Право и закон в программируемом обществе_К 100-летию Белла

С.А. Грачева

расширяются (индивид виртуально может находиться где угодно, может создавать копии себя, особенно в случае анонимности его деятельности). Предполагается много естественных (для цифровой среды) прав, обусловливающих частное пространство, — право на анонимность, конфиденциальность, забвение. С другой стороны, «право быть оставленным в покое» (right to be let alone), являющееся квинтэссенцией идеи обеспечения частной жизни, ставится под сомнение — лицо теряет возможность контролировать информацию о самом себе, препятствовать разглашению сведений личного характера (технически с момента ее фактического размещения). Показательно, что предметом рассмотрения Конституционного Суда РФ стало дело по вопросу, является ли оператор электронной почты обладателем информации, содержащейся в сообщениях пользователей (поскольку, по мнению заявителя, законодательство приравнивало пересылку информации на внешний электронный адрес к ее разглашению)1.

Генеральной Ассамблеей ООН отмечено, что быстрые темпы технологического развития позволяют людям во всех регионах мира пользоваться новыми информационными и коммуникационными технологиями и в то же время повышают способность правительств, компаний и физических лиц отслеживать, перехватывать и собирать информацию2. Известно, что в России по антитеррористическому законодательному пакету легализованы основания систематической электронной обработки данных (без наличия конкретной угрозы правовым благам3) в рамках оперативно-разыскной деятельности.

В связи с этим значимой является идея конституционно-правой защиты цифровых прав, особенно для целей гарантирования основных прав, реализуемых в цифровой среде. Отсюда не лишено оснований признание новых производных основных прав (как право на информационное самоопределение, право на защиту персональных данных, право на доступ к Интернету), но практически важнее повышение внимания к определению пределов вмешательства в осу-

1См.: Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 26 октября 2017 г. № 25-П.

2См.: Резолюция от 18 декабря 2013 г. № 68/167 «Право на неприкосновенность личной жизни в цифровой век».

3Отметим, что проблема появления конкретной угрозы в таких случаях обратила на себя внимание в конституционно-правовых практиках. В частности, Федеральным конституционным судом ФРГ отмечено, что розыск посредством электронной обработки данных совместим с основным правом на информационное самоопределение лишь в том случае, если существует по меньшей мере одна конкретная угроза в отношении наиболее значимых правовых благ; в качестве обычной предварительной меры подобный систематический розыск (с применением названной системы обработки данных) не соответствует требованиям Основного закона (1BvR518/02).

250

О конституционном развитии в условиях воздействия цифровой среды

ществление основных прав в цифровой среде (в том числе с учетом критериев пропорциональности ограничения). В этом также может проявляться «расширение конституционной среды».

Постановка вопроса о конституционном средстве регулирования

(качестве данного средства) является менее определенным направлением анализа (учитывая предполагаемую незыблемость юридических свойств Конституции как формы права), но тем не менее довольно востребованным в силу внимания к роли формально-юриди- ческих источников в современных условиях в целом.

Такие факторы, как повышение роли «технического» в принятии решений, тенденция обезличивания права в цифровой среде (с точки зрения субъектообъектной взаимосвязи), развитие неопределенно широкого круга регуляторов, с которыми соотносят правовые системы Больших данных, обосновывают внимание к качеству конституционной регуляции.

Например, существует идея рассмотрения Конституции как некой базы основных правовых данных в русле обсуждения перспективы цифровой переоценки формально-юридических источников, ставится проблема практической емкости Основного Закона. Обозначается и проблема основной формы в социальном регулировании с точки зрения ее общеобязательности. Не менее определенной является идея «актуальной версии» и, соответственно, гибкости обновления конституционной регуляции.

Насущные вопросы развития конституционной регуляции можно черпать из предложений о конституционных поправках, реформах. При этом встречаются не только «умеренно-реформаторские» предложения, связанные с внесением отдельных изменений, например по закреплению «новых» прав (например, права на доступ к Интернету) или «доработки» предусмотренных (право на обращение в органы публичной власти через Интернет)1, но также и такие, как принятие цифровой конституции (национального билля о цифровых правах)2. Вместе с тем отметим, что практическая обоснованность таких предложений пока очевидна не в полной мере, и в целом отвечающим потребностям «цифровых» отношений на данный момент чаще принято рассматривать необходимое «оживление» конституционных норм применительно к вопросам цифровой среды в практике их конституционно-судебного толкования.

1См.: Федотов М.А. Конституционные ответы на вызовы киберпространства // Lex russica. 2016. № 3. С. 164–182.

2См.: Шахрай С.М. Цифровая конституция. Основные права и свободы личности в тотально информационном обществе // Вестник Российской академии наук. 2018. № 12. С. 1075–1082.

251

С.А. Грачева

Идея цифрового конституционализма1 обозначена и рассматривается как своего рода ценностная идея, служащая обоснованию «цифровых» преобразований в праве, допускающая новую модель конституционного мышления и оценки конституционного развития.

Несмотря на то что названная категория стала употребляться сначала неправовыми науками (связь с конституционным правом прослеживалась слабо), в последнее время она получает все большее признание в правовом сообществе.

Отметим, что содержание цифрового конституционализма в основном предполагается в следующих характеристиках правового развития.

Во-первых, акцент делается на современной, а не на прошлой социальной динамике, когда исторически формировались идеи конституционализма (связанные с правовым определением устройства общества и государства на базе конституционных ценностей, озвученных в XVIII в. (значимых прежде всего для целей ограничения политической власти).

Во-вторых, в рамках цифрового конституционализма (по сравнению с традиционной моделью конституционализма) в значительной мере меньше внимания уделено государственному и политическому в целом.

В-третьих, на первое место выходит необходимость гарантирования конституционных ценностей, значимых в цифровую эпоху.

В-четвертых, в силу множественности акторов особое внимание получают идеи о процедурах определения «конституционного равновесия» (при установлении противовесов и гарантий).

Подводя итог, подчеркнем, что современный «цифровой» период содействует изменению представлений о правовом укладе общественных отношений, что сказывается в первую очередь на конституционной регуляции. Однако содержание таких изменений не сразу идентифицируется правом, которое на данный момент реагирует на общие изменения в своем концептуальном значении довольно статично — «иногда адаптируя» правовую регуляцию контексту социально-технологической динамики.

В числе основных идей (в плоскости концептуального осмысления которых заложена перспектива развития конституционно-пра- вовой мысли в связи с фактором цифровой среды), способных определять аксиологическую или, может быть, даже идеологическую

1См.: Gill L., Redeker D., Gasser U. Towards Digital Constitutionalism? Mapping Attempts to Craft an Internet Bill of Rights/ https://cyber.harvard.edu/node/99209; Gunther Teubner. Societal Constitutionalism: Alternatives to State-centred Constitutional Theory/ https:// papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=876941

252

О конституционном развитии в условиях воздействия цифровой среды

характеристику конституционного развития, стоит указать следующие:

–возможное размывание традиционных рамок функционирования публичной власти (когда субъекты уравнены в своих возможностях, а их интересы не определяемы);

–объем и пределы «конституционной свободы» различных субъектов права в цифровой среде (с учетом технологической неограниченности информационных возможностей);

–вероятность превалирования в новых условиях динамических, реалистических проявлений в праве по отношению к статическим, текстуально-оригиналистским;

–усиление внимания к идее ценностной нейтральности основной формы (связанной с возможной потерей «человеческого измерения», переходом на процедурность как ключевую ценность для целей баланса интересов).

Несомненно, названные аспекты развития (хотя и отчасти предполагаемые) важно учитывать или по меньшей мере не игнорировать, чтобы исключить риск утраты способности конституционно воздействовать на отношения, разрешать конфликты на основе конституционно опосредованных ценностей, которыми определяется действенность и легитимность российской Конституции.

253

Типы программируемых обществ:

особенности права

Н.М. Казанцев

Слово — главный программатор общества

Как известно, «в начале было Слово», и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Конечно, слово закона программирует общество, статусы лиц в обществе, их действия, отношения. Но понятно, что не начертания букв из слов закона программируют обще-

ство, а те понятия, которые выражаются словами закона. Понятия, программирующие общество, — это в первую очередь

понятия тех вещей, которые окружают человека и посредством которых он достигает своего жизнеобеспечения. Большинство вещей

всовременном мире и методов деятельности, которыми пользуется человек для своего профессионального и иного развития в нынешнюю эпоху кибернетизации по всему жизненному циклу (от рождения, образования, профессиональной самореализации и до пенсионного самовыражения и упокоения), изобретены в англосаксонской цивилизации и потому именуются на английском, иногда латинском языке. Слова, обозначающие эти вещи и методы практики, программируют общество каждой, особенно развивающейся страны, например России, и показывают каждому человеку вектор его жизни и карьеры. Это так, начиная с самого маленького гаджета и заканчивая такими высотами философствующего ума, как коммунизм и капитализм, социализм и фашизм.

Российский индустриализм, формировавшийся в XIX в. на основе свободных частных практик гражданского общества, реализовавший было себя в Февральской революции 1917 г., был сломан в октябре. Ленинское военно-коммунистическое хозяйство, опиравше-

257

Н.М. Казанцев

еся, как следует из документов, представленных Д.Л. Голинковым, предписанных В.И. Лениным перманентных репрессий горожан1, провалилось, и была сделана попытка заменить его НЭПом, т.е. капитализмом под властью коммунистической партии, большинство членов которой — крестьяне, далекие от индустриальной культуры. «Командные высоты» в экономике были за компартией, результат — многомиллионная безработица и хищения в бюджетных организациях, состоящих под управлением партийных функционеров и боровшихся между собой за власть. Принудительная индустриализация осуществлялась посредством планов и межклановых репрессий. Возникло парадоксальное историческое явление — партийно-на- сильственное индустриализованное государство доиндустриального общества. Управление экономикой проводилось прямыми силовыми действиями подобно тому, как управляют крестьянским хозяйством, и по мере усложнения экономики такое управление привело к ее кризису и падению режима и государства.

Перенос понятий, технологий и вещей из индустриального общества, создавшего их, в развивающееся доиндустриальное общество пользователей не может не влечь упрощение смыслов понятий или даже его вырождение. В этом трудность «перехода границы» между миром, производящим вещи и смыслы, обществом, по меньшей мере индустриальным, и миром потребляющим, общество которого, если оно не изобретает и не производит новые вещи и смыслы, трудно назвать иначе, как доиндустриальным.

Недавний пример тому, как англоязычное digital economy при переносе в русскоязычный мир превратилось в понятие «цифровая экономика» — выражение, которое на английском языке будет иметь совершенно иной, нежели оригинал, абсурдный смысл — figure eco­ nomy! Цифры — всего лишь изображения чисел, и именно числа как последовательности всего двух цифр, нулей и единиц являются кодами команд, которые исполняет процессор компьютера и генерирует этим свой искусственный интеллект. Строго говоря, даже эти две цифры 1 и 0 не работают в компьютере, это всего лишь обозначения фактов прохождения или непрохождения импульса электрического тока через изобретенные действительным членом АН СССР

лауреатом Нобелевской премии Ж.И. Алферовым элементы гетероструктур компьютера или синапсы головного мозга человека и других животных. В этом смысле инициированная правительством «цифровая экономика»2 никак не может стать ни числовой экономикой,

1См.: Голинков Д.Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. Т. 1, 2. М.: Политиздат, 1986.

2См.: Распоряжение Правительства РФ от 28 июля 2017 г. № 1632-р «Об утверждении программы «Цифровая экономика Российской Федерации».

258

Типы программируемых обществ

ни тем более экономикой, в которой искусственный интеллект обрел свою производительную силу, или просто естественной экономикой. А станет лишь изображением, видимостью экономики, продолжит быть экономикой приписок в статистике национального продукта, дохода, как это было в последнее 10-летие существования СССР.

Симулякр самого большого по территории и аббревиатуре государства лопнул.

Понятия, а не их изображения создают и программируют развитие мира. Поэтому уместно применить метод научной школы истории понятий, которая «в последние два десятилетия прочно закрепилась в числе наиболее «продвинутых» методик анализа политической истории, применяемых в исследовательских практиках изучения России»1. Школа истории понятий началась с трудов Райнхарда Козелека в Германии и Квентина Скиннера в Великобритании. По мысли Скиннера, как социальные практики наделяют значением социальный словарь, так и социальный словарь помогает конституировать характер этих практик2.

Метод этой школы позволил переосмыслить понятие капитализма через группу смыслов, которые были свойственны первообразному для капитализма латинскому термину «голова» (caput, capitis). Любые живые плодятся, их поголовье растет и потому является самовозрастающей ценностью даже по идее К. Маркса, хотя он и не связывал капитал с этим естественным законом природы. Обнаружилась группа смыслов, в которых исторически упорядочивалось первообразное для капитализма понятие в латинском языке, реализовалось на разных этапах истории и стало выражать интегральный смыл понятия капитала и капитализма. Примечательно, что еще в Древнем Риме в состав латинских смыслов понятия caput, capitis3 в его семантическом ядре, следуя нумерации словаря, уже входили человек свободный, лицо (capitis liberum — M. Tulius Cicero), голова, жизнь, уголовное дело (capitis causa — M. Tulius Cicero), гражданские права, правоспособность (servus nulum capitis habet — Codex Justinianus), глава, начальник, суть, главное, сущность (capitis est), главный город, столица и, наконец, основная сумма, главный фонд, капитал (de capite aliquid deducere — T. Livius; deducere de capite aliquid —

1См.: Дмитриев; Очерки исторической семантики…; Марасинова; Тимофеев, 2015; Понятия о России; Рощин; Копосов. Цит. по: Бугров К.Д. Инструментарий истории понятий и его применение в изучении политической истории России XVIII в. // История. Институт истории и археологии УрО РАН Екатеринбург, Россия. С. 161 (URL: http://elar.urfu. ru/ bitstream/10995/46862/1/iurg-2017-160-13.pdf).

2Там же. С. 162.

3См.: Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. Изд. 5-е, стереотипное. М.: Русский язык, 1998. С. 121.

259