Ушинский К.Д. Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 4

тех пор, когда самозванец вступил в Россию в октябре

ствия, отняли Кремль у поляков. В октябре 1612 года, к искренней радости, примирились и соединились все бояре, вожди войска русского, духовенство. Никто не напоминал друг другу о прошедшем: кто не был грехи гн? Предавая забвению все минувшее, все учредилось по прежнему старшинству, и прежде всего решились общей думой избрать царя. До тех пор положили править государством от общего имени бояр и поклялись не приставать ни к самозванцам, ни к Владиславу. Против Заруцкого отправили войско, его разбили, прогнали из Рязанской области. Делагарди, обманутый напрасным ожиданьем, прислал послов — говорить об избрании шведского принца; ему отвечали, что он опоздал. Отовсюду спешили в Москву люди, избранные по городам, для выбора царя.

В Москву съехались зимой избранные люди из городов, отслужили молебен, приступили к совещаниям. Авраамий, уважаемый всеми, красноречивый, умел согласить умы, утишить раздоры. Не хотели избрать никого из старых, мятежных бояр, и все голоса слились воедино, все провозгласили юного непорочного Михаила, сына Филаретова, последнюю отрасль знаменитого дома Захарьиных, того, чье имя предлагал некогда к избранию страстотерпец Гермоген. Архиепископ рязанский Феодорит, Авраамий и боярин Морозов вышли к народу, нетерпеливо дожидавшемуся решения земского совета. Едва произнесено было имя Михайлово, толпа приветствовала его радостными восклицаниями. Без условий, без оговорок, избрание Михаила совершилось 21-го февраля 1613 года;'25-го Москва и

сали единственно милосердию и внушению божию.

Из соч. Н. Полевого.

430»

ПЕТР L

Петр Первый был слишком 2-х аршин 14-ти вершков и столько отличался ростом от других, что во время пребывания его в Голландии, в Саардаме,женыкорабельщиков, работавших на тамошней верфи, унимали детей своих от шалостей, грозя гневом высокого плотника из Московии. Он был крепкого сложения, имел лицо круглое, несколько смугловатое, черные волосы, обыкновенно прикрытые париком, большие черные глаза, густые брови, маленький нос, небольшой рот и усы, придававшие ему несколько суровый вид.

Сила его была соразмерна необыкновенному росту. Заспорив однажды с Августом, королем польским, он велел подать себе штуку сукна и, бросив ее вверх, кортиком перерубил ее на воздухе. В другой раз, сидя с ним же за ужином, он свертывал в трубку по две серебряные тарелки вдруг и потом между ладонями сплющил большую серебряную же чашу. Походка его, обыкновенно скорая, делалась еще скорее, когда он занят был какой-нибудь мыслью или увлекался разговором.

(австрийский) посол, граф Кинский, довольно толстый мужчина, говаривал, что он согласится лучше выдержать несколько сражений, нежели пробыть у царя два часа на переговорах: ибо должен был, при всей тучности тела, бегать за ним во все это время.

Петр любил веселиться в обществах, на праздниках, которые давались ему в честь; любил видеть вокруг себя блеск и пышность, но в частной жизни представлял во всем образец строжайшей умеренности. Обыкновенная одежда его была самая простая: летом черный бархатный картуз или треугольная поярковая шляпа, французский кафтан из толстого сукна, серого или темного цвета, с фабрики купца Серикова, тафтяные камзол и нижнее платье, цветные шерстяные чулки и башмаки на толстых подошвах и высоких каблуках, с медными или стальными пряжками. Зимой вместо бархатного кар-

431»

туза носил он шапку из калмыцких барашков, вместо суконного кафтана надевал другой, из красной материи, в коем передние полы были подбиты соболями, а спинка и рукава беличьим мехом и, вместо кожаных башмаков, род сапогов из северного оленя, мехом вверх. Царь не охотно расставался с сей простотой и даже не изменил ей в 1717 году в Париже, где в молодости Людовика XV пышность и частые перемены в одежде составляли отличительную черту людей лучшего общества. Приехав туда, он заказал себе новый парадный парик; ему принесли сделанный в последнем вкусе—ши- рокий, с длинными кудрями. Государь обрезал его по мерке прежнего своего парика, так что он едва прикрывал волосы. Были однакоже дни, в которые и он любил наряжаться с некоторой пышностью: так, например, при спусках кораблей. В день коронации императрицы Екатерины имел он на себе голубой гродетуровый кафтан, шитый серебром самой государыней. Когда она поднесла его супругу, Петр взял кафтан в руки и, взглянув на шитье, тряхнул им, отчего несколько канители осыпалось на пол. «Смотри, Катенька», — сказал он ей, указывая на упавшие блестки: — «слуга сметет это вместе с сором, —а ведь здесь слишком дневное жалованье солдата».

Вообще Петр, щедрый в награждении заслуг, показывал чрезвычайную бережливость во всем, что касалось до его собственности. В первое путешествие свое по чужим краям, прибыв вечером инкогнито с небольшой свитой в Нимвеген, он остановился в трактире и потребовал ужинать. Ему дали 12 яиц, сыру, масла и две бутылки вина. Когда надлежало расплачиваться, трактирщик, вероятно, узнав, кто был его гость, запросил сто червонных. Петр велел гофмаршалу своему Шепелеву заплатить деньги, но не мог забыть этой издержки, и, угощая в Петербурге приезжавших на судах голландцев, всякий раз с упреками напоминал им о корыстолюбии нимвегенского трактирщика. «Мне мотать не из чего» —говаривал он в другое время: — «жалованья заслуженного у меня немного, а с государ-

432

краску одноколке, на низких колесах, парой; зимой в санях, запряженных в одну лошадь, с двумя денщиками — одним, который сидел рядом, и другим, ехавшим сзади верхом.

Та же простота, какую соблюдал царь в одежде и в экипаже своем, господствовала и в его обращении. «Если хотите остаться моими друзьями» — говорил он саардамским корабельщикам в 1698 году, — «то обходитесьсо мной не как с царем, иначе я не буду учеником вашим. Я ищу не почестей, но полезных знаний. Оставьте все церемонии, мне свобода в тысячу раз милей, нежели несносное принуждение, которого требует свет». Бывало, если на улице кто-нибудь из проходящих, поклонившись, останавливался перед государем, он подходил к нему и, взяв за кафтан, спрашивал: «чего ты?»

иесли тот отвечал ему, что остановился из уважения к его особе: «эх, брат!» — продолжал Петр, ударив его по плечу: —«у тебя свои дела, у меня мои; зачем тратить время по пустому; ступай своей дорогой». «Менее низости»,— говаривал он— «и более усердия к службе

иверности к государству и ко мне — вот почести, которых я хочу».

ВПетербурге царь был то же, что отец в большом семействе. Он крестил у одних, пировал с другими, плясал на свадьбе у такого-то и ходил за гробом у иного. Случалось ли ему иметь к кому-нибудь дело, вельможе,

купцу или ремесленнику, он часто, взяв с собой камышевую трость с набалдашником из слоновой кости, более известную под именем дубинки, отправлялся к нему запросто, пешком и если находил хозяина за обедом, то без чинов садился за стол, приказывал подавать себе то же, что подносили другим, толковал с мужем, шутил с женой, заставлял при себе читать и писать детей, тре-

так рано, думал, что не опоздает, явившись во дворец в пять; но уже не застал Петра. Он был на верфи и работал на марсе какого-то военного корабля. Посланник,, имевший важные поручения и, не могши вступить в переговоры с русскими министрами, не видав царя, при^ нужден был отправиться вслед за ним в адмиралтейство., «Пусть побеспокоится взойти сюда, если не умел найти меня в назначенный час в аудиенцзале», — сказал Петр,, когда ему доложили о его приезде. Посланник принужден был по веревочной лестнице взбираться на гротмачту, и государь, сев на бревно, принял от него верющую грамоту и обыкновенные при подобных случаях приветствия под открытым небом, на корабельной мачте.

В шесть или семь часов Петр отправлялся в сенат или которую-нибудь из коллегий и оставался там да одиннадцати, слушал дела и споры сенаторов, излагал свои мнения и подписывал на делах решения. Деятельность его при сем случае достойна удивления. Один современный писатель говорит, что он в один час делал более, нежели другой успел бы сделать в четыре. Зато государь умел и беречь время. Это приметно в его разговорах, указах, письмах и во всем, что выходило изпод его пера. Нигде не найдете больше ясности и менее многословия. 16-го марта 1711 года, отправляясь в Прутский поход, написал он о совершенно разных предметах 32 собственноручных указа в сенат, из коих ни один не занимал более четырех строк. В 11 часов Петр обыкновенно уходил из сената; причем подносили ему рюмку анисовой водки и крендель. Время до полудня назначено было для приема просителей. Государь давал им аудиенцию в средней галлерее Летнего сада,, построенной на берегу Невы, или в хорошую погоду— в главной аллее. Туда мог приходить всякий: и богатый, и неимущий, и знатный вельможа, и человек простого звания. Петр отбирал у просителей просьбы, выслушивал их жалобы и немедленно давал свои решения. В 12 часов ворота Летнего сада запирались. Царь, садился за стол и всегда почти обедал в своем семей-

етве. Чтобы кушанья не простывали, столовая его была обыкновенно рядом с кухней, повар передавал в столовую блюда прямо из печи, чрез окошечко, и всегда одно за другим, а не вместе. Молодой редис, лимбургский сыр, тарелка щей, студень, ветчина, каша и жареная утка в кислом соусе, который приправлялся луком с огурцами или солеными лимонами, были любимыми блюдами Петра, необходимым условием его обедов. Мозельские, венгерские вина и вино эрмитаж предпочитал он всем прочим. У прибора его клались всегда деревянная ложка, оправленная слоновой костью, ножик и вилка с зелеными костяными черенками, и дежурному

Петр не терпел много прислуги. Дежурный денщик служил государю, императрице и великим княжнам. Он находился при царе безотлучно днем и ночью; был доверенной его особой и занимал место камердинера, адъютанта, секретаря.

Откушав, Петр обыкновенно читал голландские газеты и делал на полях замечания карандашом, с означением, что должно переводить в С.-Петербургские ведомости; потом уходил на свою яхту, стоявшую перед дворцом, ложился тут и отдыхал час или два. Иногда, во время торжественных обедов, он для этого вставал из-за стола, приказав однакож гостям не расходиться прежде его возвращения. В четыре часа уходил он в токарную или в кабинет: сюда приходили к нему по делам. Окончив дела государственные, Петр развертывал свою записную книжку, в которой отмечал все, что ему приходило в тот день на мысль, и удостоверившись, что все означенное в ней исполнено, остальное время дня посвящал собственным занятиям.

«Трудиться надобно, братец», говорил Петр Ив. Ив. Неплюеву, когда определял его лейтенантом во флот: «я и царь ваш, а у меня на руках мозоли, а все для того, чтобы показать вам пример и хотя бы под старость увидеть мне достойных из вас помощников и слуг отечеству».

4 36

Море было любимой стихией Петра. Один голландский шкипер сказал ему, когда государь объявил, что предпринимает катанье по Неве, чтобы не забыть морских эволюций: «Нет, царь, ты не забудешь, я чаю, ты и во сне командуешь флотом». Все его дворцы в Петербурге и окрестностях или построены на морском берегу, или окружены каналами, над которыми он частью сам трудился. Движимый сей страстью к морю, Петр всегда присутствовал при спусках кораблей, проводил по нескольку часов с зрительной трубой вМонплезире или в Екатерингофском подзорном дворце, ожидая прибытия купеческих судов к Петербургу: выезжал навстречу тем, которые приходили к Кронштадту, и сам, как искусный лоцман, вводил их в гавань, за что получал от хозяев по талеру или по кроне.

Механика была одной из любимых наук Петра. Он практически занимался ей в Амстердаме у знаменитого Фон-дер-Гейдена: трудился у него над деланием часов и в знак признательности оставил ему несколько моделей своей работы. Вообще он был самый послушный и понятливый ученик: без ропота исполнял самые трудные поручения, переносил строгие выговоры. Вот тому доказательство. Герцогу Мальборугу, находившемуся в Голландии в 1697 году, хотелось видеть Петра. Он приехал нарочно из Ло в Амстердам и явился для этого к хозяину, у которого царь был в учении. Дом сего мастера находился на берегу залива Эй: перед окнами между плотниками работал Петр. «Я назову его по имени, — сказал мастер Мальборугу: —он обратится, и вы успеете свободйей рассмотреть его». В это время несколько человек пронесли на плечах большое бревно. «Петр из Саардама, что ж ты зеваешь? поди помогать другим» —продолжал мастер, обращаясь к царю. Государь тотчас встал, бросил топор и, подставив плечо свое под бревно, перенес его с другими в надлежащее место.

Но я никогда не кончил бы, если бы захотел теперь исчислять все роды упражнений императора Петра I, если бы вздумал подробно рассказывать, как он ткал в

437

Утрехте на фабриках Моллема полотно; ковал железо на заводе Миллера неподалеку от Истецких минеральных вод и брал за пуд по алтыну; как работал у разных слесарей, стекольщиков и т. п. Довольно, если скажу, что не было науки, не было ремесла, которыми бы он не занимался, или, по крайней мере, о коих не имел бы ясного понятия. Самый отдых Петра был работой. Он отдыхал или за токарным станком, или вырезая на меди достопамятные случаи своего царствования.

Петр чувствовал цену великих дел своих и гордился ими, потому что видел в них благо России. Он охотно говорил о своих походах, о сражениях, в которых участвовал; охотно рассказывал об опасностях, которым подвергался на суше и на море, и с особенным удовольствием распространялся о том времени, когда он в 1716 году командовал на Балтийском море флотами четырех держав: английским, голландским, датским и российским. Обыкновенно он был молчалив, говорил отрывисто, изъяснялся коротко; тут румянец выступал на бледное лицо, в глазах блистали радостные слезы, слова лились рекой, и одна мысль быстро сменяла другую. С каким жаром описывал он выгоды, которых ожидал от учреждения 12 коллегий, мечты о благодетельных последствиях просвещения, насаждаемого им в России! Как сильно опровергал пристрастные суждения иностранцев, называвших его жестоким, тираном, варваром! Он любил изображать себя в виде каменщика, обтесывающего молотом обрубок мрамора, до половины обделанный, или кормщика, проведшего челн через бурю и уже близкого к благополучной пристани, цели постоянных его трудов и пламенных желаний.

Из русск. стар. Корниловича.

ПОЛТАВСКАЯ БИТВА. 1709 г. 27 июня.

Горит восток зарею новой; Уж на равнине, по холмам

Грохочут пушки. Дым багровый Кругами всходит к небесам

438

Навстречу утренним лучам. Полки ряды свои сомкнули, В кустах рассыпались стрелки. Катятся ядры, свищут пули, Нависли хладные штыки. Сыны любимые победы,

Сквозь огнь окопов рвутся шведы; Волнуясь, конница летит; Пехота движется за нею

Итяжкой твердостью своею Ее стремления крепит.

Ибитвы поле роковое Гремит, пылает здесь и там: Но явно счастье боевое Служить уж начинает нам.

Тесним мы шведов рать за ратью, Темнеет слава их знамен,

Ибога браней благодатью

Наш каждый шаг запечатлен,

Тогда-то, свыше вдохновенный, Раздался звучный глас Петра: «За дело, с богом!». Из шатра, Толпой любимцев окруженный, Выходит Петр. Его глаза Сияют. Лик его ужасен;

Движенья быстры. Он прекрасен, Он весь, как божия гроза.

Идет. Ему коня подводят. Ретив и смирен верный конь. Почуя роковой огонь, Дрожит, глазами косо водит И мчится в прахе боевом, Гордясь могучим седоком.

Уж близок полдень. Жар пылает. Как пахарь, битва отдыхает. Кой-где гарцуют казаки; Ровняясь, строятся полки; Молчит музыка боевая.

439