто нет числа. Одна из самых характерных – в монографии И. Новича «Художественное завещание Горького» (М.,1968). Истори- ко-философское и художественное ядро горьковского монументального романа десятилетиями пытались раскрыть, игнорируя фигуру центрального персонажа2.

Ну, а в шолоховедении эта идея – краеугольный камень, основа концепции «отщепенства». Л.Якименко сформулировал её совершенно недвусмысленно: «Если в центре «Тихого Дона» и стоит Григорий Мелехов, то подлинным его героем является революционный народ»

[147].

Вполне основательная критика такого рода догматических шаблонов завершалась в работах Бритикова следующим позитивным утверждением: верное в принципе положение о народе как главном герое эпопеи нельзя трактовать механистически-упрощенно. Мысль о решающей роли народа в истории может быть реализована в художественном произведении самыми разными способами. Например, прямо, как это предпочитал делать А. Фадеев: в его произведениях расстановка персонажей, композиция образов обычно соответствует авторскому представлению о реальном размежевании сил в историческом процессе. Или не прямо: через образы интеллигентов, долго и мучительно постигающих народную правду и правду истории («Война и мир», «Хождение по мукам»); через развенчание индивидуализма личности, противопоставившей себя истории и народу («Жизнь Клима Самгина»); наконец, через образ «блукающего» крестьянина («Тихий Дон»).

Поэтому, что касается шолоховского романа, то именно Григорий Мелехов, и никто иной – и центральный, и главный герой «Тихого Дона». И в этом смысле – народ, потому что Григория Мелехова никак нельзя рассматривать в отрыве от народа. Он сам – часть этого народа, плоть от плоти его.

Следовательно, трагедия Григория Мелехова – не трагедия отщепенца, ибо неясно, от какого такого «народа» он «отщепился». Десятки тысяч казаков, участвовавших в восстании (если иметь в виду реальную историю) – тоже отщепенцы? А в художественном "событии" романа Прохор Зыков, Христоня, Аникушка, Харлампий Ерма-

1Щербина В. Алексей Толстой. – М., 1955. С.143

2См. об этом в кн.: Сухих С.И. Заблуждение и прозрение Максима Горького. – Н.Новгород, 1992

42

ков, Алексей Шамиль, Степан Астахов и множество других героев романа – тоже отщепенцы?

А кроме того, в «отщепенстве» как таковом вообще нет трагического содержания. В «Тихом Доне» образы настоящих отщепенцев имеются. Например, Фомин или Чумаков. Но это фигуры вовсе не трагические. (Фомин в 1917 году дезертировал с фронта, в 1918 году "отщепился" от белых, а в 1920-м – от красных, но во всех случаях этот "идейный борец" руководствовался исключительно шкурными интересами. В "красных" он берет взятки, которыми служившие у белых казаки у него откупаются от ареста, в "белых" – не столько воюет, сколько мародерствует).

Григорий Мелехов – не отщепенец, а жертва заблуждения. "Со всех сторон, при любом переплетении общего и личного в герое, для всех этапов его жизненного пути, до финала включительно, его трагедия есть трагедия заблуждения", – писал решительно поддержавший позицию А.Бритикова Н.Маслин в своей книге "Роман Шолохова", изданной АН СССР в 1963 г.1.

Как же так? – может возникнуть вопрос. Ведь авторы концепции «отщепенства» тоже говорили о заблуждении, об ошибке, неверном выборе Григория Мелехова. Разве это не одно и то же? Нет. Бритиков и его сторонники утверждают совершенно иное – то, что Григорий – жертва заблуждения не личного. Он – жертва исторического заблу-

ждения массы. Григория Мелехова нельзя рассматривать изолированно, ибо он заблудился не один.

Поэтому трагедия Григория Мелехова воплощает явление гораздо более серьезное, масштабное, значительное и трагическое, чем индивидуальная судьба отщепенца.

Вего образе воплощена трагедия исторического заблуждения

массы крестьянства в революции. Вместе с ним "заблудились" десят-

ки тысяч, миллионы людей. И не только казаки. Восстания крестьян против Советской власти были явлением далеко не редким и не исключительно казаческим – они были и в Сибири, и в Центральной России (достаточно вспомнить тамбовское восстание, так называемую "антоновщину", жестоко, с применением химического оружия подавленную будущим маршалом и будущей "жертвой сталинизма" Тухачевским).

Влитературе 20-х гг. немало произведений было построено на такого рода коллизиях крестьянских восстаний против Советской власти: «Перегной» и «Виринея» Л.Сейфуллиной; «Андрон Непутевый» А.Неверова; «Барсуки» Л.Леонова; «Ватага» В.Шишкова; «Встреча» И.Вольнова, «Жестокость» С.Сергеева-Ценского, «Железный поток» А.Серафимовича и др.

1 Маслин Н. Роман Шолохова.– М., 1963. С. 197

43

Григорий Мелехов не отщепенец, а представитель массы. Он "больше всего страдает от того же, от чего страдает масса, – от ложно понятой правды, от исторического заблуждения. Трагедия Григория Мелехова – и сила трагизма, и общественное содержание ее – в том,

что, идя вместе с массой, герой заблудился гораздо сильнее её"1. В

результате этого он и гибнет. Он яркий и сильный выразитель общего трагического заблуждения крестьянства в революции.

Такова главная идея концепции "исторического заблуждения". Понятно, что ее идеологическая база тесно связана с марксизмом, кстати, в большей степени даже, чем концепция «отщепенства», которая базируется не столько на марксистской, сколько на вульгарносоциологической методологии, да и в теории трагического следует не за Марксом, а скорее за Чернышевским. Но, как видим и как еще яснее увидим далее, концепция Б.Емельянова – А.Бритикова дает совершенно иное по сравнению с работами "якименковцев" толкование характера и судьбы Григория Мелехова и всего содержания шолоховского романа.

3. Социально-историческая почва трагедии заблуждения

Основа заблуждения – социальная неустойчивость крестьянства как мелкобуржуазного слоя, вызывающая его колебания между буржуазией и пролетариатом.

При обосновании этой посылки авторы концепции "исторического заблуждения" опираются на В.И.Ленина, причем на те же самые ленинские суждения о двойственной природе крестьянина, на которых основывалась и концепция «отщепенства». Как писал Ленин, «о решении наперед со стороны мелкобуржуазной массы вопроса: быть вместе с рабочим классом или с буржуазией – нечего и думать. Неизбежны колебания. Ибо крестьянин – одновременно труженик и собственник. В конечном счете именно исход этих колебаний решит судьбу Советской власти и судьбу Колчака и Деникина»2. Так оно и было. Это особенно очевидно в отношении Колчака, чью армию сибирские мужики-партизаны "сожрали" за несколько месяцев почти без всякого участия Красной Армии.

Но при этом толкование ленинских положений применительно к роману сторонниками разных подходов дается прямо противоположное.

КОНЦЕПЦИЯ «ОТЩЕПЕНСТВА»: социальная неустойчивость, колебания – это то, что отрывает Григория от народа, делает его от-

щепенцем.

КОНЦЕПЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗАБЛУЖДЕНИЯ: социальная неустойчивость, колебания – это то, что не «отщепляет» Григория

1Бритиков А. Образ Григория Мелехова… // Историко-литературный сборник. – Л.,1957. С. 155

2Ленин В.И. Соч. Т. 30. С. 43-44

44

Мелехова от массы, а, наоборот, является общим у него с ней, – то, что его с этой массой объединяет. Григорий колеблется, как и все казаки, как все крестьяне.

4.Суть трагической коллизии «Тихого Дона»

Вчем же заключается само «историческое заблуждение» и почему оно является трагическим? Опорой в решении этого вопроса для концепции А.Бритикова и его сторонников становится марксистская теория трагического, эстетические идеи Маркса и Энгельса.

Всвое время Карл Маркс в предисловии к «Критике гегелевской философии права» высказал идею глубокую и чрезвычайно важную для теории трагического: «Трагической была история старого порядка, пока он был существующей испокон веку властью мира, свобода же, напротив, была идеей, осенявшей отдельных лиц,– другими словами, пока старый миропорядок сам верил, и должен был верить, в свою правомерность.

Покуда старый миропорядок, как существующий миропорядок, боролся с миром, еще только нарождающимся, на стороне

этого ancien regime стояло не личное, а всемирно-историческое заблуждение. Поэтому гибель его была трагической»1.

Таким образом, трагическое возникает на изломе эпох, при смене одного миропорядка другим. С этой (т.е. марксистской) точки зрения три великих взлета трагического искусства в истории мировой культуры связаны с проявлением подобного рода закономерностей.

Так, анализируя содержание эсхиловской «Орестеи», Ф.Энгельс показывал, что трагический пафос древнегреческой драмы был связан

сэпохой заката родового строя и возникновением классового общества и государства.

Расцвет трагедии в Англии шекспировской эпохи, с марксистской точки зрения, связан с трагическим моментом столкновения двух «формаций» – феодальной и буржуазной, с моментом исторического кризиса, рождением нового миропорядка.

Наконец, во Франции ХVII века расцвет классицистической трагедии связан с трагической эпохой в истории абсолютистского, аристократического старого порядка, который верил в себя, боролся с рождающимся миром буржуазных отношений.

Формула Маркса имеет очень глубокое историческое, философское и эстетическое содержание. Но как соотнести ее с «Тихим Доном» и трагедией восставших против Советской власти крестьян? Авторы концепции "исторического заблуждения" делают это следующим образом.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 395-396

45

Крестьянство как класс (в том числе казаки), по их мнению, есть продукт эпохи капитализма (даже еще более ранней – феодальной). Как класс собственников, оно является и представителем этого старого миропорядка, и – соответственно – носителем определенного типа мелкобуржуазного сознания, для которого характерны свои иллюзии и идеалы, не совпадающие с целями и идеалами пролетариата.

Поэтому в эпоху исторических катаклизмов, в период социалистической революции, крестьянство может выступить против нового, рождающегося в революции миропорядка.

И это будет не личным «заблуждением» отдельных индивидов, а

всемирно-историческим заблуждением, которому в большей или меньшей степени подвержен целый социальный слой, причем – в условиях России – самый многочисленный.

Как писал в статье 1940 года Б.Емельянов, "огромный трагизм заключен в том именно обстоятельстве, что как раз в величайший момент мировой истории, когда она перестает быть стихией рока и судьбы, становясь (по марксистской доктрине – С.С.) управляемой, – «отсталая» часть народных масс все еще, в силу ряда социальноэкономических предпосылок, продолжает какое-то время придерживаться старых взглядов"1 и вступает в конфликт с временем, с историей. Поэтому выступление массы казаков против нового миропорядка, против Советской власти, поиски ими своего, особого, третьего пути, и рассматривается с марксистских позиций как всемирноисторическое заблуждение.

На почве его и возникает трагедия казачества, трагедия Григория Мелехова.

Субъективно казаки ищут третий путь, не совпадающий ни с путем Советской власти, ни с путем «генералов». А объективно поддерживают генералов и выступают против той части народа, которая идет за большевиками.

Как неоднократно подчеркивал Ленин, мелкобуржуазные слои народа только на собственном опыте убеждаются, что их путь – вместе с пролетариатом, какие бы временные противоречия их ни разделяли. Тяжесть, трагичность, высокая цена этого опыта, с точки зрения Б.Емельянова, А.Бритикова и их сторонников, и сконцентрирована в метаниях Григория Мелехова. Следовательно, в «Тихом Доне» историческое заблуждение – это не просто один из мотивов, это вытекающее из всего хода романного действия, из всей сложной системы его мотивировок огромной емкости обобщение (включающее в себя представление и о социальной природе, и об историческом пути значительной части народа, и о многих других чертах и особенностях того революционного времени).

1 Емельянов Б. О "Тихом Доне" и его критиках // Литературный критик. 1940. № 11-12. С. 186

46

Концепция "исторического заблуждения" рассматривает казачье восстание, "выступление против своих освободителей как самое страшное, подлинно трагическое, что только может произойти во время гражданской войны"1. И оно действительно становится источником мучительных переживаний Григория Мелехова. Вспомните его раздумья на степной дороге: «А главное – против кого веду? Против народа».

Вспомните драматическую сцену отступления казаковповстанцев вместе с деникинской армией к Черному морю. Григорий с Прохором Зыковым едут в повозке. Григорий – в тифу, в беспамятстве. "Беспросветной темной ночью очнулся он от пронизывающего насквозь холода… и услышал издавна знакомый, согласный, ритмический перезвяк подогнанного казачьего снаряжения, глухое и тоже согласное чмоканье по грязи множества конских копыт". По обочине дороги идет казачий полк, и "вдруг впереди, над притихшей степью, как птица, взлетел мужественный грубоватый голос запевалы… И многие сотни голосов мощно подняли старинную казачью песню, и выше всех всплеснулся изумительной силы и красоты тенор подголоска. Покрывая еще стихающие басы, еще трепетал где-то в темноте звенящий, хватающий за сердце тенор, а запевала уже выводил:

Там жили-поживали казаки – люди вольные, Все донские, гребенские да яицкие…

Словно что-то оборвалось в душе Григория. Внезапно нахлынувшие рыдания потрясли его тело, спазма перехватила горло. А вместе с ним в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа».

5. Проблема взаимоотношений героя и массы

Подход к трагедии Григория Мелехова как к трагедии "исторического заблуждения", естественно, предполагает прослеживание связей Григория с казачьей массой.

Акцент в анализе и выводах делается не на отрыве от народа (концепция «отщепенства» предпочитает умалчивать о восставших казаках, как будто их не было), а на связи героя романа с казачеством, его колебаниями и заблуждениями.

Григорий не отщепенец, а скорее чуткий сейсмограф, который повторяет, выражает и даже предваряет малейшие изменения и колебания в настроении казаков. Казачество не неподвижно. Оно тоже в массе своей колеблется между двумя берегами исторического потока

– между "белой" и "красной" правдами. "Писатель последовательно передает эту «синхронность» настроений героя и массы: то, что смут-

1 Емельянов Б. О "Тихом Доне" и его критиках // Литературный критик. 1940. № 11-12. С. 187

47

но нарождалось в казачестве, уже успело резко обозначиться в герое, или, наоборот, едва намечающиеся настроения Григория с видимой рельефностью проявляются в казачьей массе"1. Такой прием "взаимного зеркального отражения" при воссоздании взаимосвязей героя и массы очень характерен для шолоховского романа.

Не для себя ищет выход Григорий Мелехов, а для всех казаков. Он выражает не свои личные интересы, а интересы всей казачьей массы. В сущности, ни одного поступка, продиктованного личным корыстным интересом или собственническим инстинктом, у Григория в романе нет. Зато в изобилии – материал, свидетельствующий о единстве, связи Григория с колеблющимся казачеством. Даже тогда, когда личное мнение Григория не совпадает с настроениями массы, он подчиняется её воле – так сказать, «мнению народному». В этом отношении чрезвычайно характерна сцена сходки на майдане хутора Татарского.

СЦЕНА НА МАЙДАНЕ

После столкновения с Подтелковым (из-за самосуда) и ухода из Красной Армии Григорий при известии о начале мобилизации казаков в Донскую армию в начале лета 1918 г. не уходит из хутора, как это попытались сделать Валет и Кошевой. Остается. Их разговор, в котором Григорий грубо обрывает Валета: «У тебя, кроме пинжака, ничего нету!» – сторонники концепции «отщепенства» считают доказательством "собственничества" Григория: дескать, вот он, собственник, бедняка Валета и за человека не считает...

Но вот что следует дальше. На майдане собирается сход, и приехавший из станицы сотник выступает перед казаками.

«Офицер непринужденно выпрямился, снял фуражку и просто, как среди семьи, заговорил:

- Господа старики и вы, братья фронтовые казаки! Вы слышали, что произошло на хуторе Сетракове? В Сетраков на днях пришел отряд Красной Гвардии. Заняв хутор, начали грабить имущество казаков, насиловать казачек, производить незаконные аресты и т.д. Когда в окружающих хуторах стало известно о случившемся, казаки с оружием в руках напали на грабителей. Мигулинская и Казанская станицы сбросили с себя иго большевицкой власти. Казаки от мала до велика поднялись на защиту Тихого Дона. В Вешенской ревком разогнан, избран станичный атаман. Повсюду сформированы отряды. Вам бы тоже надо сформировать из фронтовиков отряд, чтобы оградить станицу от нового нашествия диких разбойничьих полчищ. Мы должны восстановить свое управление!

Майдан грянул от дружного: «Верна-а-а!» Сотник начал читать отпечатанное на шапирографе воззвание.

1 Хватов А. Писатель и его герои. – Л., 1969. С. 92

48

Григорий, как только офицер начал читать, вышел из толпы; направляясь домой, неспешно пошел к углу дома отца Виссариона. Мирон Григорьевич доглядел, Пантелея Прокофьевича – локтем в бок:

- Твой-то меньшой, гляди, пошел!

Пантелей Прокофьевич выхромал из курагота, просяще и повелительно крикнул:

- Григорий!

Тот повернулся боком, стал, не оглядываясь.

-Вернись, сынок!

-Чего уходишь! Ворочайся! – загремели голоса, и стена лиц повернулась к Григорию.

-Офицера заслужил тоже!

-Нос нечего воротить!

-Он сам в них был!

-Тоже казачьей кровушки попился!

-Краснопуз!

Выкрики долетели до слуха Григория. Стиснув зубы, он слушал, видимо, боролся сам с собой; казалось, еще минута – и пойдет без оглядки.

Пантелей Прокофьевич и Петро облегченно вздохнули, когда

Григорий качнулся, пошел на толпу, не поднимая глаз».

Итак – не согласен, не хочется ему идти, – но пошел. Пошел, потому что «стена лиц» хуторян, повернувшись к нему, потребовала этого.

Эта «стена лиц», «мнение народное» словно магнетизирует, гипнотизирует Григория.

Все его повороты и перелеты в точности повторяют колебания казачьей массы.

УХОД ИЗ АРМИИ КРАСНОВА

Давнишняя неприязнь к офицерам и усталость казаков от войны скоро подорвали боевой дух Донской армии атамана Краснова.

"Копились недовольство, усталость, раздражение. В сотне все настойчивее говорили:

- Выбьем из донской земли краснюков – и решка! Дальше границы не пойдем. Нехай Россия – сама по себе, мы – сами по себе. Нам у них свои порядки не устанавливать".

Предостережения опасающихся худшего на остальных казаков не действуют. Один из них, Охваткин, "заявил в присутствии Григория: – Вот придавют чеха, а потом как жмякнут на нас всю армию, какая под ним была, – и потекет из нас мокрая жижа… одно слово – Расея! – и грозно закончил: – Шутишь, что ля?" "– Не пужай! – отмахивается Прохор Зыков, – "а Григорий, сворачивая курить, с тихим злорадством решил про себя: "Верно!"

49

И как только военные действия перешли за пределы Донской области, казаки начали покидать позиции. "Проглядел Григорий, как недовольство войной, вначале журчившееся по сотням и полкам мельчайшими ручейками, неприметно слилось в могущественный поток. И теперь – видел лишь этот поток, стремительно-жадно размывающий фронт… Григорий понял, что стремительно разматывающуюся пружину отступления уже ничто не в силах остановить. И ночью, исполненный радостной решимостью, он самовольно покинул полк". Одним из первых он оставил свою часть и появился дома, в Татарском.

Фронт открыт. Красная Армия, не встречая серьезного сопротивления, занимает Дон.

На семейном совете братья Мелеховы решают не идти "в отступ", несмотря ни на угрозы уходящих с белыми казаков "посчитаться" с теми, кто остается под "красными", ни на черные слухи о грозящей и со стороны "красных" расправе. Аникушка, сосед Мелеховых, сообщает, что красные "подходят к Вешкам" и добавляет: "Человек видал с Большого Громка, рассказывал, будто нехорошо идут. Режут людей… У них жиды да китайцы, загреби их в пыль!". Но, узнав, что Мелеховы решили остаться, и сам решился: "Офицерья не едут, а нам и бог велел!"

СЦЕНА В РЕВКОМЕ

Концепция «отщепенства» рассматривает выступление Григория в ревкоме как демагогию контрреволюционера, твердо укрепившегося на позициях, враждебных Советской власти. Для ее авторов ключевой фразой всей сцены является восклицание Григория: «А власть твоя – уж ты как хочешь – а поганая власть!»

Авторы концепции «исторического заблуждения» считают: нет, ни о какой твердой, тем более контрреволюционной позиции Григория здесь не может быть и речи. Четкой позиции у него в этот момент нет – в том-то и дело. Позиции Григория вообще текучи. Ключевая фраза в споре – ответ Григория на реплику Котлярова: «Ты сам не знаешь, чего ты хочешь, Григорий»,– «Не знаю», – охотно согласил-

ся Григорий».

Смысл сцены: Григорий, как и все казаки, переживает мучительные сомнения, решает для себя вопрос: что дает Советская власть казакам? Он колеблется, сомневается, пытается осмыслить противоречивые факты. "В споре в ревкоме, – пишет А.Бритиков, – самое горькое для Григория – не то, что ему грубо запретили критиковать советские порядки, а то, что он опять не нашел ответа на свои сомнения, чем новая власть лучше, чем старая, что дает она казакам"1. Как

1 Бритиков А. Старое и новое в трактовке трагедии Григория Мелехова // Русск. лит. 1968. № 4. С.

144

50