Шепотько. Хрестоматия

Разделение России на многие владения и несогласие князей приготовили торжество Чингисхановых потомков и наши долговременные бедствия. Великие люди и великие народы подвержены уда-

рам рока, но и в самом несчастии являют свое величие. Так Россия, терзаемая лютым врагом, гибла со славою; целые города предпочита-

ли верное истребление стыду рабства. Жители Владимира, Чернигова, Киева принесли себя в жертву народной гордости и тем спасли имя русских от поношения. Историк, утомленный сими несчастными временами, как ужасною бесплодною пустынею, отдыхает на могилах и находит отраду в том, чтобы оплакивать смерть многих достойных сынов отечества.

Но какой народ в Европе может похвалиться лучшею судьбою? Который из них не был в узах несколько раз? По крайней мере завое-

ватели наши устрашали восток и запад. Тамерлан, сидя на троне самаркандском, воображал себя царем мира.

И какой народ так славно разорвал свои цепи? Так славно отмстил врагам свирепым? Надлежало только быть на престоле реши-

тельному, смелому государю: народная сила и храбрость, после неко-

торого усыпления, громом и молниею возвестили свое пробуждение...

Петр Великий, соединив нас с Европою и показав нам выгоды просвещения, ненадолго унизил народную гордость русских. Мы взглянули, так сказать, на Европу и одним взором присвоили себе плоды долговременных трудов ее. Едва великий государь сказал на-

шим воинам, как надобно владеть новым оружием, они, взяв его, летели сражаться с первою европейскою армиею. Явились генералы,

ныне ученики, завтра примеры для учителей. Скоро другие могли и должны были перенимать у нас; мы показали, как бьют шведов, тур-

ков – и наконец французов. Сии славные республиканцы, которые еще лучше говорят, нежели сражаются, и так часто твердят о своих ужас-

ных штыках, бежали в Италии от первого взмаха штыков русских. Зная, что мы храбрее многих, не знаем, еще кто нас храбрее. Мужест-

во есть великое свойство души; народ, им отличенный, должен гордиться собою.

11

В военном искусстве мы успели более, нежели в других, оттого,

что им более занимались как нужнейшим для утверждения государственного бытия нашего; однако ж не одними лаврами можем хвалить-

ся. Наши гражданские учреждения мудростию своею равняются с учреждениями других государств, которые несколько веков просвеща-

ются. Наша людскость, тон общества, вкус в жизни удивляют иностранцев, приезжающих в Россию с ложным понятием о народе, кото-

рый в начале осьмого-надесять века считался варварским. Завистники русских говорят, что мы имеем только в вышней

степени переимчивость, но разве она не есть знак превосходного образования души? Сказывают, что учителя Лейбница находили в нем также одну переимчивость.

В науках мы стоим еще позади других, для того – и для того единственно, что менее других занимаемся ими и что ученое состояние не имеет у нас такой обширной сферы, как, например, в Германии,

Англии и прочее. Если бы наши молодые дворяне, учась, могли доучиваться и посвящать себя наукам, то мы имели бы уже своих Лин-

неев, Галлеров, Боннетов. Успехи литературы нашей (которая требует менее учености, но, смею сказать, еще более разума, нежели собст-

венно так называемые науки) доказывают великую способность русских. Давно ли знаем, что такое слог в стихах и прозе? И можем в не-

которых частях уже равняться с иностранцами. У французов еще в шестнадцатом веке философствовал и писал Монтань: чудно ли, что они вообще пишут лучше нас? Не чудно ли, напротив того, что некоторые наши произведения могут стоять наряду с их лучшими, как в живописи мыслей, так и в оттенках слога? Будем только справедливы, любезные сограждане, и почувствуем цену собственного. Мы никогда не будем умны чужим умом и славны чужою славою: французские, английские авторы могут обойтись без нашей похвалы; но русским нужно по крайней мере внимание русских.

Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели француз-

ский; способнее для излияния души в тонах; представляет более ана-

12

логических слов, то есть сообразных с выражаемым действием: выго-

да, которую имеют одни коренные языки! Беда наша, что мы все хотим говорить по-французски и не думаем трудиться над обрабатыва-

нием собственного языка: мудрено ли, что не умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре? Один иностранный министр сказал при мне, что "язык наш должен быть весьма темен, ибо русские, говоря им, по его замечанию, не разумеют друг друга и тотчас должны прибегать к французскому". Не мы ли сами подаем повод к таким нелепым заключениям? Язык важен для патриота; и я люблю англичан за то, что они лучше хотят свистать и шипеть по-английски с самыми нежными любовницами своими, нежели говорить чужим языком, из-

вестным почти всякому из них.

Есть всему предел и мера: как человек, так и народ начинает всегда подражанием; но должен со временем быть сам собою, чтобы сказать: "Я существую морально!" Теперь мы уже имеем столько зна-

ний и вкуса в жизни, что могли бы жить, не спрашивая: как живут в Париже и в Лондоне? Что там носят, в чем ездят и как убирают домы?

Патриот спешит присвоить отечеству благодетельное и нужное, но отвергает рабские подражания в безделках, оскорбительные для на-

родной гордости. Хорошо и должно учиться; но горе и человеку и народу, который будет всегдашним учеником!

До сего времени Россия беспрестанно возвышалась как в политическом, так и в моральном смысле. Можно сказать, что Европа год от году нас более уважает — и мы еще в средине нашего славного течения! Наблюдатель везде видит новые отрасли и развития; видит много плодов, но еще более цвета. Символ наш есть пылкий юноша: сердце его, полное жизни, любит деятельность; девиз его есть: труды и надежда. Победы очистили нам путь ко благоденствию; слава есть право на счастие.

13

Н. М. Карамзин

ЗАПИСКА О НОВОЙ И ДРЕВНЕЙ РОССИИ В ЕЕ ПОЛИТИЧЕСКОМ И ГРАЖДАНСКОМ ОТНОШЕНИЯХ (1811)

Рим, некогда сильный доблестью, ослабел в неге и пал, сокрушенный мышцею варваров северных. Началось новое творение: яви-

лись новые народы, новые нравы, и Европа восприняла новый образ, доныне ею сохраненный в главных чертах ее бытия политического.

Одним словом, на развалинах владычества римского основалось в Европе владычество народов германских.

В сию новую, общую систему вошла и Россия. Скандинавия,

гнездо витязей беспокойных – оfficina gentium, vagina nationum , дала нашему отечеству первых государей, добровольно принятых славянскими и чудскими племенами, обитавшими на берегах Ильменя, Бела-

озера и реки Великой. "Идите, – сказали им чудь и славяне, наскучив своими внутренними междоусобиями, – идите княжить и властвовать над нами. Земля наша обильна и велика, но порядка в ней не видим". Сие случилось в 862 г., а в конце X века Европейская Россия была уже не менее нынешней, то есть, во сто лет, она достигла от колыбели до величия редкого...

Великое творение князей московских было произведено не личным их геройством, ибо, кроме Донского, никто из них не славился оным, но единственно умной политической системой, согласно с обстоятельствами времени. Россия основалась победами и единоначали-

ем, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием.

Во глубине Севера, возвысив главу свою между азиатскими и европейскими царствами, она представляла в своем гражданском образе черты сих обеих частей мира: смесь древних восточных нравов,

принесенных славянами в Европу и подновленных, так сказать, нашею долговременною связью с монголами, – византийских, заимст-

вованных россиянами вместе с христианскою верою, и некоторых германских, сообщенных им варягами. Сии последние черты, свойствен-

ные народу мужественному, вольному, еще были заметны в обыкновении судебных поединков, в утехах рыцарства и в духе местничества,

14

основанного на родовом славолюбии. Заключение женского пола и строгое холопство оставались признаком древних азиатских обычаев. Двор царский уподоблялся византийскому. Иоанн III, зять одного из Палеологов, хотел как бы восстановить у нас Грецию соблюдением всех обрядов ее церковных и придворных: окружил себя Римскими Орлами и принимал иноземных послов в ЗОЛОТОЙ ПАЛАТЕ, которая напоминала Юстинианову. Такая смесь в нравах, произведенная случаями, обстоятельствами, казалась нам природною, и россияне любили оную, как свою народную собственность.

Хотя двувековое иго ханское не благоприятствовало успехам гражданским искусств и разума в нашем отечестве, однако ж Москва и Новгород пользовались важными открытиями тогдашних времен: бумага, порох, книгопечатание сделались у нас известны весьма скоро по их изобретении. Библиотеки царская и митрополитская, наполненные рукописями греческими, могли быть предметом зависти для иных европейцев. В Италии возродилось зодчество: Москва в XV в[еке] уже имела знаменитых архитекторов, призванных из Рима, великолепные церкви и Грановитую палату; иконописцы, резчики, золотари обогащались в нашей столице. Законодательство молчало во время рабст-

ва, Иоанн III издал новые гражданские уставы, Иоанн IV – полное Уложение, коего главная отмена от Ярославовых законов состоит в введении торговой казни, неизвестной древним, независимым россиянам. Сей же Иоанн IV устроил земское войско, какого у нас дото-

ле не бывало: многочисленное, всегда готовое и разделенное на полки областные.

Европа устремила глаза на Россию: государи, папы, республики вступали с нею в дружелюбные сношения, одни для выгод купечества,

иные – в надежде обратить ее силы к обузданию ужасной Турецкой империи, Польши, Швеции. Даже из самой глубины Индостана, с бе-

регов Гангеса в XVI веке приезжали послы в Москву, и мысль сделать Россию путем индийской торговли была тогда общею. Политиче-

ская система государей московских заслуживала удивление своей мудростью: имея целью одно благоденствие народа, они воевали только по необходимости, всегда готовые к миру, уклоняясь от всяко-

15

го участия в делах Европы, более приятного для суетности монархов,

нежели полезного для государства, и, восстановив Россию в умеренном, так сказать, величии, не алкали завоеваний неверных, или опас-

ных, желая сохранять, а не приобретать...

Царствование Романовых, Михаила, Алексея, Феодора способ-

ствовало сближению россиян с Европою, как в гражданских учреждениях, так и в нравах от частых государственных сношений с ее двора-

ми, от принятия в нашу службу многих иноземцев и поселения других в Москве. Еще предки наши усердно следовали своим обычаям, но пример начинал действовать, и явная польза, явное превосходство одерживали верх над старым навыком в воинских Уставах, в системе дипломатической, в образе воспитания или учения, в самом светском обхождении: ибо нет сомнения, что Европа от XIII до XIV века далеко опередила нас в гражданском просвещении. Сие изменение делалось постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание без по-

рывов и насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым.

Явился Петр... Он сквозь бурю и волны устремился к своей цели: достиг – и все переменилось!

Сею целью было не только величие России, но и совершенное присвоение обычаев европейских... Потомство воздало усердную хва-

лу сему бессмертному государю и личным его достоинствам и славным подвигам... Но мы, россияне, имея перед глазами свою историю,

подтвердим ли мнение несведущих иноземцев и скажем ли, что Петр есть творец нашего величия государственного?... Забудем ли князей московских: Иоанна I, Иоанна III, которые, можно сказать, из ничего воздвигли державу сильную и, что не менее важно, учредили твердое в ней правление единовластное?...Петр нашел средства делать великое

– князья московские приготовляли оное. И, славя славное в сем мо-

нархе, оставим ли без замечания вредную сторону его блестящего царствования?

Умолчим о пороках личных; но сия страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия. Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могу-

16

щество государства, подобно физическому, нужное для их твердости.

Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как ува-

жение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь Рос-

сии унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам? Любовь к Отечеству питается сими народными особенностями, безгрешными в глазах космополита, благотворными в глазах политика глубокомыс-

ленного. Просвещение достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужного для благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два государства могут стоять на одной степени гражданского про-

свещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии обы-

чаи изменяются, но предписывать им Уставы есть насилие, беззаконное и для монарха самодержавного. Народ в первоначальном завете с венценосцами сказал им: "Блюдите нашу безопасность вне и внутри, наказывайте злодеев, жертвуйте частью для спасения целого", – но не сказал: "Противоборствуйте нашим невинным склонностям и вкусам в домашней жизни". В сем отношении государь, по справедливости,

может действовать только примером, а не указом.

Жизнь человеческая кратка, а для утверждения новых обычаев требуется долговременность. Петр ограничил свое преобразование дворянством. Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми признаками наружности и в обыкновениях – со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и

русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний...

Все мудрые законодатели, принуждаемые изменять уставы по-

литические, старались как можно менее отходить от старых. "Если число и власть сановников необходимо должны быть переменены, –

говорит умный Маккиавелли, – то удержите хотя имя их для народа".

17

Мы поступаем совсем иначе: оставляем вещь, гоним имена, для про-

изведения того же действия вымышляем другие способы! Зло, к которому мы привыкли, для нас чувствительно менее нового, а новому до-

бру как-то не верится. Перемены сделанные не ручаются за пользу будущих: ожидают их более со страхом, нежели с надеждой, ибо к древним государственным зданиям прикасаться опасно. Россия же существует около 1000 лет, и не в образе дикой Орды, но в виде госу-

дарства великого, а нам все твердят о новых образованиях, о новых уставах, как будто бы мы недавно вышли из темных лесов американ-

ских! Требуем более мудрости хранительной, нежели творческой. Если История справедливо осуждает Петра I за излишнюю страсть его к подражанию иноземным державам, то оно в наше время не будет ли еще страшнее?

А. С. Пушкин

ЗАМЕТКИ ПО РУССКОЙ ИСТОРИИ XVIII ВЕКА (1822)

По смерти Петра I движение, переданное сильным человеком, все еще продолжалось в огромных составах государства преобразо-

ванного. Связи древнего порядка вещей были прерваны навеки; воспоминания старины мало-помалу исчезали. Народ, упорным постоян-

ством удержав бороду и русский кафтан, доволен был своей победою и смотрел уже равнодушно на немецкий образ жизни обритых своих бояр. Новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения. Гражданские и во-

енные чиновники более и более умножались; иностранцы, в то время столь нужные, пользовались прежними правами; схоластический пе-

дантизм по-прежнему приносил свою неприметную пользу. Отечественные таланты стали изредка появляться и щедро были награж-

даемы. Ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностию подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения. Таким образом, действия правительства были выше собственной его образованности, и добро производилось ненарочно, между тем как азиатское невежество оби-

18

тало при дворе. Петр I не страшился народной свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон.

Аристократия после его неоднократно замышляла ограничить самодержавие; к счастию, хитрость государей торжествовала над чес-

толюбием вельмож, и образ правления остался неприкосновенным. Это спасло нас от чудовищного феодализма, и существование народа не отделилось вечною чертою от существования дворян. Если бы гордые замыслы Долгоруких и проч. совершились, то владельцы душ,

сильные своими правами, всеми силами затруднили бы или даже вовсе уничтожили способы освобождения людей крепостного состоя-

ния, ограничили число дворян и заградили для прочих сословий путь к достижению должностей и почестей государственных. Одно только страшное потрясение могло бы уничтожить в России закоренелое рабство; ныне же политическая наша свобода неразлучна с освобождени-

ем крестьян, желание лучшего соединяет все состояния противу общего зла, и твердое, мирное единодушие может скоро поставить нас наряду с просвещенными народами Европы. Памятниками неудачного борения аристократии с деспотизмом остались только два указа Петра III о вольности дворян, указы, коими предки наши столько гордились и коих справедливее должны были бы стыдиться.

Царствование Екатерины II имело новое и сильное влияние на политическое и нравственное состояние России. Возведенная на пре-

стол заговором нескольких мятежников, она обогатила их за счет народа и унизила беспокойное наше дворянство. Если царствовать зна-

чит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление потомства. Ее великоле-

пие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало ее владычество.

Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состоя-

ниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве. Много было званных и много из-

бранных; но в длинном списке ее любимцев, обреченных презрению

19

потомства, имя странного Потемкина будет отмечено рукою истории.

Он разделит с Екатериною часть воинской ее славы, ибо ему обязаны мы Черным морем и блестящими, хоть и бесплодными, победами в северной Турции.

Униженная Швеция и уничтоженная Польша, вот великие права Екатерины на благодарность русского народа. Но со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия – и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России.

Н. И. Надеждин

ЕВРОПЕИЗМ И НАРОДНОСТЬ В ОТНОШЕНИИ

КРУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ (1836)

Яобращаюсь ко всем безпристрастным любителям отечественнаго просвещения и отечественной литературы, обращаюсь к их совести, и спрашиваю откровенно: ужели тот ренегат и отступник – кто

сприскорбием видит, что у нас нет своеземнаго, роднаго образования, что наш мощный, роскошный, великолепный язык ноет и чахнет под игом чуждаго рабства, что наша словесность жалко пресмыкается во прахе низкаго убийственного подражания, что наши знания суть жалкие побеги разнородных семян, навеваемых на нашу девственную почву чужим ветром, побеги без корня – кто с негодованием видит, что у нас нет ничего своего, нет даже русской грамматики, не только русской философии – кто с ожесточением вопиет против тех, кои, из слепой ли гордости, или может, быть по другим, не подлежащим нашему суду побуждениям, усиливаются задержать наше просвещение, нашу литературу, в том состоянии чужеядства и пустоцвета, которое доныне возбуждает к нам одно жалкое презрение Европейских наших собратий?..

20