Nukhazhiev_N_S__Umkhaev_Kh_S_-_V_poiskakh_natsionalnoy_identichnosti_-_2012

заметим, что значительную часть его населения составляют ингуши – выходцы из чеченского тейпа дишни» (195, с. 403). От себя добавим, что основателем этого села, как мы уже отмечали, являются не ингуш, а чеченец Кети Арсамаков.

Матиев М.А. в своей кандидатской диссертации на тему «Ингушский песенный эпос илли» (пока чеченцы воюют с Россией и между собой, ингушские исследователи вовсю осваивают жанр чеченских героических песен «илли») пишет: «Ингушский песенный эпос илли представляет собой свод нескольких десятков ингушских героико-эпи- ческих песен, большинство которых до сих пор не переведено на русскийязык.Самжанрдосихпорнетольконеизучен,ноималоизвестен даже специалистам. До последнего времени было довольно сложно найти опубликованные тексты этих песен, т.к. они давно не переиздавались» (146).

Интересно было бы просмотреть этот «свод нескольких десятков ингушских героико-эпических песен» на предмет того, сколько там действительно ингушских героических песен. Если среди них и найдутся таковые, то только те, что на самом деле не совсем относятся к данному жанру. Что же касается не изученности жанра, то, естественно, ингушские исследователи, прекрасно зная, что «илли» – это чисто чеченский фольклорный жанр, до последнего времени не обращали на негосерьезноговнимания,втовремя, какжанры,присущиеингушскому устному народному творчеству изучались очень тщательно (мифы, предания, легенды, сказки, нарт-эрстхойский эпос).

«Впервые героико-эпическая песня ингушей на родном языке была записана в конце ХIХ века М. Джабагиевым с помощью разработанного им же самим алфавита. Им же эта песня («Сурхо Адиев») была переведена и на русский язык. Другая ингушская героико-эпическая песня, записаннаяим,«ГазиАлдамов»,былаопубликовананаингушскомифранцузском языках. В конце ХIХ и начале ХХ веков Ф. Горепекин записал ряд песен на ингушском языке, используя разработанный им алфавит на основе русской графики. Из записанных им песен мы располагаем только одним текстом («Вдовий сын Жовсарко и князь Тепсарко»). Все остальные известные нам записи текстов ингушских героико-эпических песен, произведенные в ХIХ веке, сделаны на русском языке! К сожалению, в дальнейшем запись и изучение ингушского песенного эпоса не удостаивались должного внимания», – пишет Матиев (53).

Автором вышеназванных трех илли (записанных и М. Джабагиевым, и Ф. Горепекиным) является чеченский народ по следующим основаниям.

351

Во-первых, главными героями этих илли являются конкретные чеченские исторические личности чеберлоевец Ади Сурхо (Сурхо Адиев), нашхоевец Алдам ГIези (Гази Алдамов) и пешхоевец Тепсаркъа, у каждогоизкоторыхвЧечнеестьсвойтайпитукхум,именныеродовые башни,атакжемногочисленноепотомство,прекраснопомнящеесвоих предков. Вот что пишет про Алдама Гези и Ади Сурхо известный нам всем В.Б. Виноградов: «А вот замок Алдам-Гези – едва ли не самый эффектный в Чечне. Среди ее руин есть каменное строение, надпись у входа которое упоминает неких Аду и его сына Сурхо. И не герой ли это знаменитой чеченской исторической песни? Во всяком случае, этнограф, кандидат исторических наук И.М. Саидов считает именно так» (44, с. 66).

А вот другое свидетельство того, что Ади Сурхо был из Чеберлоя: «Ко времени прибытия названных правителей в Чеберлое уже проживали тайпы (роды) Ади Сурхо, Тунахой, Халчи и Садой, из коих два последних также считались выходцами из Нашаха» (237, с. 165).

Во-вторых, все эти илли основаны на мусульманской, а не языческой или христианской этической системе, что было бы невозможно, если бы они были ингушскими, в большинстве своем принявшим ислам только во второй половине XIX века. Так, главные герои «ингушских» героических песен обращаются друг к другу с мусульманским приветствием «Ас салам Iалайкум», в трудные минуты обращаются к Богу «Я Рабби», исполняют намаз, даже детали захоронения, которые

352

описываются в так называемых ингушских илли («уппагIа», «лахьта», «надгробный камень» и т. д.) – мусульманские.

В-третьих, то, что впервые эти «илли» в печати опубликовал ингуш Джабагиев вовсе не означает, что они ингушские. Как известно, среди ингушей, вошедших в подданство России еще в 1770 году, было много обученных русской грамоте людей. Естественно, они первыми письменно и фиксировали эти «поэтически необычайные» произведения, так же, как это делали русские и зарубежные исследователи. Но, в отличие от ингушских исследователей, последние не пытались их присвоить себе.

Хотелось бы спросить, кто из ингушских фольклористов, честно, положа руку на сердце, может утверждать, что слышал эти илли в живую, в исполнении конкретного ингушского илланчи? Таковые в Ингушетии вряд ли найдутся. Так вот, нам, как и многим нашим другим сверстникам в Чечне, довелось слышать эти и другие илли в исполнении илланчей Сулейманова Бауди, Хасана и Саьлмирзи Бауди из Мартан-Чу, Беталгири Абубакара, Бетельгериева Сайд-Магомеда, Шабхан

Зайнди, Элберд Мутуша из Урус-Мартана, Дамкаева Абдул-Вахида, Шарпудди Исраилова и многих других исполнителей. И что самое главное – аудиозаписи этих и десятков других илли в исполнении разных чеченских илланчей сохранились до сегодняшнего дня, что является несомненным доказательством их чеченского происхождения.

Как понимать, что «все остальные известные нам записи текстов ингушских героико-эпических песен, произведенные в 19-м веке, сделанынарусскомязыке?Ксожалению,вдальнейшемзаписьиизучение ингушского песенного эпоса не удостаивались должного внимания».

Как могло быть, что в течение целого столетия (после М. Джабагиева) «запись и изучение ингушского песенного эпоса не удостаивались должного внимания», в то время, как по другим жанрам фольклора такая работа ингушскими учеными активно велась? Как объяснить такое невнимание ингушских исследователей к «вершинному жанру ингушского фольклора», как пишет о нем Матиев? Почему о героических песнях «илли», как об ингушских, не писали в «период наивысшего расцвета ингушской науки и культуры» – до объединения с Чечней, в период существования Ингушской АО? Если кто-либо из ингушских

353

ученых до того и писал о героических песнях, то, обычно, указывал (как это сделал Заурбек Мальсагов в своей работе «Чеченский народный стих»), что это чеченские героические песни.

Да потому, что этот жанр, общепризнанно, был чеченским, и оспаривать это никому даже в голову не приходило.

Одной из причин, что не записывался этот жанр Матиев называет то, что «он ушел в пассивный фонд». А почему, интересно, он не ушел

впассивный фонд у чеченцев, когда мощное присутствие этого жанра

вЧечне можно было наблюдать еще в 60-х–70-х годах прошлого века? Тогда они, в большинстве своем, и были записаны.

Определенные усилия по сбору героических песен «приложили в 30-х годах молодые писатели и фольклористы Хамзат Осмиев и Хад- жи-Бекир Муталиев. Под влиянием Заурбека Мальсагова они целенаправленно обратились к записи героико-эпических песен, и целый их свод опубликовали в сборнике «Ингушский фольклор» («ГIалгIай фольклор») в 1940-м году», – продолжает автор.

Это, как раз, тот случай, о котором мы упоминали выше, когда молодые ингушские писатели, воспользовавшись тем, что были репрессированы Ахмед Нажаев и ряд сотрудников чечено-ингушского научно-исследовательского института, собравшие и подготовившие к изданию чеченские героические песни, воспользовавшись своим служебным положением, совершили подлог, опубликовав некоторые из них в 1940 году, как ингушские.

Ачто касается «влияния Заурбека Мальсагова», то вряд ли такое имело место, так как последний даже свою работу, посвященную героическим песням назвал «Чеченский народный стих», тем самым определив их принадлежность. К большому сожалению, Заурбека Мальсагова

в1940 году не было в живых, он умер в 1935 году. Если бы он в то время был жив, то, вне всякого сомнения, в сборник «ГIалгIай фольклор» 1940 года не были бы включены чеченские илли под видом ингушских.

В том же 1940 году в издательстве «Художественная литература» городаМосквынарусскомязыкевышелсборникфольклорныхматериалов «Чечено-Ингушский фольклор». Материалы этого сборника были «собраны Чечено-Ингушским научно-исследовательским институтом языка и истории и союзом советских писателей Чечено-Ингушетии» («Чечено-Ингушский фольклор». Москва, 1940, с. 4). Так вот, те илли, преподнесенные в сборнике «ГIалгIай фольклор» как ингушские, в данном сборнике опубликованы как чеченские, с конкретными данными где, когда и от кого они записаны. Перевод с чеченского на русский язык этих героических песен был сделан А. Кочетковым, А. Минихом,

354

М. Талововым, С. Олендер, В. Бугаевским и рядом других авторов. «По мнению Дошлуко Мальсагова, Халида Ошаева и других ис-

следователей, – пишет автор, – фольклор ингушей и чеченцев при наличии каких-то местных особенностей предстает единым. Трудно не согласитьсястем,чтоустноенародноетворчествоингушейичеченцев имеет много общего. В этом плане в одной жанровой орбите находятся ингушские и чеченские героико-эпические песни илли. В Чечне этот жанр изучен лучше. Ему посвятили свои исследования Якуб Вагапов, Исмаил Мунаев, Айса Халидов, Явус Ахмадов и другие. Значительно хуже обстоит дело с изучением ингушского песенного эпоса, хотя его записи были произведены раньше, причем – на ингушском языке».

Являясь сторонниками идеи единства фольклора, как, в целом, и единства чеченцев и ингушей, хочется отметить, что ингушские исследователи, обычно, вспоминают об этом факте только тогда, когда разговор заходит о чеченских героических песнях «Илли». А что касается лучшей изученности жанра «Илли» в Чечне и того, в силу каких причин несколько чеченских илли были опубликованы как ингушские, самым грубым образом переведя их на ингушский язык, мы уже писали.

«Изучению илли посвятили свои работы Д. Мальсагов, X. Ошаев, Я. Вагапов, И. Дахкильгов, А. Танкиев, Б. Садулаев, И. Мунаев, Я. Ахмадов и другие исследователи, труды которых опубликованы в различных местных известиях, альманахах, сборниках. Одно из лучших исследований илли принадлежит З.К. Мальсагову. Написанная им еще в 30-х годах работа «Чеченский народный стих» является настольной книгой местных фольклористов», – пишет Матиев.

По всей видимости, эта работа, написанная основоположником ингушской научной школы, прямо указывающая на принадлежность жанра «Илли», несмотря на заверения Матиева, все же, не стала настольной книгой его самого.

Следующие цитаты из диссертации Матиева, в которых он пытается подвести основу под зарождение жанра героико-эпических песен «илли» у ингушей, наоборот, убедительно доказывают прямо противоположное – что оснований для зарождения этого жанра в ингушской среде не было.

Так, он пишет: «В илли на первый план выдвигаются общенародные идеалы, социальные отношения, этико-нравственные нормы. Внимание илли привлекает положение беднейших слоев общества (безродные, сироты, вдовы, обездоленные). Выдвижение на первый план социальных отношений было результатом массового выселения ингушей с гор и основания сел на плоскости. Родоплеменное и связанное с ним террито-

355

риальное деление, существовавшее в горах, на плоскости нарушалось с образованием сел из представителей разных родоплеменных групп.

На первый план выдвигаются уже не кровнородственные связи, а социально-экономические факторы, общие идеологические и политические задачи. Среди них: противостояние натиску иноземных князей, освоение предгорных земель и пастбищ, создание новых сел, создание внутриобщинной организации и организация обороны от внешних посягательств княжеских дружин и многочисленных разбойничьих шаек, а позднее – организация набегов для угона княжеских табунов и стад, борьба против царского самодержавия».

Окаком«массовомвыселенииингушейсгор»икакой«борьбепротив царского самодержавия» пишет автор, если ингуши, вступив в подданство России в 1770 году, только с помощью этого самого царского самодержавия и сумели вырваться, а затем и закрепиться на плоскости? Кроме нескольких небольших предгорных сел и хуторов, регулярно платящих за аренду земли кабардинским и кумыкским князьям, на плоскости ингушских поселений не было. Кто бы пустил ингушей, составляющих к концу XVIII века всего чуть больше 10 тысяч человек, с гор на равнину, если бы за ними не стояли русские войска? Когда Матиев пишет о «массовом выселении ингушей с гор» у неискушенного читателя должно создаться мнение, что выселяющихся на плоскость ингушей было огромное количество. На самом деле, выселение всего лишь нескольких десятков семей, для относительно малочисленных ингушей было «массовым выселением».

Далее Матиев, без всякого стеснения, пишет следующее: «Перед Кавказской войной жанр «илли» не только предстает окончательно оформившимся, но и переживал продуктивный период. С началом борьбынародовСеверногоКавказапротивцарскойадминистрациипоявляются героико-эпические песни, нацеленные на борьбу с самодержавием. Со временем именно эти песни становятся наиболее популярными. Теперь в песнях происходит слияние мотивов антифеодального, набегового и антиколониального. В некоторых илли ведущим является один из них, в других эти мотивы контаминируются. В период Кавказской войны жанр илли получил дальнейшее развитие, заостряется его идейное звучание… Идея консолидации этноса, общества, общины или же беднейших, социально обездоленных слоев, разрабатывается в связи с антифеодальной и антиколониальной борьбой. Таким образом, призыв к общенародному единству и героической борьбе на благо народа становится одним из средств идеологической борьбы, выраженной в песенном искусстве».

356

Все верно. Мотивы «борьбы народов Северного Кавказа против царской администрации», консолидации этноса, «в связи с антифеодальной и антиколониальной борьбой» в героических песнях присутствуют. А ингуши-то тут причем? Они то, как раз, были на стороне колонизаторов. Если и получил жанр «илли» дальнейшее развитие в периодКавказскойвойны,тотольконесредиингушей,воевавшихвместе с царизмом против своих собратьев, а в Чечне, положившей на алтарь этой войны свыше половины своего населения (146).

В 2002 году вышел сборник «ингушских» героических песен-илли «ГIалгIай турпала иллеш», составителем которого является все тот же М.А. Матиев (научный редактор И. Дахкильгов).

Одним из достоинств данного издания составитель в своем комментарии отмечает то, что до сих пор книга с таким большим количеством ингушских героико-эпических илли еще не выходила, что следует считать не большим, но достижением (53, с. 5).

Еще бы, ведь практически все включенные в сборник илли (а в него, почему-то, вошли и произведения, относящиеся к другим жанрам устного народного творчества, вплоть до девичьих песен) являются чеченскими. Такого беспредела по отношению к чеченским илли, до Матиева с Дахкильговым, никто из ингушских исследователей не допускал.

Такие, например, илли, как «Алдам ГIезех долу илли», «Маьхти Идрисах, Ати Iумех долу илли», «Лечи Iалхех, Саги Темаркъех долу илли», «Жонсаркъех и эла Тепсаркъех долу илли», «Бос хаза Мусах, бос хаза Азех долу илли», «Жоьра-бабий воIах долу илли», «Iумара Iелех долу илли», «Мади Аьлбикех, Мади Жаммирзех долу илли», «Мади Аьлбикех долу илли», «Шотой Арсамакъах, Маьхти Идрисах долу илли», «Эла Мусостах долу илли», «Бабий кIантах долу илли», «Дин беллачу кIентан илли», «Эла Къахьармех, Тепсаркъех долу илли», опубликованные в данном сборнике, безусловно, являются чеченскими. Все они списаны или переписаны с чеченской основы.

Главные герои этих илли: Алдам ГIеза – известный чеченский предводитель, в свое время переселившийся из Нашха в Чеберлой и построивший там знаменитую крепость; Маьхти Идрис – ауховский наиб имама Шамиля; Ати Iума и Лечи Iалха – известные чеченские наездники; Мади Жаммирза и Мади Аьлбика – чеченские национальные герои, двоюродные брат и сестра известного чеченского предводителя Бийбулата Таймиева; Шотой Арсамакъ – Арсамакъ из Шатоя, само имя которого говорит само за себя – являются реальными и очень популярными в Чечне историческими личностями и героические песни о них

357

из сборника «ГIалгIай турпала иллеш» являются всего лишь плохими копиями с оригинальных чеченских илли.

О плагиате говорит и разное название Матиевым известного персонажа чеченских героических песен, да и в целом всего чеченского фольклора – образа «жоьра-баба» (вдовой женщины), которого он неуклюже называет то «жер-баба», то «жер-нана».

«Отдельные ученые (националистически настроенные) считают жанр,окотороммыговоримипишем,присущимтолькочеченцам.Правда, что элементы чеченского языка присутствуют в ингушских илли, а элементы ингушского языка присутствуют в чеченских илли. Например, ингушские слова отсутствующие в чеченском языке «дулх», «чIега», присутствуютвчеченскихилли–«дилхадог»,«догмайраЧ1ега».Такие примеры есть и еще. Говорить, что эпос «Илли» чисто чеченский или чисто ингушский – неверно», – пишет Матиев(53, с. 277).

Что тут сказать? Одно из двух: или автор сборника со своим научным редактором, как говорится – «темнят», или они совершенно не знают чеченского языка. Иначе они не писали бы такие глупости.

К сведению Матиева, слова «дилх» и «чIега», а также производные от них десятки словоформ, имеющие общенахскую основу, наряду с другими их эквивалентами, самым широким образом представлены

вчеченском языке (не меньше, чем в ингушском языке). И не только

в«илли». Например, в чеченско-русском словаре А.Г. Мациева, выпущенном в начале 60-х годов прошлого века имеется по нескольку словарных статей, образованных от слова «дилха» со значением «мясистая часть тела животных и человека» и «чIега» со значением «замок». Кроме того, однокоренными «чIега» являются слова «чIагIа» – «закрыть, закрывать», «чIагIам» – «договор», «чIагIо» – «оплот, укрепление» и другие (148, с. 147, 505–506). В русско-чеченско-ингуш- ском словаре, выпущенном в 1966 году, слово «замок» и в чеченском, и в ингушском языках обозначает «чIега». Слово «мясное» в чеченском означает «дилха даар». Кроме того, в чеченском языке есть такое понятие, как «мясной скот», означающее на чеченском «дилхалахь даьхни» (181, с. 237, 333). В русско-чеченском словаре А.Т. Карасаева, А.Г. Мациева слово «мясистый» значит на чеченском «дилха-

этомясная«мякоть»,а«чIега»и«чIеганан»,соответственно,–«замок» и «замочный» (кроме «чIагIо», «чIогIа» и других однокоренных статей). Думаю, что привел достаточно примеров, доказывающих несостоятельность утверждений Матиева.

358

Таким образом, в чеченском литературном языке, а также в его диалектах,естьислово«дилх»взначении«мясо»,ислово«чIега»взначении «замок» и «гвоздь». Кстати, в Чечне довольно распространенной, среди старшего поколения, является имя ЧIега и производная от него фамилия Чагаев. Кроме того, мясо употребляемое в пищу, чеченцы чаще всего называют еще и словом – «жижиг», которого нет в ингушском языке.

«Чеченские и ингушские илланчи, исполнявшие илли и сопровождавшие это исполнение игрой на пондаре, ездили друг к другу и не делали различий по национальному признаку. Ингушские илланчи исполняли в Чечне ингушские илли и, услышав там чеченские илли, учили их. Таким же образом чеченские илланчи исполняли в Ингушетии чеченские илли и, услышав ингушские илли, соответственно, учили их» (перевод. – Авт.) (53, с. 277).

Как говорят в таком случае чеченцы, «дика дайна гIан ду!». Нет никакого сомнения в том, что они «не делали различий по национальному признаку» (тем более, что чеченцы и ингуши, по существу, один народ), но представить себе, что илланча-ингуш исполняет илли среди чеченцев

– основателей и корифеев этого жанра, где это искусство достигло своего наивысшего мастерства, практически невозможно. Об этом смешно даже говорить. Все это – очередная выдумка автора с целью представить распространенность героических песен «илли» среди ингушей.

Непонятно и то, почему автор разделяет исполнение илли на «исполнение илли (вокальное. – Авт.) и сопровождение этого исполнения игрой на пондаре, когда на самом деле это неразделимое единство. Илланча, как бард – и исполнитель илли, и аккомпаниатор в одном лице.

«Одним из первых наиболее глубоких исследователей вайнахских илли был Заурбек Мальсагов. Одна из последних его работ называлась «Чеченский народный стих». То, что он не назвал свою работу «Чече- но-ингушским стихом», объясняется тем, что он в 30-е годы не знал ингушских илли», – пишет автор (53, с. 279).

Вот тебе и раз! Являться, по собственному же признанию Матиева, одним «из первых, наиболее глубоких исследователей вайнахских илли» и не знать, что у его народа есть такой жанр?

Вышеназванную свою работу З. Мальсагов написал в 1934 году. Назвать свою работу таким образом он мог только в том случае, если, действительно, считал «илли» чисто чеченским жанром или, если относил самих ингушей к чеченскому народу.

Рассматривая «Илли об Алдам ГIезе», автор пишет, что «Алдам ГIеза был ингушом» и что он якобы основал село, названное его име-

нем (53, с. 308).

359

А вот какие сведения дает нам об Алдам ГIезе одно весьма авторитетное издание: «Сравнительно недавнее заселение района Чеберлоя выходцами из Нашаха подтверждает также житель сел. Макажа, восьмидесятисемилетний Шаип Шавхалов. По словам этого информатора, одинизегопредков–Альдам-КязыинектоГош(ГIош)былиприсланы изНашахавкачествеправителейЧеберлоя.Своейрезиденциейониизбрали сел. Кезеной, где выстроили сильно укрепленный замок, руины которого сохраняются там и поныне» (237, с. 165).

ИнгушскоепроисхождениеАлдамаГIезиавтор,повсейвидимости, старается обосновать наличием в современной Ингушетии небольшого села Гази-Юрт, которое было основано всего лишь в XIX веке, в то время как Алдам ГIези жил, как минимум лет 400–500 назад. А саму героическую песню Матиев называет ингушской лишь на том основании, что впервые эту песню, сто лет назад, записал и опубликовал М. Джабагиев. Запись и первая публикация фольклорного материала – это абсолютно недостаточный аргумент в пользу авторства этого илли, как ингушского. В соответствии с этой логикой, великий русский писатель Л.Н. Толстой, первым записавший чеченские песни, опубликованные затем в печати, вполне мог назвать их русскими.

От того, что в илли «О Мади Жаммирзе и Мади Аьлбике» Матиев представляет известных чеченских героев Мади Жаммирзу, Аьлбику и Тайми Бийболата (переиначенного в Темарбий Болата), как ингушских героев, они таковыми не станут. Вот как об этом поется в танкиевском варианте этого илли:

Iа ювха, полковник, юх шера ва юбка,

Iа тилла, полковник, га дIаьха ва киси,

Дуне тIа сийдола из Нана-ГIалгIайче,

ГIалгIайче цIихеза из Мадий Жамарза, Жамарзий хьамсара из Мадий Аьлбика Хьай кулга тIемаца яьккхача ва санна,

Мел кура Iийра хьо хьа йист ца хулаш» (53, с. 311).

Или вот еще: «ГалгIай тхов кIала кхийна» кхо доттагI ву вувцашвар: Маьхте Идрис, Берса Ахьмад, Сийдола Ювсап» (53, с. 318).

Не знаем точно про Берси Ахьмада и Сийдолу Юсупа (хотя имя последнего героя – Юсуп – редко встречается среди ингушей), но Маьхти Идрис – это ауховский наиб имама Шамиля. В. Виноградов в одной из своих книг пишет: «Наибы Шамиля Ахмад Автуринский, Геха и Маьхти Идрис «пользовались широкой известностью и славой в народе»

(176, с. 24–25).

360