4.1. Образность как главное свойство внутренней формы.

Внутренняя форма слова любого языка выражает не всё содержание мысли, а только один из ее признаков. «Не трудно вывести из разбора слов какого бы то ни было языка, что слово, собственно, выражает не всю мысль, принимаемую за его содержание, а только один ее признак» [114]. И этот признак имеет образный, в том числе иногда образно-наглядный характер¹.

Вот как поясняет Потебня в книге «Мысль и язык» эту свою идею на конкретном примере, разбирая слово «СТОЛ». Образ (и понятие) стола может заключать в себе множество признаков (величина, форма, внешний облик, материал, назначение и т.д. и т.п.). «Но слово стол значит только простланное (корень стл тот же, что в глаголе стлать), и поэтому оно может означать всякие столы, независимо от их формы, величины, материала» [114]. Этот один признак – «простланное» – т.е. ближайшее этимологическое значение, и есть внутренняя форма слова «стол».

Так в слове «окно», – пишет далее Потебня, – судя по его сходству со словом «око», таким признаком является только то, «куда смотрят или куда проходит свет» [114] (и этот признак не заключает в себе непосредственно представления ни глаза, ни рамы со стеклами); в слове «облако» – только признак «покрывающее». «Так, мысль о туче представлялась народу под формою одного из своих признаков, именно того, что она вбирает в себя воду или изливает ее из себя, откуда слово туча (корень ту, пить и лить)» [115].

Вот еще один известный пример Потебни, который всегда приводят для разъяснения его концепции внутренней формы, – анализ слова «арбуз». Ребенок, глядя на абажур, назвал его «АРБУЗИКОМ». Какой признак позволил ему это сделать? Только один – шаровидность. Вот этот один признак – «шаровидность», извлеченный из значения слова «арбуз» (а ведь у арбуза еще много всяких признаков), и образует его внутреннюю форму, или «представление»¹.

Ученик Потебни Д.Н.Овсянико-Куликовский, иллюстрируя понятие внутренней формы слова, разбирал слово «молокосос», сохранившее внутреннюю форму. Собственное значение слова – грудной младенец, «сосущий молоко». Но этим словом можно обозначить молодого человека, который «куражится не по заслугам». И вот в этом значении слово «молокосос» имеет внутреннюю форму – «сосущий молоко». Здесь есть внутренний перенос, метафорический смысл, включающий в себя иронию. «Сосущий молоко» – это тот признак, то представление, которое символизирует, представляет и младенца, сосущего грудь матери, и легкомысленного молодого человека, который куражится не по заслугам, – этот признак и есть внутренняя форма данного слова. Уже из этих примеров должно быть понятно, что под образностью внутренней формы имеется в виду не только изобразительность, но прежде всего переносность, иносказательность, метафоричность в широком смысле.

Внутренняя форма ПРЕДСТАВЛЯЕТ значение, в ней сосредоточено ОТНОШЕНИЕ представления (сосущий молоко) к значению (молодой человек, куражащийся не по заслугам).

Главное во внутренней форме – именно это ОТНОШЕНИЕ представления к значению; не только само представление, сам образный признак, но и отношение его к значению слова в целом.

Приведем еще одно определение слова Потебней с точки зрения его структуры: «В слове есть, следовательно, два содержания: одно, которое мы… можем назвать ближайшим этимологическим значением слова, всегда заключает в себе только один признак [это и есть внутренняя форма – С.С.]; другое – субъективное содержание, в котором признаков может быть множество [а это собственно лексическое значение слова – С.С.]. Первое есть знак, символ, заменяющий для нас второе…» [114].

Есть слова «прозаические», в которых внутренняя форма потеряна, затерта, неощутима, например: человек, солнце, огонь, стакан, вода, лошадь. Внутренняя форма их может быть восстановлена путем глубокого этимологического анализа.

Есть слова «поэтические», ясно сохраняющие образный смысл. В современном русском языке внутреннюю форму отчетливо сохраняют, например, такие слова, как удав, светляк, подснежник, медведь, пылесос, подорожник, перевертыш.

В любом языке есть множество таких слов, сохранивших внутреннюю форму, которые еще иногда называют «поэтическими». Среди них могут быть существительные (душегрейка, незабудка, подсолнечник, подснежник, перекати-поле), прилагательные – эпитеты (в таких сочетаниях слов, как «золотое сердце», «железный характер»), глаголы (пригорюниться, подлаживаться, стушеваться, зарапортоваться), словосочетания-фразеологизмы (лямку тянуть, выйти в люди), наречия (келейно, вкривь и вкось, под рукою) и т.д.

Внутренняя форма – представление, признак, отличный от всего лексического значения слова, не тождественный ему как целому, а лишь представляющий это лексическое значение одним каким-нибудь признаком. Т.е. внутренняя форма – признак, не совпадающий со всем лексическим значением слова прежде всего по объему, а лишь представляющий это значение одной образной, яркой чертой. Отсюда чрезвычайно важный для теории литературы (об этом речь еще пойдет ниже, особенно в 3 главе) вывод Потебни: «Между значением и представлением, то есть способом, каким обозначено это значение, существует неравенство: в значении всегда заключено больше, чем в представлении» [302].

Все приведенные выше примеры свидетельствуют, что внутренняя форма, с точки зрения Потебни, выражает, представляет значение слова, как правило, образно, иносказательно, в том числе иногда наглядно, пластически-образно, «живописно».

Потебня отчетливо показывает это в своих этимологических анализах. Вот, к примеру, один из них – анализ названия цветка: «иван-да-марья»: «Цветок его состоит из пяти лепестков: двух – одного цвета, именно лилового, и трех – желтого. Таким образом, цветок представляет собой известную двойственность. Поэтому растение называется по-украински [и по-русски – С.С.] «иван-да-марья», по-польски «Bratky», то есть брат и сестра. Образ, взятый для обозначения в этом слове, сохраняется в разных народных произведениях, между прочим и в песнях. Некоторые из этих песен относятся к сказаниям о кровосмешении, частью угрожающем, частью совершившемся. Об этом некоторые сказания рассказывают так: проезжий находит в корчме девицу, которая оказывается сестрой его; не зная этого, он женится на ней, а потом, узнавши друг друга, по одним сказаниям, они расходятся, идут в монастырь, по другим – превращаются в растение, именно в этот цветок» [531].

Итак, ОБРАЗНОСТЬ – ГЛАВНОЕ СВОЙСТВО ВНУТРЕННЕЙ ФОРМЫ. Это положение подчеркивают все авторы, разделяющие такое же, как у Потебни, понимание внутренней формы. Иную концепцию внутренней формы развивали, например, Густав Шпет¹, П.А.Флоренский².

Некоторые лингвисты считают, что в работах самого Потебни понятие внутренней формы эволюционировало, и в «Записках по русской грамматике» оно имеет иногда другой смысл, чем в книге «Мысль и язык», и соответствует «семантическому содержанию лексической или грамматической формы»³.

С нашей точки зрения, базовое понятие внутренней формы как «представления» в слове и вырастающее из него понятие внутренней формы художественного произведения как образа (системы образов) не имеет принципиальных отличий в поздних работах Потебни по поэтике («Из записок по теории словесности», «Из лекций по теории словесности») сравнительно с тем, которое было им обосновано в книге «Мысль и язык»; следовательно, Потебня от него не отказывался. Поэтому для разработки проблем поэтики именно оно важно; и если те иные или новые оттенки значения, которые видят в нем некоторые языковеды в собственно лингвистических работах Потебни, действительно в них присутствуют, то на выработку понятий теоретической поэтики они сколько-нибудь существенно не повлияли.

Каковы же ДРУГИЕ ПРИЗНАКИ внутренней формы, выражающие ее сущность и углубляющие, уточняющие содержание главного ее свойства – ОБРАЗНОСТИ?