§ 3. Борьба

за расширение государственных границ.

Признание независимости

Черногорского княжества (1878 г.)

Главной целью внешнеполитической деятельности князя Дани­лы оставалось признание независимости Черногории и расширение ее границ за счет освобождения от турецкой власти соседних зе­мель Боснийского (в состав которого входила и Герцеговина) и Шкодринского санджаков.

После преобразования в княжество освободительная борьба Черногории приняла более организованный характер. Порте при­ходилось иметь дело не просто с мятежным населением, а с фак­тически независимым государством, которое мобилизовывало все силы на отражение нападений на свою территорию и добивалось ее расширения военными средствами. Это знаменовало переход к новым формам борьбы — к освободительным войнам, руководство .которыми осуществлялось князем и правительством. Активизация антитурецкой политики Черногории оказала, в свою очередь, воз­действие на усиление национально-освободительного движения, ко­торое в 50-е — начале 60-х годов охватило южные и юго-восточные области Герцеговины. Порте не удалось сразу подавить герцего-винские восстания, опорой которых служила Черногория. В отме­стку за это Турция трижды совершала нападения на княжество, вела против него войны (в 1852—1853, 1858 и 1862 гг.).

В период окончания Крымской войны князь Данила решил сде­лать попытку использовать западные державы для достижения внешнеполитических задач Черногории. Току благоприятствовало развитие в это время национально-освободительного движения на Балканах, привлекавшее пристальное внимание европейских каби­нетов, в особенности французского. Поэтому было решено восполь­зоваться создавшимися условиями, чтобы добиться рассмотрения черногорских требований в ходе мирных переговоров <в Париже.

Еще в мае 1855 г. князь Данила при содействии западной дип­ломатии начал переговоры с Портой об установлении мирных от­ношений на границах с Черногорией. Вместе с тем, используя за­интересованность Франции в балканских делах, он поставил перед французским вице-консулом в Шкодре Иясентом Гекаром вопрос о необходимости увеличения черногорской территории за счет Адриатического побережья до Бара, но не получил ответа¹²⁵.

После окончания Крымской войны князь Данила обратился за содействием в разрешении черногорских требований непосредствен­но к России как покровительствующей державе. 22 февраля 1856г. он направил директору Азиатского департамента Л. Г. Сенявину письмо, в котором указывал на необходимость присоединения к Черногории соседних плодородных земель, предоставления выхода к морю (через порты Бар или Спич) и определения границы с Османской империей¹²⁶.

На заседании Парижского конгресса в марте 1856 г. турецкий представитель Али-паШа заявил, что Черногория является частью Османской империи. Претензии Порты были поддержаны Австрией и Англией. Хотя Россия продолжала рассматривать Черногорию фактически независимым государством, чтобы не осложнять пере­говоров, русский представитель воздержался от протеста. Это об­стоятельство вызвало недовольство в Черногории и повлекло охлаждение отношений с Россией. Понимая, что после военного поражения она не сможет поддержать интересы Черногории, Да­нила в мае 1856 г. направил европейским кабинетам — участникам Парижского конгресса (кроме Порты) меморандум, в котором из- лагались следующие внешнеполитические требования: 1). признать дипломатическим путем независимость Черногории; 2) увеличить ее территорию в сторону Герцеговины и Северной Албании; 3). окончательно определить ее границы с Османской империей; 4). присоединить к Черногории полосу Адриатического побережья вплоть до Бара¹,²⁷.

Своим обращением к посредничеству великих держав князь Данила сделал попытку выдвинуть черногорский вопрос на обсуж­дение международного конгресса. При этом он рассчитывал на поддержку Франции, которая в то время выступила с лозунгом защиты принципа национальности. В действительности этот прин­цип соблюдался не во всех случаях и, в частности, не распростра­нялся на Турцию; Наполео-н III, учитывая экономические интересы французской буржуазии, не желал радикального решения Восточ­ного вопроса¹²⁸. Надеясь достичь сразу двух целей — уничтожить русское влияние в Черногории и укрепить доверие к себе со сторо­ны Порты, французское правительство предложило князю Даниле Начать переговоры непосредственно с Портой. Но, обещая содей­ствие, оно поставило условием внести существенное изменение в черногорский меморандум: не только отказаться от требования независимости, но и согласиться признать верховную власть султа­на¹²⁹. Французский план встретил полное одобрение и поддержку со стороны Австрии и Англии, также отстаивавших принцип под­держания целостности Османской империи.

Не вняв советам петербургского кабинета воздержаться ввиду неблагоприятного момента от выдвижения своих требований перед Портой, князь Данила в августе 1856 г. решил приступить к пере­говорам с султанским правительством. Черногорские требования были сформулированы в документе под названием «Договор, по которому князь черногорский и брдский со своей точки зрения на независимость соглашается признать номинально сюзеренитет От­томанской Порты»¹³⁰. В нем были перечислены требования, испол­нением которых обусловливалось это согласие. В первом из них говорилось о присоединении к Черногории Герцеговины и погра­ничных земель со стороны Северной Албании, в том числе Адриа­тического побережья с портом Бар. По сравнению с меморандумом от мая 1856 г. кардинально менялся пункт о правовом статусе Чер­ногории. По совету Франции князь Данила не только соглашался отказаться от требования признания независимости Черногории, но выражал готовность стать турецким вассалом. Однако послед­нее было оговорено такими условиями, которые в действительности должны были свести на нет это обязательство¹³¹. Осуществление требований, изложенных в договоре, должно было также способ­ствовать закреплению в Черногории самодержавного режима Пет­ровичей. В ряде пунктов князь определил свои права в качестве неограниченного монарха, но нигде не говорил о своих вассальных обязанностях. Детально перечислялись права князя в военной и финансовой областях, во внешней политике, не упускались и вопро­сы, связанные с престолонаследием. При этом делалась оговорка, что всеми остальными функциями внутренней и внешней 'политики, которые не упомянуты в договоре, ведает сам князь. Наконец, до­говор должен был обеспечить Черногории внутреннюю автономию. В нем провозглашались некоторые буржуазные свободы, которые имелись в Законнике 1855 г. (равенство граждан, свобода печати и пр.). Декларация этих прав являлась одним из положительных проявлений французского воздействия на Черногорию.

Таким образом, внешнеполитические требования, сформулиро­ванные в договоре, должны были способствовать укреплению вла­сти князя. В случае согласия Порты на назначение черногорского представителя в Стамбуле между Черногорией и Турцией факти­чески устанавливались дипломатические отношения. Однако для осуществления всего этого плана был избран метод, который не создавал реальных возможностей для реализации. Даже в случае, если бы Порта согласилась принять выдвигаемые требования, в дальнейшем не было гарантии их выполнения, а поставив Черно­горию в сюзеренную зависимость, трудно было рассчитывать на скорое возвращение прежней независимости.

Советские историки Р. И. Рыжова, С. А. Никитин¹³², изучив русские архивные документы, показали решающую роль России в крушении этого плана. Нереальность проекта князя Данилы отме­чалась и в югославской историографии. Б. Павичевич, изучив сло­жившуюся в то время внутриполитическую обстановку в Черного­рии, указывает, что самые значительные требования были неприем­лемы не только для Порты, Австрии и Англии, но и для бонапар­тистской Франции; они могли быть удовлетворены «только при по­мощи оружия»¹³³.

Сближение князя Данилы с Францией привело к ухудшению, а затем и разрыву политических отношений с Россией (ноябрь 1856 г.), которая приостановила выплату субсидий. В этих усло­виях правительство Александра II попыталось решить черногор­ский вопрос путем активного воздействия на Францию, которая, готовясь к войне с Австрией, стала стремиться к сближению с Рос­сией. При этом была достигнута договоренность о совместных дей­ствиях в поддержку Черногории. В свою очередь князь Данила стал спешить с восстановлением отношений с Россией. К этому вы­нуждала угрожающая позиция, занятая Портой после восстания летом 1857 г. в пограничных областях Герцеговины.

После возобновления отношений с Черногорией (в 1858 г.) цар­ское правительство, руководимое желанием. не дать Турции и Австрии закрепиться в Черногории, приняло энергичные меры для предотвращения Чоккупации княжества турецкими войсками. В дальнейшем русской дипломатии удалось найти выход в реше­нии черногорского вопроса путем борьбы за обсуждение лишь чер­ногорско-турецкого разграничения без возбуждения вопроса о пра­вовом статусе Черногории. При этом Россия старалась действовать совместно с Францией ¹³\

^Поражение при Грахове, нанесенное черногорцами турецким войскам (1858), сделало Порту более уступчивой. Под давлением России и Франции, которых из опасения дальнейшего русско-фран­цузского сближения поддержала Англия, турецкое правительство согласилось начать рассмотрение во-проса о разграничении с Чер­ногорией. 27 октября (8 ноября) 1858 г. в Стамбуле состоялось под­писание конвенции об установлении черногорско-турецкой демар* кационной линии между представителями европейских держав и Портой (окончательный протокол подписан 5(17) апреля 1860 г.). Помимо определения демаркационной линии, был решен вопрос о расширении пределов Черногории в сторону Герцеговины и Шкод-ринского санджака. К ней были присоединены Грахово, Рудина, Никшичская жупа, около половины Дробняка, Тушина, Ускоке, Ли­пово, Верхние Васоевичи, часть Кучи и Додоши. Таким образом, территория Черногории стала составлять около 5 тыс. кв. км., а население увеличилось до 130 тыс. человек¹³⁵. Установление грани­цы с Османской империей определило и значительно расширило государственную территорию страны, это способствовало дальней­шему укреплению ее международного положения. Но выхода к морю Черногория не получила. Это затрудняло развитие торговых связей с другими странами и вынуждало ее транспортировать свои товары через австрийские и турецкие порты на Адриатическом море.

В борьбе за укрепление централизованной власти князю Дани­ле пришлось преодолеть сопротивление не только в сепаратистски настроенных пограничных областях (Кучи, Пиперы и др.), но и со стороны некоторых влиятельных старейшин, имевших ранее не­ограниченные экономические и социальные привилегии. Во главе одной из этих оппозиционных группировок стоял Перо Томов, дру­гую возглавлял Георгий Петрович. В борьбе против оппозиции князь Данила встретил поддержку .широкого круга мелких пред­принимателей (торговцев, ростовщиков, нарождавшейся сельской буржуазии и пр.), хозяйственной и политической активности кото­рых препятствовало монопольное положение семейства Петрови­чей. Изгнание из Черногории Перо Томова и Георгия Петровича означало победу над оппозиционерами, которые, однако, найдя убежище в Австрии, продолжали действовать против князя, гото­вя покушения и составляя заговоры¹³⁶. 31 июля 1860 г. Данила был смертельно ранен политическим эмигрантом Тодором Кадичем. Черногорским князем стал племянник Данилы — Николай (1860— 1918), в основном продолживший политику своего предшествен­ника.

В 60-е годы заметную роль в государственном управлении ста­ли играть представители буржуазного слоя. Президентом Сената являлся воевода Мирко Петрович. Он имел мельницы, которые приносили большие доходы, торговал хлебом, используя служеб­ные и родственные, связи, вел широкую торговлю зерном, присы­лавшимся в качестве помощи из других стран. На спекуляции хле­бом наживал огромные барыши и сам князь Николай. С конца 60-х годов на главную роль в управлении выдвинулся Машо Врби-ца, который благодаря своей ловкости и энергии нажил большое состояние. Став членом Сената (1869), Врбица захватил на пять лет откуп на торговлю всеми черногорскими лечебными травами — одним из наиболее важных продуктов черногорского экспорта¹³⁷.

В 1868 г. в Черногории была проведена финансовая реформа, явившаяся попыткой упорядочить государственные доходы страны. Личное имущество князя было отделено от государственной казны. Управление монастырской земельной собственностью оставалось в ведении митрополита, но было поставлено под контроль государ­ственной комиссии. Большинство монастырских земель, в том .чи­сле и владения Цетинекой митрополии, стало сдаваться в аренду за уплату третьей части стоимости урожая. Значительная часть получаемых таким путем денежных средств расходовалась на со­держание школ, что являлось своеобразной секуляризацией мона­стырских доходов¹³⁸.

Сосредоточение внимания на достижении внешнеполитических задач — борьба за освобождение Герцеговины и отражение нати­ска Турции — вынуждали черногорцев бросать все силы на укреп­ление обороны страны. В 1860 г. в Черногории был введен особый налог для пополнения военного снаряжения. За счет собранных средств закупались боеприпасы и мобилизовывались внутренние средства.

Принятые правительством меры по укреплению боеспособности позволили Черногории противостоять натиску Османской империи. Успешные боевые действия велись во время черногорско-турецкой войны 1862 г. Однако турецкой армии благодаря превосходству ее военных сил удалось в конечном счете оккупировать значительную часть территории Черногории и подойти к ее столице Цетинье. В сентябре 1862 г. был подписан мирный договор, наиболее тяже­лыми условиями которого являлись: срытие фортификационных сооружений в направлении Подгорица — Спуж — Никшич, соору­жение вдоль этой трассы укреплений (блокгаузов), в которых бы разместились турецкие войска, отказ от помощи герцеговинцам и др. Под давлением европейских держав, среди которых наиболее энергично выступала Россия, Порта согласилась пойти на уступки Черногории¹³⁹. Однако полностью последствия неудачной войны 1862 г. были ликвидированы только спустя несколько лет. Благода­ря энергичному посредничеству в Стамбуле русского посланника Н. П. Игнатьева султанское правительство согласилось удовлетво­рить черногорское требование о выводе войск из Ново Села и лик­видировать построенный пограничный блокгауз у горы Высочицы. К концу 1866 г. черногорская территория была окончательно очи­щена от остатков турецких войск.

В период подъема национально-освободительного движения на Балканах в середине 60-х годов Черногория начала усиленную под­готовку к антитурецкому выступлению. В это время ей оказывала значительную помощь в вооружении и подготовке военных кадров Сербия. Правящие круги Черногории стали питать надежду, что им удастся обеспечить гегемонию в сербско-черногорском союзе путём объявления князя Николая наследником сербского престола (у сербского князя Михаила не было детей). Князь Николай пору­чил своему секретарю архимандриту Никифору Дучичу составить проект союзнического договора с Сербией, принятого затем на тай­ном совете. В основу черногорского проекта были положены сле­дующие принципы: 1). Признание наличия двух независимых кня­жеств— Сербии и Черногории и полного их равноправия; 2). Не­прикосновенность их территорий и раздел освобожденных югосла-вянских земель — включение Боснии и половины Старой Сербии в состав Сербского княжества, а Герцеговины и остальной части Старой Сербии — в состав Черногории; 3). Общее устройство зако­нодательства, суда и администрации; 4). Объединение Сербии и Черногории в единое государство в случае пресечения одной из правящих династий¹⁴⁰.

Князь Михаил и Гарашанин полностью отвергли черногорский проект. В качестве основы был принят великосербский принцип образования государства, т. е. создание «Великой Сербии», на что черногорская сторона согласилась. 23 сентября (5 октября) 1866 г. между Сербией и Черногорией был подписан договор о союзе в борьбе против Хурции. В нем гегемония в . будущем государстве была обеспечена за Сербией, так как правящей династией были признаны Обреновичи. Князь Николай согласился отказаться от своих прав на престол, но Петровичам обеспечивался ранг членов княжеской семьи и большие привилегии (цивильный лист князя Николая исчислялся в 20 тыс. дукатов) ¹⁴¹.

Заключение сербско-черногорского союза, который являлся од­ним из звеньев на пути создания Балканского союза, имело про­грессивное значение, поскольку способствовало объединению сил югославянских народов (хотя и на монархической основе) в борь­бе против османского гнета.

Но, согласивщись заключить союзнический договор с Сербией, князь Николай продолжал лелеять мечту о приоритете в югосла-вянском национально-освободительном движении и обеспечении за собой решающей роли в будущем объединенном государстве. Офи­циальные круги Черногории постоянно испытывали ошасение, что . усиление Сербии создаст им дополнительные трудности в борьбе за руководящую роль в антиосманском выступлении. Поэтому они с неудовольствием встретили известие о том, что князь Михаил возбудил перед Портой вопрос о ликвидации на сербской террито­рии оставшихся четырех турецких крепостей. Князь Николай рас­ценивал это как использование Сербией союза с Черногорией для достижения собственных целей¹⁴².

После того, как Порта пошла на уступки Сербии, согласившись очистить ее территорию от турецких гарнизонов, князь Николай и воевода Мирко Петрович решили выступить в Стамбуле с требо­ванием территориального расширения Черногории. По сути дела это было возвращение к старым методам черногорской политики. Однако попытка добиться в 1867 г. при поддержке Франции удо­влетворения черногорских требований успеха не имела. Напо­леон III стремился лишь к ликвидации Балканского союза, отнюдь не намереваясь содействовать удовлетворению черногорских тре­бований о территориальном расширении. В конечном итоге Фран­ция согласилась ходатайствовать перед Портой только о предостав­лении черногорцам права аренды в районе Скадарского озера, что было ими отвергнуто. Провал дипломатических переговоров в Стамбуле свел на нет французское влияние в Черногории¹⁴³. Князь Николай убедился, что без поддержки Петербурга нельзя рассчи­тывать на удовлетворение черногорских требований, и стал всецело ориентироваться на Россию. Он поспешил восстановить дружеские отношения с Сербией, а после смерти князя Михаила снова возбу­дил вопрос о руководстве в освободительной борьбе. При этом Ни­колай надеялся, что Черногория выступит в роли Пьемонта, а себя возомнил вторым Виктором Эммануилом.

В начале 1869 г. черногорский князь в первый раз посетил Рос­сию. В Петербурге ему оказали радушный прием, особенно в сла­вянофильских кругах. Правительство заявило, что по-прежнему будет поддерживать Черногорию и предоставило ей значительные денежные средства. Однако амбициозные претензии князя Нико­лая ни в коей мере не поощрялись, ему советовали поддерживать дружественные отношения с Сербией ¹⁴\ Поездка черногорского князя в Петербург, следование русской ориентации в то время, ко­гда сербские регенты продолжали проводить политику сближения с Австро-Венгрией,— все это способствовало укреплению авторите­та князя Николая среди югославян и создало почву для усиления его честолюбивых мечтаний.

В 1870 г. сербское регентство предложило князю Николаю под­писать военную конвенцию, в основу которой было положено серб­ско-черногорское соглашение 1866 г., содержащее условие об отре­чении от престола династии Петровичей в пользу Обреновичей В случае создания югославянского государства. В проекте была опре­делена численность черногорской армии и предусматривалось под­чинение ее сербскому командованию, а также выдвигалось требо­вание о присоединении к Сербии Герцеговины, которая исключа­лась из театра военных действий Черногории¹⁴⁵. После полученно­го из Цетинья отказа принять такие условия регенты решили пойти на уступки Черногории — снять династический волрос и отказать­ся от территориальных претензий на Герцеговину¹⁴⁶. Вместе -с тем предлагалось после освобождения от османского гнета предоста­вить самому народу право решить, какая династия станет во главе югославянского государства. Эти две уступки означали шаг вперед по пути преодоления великодержавных устремлений Сербии и со­здания реальной основы для достижения соглашения в период Во­сточного кризиса 1875—1878 гг.

Когда летом 1875 г. в Герцеговине вспыхнуло восстание, при переговорах с Сербией князь Николай заявил о своей готовности подписать политический договор и военную конвенцию. Он потре­бовал, чтобы Герцеговина отошла к Черногории, и оставлял за Сер­бией право на присоединение Боснии и Старой Сербии. Желая со­хранить верховное руководство черногорской армией, он настаи- нал, чтобы в военную конвенцию был включен пункт, в силу кото­рого каждая армия находилась бы под своим командованием¹⁴⁷. Тайный договор о союзе и военная конвенция были подписаны 3(15) июня 1876 г. в Венеции¹⁴⁸.

Но, идя на союз с Сербией, князь Николай одновременно попы­тался вступить в переговоры с Портой, надеясь достигнуть дипло­матическим путем осуществления внешнеполитических задач. В июне 1875 г. в письме к великому визирю Хусейн-Авни-паше он предложил совместно разработать положения, на основании кото­рых обе стороны смогли бы выносить приговоры при рассмотрении всех черногорско-турецких конфликтов; предоставить Черногории право назначать своих дипломатических представителей в Шкодре, Стамбуле и Сараеве и др.¹⁴⁹ В случае принятия Портой этих требо­ваний между Черногорией и Турцией фактически устанавливались дипломатические отношения, что явилось бы шагом по пути при­знания ее независимости. Переговоры не продвинулись вперед. Но, когда в январе 1876 г. Порта «предприняла попытку при посредстве Черногории достичь умиротворения Герцеговины, князь Николай снова предъявил ей требования, теперь более серьезные: признать независимость Черногории; предоставить ей выход на Адриатиче­ское море (порт Спич и прибрежную полосу от Сутомора до Бара); разрешить свободное плавание черногорских судов по р. Бо-яне; присоединить к Черногории правый берег р. Морачи; амнистиро­вать герцеговинеких повстанцев и провести в Герцеговине рефор­мы при гарантии великих держав ¹⁵°. Порта, естественно, не приня­ла этих условий. Было ясно, что реализация задач черногорской внешней политики возможна только путем вооруженной борьбы, при напряжении всех внутренних сил и при активной поддержке со стороны России.

После окончания русско-турецкой войны 1877—1878 гг. русская дипломатия в проекте мирного договора стремилась в максималь­ной степени учесть интересы Черногории. По условиям Сан-Сте-фанекого трактата ее территория увеличилась ш>чти в 3,5 раза. Однако на Берлинском конгрессе она была значительно сокраще­на и все же в его состав вошли плодородные земли с городами Подгорица, Никшич, Колашин и Жабляк, было присоединено Адриатическое побережье (протяженностью 70 км.) с портами Бар и Ульцин. Таким образом, Черногория получила так необходимый ей выход к морю (о»кончательнос определение границы с Турцией произошло в 1883 г.).

Достижение в 1878 г. международного признания независимости и расширение территории были важным историческим результа­том, завершившим сложный этап борьбы за национальное, осво­бождение Черногорского государства. К этому времени во внутрен­нем устройстве страны закрепились некоторые нормы буржуазного государственного права. Это произошло в условиях отсталого об­щественно-экономического строя жизни, при отсутствии капитали­стического производства и основных классов буржуазного общест­ва. Поэтому специфической особенностью черногорской государ- етвенной системы явилось сохранение архаических черт. Органы Государственной власти (не только высшая центральная власть, но и на местах) соединяли в одних руках административные, судеб­ные и военные функции. В стране продолжали действовать патри­архальные обычаи и традиции. В законодательстве оставалось многое из обычного права. Но сохранявшаяся племенная органи­зация, сыгравшая большую роль в оказании отпора Османской им­перии, постепенно приспосабливалась к потребностям нового чер­ногорского общества.

В процессе формирования внутреннего устройства Черногорско­го государства немалую роль играл внешний фактор — материаль­ная и дипломатическая помощь России, а также связи с Сербией, опыт которой использовался при создании государственных инсти­тутов и правовых норм.

Глава четвертая

ВОЕВОДИНА

В конце XVIII в. сербское население Австрийской монархии <свыше 700 тыс. человек, а в середине XIX в.— свыше 900 тыс. че­ловек) в основном размещалось на Военной границе, в граждан­ских районах (так называемый Провинциал) южных комитатов Венгерского королевства (Бачка, Банат) и в его автономной ча­сти— Хорватии и Славо-нии (прежде всего, в Среме)¹. Все эти области сербы населяли совместно с другими народами, составляя кое-где меньшинство, а иногда — большинство жителей.

Около половины сербского народа в империи Габсбургов того времени составляли военные поселенцы — граничары, обязанные за пользование землей пожизненно нести военную службу и жившие в условиях военно-феодального режима. Военная граница находи­лась в непосредственном подчинении у императора. Предпринима­тельская деятельность на Военной границе была ограничена, как и права горожан и офицеров приобретать собственность. Более вы­сокие должности на Военной границе были заняты в значительной части немцами. Все это сковывало общественно-экономическое раз­витие Военной границы и национально-политическую мысль (хотя вытравить ее проявления австрийскому го-фкригсрату не удалось). Пропорционально численности населения Военная граница постав­ляла примерно в 10 раз больше солдат, чем другие области импе­рии. Но несмотря на тяготы режима и большие людские потери в войнах, граничары вплоть до ликвидации феодального строя в Австрийской империи в 1848 г. не сочувствовали претензиям вен­герского и хорватского дворянства на территорию Военной грани­цы, так как опасались перехода на положение крепостных.

В южных комитатах Венгрии местная власть находилась в ру­ках венгерского дворянства. (В Венгрии имелось небольшое число сербов-дворян, однако за редким исключением они мадьяризиро-вались). Хотя здесь проживало меньшинство сербов габсбургской монархии (сербы составляли меньшинство местного населения, со­стоявшего также из румын, венгров, немцев и др.), именно здесь сформировался сербский социально-экономический и культурный центр. В городах Нови Саде и других имелась зажиточная торговая буржуазия, немало ремесленников, формировалась национальная интеллигенция. Отсюда идеи национальной общности сербов рас­пространялись по всем сербским районам австрийского государ­ства и Балканского полуострова. В Сремских Карловцах обоснова­лась сербская православная митрополия, прерогативы которой охватывали также православных влахов (румын) австрийской мо- нархии. В Среме имелся ряд сербских монастырей, вплоть до бур­жуазной эпохи являвшихся хранителями сербской средневековой национальной традиции.

Таким образом, среди сербского населения габсбургской мо­нархии сохранялось сознание его национальной общности со всем сербским народом, находившимся под игом Османской империи, ясное сознание того, что сербский народ является наследником прежнего большого сербского государства, павшего под натиском османских завоевателей в XV в. С развитием в XVIII в. в австрий­ских владениях сербской буржуазии (долгое время она состояла лишь из купечества) и распространением идей Просвещения здесь возникает мысль о нацио-нальной общности сербов, в основу кото­рой уже был положен не религиозный принцип (православие), а языково-культурный («племенной») *. Особенно большая роль в выработке такого взгляда принадлежала знаменитому просветите­лю Доситею Обрадовичу (ок. 1739—1811).

Государственно-правовое положение сербов в монархии Габс­бургов поначалу определялось манифестом императора Леополь­да I от 1690 г., адресованным православным переселенцам из османских владений. В весьма неопределенной форме им была обещана не только свобода веро-исповедания и церковная автоно­мия, но и автономия административная (определенная территория,, избрание «воеводы» — правителя области)². Спустя полтора века_у в 1848 г., патриарх И. Раячич напоминал австрийскому правитель­ству: «Когда сербский народ в 1690 г. был позван государем и ко­ролем Леопольдом освободить от^турок край, который ныне он на­селяет совместно с другими народами, его уверяли, что... он будет иметь свою власть, своего воеводу и сохранит свои учреждения... Сербский народ, изгнав турок, действительно некоторое время имел свои власти, своего деспота или воеводу... власти, которые вели общественные дела на родном языке..., но мало-помалу в этих кра­ях, частью ставших Военной границей, а частью комитатами, на­сильно был навязан немецкий язык, а с ним и иноземная власть, в других же — латинский язык, а потом венгерский»³.

Но реально императорские акты 1691 и 1695 гг. обеспечили при­вилегированное положение сербской церковной иерархии: она по­лучила право избрания митрополита, считавшегося не только ду­ховным, но и светским главой народа, право распоряжаться круп­ными финансовыми средствами, владеть феодальными поместьями,, создавать церковные школы с обучением на ровном языке. Окон­чательно эти «привилегии» в форме церковно-школьной автономии (светская власть митро-политов была ликвидирована), были сфор­мулированы в «Декларатории» 1779 г.⁴

В XVIII в. основные вопросы, связанные с этой автономией, об­суждались на «национально-церковных соборах», где были пред- ставлены церковные иерархи, гражданское население и сербское офицерство Военной границы. Заседания соборов, созывавшихся указом императора, проходили под полным контролем император­ского комиссара (обычно австрийского генерала), решения их при­обретали силу после утверждения императором⁵.

Уже в XVIII в. сербы добивались выделения им определенной области и учреждения должности воеводы, что Габсбургами осуще­ствлено не было. Тем не менее, в сербском обществе в XIX в. за южными районами Венгерского королевства и примыкавшей к «им частью Военной границы (Банатская граница,и часть Славон-ской границы) закрепилось неофициальное наименование Воеводи­ны (Бачка, часть Баната и Срема). Таким образом, хотя после па­дения сербского феодального государства в XV в. административ­ная область в составе габсбургской монархии, которая символизи­ровала бы какие-то элементы сербской государственности, создана не была, и сербььне считались «политической нацией» в специфиче­ском феодальном смысле этого термина, все же в системе габсбург­ского государства они занимали несколько особое положение. Сами сербы, как мы видели из заявления Раячича, считали, что они об­ладают определенным «историческим правом», спиравшимся на манифесты и указы Габсбургов.

В связи с тем, что венгерское дворянство и его сословное пред­ставительство— государственное собрание стремились полностью подчинить своей власти сербское население Воеводины, а сербы желали сохранить и расширить данные императорами «привиле­гии», австрийский абсолютизм ХУШ в. имел возможность исполь­зовать сербско-венгерские противоречия в интересах своей центра-листской политики.

В период «просвещенного абсолютизма» Иосифа II, т. е. в , 80-х годах XVIII в., национально-политическая мысль сербов ори­ентировалась на воссоздание Габсбургами сербской государствен­ности на Балканах в результате австро-турецких войн. Таких взгля­дов, в частности, придерживался Д. Обрадович. Сербы Провинциа­ла добивались, чтобы им были предоставлены все права граждан Венгерского королевства, прежде всего в отношении приобретения собственности и занятия должностей в управлении; для церковной иерархии это равноправие означало получение мест в феодальном государственном собрании в Буде, чтобы на нем, как писал митро-лолит М. Путник императору Леопольду II, «не было бы предпри­нято без народа что-либо, касающееся народа»⁶. Поскольку дво­рянство Венгрии именно в это время переходило на национальные мадьярские позиции, православная церковь добивалась права пред­ставлять особые сербские национальные интересы, с тем чтобы сербские «привилегии» были внесены в феодальную конституцию королевства. Собрание было готово предоставить сербам права граждан, стремясь вместе с тем ослабить или устранить их особое положение в монархии. При этом руководитель венгерской при­дворной канцелярии граф Палфи подчеркивал, что по законам ко­ролевства «так называемый сербский народ как народ политиче- ский не существует», а в собрании сербы могут быть представле­ны путем обычной посылки депутатов «от комитатов и городов». Все же компромисс между венгерскими и сербскими феодальными кругами намечался. Сербские епископы получили приглашение на сессию собрания 1790 г. Но в условиях конфликта, разгоревшегося между императором и строптивым венгерским дворянством⁷, вен­ский двор предписал сербской церкви представителей в Буду не посылать, а шзвать национально-церковный собор в Банате, в Те-мешваре (Тимишоара), придав ему политический характер. При этом с целью давления на Венгрию сербам было обещано создать в Банате (где после ухода турок еще не было введено комитатское управление) их особую административную область. И в дальней­шем в критические моменты истории сербского народа в Австрий­ской империи собор приобретал характер органа политического представительства.

Большинство Темешварского собора (август—ноябрь 1790 г.) — представители церкви, граничарского офицерства и часть мирян — ходатайствовало о выделении «обещанной в привилегиях террито­рии... под управлением особого магистрата», назначении одного из эрцгерцогов правителем («деспотом») области, а для сербского населения вне этой области (т. е. в Венгрии) — о праве свободно исповедовать свою веру и, наконец, об учреждении Иллирской при­дворной канцеляции, которая бы ведала делами сербского народа и церкви⁸. Таким образом, большинство собора при поддержке императорского комиссара генерала И. Шмидфельда (а офицеры — прямо по его указанию) добивалось полного отделения проектируе­мой области от Венгерского королевства *. Но даже зная о роли в этом деле венского двора, нельзя не учитывать стремления серб­ских буржуазных кругов к территориально-политическому само­определению. Собор просил императора также о том, чтобы в слу­чае занятия австрийскими войсками новых территорий южнее Ду­ная они были бы отданы под сербское управление.

Меньшинство собора во главе с С. Текели, в будущем известным сербским меценатом, хотело, чтобы сербы были признаны полно­правными гражданами Венгерского королевства, чтобы их церков-но-школьные права были подтверждены венгерским законом и что­бы тем самым было покончено с положением, при котором (как Текели позднее писал) права сербов основывались лишь на «цар­ском самоволье». Группа Текели представляла часть сербов-земле­владельцев, вскоре получивших все права венгерского дворянства. После компромисса Леопольда с венгерским государственным собранием австрийское правительство потеряло интерес к устремле­ниям сербов, и решения собора были сданы в архив. С началом правления императора Франца была ликвидирована созданная по­сле Темешварского собора Иллирская канцелярия (1791—1792).

Венгерское государственное собрание, со своей стороны, предоста­вило сербам, которые до этого по венгерской феодальной конститу­ции считались лишь терпимыми в стране переселенцами, права граждан (в том числе права приобретать землю, становиться чинов­никами, свободно исповедовать православие и сохранить оставшие­ся привилегии).

Хотя вся акция Темешварского собора не имела последствий, на нем проявилось стремление к национальному политическому кон-ституированию ⁹~¹⁰.

Когда «внутренний мир» в Австрийском государстве, необходи­мый Габсбургам и венгерским феодалам для борьбы с революцион­ной Францией, а затем с Наполеоном, был восстановлен, эта ситуа­ция, а позднее режим Меттерниха надолго отняли возможность у сербов открыто возобновить свои требования относительно террито* риально-политической автономии Воеводины.

Правда, период войн с Францией и связанной с этим внешнепо­литической неустойчивости ознаменовался появлением идей и про­ектов восстановления сербской государственности. В начале 1800-х годов Текели об этом писал как венскому императору (предлагая «устроить сербское царство»), так и Наполеону Бонапарту. О раз­витии сербской национально-политической мысли в Австрии свиде­тельствует издание тем же Текели карты сербских земель ^и. Ха­рактерно, что часть тиража этой карты была отправлена в повстан­ческую Сербию. Кроме того, многие идеи, относящиеся к внутрен­ней организации Сербского государства возникли среди сербской интеллигенции в габсбургской монархии. Немало образованных сербов перешло из Австрии в Сербию, где своей интеллигенции во время восстания 1804—1813 гг. почти не было, и приняло здесь весьма активное участие в создании'органов власти и культурных учреждений.

Доситей Обрадович стал первым попечителем (министром) про­свещения в повстанческой Сербии (1808 г.), основал Великую шко­лу в Белграде. Отдельные просвещенные деятели из числа австрий­ских сербов оказывали немалое влияние на разработку политиче­ской программы и основ государственного устройства повстанче­ской Сербии. Велика была роль в этом отношении Божидара Груй-овича, карловацкого митрополита Стефана Стратимировича, Ивана • Юговича и других. С. Стратимирович, поддерживавший связи с Карагеоргием и другими вождями Первого сербского восстания, в 1804 г. выдвигал идею создания на Балканах под покровитель­ством России обширного сербского государства (возможно, вас­сального султану) во главе с князем — русским или немцем-проте­стантом (т. е. неавстрийцем))¹². Проект Стратимировича был на­правлен против идей воссоздания великой греческой державы на Балканах.

Тогда же, в 1804 г., новисадский (бачкский) епископ И. Иовано-вич обратился к царю Александру I с проектом создания на Бал- канах большого царства во главе с братом царя Константином, -«чтобы сербы завсегда были одно тело с Россией» («наподобие Грузии»). Автором этой идеи был С. Югович-Маркович, стремив­шийся таким путем заинтересовать царское правительство судьбой южных славян. Тот же Иованович в 1805 г. в послании к населению Сербии, Боснии, Болгарии, Молдовы и Валахии в ожидании рус­ско-турецкой войны призывал к восстанию против османского ига и созданию государства от Черного моря до Адриатики ¹³. Во время русско-турецкой войны 1806—1812 гг. И. Югович выдвигал проект создания обширного южнославянского государства на Балканах.

Вообще с 1804 г. все большее воздействие на политическую мысль сербов монархии стала оказывать геройская борьба серб­ского народа против османской власти, а затем — сам факт суще­ствования и хотя медленного, но неуклонного упрочения Сербского княжества.

Уже в 1807—1808 гг. во время сербских крестьянских и грани-чарских восстаний и волнений в Австрийской империи («Тицанов бунт» и др.) проявилось стремление присоединиться к повстанче­ской Сербии¹⁴. В массах распространились антифеодальные и на­ционально-революционные настроения. В годы Первого сербского восстания вопреки запретам австрийских властей через Военную границу в Сербию направлялись добровольцы, посылалось воору­жение, амуниция, продовольствие.

К середине XIX в., более чем за полстолетия, прошедшие после Темешварского собора, в структуре и культурном уровне сербского общества в Австрийской империи произошли значительные сдвиги. Авторитет церковной, в сущности своей феодальной, организации был сильно поколеблен, немалой силой стала торговая и землевла­дельческая буржуазия, выросла численность буржуазной интелли­генции; значительную часть населения, городов и торговых посел­ков составили полупролетарские слои (ремесленная беднота и под­мастерья, сельскохозяйственные рабочие с наделом). Революцион­ные настроения стали проникать даже в среду граничар, разоряв­шихся под гнетом режима и в условиях роста товарно-денежных отношений. Нарастало недовольство широких слоев сербского насе-_% ления Воеводины феодальным строем, а также мадьяризаторской политикой венгерских властей. Все это сказалось в ходе революци­онных событий 1848—1849 гг.

Национально-политические стремления сербов, сформулирован­ные представителями буржуазных кругов в Пеште в марте 1848 г., опирались на достижения первых дней венгерской революции и ограничивались требованиями: 1). Равноправие во всех государст­венных делах Венгрии, свобода вероисповедания и употребления сербского языка (наряду с признанием венгерского языка офици­альным, государственным); 2). Реформа национальных учрежде­ний (т. е. церковно-школьного собора, системы управления нацио­нальными фондами, полностью находившейся в руках клира); 3). Реформа Военной границы «на основе свободы и национально­сти» (признание граничар, до этого считавшихся «ленниками» им-ператора, собственниками земельных участков, свобода занятий торговлей и промыслами, право создавать школы с родным, а не немецким языком обучения)¹⁵. Авторы программы утверждали, что не имеют никаких «сепаратистских идей», что объяснялось не так­тическими соображениями, а было характерно для пештской серб­ской торговой буржуазии, органически связанной с Венгрией.

Народные массы Воеводины вначале были воодушевлены вен­герской революцией, которая, как казалось, приступила к устране­нию всей ненавистной прежней системы социальных отношений. В южных комитатах королевства и на Военной границе вспыхнули народные волнения социального характера. В Панчево и Земуне (Военная Граница) выступления трудовых масс прошли под знаком требования присоединения к Венгрии. Крестьянство, особенно бед­нейшее, на первых порах мало занимали национальные проблемы; его интересы были сосредоточены на получении земли.

Однако сербская буржуазия Воеводины, поддерживая частично венгерские антифеодальные либеральные преобразования, стреми­лась дополнить их национальной программой и одновременно уст­ранить «анархию», т. е. революционные выступления масс, направ­ленные против феодальных землевладельцев (в том числе сербской церкви), городской землевладельческой и бюрократической вер­хушки и ростовщиков независимо от их национальной принадлеж­ности.

Церковная иерархия во главе с митрополитом, военные и бур­жуазно-консервативные круги стремились направить общественное движение в русло лояльности Габсбургам. Однако в условиях подъ­ема революции весной 1848 г. в сербском обществе значительным влиянием пользовались либералы, обуславливавшие свою готов­ность поддержать династию утверждением конституционного строя, основанного на широкой национальной автономии.

Депутация, отправившаяся в начале апреля из Нови Сада в По-жонь (сов. Братислава), где находилось венгерское государствен­ное собрание, уже подчеркивала необходимость предоставления сербам административно-политической автономии и отказалась при­знать теорию «единого политического народа», господствовавшую в среде венгерских либералов, которые в марте 1848 г. пришли к власти. Сербские предложения, как и требования других народов Венгерского королевства, натолкнулись на решительное «нет» но­вого, конституционного правительства Баттяни—Кошута, и факти­чески уже с конца марта 1848 г. сербское национальное движение в Воеводине, возглавляемое либералами и национально настроенным студенчеством, держало курс на разрыв с венгерской властью и союз с Хорватией. Этот курс поддерживался эмиссарами, послан­ными из Сербского княжества в Воеводину. В марте 1848 г. в Бел­граде считали, что австрийская императорская власть парализова­на, габсбургская монархия находится накануне распада и поэтому в Воеводине необходимо явочным порядком установить власть на­циональную и готовить политическое объединение Сербии, Хорва­тии и Воеводины¹⁶. .Императорский комендант крепости Петрова- радин сообщал тогда, что, с одной стороны, в Нови Саде «радикалы по примеру Пешта совсем стали невозможными и с помощью пако­ стных памфлетов... Петефи подстрекают против всех царей и коро­ лей», а с другой, «греческо-православная (т. е. сербская.— Ред.) община..., питающая большие симпатии к Сербии, открыто и без стеснения высказывается за создание сербского королев­ ства» ¹⁷. .

В Нови Саде, центре сербского общественного движения, бур­жуазия и народные массы требовали созыва полномочного нацио­нального собрания (скупщины). Митрополит И. Раячич назначил его на 1(13) мая 1848 г. «Великая национальная скупщина» в Сремских Карловцах заявила: сербский народ, считая несправед­ливым, что «достоинство и чин главы сербского народа — воеводы» вопреки договору с австрийским двором отменены и что народу «необходим руководитель для политического управления», избра^ «сербским воеводой» граничарского полковника И. Шупликаца (на­ходившегося в тот момент в составе австрийских войск в Италии). «Считая, что ни один народ не в состоянии в соответствии со своим достоинством и своей национальной самобытностью гармонично развиваться и создать свою культуру, не устранив всех препон сво­ему прогрессу и усовершенствованию, определенных ему самой природой, и не освободившись от цепей, сковывающих его как на­цию, обладающую своим языком, историей, прошлым и будущим», Майская скупщина объявила сербский народ «политически свобод­ным и независимым народом под властью австрийского дома и вен­герской короны»¹⁸.

Майская скупщина провозгласила Сербскую Воеводину в соста­ве «Срема с Границей, Бачки, Барани с Бечейским дистриктом и Шейкашским батальоном, Баната с Границей и Кикиндским дист­риктом». Сербский народ «в согласия с синодом и патриархом» был провозглашен «полным и неограниченным владельцем» националь­ных имуществ. Патриархом сербской церкви в Австрийской импе­рии был избран Раячич. Началось формирование народного опол­чения, с которым сотрудничали и граничарские войска.

Так во время революции была сделана попытка заложить осно­ву сербской буржуазной государственности в Воеводине. Исполни­тельная власть была передана скупщиной Главному комитету (пра­вительству) Воеводины. В его составе были созданы отделы воен­ный, политический, судебный, финансово-экономический и просве­щения/Председателем правительства был избран отставной офицер Дж. Стратимирович, сторонник либерального курса. Создавались местные комитеты — органы сербской национальной буржуазной власти. В их состав входили торговцы, священники, адвокаты, учи­теля. Делопроизводство было переведено на сербский язык. Изда­вались сербские либеральные газеты. Практическая деятельность сербских органов власти в основном сосредоточилась на создании вооруженных сил и подготовке к защите области от карательной экспедиции со стороны венгерского правительства, а начиная с июня 1848 г.— на ведении войны.

Главный комитет обратился к румынскому, немецкому и вен­герскому населению области с призывом к сотрудничеству; было признано право всех народов употреблять в местных делах родной язык. Скупщина провозгласила поддержку национального разви­тия банатских и трансильванских румын, одного из неполноправ­ных народов монархии. Впрочем, это решение проводилось в жизнь плохо; особенное недовольство румын вызвал отказ сербской вла­сти создать самостоятельную румынскую церковь.

Формально стремления сербов Воеводины не шли дальше пре­образования Австрийской империи на основе автономии отдельных национальных областей. Лидеры движения писали, что «высоко­родный император Фердинанд удовлетворил австрийцев, чехов, вен­гров и, конечно, удовлетворит и верных ему сербов»¹⁹. Сербский ко­митет неоднократно подчеркивал верность принципам австрийского конституционного государства. Но фактически, не дожидаясь импе­раторской санкции (двор не утверждал решений Майской скупщи­ны, до поры до времени стремясь не рвать отношений с венгерским правительством) ²⁰, сербская буржуазия, и прежде всего сам народ осуществили в Воеводине революционные меры, устранив старую императорскую (на Военной границе) и венгерскую власть. В Вое­водине произошла национальная буржуазная революция. Все это дало основание Ф. Энгельсу утверждать, что сербы «ведут нацио­нальную борьбу»²¹.

Уже Майская скупщина пришла к решению, что поскольку «ни один раздробленный народ не может развиваться ни материально, ни духовно, ни политически пока он не соединится в единое госу­дарственное тело», необходимо создать «политический союз Серб­ской Воеводины с Триединым королевством Хорватии, Славонии и Далмации на основе полной свободы и равенства». Взаимоотноше­ния сторон и конституцию государства, которое намечалось со­здать, надлежало определить специальному комитету. Довести это до конца не удалось. Если хорватская сторона выступила за при­соединение Воеводины к Хорватии на основе равноправия граждан, школьного дела и религии (с единым сабором, баном и т. д.), то в среде сербов Воеводины мнения разделились, и часть отстаивала программу провозглашения Воеводины особой административно-политической единицей, а затем создания равноправного союза с Хорватией²². Во всяком случае тесный союз с Хорватией был необ­ходимым сербам как ввиду непримиримой позиции Венгрии, так и в связи с тем, что в состав Триединого королевства входил Срем, от которого загребские власти не намеревались отказываться (часть Срема была населена хорватами-католиками).

Но более отдаленная тенденция сербов Воеводины заключалась в объединении с Сербским княжеством в случае распада габсбург­ской монархии. Таким образом, имелась в виду перспектива созда­ния большого сербского государства. Решение об объединении с Хорватией и надежды на объединение с сербским княжеством соот­ветствовали идеям создания обширного южнославянского государ- ства, имевшим хождение в 1848 г. * Стратимирович и его сторонни­ки не доверяли австрийскому двору, мечтали о примирении с Венг­рией, стремились укрепить связи с Сербией.

Сербский национальный характер движения в Воеводине еще усилился после прихода туда добровольческого отряда из Сербии. Однако вместе с этим правительство Сербского княжества получи­ло значительную возможность влиять на развитие событий в Вое­водине. Официально же политика Белграда по мере упрочения сил контрреволюции в Австрийской империи все более склонялась к -поддержке Габсбургов.

Венгерское конституционное правительство, принципиально не признававшее федеративного принципа устройства своего государ­ства, попыталось разгромить сербское движение. Кровопролитный сербско-венгерский конфликт, как пожар охвативший Воеводину (июнь 1848 — весна 1849 г.), был использован габсбургской контр­революцией. На ее стороне фактически оказались сербские воору­женные отряды. Трагизм ситуации состоял в том, что сотрудничая с императорскими силами в условиях австро-венгерской войны, возлагая надежды на помощь со стороны хорватского бана И. Ела-чича и его армии, сербы обрекали свою борьбу на неудачу. Успех мог быть достигнут только при поражении габсбургской контрре­волюции и отказе венгерской революционной власти от политики подавления национальных движений в королевстве. Но последнее <5ыло невозможно ввиду классового помещичье-буржуазного харак­тера новой венгерской власти.

По мере наступления императорской контрреволюции усилива­лись позиции консервативных кругов в Воеводине. Избранный вое­водой Шупликац вскоре умер и пост воеводы остался незамещен­ным. В октябре 1848 г. от власти был отстранен Стратимирович. Все бразды правления сосредоточил в своих руках Раячич, который стал перетасовывать состав местных комитетов, назначая в них сво­их сторонников. Сербские органы власти стали терять прежний либерально-демократический характер. В соответствии с полити­кой реакционного австрийского правительства, направленной на создание широкого фронта против венгерской революции, новый император Франц Иосиф 15 декабря 1848 г. утвердил решения Май­ской скупщины о выборе воеводы и патриарха, якобы гарантируя тем самым «национальную внутреннюю организацию» сербов²³.

Как сербские консерваторы, так и либералы хотели сохранить Воеводину, придав ей характер сербской автономной области, но австрийское правительство, приобретавшее все больший контроль над Воеводиной, весной 1849 г. в момент своих успехов в войне с Венгрией приступило к восстановлению на Военной границе прежней власти императорских генералов, к установлению военно­го режима и в гражданской части Воеводины. «Князь Виндишгрец (австрийский главнокомандующий.— Ред.) приказал патриарху Раячичу ... распустить все национальные учреждения»,²⁴. Эта поли-тика вызвала сопротивление сербского народа, грозившее вылиться в вооруженные столкновения теперь уже с австрийскими силами²⁵. После победы контрреволюции указом от 18 ноября 1849 г. вне оккупированной и расчлененной Венгрии была создана провинция под названием «Сербская Воеводина и Темешский Банат», факти­ческая власть над которой принадлежала императорским генера­лам. Военная граница из ее состава была исключена. «Великим воеводой» провозгласил себя сам император. В качестве «благодар­ности за верность» на часть чиновничьих постов были назначены: сербы и сербский язык был временно допущен в администрации. Сербы составляли не более четверти населения этой провинции (ее границы были так определены правительством, чтобы ни один . народ не составил здесь большинства).

В условиях централизованной монархии эта Воеводина не име­ла и тени автономии, национальная деятельность здесь была подав­лена. Все же существование Воеводины оставляло надежды на по­явление автономии в дальнейшем. Но когда после войны 1859 г. Габсбурги стали искать компромисса с мощным венгерским дво­рянством, одним из их первых шагов была ликвидация Воеводины указом от 27 декабря 1860 г. Территория области была вновь влита в состав Венгрии (Бачка, Банат) и Хорватии-Славонии (Срем).

Эта акция вызвала глубочайшее негодование в сербском обще­стве. Очередной маневр австрийских властей нанес новый сильный удар по авторитету сербской церковной иерархии, ориентировав­шейся на благорасположение императора к «лояльным сербам». Не­довольство австрийской политикой усугублялось тяжелый поло­жением массы сербских мелких производителей (ремесленников) и торговцев, уже испытавших губительную конкуренцию австрий­ских фабрик и крупных фирм, а также крестьянства, разорявше­гося в условиях полуфеодальной эксплуатации и налогового гнета. В 50—60-х годах антиавстрийские настроения охватили массу серб­ского народа в Воеводине.

Именно в этой обстановке в конце 1860 г. появилась вошедшая в историю статья леволиберального адвоката С. Милетича, в кото­рой был сделан вывод: никогда больше не следует ориентировать­ся в политике на венский двор, не давать ему возможности исполь­зовать сербов в своих целях, искать пути решения сербской нацио­нальной проблемы прежде всего на Балканах, укрепляя и расширяя сербское государство в борьбе с османским господством, а с «вен­герской нацией» искать компромисса²⁶.

Так было сформулировано новое направление сербского нацио­нального движения. Оно обычно воспринимается как результат двух­кратного разочарования в политике Габсбургов (1790, 1849 гг.), Это верно, но вместе с тем в основе такого поворота находились отмеченные выше глубокие социальные и экономические причины, побуждавшие часть буржуазии поддержирать центробежные (от Вены) устремления.

Все сербское общество хотело бы восстановления Воеводины. На соборе, созванном в апреле 1861т. и получившем название Бла- говещенского, преобладали церковные и чиновничьи круги во главе с Раячичем и придворным советником Дж. Стояковичем. Поэтому собор обратился к Францу-Иосифу с просьбой восстановить Воево­дину (в составе Срема, Бачки, Баната и части Военной границы) как автономную область с компактным сербским населением во гла­ве с воеводой, с сербским официальным языком, представительным собранием, администрацией и судом. В остальных делах Воеводина по-прежнему подчинялась бы венгерским и хорватским (в Среме) властям²⁷. Так собор пытался приспособиться к существующему политическому устройству империи и смягчить противодействие его планам со стороны властей Венгрии и Хорватии. Но эти планы вы­зывали возражения не только венгерских влиятельных кругов, но и со стороны других национальностей юга Венгрии, составлявших здесь большинство.

Наиболее активно .за создание Воеводины в 1861 г. выступала консервативные и лояльные династии клерикальные круги, рассчи­тывавшие на расположение австрийского централистского режима А. Шмерлинга и в обстановке острых австро-венгерских разногла­сий действовавшие с его ведома и согласия. Эти круги не отказа­лись от мечты о постепенном реформировании империи в духе авто­номии провинций при сохранении сильного центрального прави­тельства. На практике они, как и «самосталцы» в Хорватии, поддерживали режим и вообще свои надежды возлагали на монар­хию Габсбургов. Меньшинство собора, следовавшее за Милетичем, * предлагало обратиться с требованиями не к правящим кругам им­перии, не к австрийской власти, а к венгерскому государственному собранию. Небольшая группа членов собора (И. Суботич, Дж. Стратимирович), не без оснований опасаясь и Вены и Пешта, предлагала крепить союз с Хорватией, чтобы вместе с ней вести , | переговоры с Венгрией.

Несмотря на то, что австрийское правительство само подстрека­ло правых в сербском национальном движении, оно отказалось вос­создать Воеводину. Во время дискуссий в Вене возобладала точка зрения, что ввиду активизации движения южных славян на Балка­нах создавать сербскую провинцию в составе империи опасно²⁸. В 60-х годах Милетич выдвигал программу федерализации Вен­герского королевства на этнической основе с тем, чтобы в Венгер­ском королевстве было признано политическое равноправие шести народов: мадьяр, сербов, румын, словаков, русинов (украинцев) и саксов (немцев) (1866 г.), В крайнем случае он предлагал округ­лить комитаты примерно в соответствии с этническими границами. Его последователи, воеводинские сербские народняки, стремились достичь соглашения с венгерским национальным движением против габсбургского централизма. Поэтому, в частности, они видели в австро-венгерском дуализме 1867 г. (который, как им казалось, ослаблял империю), меньшее зло в сравнении с централистским режимом или планами федерализации империи на основе «истори­ческого права». Но их идеи сербо-венгерского сотрудничества в конечном счете оказались нереальными, как и австрославистская программа федер ализации всей монархии и программа федерали­зации Венгерского королевства. Венгерское дворянство в 1860— 1865 гг. давало сербам туманные обещания удовлетворить их ин­тересы, но позднее, заключив соглашение с австрийским императо­ром, отвернулось ^от них. Добиться реформированного, более бла­гоприятного для народов Транслейтании дуализма воеводинским сербам не удалось.

В публицистике сербских воеводинских народняков немало го­ворилось о планах превращения Венгерского королевства в «во­сточную», или «придунайскую, Швейцарию» — в федеративное со­общество равноправных народов²⁹, но это были пустые мечты. Ведь приступить к осуществлению этой и аналогичных программ можно было лишь в условиях коренных демократических преобразований, а о демократической революции в габсбургской монархии не было я речи³⁰. При ссылках на Швейцарию сербские либералы-народ-няки не учитывали социальную структуру этой страны.

Сущность радикальной линии Милетича, однако, заключалась в том, чтобы покончить с австрославизмом. Воеводинские народня-ки боролись против надежд на то, что в пределах Австрийской им­перии может служиться какое-то политическое государственное южнославянское ЯДро, которое послужило бы делу освобождения Балкан. Как писал в 1866 г. М. Полит, необходимо отстаивать то «будущее южных славян, за которое Черногория и Сер'бия проли­вали кровь»³¹, в конечном счете — независимое югославянское го­сударство. Хотя представитель сербских либералов Л. Костич при­нял участие в Лк?блянском совещании хорватских, словенских и «сербских национальных деятелей в 1870 г. *, он отрицал трактовку его решений в австрсюлавистском смысле.

В условиях австро-венгерского дуализма сербская национально-свободомыслящая партия (в нее объединились либералы-народня-ки — сторонники Милетича) в 1869 г. приняла программу, в кото­рой проблемы государственности заняли большое место. В проекте, сформулированное Милетичем³², говорилось, что «по ту сторону Дуная» (т. е. в Сербском княжестве) «сербы — граждане консти­туционного государства, являющегося отечеством хорватского и сербского народа»» что девиз партии —«свобода и национальность или утверждение Я всестороннее развитие свободы и сербской на­циональности в лк?бом государстве, где имеется значительное число сербов». Программа ставила целью ограничение связей Венгрии с Австрией личной унией (т. е. дальнейшее ослабление единства габс­бургской монархии) и осуществление известных уже нам требо­ваний в отношении прав всех народов Венгерского королевства. Следовало поддерживать стремление «хорватско-сербского народа Триединого королевства к полной автономии» (т. е. требование ра­дикального пересмотра Вёнгеро-хорватского соглашения 1868 г.), стремление к автономии румын Трансильвании, борьбу славян Цис-лейтании (т. е. чехлов, поляков, украинцев, словенцев, хорватов Далмации) за политическую автономию. В Хорватии и Славонии сербское национальное движение добивалось полного равноправия сербов с хорватами в политической и культурной областях — либо* как одного из двух народов, либо как двух равноправных частей «единого народа». Сущность программы состояла в том, что роль центра борьбы за государственное воссоединение сербского народа и южных славян вообще, прежде всего единоязычных сербов и хор­ватов, признавалась за Сербией (хотя в легальной программе пря­мо нельзя было сказать об объединении Воеводины с Сербией). Главным для сербской леволиберальной (радикальной по позиции* в национальной сфере) буржуазии было объединение всего серб­ского населения в едином суверенном государстве. Идейно-полити­ческую подготовку этого поставила своей задачей возникшая в Австрийской империи в 1866 г. организация Объединенная сербская* молодежь (Омладина)³³.

Однако, несмотря на бурные события 1848—1849, 1859 и 1866 гг.* австрийская монархия доказала свою устойчивость. Более акту­альным было решение проблемы освобождения сербского народа от османской власти. При этом на первом месте для воеводинских народняков стояла задача присоединения к Сербскому княжеству Боснии и Герцеговины, все славянское население которых идеологи сербского национализма считали сербским, хотя несколько больше* половины его составляли боснийские мусульмане и югославяне-ка-толики (среди последних медленно развивалось хорватское нацио­нальное самосознание). Обе эти группы себя сербами не признава­ли. Как народняцкая партия в Воеводине, так и Омладина считали необходимым подготовить широкое восстание против османского гнета и отстаивали право сербов габсбургской монархии оказывать такому восстанию всестороннюю помощь.

В связи со сформулированной выше задачей воеводинские на-родняки усиленно добивались активизации антиосманской полити­ки Сербии, упрочения ее связей с болгарским освободительным дви­жением и рассчитывали на поддержку Россией борьбы южных сла­вян за создание на Балканах национальных объединенных госу­дарств ³\

Ввиду этого воеводинские народняки требовали изменения внеш­неполитического курса Сербии, который с 1867 г., после заключе­ния австро-венгерского соглашения, стал провенгерским, прогабс-бургским. На этой почве между князем Михаилом Обреновичем и группировкой Милетича (а также Омладиной) возникли острые противоречия. Либеральная воеводинская буржуазия уже по сво­ему классовому положению была заинтересована в ликвидации автократического режима в Сербии. К этим общим соображениям прибавились и разногласия с князем в области внешней политики, сыгравшие решающую роль в конфликте между воеводинскими на-родняками и консервативным правительством Сербии. В сущности группировка Милетича отстаивала идею буржуазной национальной-революции на Балканах, тогда как династия Обреновичей искала решения национального вопроса путем дипломатических комбина- ций и сотрудничества с европейскими державами. Ввиду этого бел­градские власти даже стали содействовать Австро-Венгрии в деле подавления сербского общественного движения в Воеводине. По­ложение несколько изменилось в начале 70-х годов, когда новый князь Милан, заключив компромисс с умеренными либералами кня­жества, вместе с тем вернулся на путь сближения с Россией.

Уже в начале 60-х годов М. Полит в специальной брошюре³⁵, а затем С; Милетич в газетных статьях³⁶ изложили программу объ­единения Сербии с Болгарией в федерацию и вхождения этой южнославянской федерации в более широкую конфедерацию (союз) с Румынией и Грецией. «Сербы, болгары, эллины и румы­ны,— писал Милетич,— вот четыре народа на Востоке Европы, в Европейской Турции, которые призваны на развалинах Турецкой империи создать самостоятельные государства... Согласие между этими народами — главное и единственное условие их воскреше­ния...». Федерация с Болгарией, которой еще предстояло освобо­диться, рассматривалась идеологами сербской буржуазии как спо­соб обеспечить Сербии наиболее выгодные. границы. Целью же конфедерации являлась бы защита общих интересов союзных го­сударств. Все это свидетельствует о поисках сербской буржуазией наиболее подходящего для нее варианта ликвидации нетерпимого положения, в котором находились народы Балканского полуостро­ва. Сходные идеи создания сербско-болгарского «Югославянского царства» во главе с сербской династией Обреновичей выдвигались в 1867 г. также болгарской стороной³⁷. Аналогичные планы рас­сматривались воеводинскими народняками и в 1872 т.³⁸

В 1872 г. деятели Омладины планировали организацию восста­ния в Боснии и Герцеговине. В обстановке возраставшего народ­ного брожения и активной политической агитации восстание в этих провинциях началось в 1875 г., положив начало новому этапу борь­бы южнославянских народов за создание, развитие и укрепление всей государственности.

Глава пятая

ХОРВАТИЯ

В конце XVIII в. основную хорватскую территорию составляли «королевства Хорватия и Славония» (около 24 тыс. кв. км) в соста­ве «земель короны с. Стефана», т. е. Венгерского королевства—• части габсбургской монархии. Кроме них, хорваты * населяли При­морье (район Риеки), Междумурье (в Венгрии), некоторое райо­ны Южной Венгрии, часть Истрии (в составе Австрии), а также, венецианские владения — Далмацию и часть Истрии (эти области были присоединены к Австрийской монархии после ликвидации Ве­нецианской республики в 1797 г., но фактически — после войн с Наполеоном; тогда же Австрия захватила территорию бывшей Дуб-ровницкой республики), часть австрийской Военной границы (хор-вато-славонские полки)**. Наконец, хорваты населяли ряд районов Боснии и Герцеговины, находившихся под османской властью.

Из этих территорий только Хорватия и Славония обладали авто­номным статусом в рамках габсбургского феодально-абсолютист­ского государства, точнее, Венгерского королевства (хотя до 1848 г. в положении Хорватии и Славонии имелись различия) *'**.Вэпоху феодализма этот традиционный статус определялся наличием в на­званных областях компактного национального господствующего класса (кроме магнатов, большинство которых, особенно в Славо­нии, было инонациональным, причем не только по происхождению). Здесь мы касаемся только этих областей, где сформировалось ядро хорватской нации и в интересующий нас период наиболее интенсив­но развивались национально-политическая мысль и общественное движение. Наряду с хорватами здесь — в особенности в Славонии и на Военной границе — имелось многочисленное сербское населе­ние, точнее — православное население, складывавшееся в часть сербской нации *.

В средние века в Венгрии под «нацией» (паИо Ъип^апса) пони­мался господствующий феодальный класс; дворянство Венгерского королевства считалось «политическим народом»; оно обладало зна­чительными элементами государственности, а именно системой дво­рянского политического самоуправления и государственным сослов­ным собранием. Это устройство распространялось на территорию Венгерского королевства. В этническом отношении «нацио хунга-рика» состояла не только из мадьяр, но и дворян иного происхож­дения (словаков, сербов и др.); впрочем в XVIII—XIX в. последние почти сплошь омадьярились. Народные массы разного этнического состава, в том числе венгерские, политических прав не имели. По мере формирования наций венгерское дворянство постепенно стало трактовать «нацио хунгарика» в пределах Венгерского королевства как единую венгерскую (мадьярскую) нацию; не имевшие собст­венного дворянства народы рассматривались как «национальности» или этнические группы, якобы не обладавшие правом политической организации и даже обреченные на денационализацию, Предприни­мались попытки распространить действие этой теории и на Хорва­тию и в особенности на Славонию. Однако в средние века дворян­ство Хорватии также являлось «политическим народом» (па1ю СгоаНае) со своей территорией и особыми — в рамках общевенгер­ской феодальной структуры — «муниципальными правами».

«Просвещенный монарх» Иосиф II (1780—1790) не только про­возгласил освобождение крестьян от личной зависимости, но, осу­ществляя политику унификации и централизации управления в мо­нархии Габсбургов, попытался обложить помещиков Венгрии и Хорватии-Славонии налогом и ликвидировать систему самоуправ­ления, которая предоставляла «благородному» сословию всю мест­ную власть и, кроме того, немало должностей. Венгерское дворян­ство оказало этой политике упорное сопротивление. После отмены большинства реформ Иосифа хорватское дворянство в страхе перед аналогичными попытками в будущем отказалось в пользу венгер­ских властей от важнейших прав своего сословного представитель­ного собрания (сабора) — вотировать налоги и разрешать набор рекрутов. Тем самым дворянство рассчитывало укрепить государ­ственно-политическое единство Хорватии-Славонии с Венгрией, что­бы успешно противостоять императорской власти. Этот акт не толь­ко был направлен против реформ феодального строя, вызванных капиталистическим развитием Австрии, но и резко понижал уро­вень автономии Хорватии-Славонии. Он свидетельствовал об от­сутствии у класса феодалов в целом национального сознания, т. е. системы взглядов, связанных с процессом формирования буржуаз- ного общества и складывания нации, заинтересованной в собствен­ной государственности.

В дальнейшем, в 1790—1847 гг., венгерский господствующий класс повел политику, направленную на полное слияние Хорватии-Славонии с Венгрией и мадьяризацию провинций. Эта тенденция усилилась в 30—40-х годах XIX в. в связи с выходом на политиче­скую арену либерального венгерского дворянства.

Хорватское дворянство, однако, стремилось сохранить выгодные для него остатки автономии — «муниципальные права». Они заклю- _% ыались в наличии сабора, бана — главы политической власти, на­значаемого королем (т. е. австрийским императором), верховного суда и ряда должностных лиц Хорватии-Славонии как особого «тела» в рамках Венгерского королевства; в обязанности монарха приносить присягу сабору охранять права королевства; в праве сабора обсуждать проекты законов, посылать представителей (ога-1огез, гшпШ) в венгерское государственное собрание, провозгла­шать на саборе утвержденные королем законы. Дворянство особен­но ценило такие «привилегии» Хорватии, как запрет некатоликам (протестантам) приобретать землю (это в какой-то мере огражда­ло местных дворян от попыток инонациональных, прежде всего вен­герских, феодалов внедриться в Хорватии), как право платить на­лог в половинном размере в сравнении с Венгрией, покупать соль по низкой цене, как освобождение от воинских постоев \ Более того, хорватское дворянство в принципе (теоретически) считало Хорватское королевство равноправным Венгерскому.

На всех этих правах покоился провинциальный патриотизм хор­ватского дворянства. Но представление о том, что Хорватия исто­рически и юридически является наследником более обширного древ­него Хорватского государства, ядро которого находилось в При­морье и которое в начале XII в. было включено в состав Венгер­ского королевства, никогда не исчезало. Более того, не исчезло и представление о том, что Хорватия и в этническом отношении пред­ставляет собой особое образование, хотя официальным здесь, как И в Венгрии, являлся латинский язык. На этнический состав Хор­ватии-Славонии, на «родной хорватский язык»² и на то, что хор­ваты— один из славянских народов³, местное дворянство стало обращать особое внимание в-связи со стремлением его венгерского собрата (с 1790 г.) ввести венгерский язык в общественно-полити­ческую жизнь не только Венгрии, но и Хорватии-Славонии. Здесь дворяне венгерского языка почти не знали и в случае осуществле­ния венгерских претензий потеряли бы свои позиции в органах власти. Поэтому в обоснование своих автономных прав представи­тели Хорватии стали вспоминать о том, что их родной язык в про­шлом, еще в XVII в., применялся в политической жизни, а в като­лической церкви кое-где сохранился и в XIX в.

В эпоху кризиса феодального строя, особенно обострившегося после наполеоновских войн, формирования буржуазного уклада, развития национальной буржуазии, зарождения пролетариата и связанного с этими процессами национального пробуждения исто- рическая традиция и борьба дворянства за свои исторические муни­ципальные права все сильнее сказывались на сознании образован­ных слоев. Отстаивание своих прав местным дворянством в первой половине XIX в., а также его стремление воссоединить все три хор­ватских «королевства» — Хорватию, Славонию и Далмацию (так наз. Триединое королевство) — объективно приобретали значение для формирующейся нации и постепенно это осознавалось не толь­ко выходцами из недворянских слоев, но и частью феодального дво­рянства, не говоря уже о небольшой передовой части господствую­щего класса, переходившей на либеральные позиции. Об этом сви­детельствует сочувствие и даже воодушевление, с которыми было встречено латинское сочинение одного из высших должностных лиц Хорватии-Славонии Йосипа Кушевича — «Ое тшиспраИЪиз ]'ипЬиз е! зШиИз ге^погит ВаЬпаИае, СгоаИае е! 51ауошае» (1830 г.), автор которого, перечислив муниципиальные права, вместе с тем указывал на то, что Хорватия-Славония отличаются от Венгрии по «хорватско-славонско-иллирийскому языку»⁴.

По мере развития буржуазных отношений в конце XVIII — на­чале XIX в. на хорватской почве созревали условия для националь­ного движения, формулирования его программ в областях культу­ры и языка, социально-политической и национально-государствен­ной. Процесс обуржуазивания затронул дворянство, хотя вплоть до 1848 г. практически это выражалось в растущих связях помещиков с торгово-предпринимательскими слоями, с формировавшейся на­циональной и чуженациональной буржуазией, но очень мало — в аграрных отношениях. Класс помещиков в основном придержи­вался консервативных взглядов, хотя именно в 40-х годах социаль­ные и политические либеральные воззрения приобретали сторонни­ков в его среде.

Первая широкая программа развития хорватской государствен­ности зародилась в тех консервативных кругах, которые уже ощу­щали неизбежность и необходимость для самого дворянства опре­деленных реформ в рамках существующего строя. Непосредствен­ным толчком к формулированию программы послужило резкое ухудшение венгеро-хорватских отношений, связанное, во-первых, с активизацией венгерского либерального дворянства, выступившего в начале 30-х₍годов с проектом крестьянской реформы, во-вторых,— с кризисом сбыта хлеба, в связи с чем хорватские помещики ока­зались перед лицом непреодолимой венгерской конкуренции. Хор­ватских дворян уже не могло удовлетворить пассивное сопротивле­ние мадьяризаторским тенденциям и вместе с тем уступки этим тенденциям, характеризовавшие хорватскую политику до 1830 г. Да и кризис старого строя, крайнее обострение социальных противоре­чий, предчувствие неизбежности перемен — особенно после револю­ционных событий во Франции, Бельгии и Польше в 1830 г.— по­буждали более дальновидную часть господствующего класса пере­ходить на национальные позиции, стремиться хоть таким способом «сблизиться» с массой народа.

В 1832 г. обедневший граф Янко Драшкович ипубликовал на хорватском языке политическую брошюру «Диссертация», содер­жавшую наказ хорватским делегатам венгерского государственного собрания. В ней была выдвинута широкая национально-политиче­ская программа: возвращение Хорватии автономных прав в сфере финансов, фактическое равноправие с Венгрией, присоединение к Хорватии Риеки (Фиуме) — порта, через который шел хорватский и венгерский экспорт, распространение власти Хорватии на Военную границу, где, как писал Драшкович, живут «наши братья» *,. при­соединение Далмации — также на основе исторического (государ­ственного) и естественного права («единый род»). Тогда население Хорватии (насчитывавшее менее 1/2 млн.) возросло бы, указывал автор, до 1—2 млн. человек. А «со временем, возможно, и Боснию удастся вернуть», население которой — «наша семья, наш язык»,— утверждал Драшкович. Если же король удовлетворит просьбу хор­ватов, то к этому государству будут присоединены словенские обла­сти, так как всюду там «язык, подобный нашему». В результате возникло бы Иллирское королевство *'* с центром в Загребе, имею­щее 3 1/2 млн. жителей ⁵.

Драшкович учитывал нарастание австро-венгерских противоре­чий и полагал, что в поисках политической опоры династия могла бы пойти навстречу хорватам и осуществить задуманное объедине­ние южнославянских областей⁶. Поэтому он писал, что создание Иллирского королевства обеспечило бы короне «вечную пользу». Лавирование между Австрией и Венгрией стало основой тактики хорватского либерального национального движения. Позднее Драшкович на основе развитой Людевитом Гаем в 1835 г. идеи о родстве или единстве языков всего южного славянства включил в единое государство — Большую Иллирию — южные области Вен­герского королевства, Сербию, Черногорию, Болгарию и др.— всех и до 8 млн. человек⁷. Это объединение он считал необходимым для развития экономики всего южнославянского региона. Драшкович не ставил проблемы ликвидации феодализма, но в таком государ­стве старый общественный строй не мог бы сохраниться.

Итак, программа Драшковича основывалась на «государствен­ном праве» Хорватии, но центр тяжести его аргументации все более перемещался на этническое родство южных славян. «Мы тоже имеем свой национальный язык»,—-указывал Драшкович, отказы­ваясь согласиться с утверждением венгерского языка в качестве официального в Хорватии-Славонии. .Но в действительности ни по диалекту, ни по этническому самосознанию население самого Три­единого королевства .(Хорватии, Славонии и Далмации) не было единым. И Драшкович, как и целая плеяда хорватских деятелей 30—40-х годов, привлек нейтральное наименование «иллиры», меч- тая таким способом преодолеть локальные традиции и этнонимы и сплотить все население — не только Триединого королевства, но и южных славян в целом; в культурном и государственно-политиче­ском отношениях. С той же целью Драшкович, продолжая традицию ряда авторов XVIII—XIX вв., отказался от местного кайкавского диалекта и избрал для своего выступления штокавский диалект, широко распространенный вне тогдашней Хорватии — в Славонии, Далмации и на других обширных югославянских территориях — в Сербии, Боснии и др.

Выдвинутая Драшковичем в 1832 г. программа создания южно­славянского государства с центром в Загребе имела целью сплоче­ние хорватской нации (сербов Хорватии-Славонии Драшкович счи­тал православными хорватами, делая исключение лишь для Сре-ма), т. е. в этом отношении соответствовала интересам формирую­щегося хорватского буржуазного общества. Идея культурного, духовного сплочения всех южных славян, выдвинутая в Хорватии, также неизбежно приобретала открытую или скрытую политиче­скую тенденцию (в соответствии с «национальным принципом» — «один народ — одно государство»). Эта тенденция проявилась в деятельности некоторых идеологов хорватского общественного дви­жения (прежде всего Л. Гая), начавшегося в 30-х годах и получив­шего наименование иллиризма, и вызвала недовольство австрий­ских правящих кругов.

В иллиризме обозначились консервативно-реформистское и ли­беральное течения; последнее выражало интересы передовой части дворянства и формирующейся буржуазии⁸. Противником иллириз­ма явилось «мадьяронское» (венгерофильское) течение, представ­лявшее в основном стремления части дворянства, искавшего гаран­тии своих социальных интересов в теснейшем сближении с Вен­грией.

В связи с борьбой за муниципальные права, а затем за расши­рение автономии Хорватии-Славонии предметом дискуссии между венгерскими и хорватскими политическими деятелями, а затем и историками стало правовое положение Хорватии-Славонии в соста­ве Венгерского королевства. Вопрос, в частности, заключался в том, являются ли Хорватия-Славония «союзными королевствами» (ге^-па зосп) или «присоединенными областями» (раг!ез айпехае), тем более — завоеванными и подчиненными (зиЬ]ес!а) Венгрией. Обо­стрился интерес к государственному историческому праву хорватов, доказывавших, что Хорватия никогда и никем в истории не была завоевана. Доказательством самостоятельности Хорватии счита­лось принятие сабором независимо от Венгрии так называемой Прагматической санкции 1713 г.— документа о нераздельности вла­дений Габсбургов. Уже в 1790 г. бан Иван Эрдеди утверждал, что королевство Венгрия не может предписывать королевству Хорва­тии законы (терпит ге^по поп ргаезспЫ! 1е^ез)⁹. Аргумент истори­ческого права в дальнейшем стал одним из центральных в идей­ном арсенале хорватского национального движения (наряду с бур­жуазным «естественным правом» или «национальным принципом»). Он использовался дворянством и .буржуазией не только в их уси­лиях защитить национальные интересы, но и для обоснования исключительных прав хорватской «политической нации» в Триеди­ном королевстве, а подчас и в Боснии и Герцеговине. Таким обра­зом, тезис о государственно-политическом равноправии Хорватии и Венгрии в рамках Австрийской монархии был в готовом виде вос­принят хорватским национальным движением, хорватской буржуа* зией от дворянства.

То обстоятельство, что на обширной территории население, го­ворящее на одном (сербскохорватском) языке, сплачивалось в раз­ные родственные нации — хорватскую и сербскую, все с большей настоятельностью выдвигало проблему их взаимоотношений и их государственного объединения. Дело в том, что ни хорватская, ни сербская нация не могли полностью объединиться в национальные государства, не включая в них части другого народа (в Боснии и Герцеговине к этому добавлялась проблема югославян-мусульман как особого этноса). Для хорватов, не имевших (кроме самой граж­данской Хорватии) сплошной этнической территории, этот вопрос приобрел исключительно важное значение. Данная ситуация по­буждала хорватских национальных деятелей выдвигать задачу объединения южнославянских территорий в одно государство, ибо только так можно было объединить все население разных вероис­поведаний тяготевшее к разным нациям. А это,, в свою очередь, поставило проблему устройства такого государства, которую мож­но было решить либо на основе какого-то межнационального комп­ромисса, либо на откровенно националистической базе. Но в пол­ной мере проблема национального равноправия была для буржуа­зии неразрешимой.

Одним из способов решения указанной сложной задачи было провозглашение теории единого «иллирского народа». Но, во-пер­вых, сторонники иллиризма должны были признать наличие в этом народе отдельных «племен» (это было сделано не только ради сер­бов и словенцев, но и ради самих хорватов, опасавшихся раство­риться в «иллирском народе»), а во-вторых, был сохранен и прин­цип «хорватского государственного исторического права» на часть южнославянских территорий.

Л.Тай, заявив в конце 1839 г., что серб, хорват и краинец (сло­венец,— Ред.) всегда таковыми останутся, вместе с тем доказывал, что это не повод для раздоров, так как «по наречию, песням, обы­чаям, воспоминаниям, одним словом: по особой-тысячелетней ил-лирской народности» и «по общей цели» южные славяне состав­ляют нечто единое. Гай прямо подчеркнул, что только единение даст южным славянам необходимый вес в международных отно­шениях: «сербское царство пало на Косове, а иллирское бы не пало» ¹⁰. В своей политической деятельности Гай стремился помочь созданию независимого от Австрии государства. Имеются данные о югославистских антиавстрийских настроениях и планах, в частно­сти в Среме и Боке Которской в 40-х годах, о связи их с иллириз­мом ^и. Идеей создания южнославянского государства Гай пытался заинтересовать правящие круги России¹². Однако деятели илли­ризма, искавшие поддержки со стороны австрийского двора, кате­горически отвергали наличие планов создания «иллирского цар­ства»: «О чем-то таком может думать только сумасшедший или преступник,— писал Б. Шулек в 1844 г.,— ...венгерские иллиры имеют уже свое иллирское, т. е. хорвато-славонско-далматинское королевство»¹³. Еще ранее Л. Вукотинович подчеркивал, что в по­литическом отношении иллирц — сторонники «кроатизма» (хорва* тизма, т. е. хорватской автономии в составе Венгерского королев­ства), иллиризм же — явление «литературное» — выражение широ­кой культурной, этнической общности южных славян ¹⁴.

Практическая политическая программа иллиризма в 30—40-х годах выражалась в формуле: «Боже храни венгерскую конститу­цию, хорватское королевство и иллирскую народность!» ¹⁵. В усло­виях режима Меттерниха иллиры были заинтересованы в сохране­нии феодальной государственной организации Венгрии и расшире­нии прав Хорватии-Славонии и вместе с тем отстаивали тезис о национальном единстве южных славян, важный по заключенной в нем, до времени скрытой, политической тенденции. Наряду с идеей славянской этноязыковой общности тезис об иллирском общенацио­нальном единстве вдохновлял деятелей хорватского национального движения б их борьбе против планов мадьяризации Хорватии, за всестороннее развитие национальной культуры, расширение и упро­чение хорватской государственности

В этом отношении возведение родного'языка в ранг официаль­ного стало бы важной вехой. Но консервативное дворянство, под­держивавшее мероприятия иллиризма в области культуры, про­хладно относилось к идее устранения латыни из официальной сфе­ры, поскольку все еще видело в господстве латинского языка усло­вие сохранения своих привилегий и орудие борьбы с венгерскими претензиями. Да и сам хорватский язык еще был недостаточно распространен в общественной жизни и быту дворянства и форми­рующейся буржуазии: «в обществе» предпочитали говорить по-не­мецки. Лишь в 1847 г., когда глубочайший кризис старого строя засвидетельствовал неизбежность коренных социальных реформ, сабор провозгласил родной язык официальным.

Что касается хорватской «конституции» или «исторического пра­ва», то уже в 30-х годах их стали трактовать не в старом смысле муниципальных прав (как до 1830 г.), но как право на самостоя­тельность Триединого королевства в его отношениях с Венгрией в рамках Австрийской империи. Эти теоретические принципы попы­тались воплотить в жизнь. Уже в 1830 г. хорватский сабор выступил с требованием расширения прав Хорватии-Славонии; Драшкович в 1832 г. писал о самостоятельном, независимом от Венгрии прави­тельстве Хорватии; то же требование он отстаивал в государствен­ном собрании в 1836 г. Либеральное течение иллиризма подхватило эти требования. В 1839 г. в иллирском журнале указывалось, что «политическая независимость — первое и самое большое благо каж­дого народа»¹⁶. Речь шла о восстановлении особого наместниче- ского совета для Хорватии-Славонии (такой совет существовал одно время при императрице Марии-Терезии). При этом иллиры желали сохранить в какой-то форме государственно-политическое объединение с Венгрией, но на основе равноправия сторон. Требо­вание равноправия Хорватии с Венгрией сохранилось как один из важнейших принципов хорватского национального движения вплоть до 1918 г.

Программа национального движения включала требование вос­соединения Далмации и Военной границы. Это подвело бы более прочный фундамент под принцип равноправия Триединого коро­левства с Венгрией. В национально-территориальной части про­граммы между консервативным дворянством и либералами име­лось согласие.

Стремясь получить поддержку австрийского двора, иллиры во внецензурном издании «Бранислав» (печатался в Белграде в 1844—1845 гг.) сформулировали программу, главными пунктами которой были: собственное, независимое от венгерского, наместни­чество и реформа сабора (имелось в виду удаление из него дворян-однодворцев, поддерживавших провенгерскую группировку),— это рассматривалось как гарантия «национальности и муниципально-сти» Хорватии и «условие дальнейшего развития нашей политиче­ской жизни» ¹⁷. Программа иллиризма была поддержана сабором в 1845 г.¹⁸

Во взглядах на политический строй хорватского государства ли­бералов многое отделяло от консерваторов. Поэтому в условиях меттерниховского режима соответствующие прогрессивные требо­вания были сформулированы в осторожной форме лишь в статьях и брошюрах, подчас — только в рукописных проектах. В 40-х годах либеральные круги — постепенно и только накануне революции — более определенно формулировали принципы буржуазной'государ­ственности: распространение политических прав на недворянекие слои, превращение сабора во внесословный представительный и подлинно законодательный орган (в 1844 г. еще осторожно писа­лось о «чистке» сабора «от всего устарелого»), безусловное приме­нение национального языка в качестве официального, гласность, отмена цензуры,— все это в условиях ликвидации феодальных отно­шений путем выкупа крестьянских повинностей. Преобразования предполагалось провести мирным путем с согласия династии ¹⁹.

После революции в Вене, на собрании дворянско-буржуазных деятелей в Загребе 25 марта 1848 г. было провозглашено стремле­ние хорватов сохранить «целостность габсбургской монархии и вен­герского государства» и вместе с тем стать «прочной опорой круп­ных достижений» революции. Собрание потребовало воссоединения Военной границы и Далмации с Хорватией-Славонией, равноправия граждан в деле налогообложения и перед судом, освобождения крестьян от феодальных повинностей, учреждения ответственного перед сабором хорватского правительства (включая собственное министерство финансов), превращения сабора в бессословное пред­ставительство, гарантии политических свобод, предоставления всех гражданских прав граничарам и т. д.²⁰ Это была либеральная про­грамма развития национальной государственности в рамках кон­ституционной Австрийской империи. Требование присоединить Во­енную границу имело особое значение, поскольку по площади она ненамного уступала гражданским Хорватии и Славонии и, кроме того,.вклиниваясь между ними (район Бьеловара), затрудняла их экономическое и политическое сплочение.

Ситуация в империи в начале революции во многом определи* лась нарастанием борьбы Венгрии за фактическую независимость. В марте 1848 г. император был вынужден санкционировать образо­вание венгерского конституционного министерства, ответственного перед венгерским парламентом. Поэтому консервативные придвор­ные круги в Вене, считавшие хорватскую программу от 25 марта «чрезмерной», полагали, что она все же «весьма хорошая вещь» как «демонстрация против Венгрии»²¹.

Политическая линия хорватских либеральных и части консер­вативных кругов заключалась не только в сохранении, но и в пре­образовании Австрийской империи в федеративное государство на этнической основе, что; по их представлениям, могло привести к политическому преобладанию славян. В этом были заинтересованы как иллирское дворянство, так и купечество. Реформа должна была осуществиться путем соглашения с австрийским либеральным пра­вительством и парламентом, а также с династией. Орудием давле­ния на правящие круги монархии иллиры считали формировавшую­ся в Хорватии армию, в основном состоявшую из граничар. Но пред­назначалась эта армия прежде всего для борьбы против Венгрии, стремившейся к независимости и вместе с тем отказывавшейся при­знать право Хорватии*на самостоятельность и власть вновь назна­ченного бана Йосипа Елачича. До поры до времени бан, верно слу­живший Габсбургам, выступал с лозунгами национального движе­ния и на него возлагали надежды как хорватские либералы-феде­ралисты, так и австрийская контрреволюция. В этом временном и иллюзорном «сближении» интересов хорватского национального движения и австрийского двора, преследовавших в конечном счете разные цели, заключался трагизм ситуации. Маневры габсбургской реакции были также облегчены отказом венгерских властей при­знать национальные права других народов королевства, в том чис­ле сербов, добивавшихся автономии Воеводины. (Аналогично это­му австронемецкие революционеры отказывались признать права славянских народов Австрии). На своей скупщине в мае 1848 г. сербы предложили Хорватии государственное объединение. Это предложение было принято сабором, собравшимся 5 июня.

Сабор, подтвердив намерение «сохранить целостность Австрий­ской монархии», связал его со стремлением «обеспечить свободу своего народа в определенных политических границах, соединить воедино его раздробленные члены» и «в дальнейшем остаться в дру­жеском союзе с венгерским простым народом». В связи с этим са­бор просил императора-короля: 1). Признать, что «Триединое королевство — государство свободное и от Венгрии независимое»; утвердить создание «государственного совета» Триединого королев­ства— правительства, ответственного перед сабором (в его веде­нии «по древнему праву и обычаю», в частности, находились бы местные воинские формирования); 2). Создать центральное прави­тельство для ведения общеимперских дел, а именно — финансовых, торговых, военных. При этом правительстве Триединое королев­ство представлял бы государственный советник, ответственный пе­ред сабором; 3). Государственный совет Триединого королевства ведал бы также Военной границей, за исключением чисто военных дел; 4). Официальным языком Триединого королевства «во всей общественной жизни, без всякого исключения», был бы народный, на нем бы составлялись и документы центральных властей, относя­щиеся к Триединому королевству; 5). Учредить центральное прави­тельство, ответственное перед имперским парламентом; 6). Воссо­единить Далмацию с Хорватией-Славонией, создать их «тесный союз» с остальными южнославянскими областями австрийской мо­нархии— Сербской Воеводиной, словенскими территориями — Юж­ной Штирией, Словенской Каринтией, Крайной, Горицей; 7). Со­хранить дружеский союз с «народами Венгрии», способ осуществле­ния которого «народ Триединого королевства» определит позднее, когда монарх исполнит его пожелания и станут ясными отношения Венгрии со «всей Австрией». Наконец, было решено послать деле­гацию в австрийский рейхстаг. Этим сабор хотел показать, что Три­единое королевство серьезно намерено составить «тесный союз со всей австрийской монархией»²².

Таким образом, сабор стремился создать южнославянскую го­сударственно-политическую единицу в составе Австрийской импе­рии. Политическая структура этой единицы определена не была, но в общей форме говорилось о равноправии ее частей. Новому госу­дарственному образованию намечалось обеспечить значительные суверенные права: в этом отношении знаменателен пункт об ответ­ственном перед сабором государственном советнике с правом ви­зирования решений центральной власти. Это значит, что, признавая целостность империи как единого экономического организма, хор­ватское дворянство и буржуазия стремились обеспечить себе серь­езное влияние на политику империи. «Главное наше намерение — быть свободным народом в свободном Австрийском царстве»,— го­ворилось в манифесте сабора. Сабор ссылался на «дух новейшего времени», признающий «право народов, в соответствии с которым всякий народ как целое имеет право на свободу и полное равенство с остальными народами»²³.

Все это коренным образом расходилось с конечными целями габсбургской контрреволюции. Последняя, как и повсюду во время революции 1848—1849 гг., была вынуждена терпеть устремления (и даже власть) либералов, пока революция находилась на подъ­еме, но подавив революцию, реакция заставила замолчать и либе­ралов. В Хорватии либералы поддерживали политику Елачича вплоть до похода против Венгрии в сентябре 1848 г. и подавления октябрьского восстания в Вене; лишь позднее началось разочаро- вание, которое сменилось негодованием в связи с провозглашением в монархии реакционной централистской конституции в марте 1849 г. В те дни Ф. Энгельс писал: славян «заманивали обещаниями создать «славянскую Австрию», их использовали для того, чтобы одержать победу в Италии и Венгрии, а в благодарность их вновь отбрасывают назад, под гнет старого меттерниховского палочного режима»²⁴. «Хорваты,— отмечал Энгельс,— уже видели себя в меч­тах независимыми от Венгрии, как вдруг из Пешта* присылается на имя хорватского земельного правительства рескрипт, требую­щий подчинения, и вдобавок написанный на венгерском языке, без перевода на хорватский!!... Хорваты в бешенстве...»²⁵.

Действительно славяне стали понимать, что «единая, сильная, великая Австрия» возможна только как централизованное абсолю­тистское государство. Весной и летом 1849 г. либеральные деятели среди хорватов и воеводинских сербов безрезультатно пытались до­говориться с венгерским правительством о совместной борьбе и союзе против австрийского абсолютизма при условии признания Венгрией равноправия Хорватии в составе «земель венгерской ко­роны»²⁶ и автономии Воеводины. В 1848 г. создание югославянской федеральной единицы и, следовательно, признание национально-по­литического равноправия югославян в Австрийской монархии рас­сматривалось лидерами хорватского национального движения как этап на пути к свободе южных славян Османской империи. Деяте­ли иллиризма мечтали добиться этого путем подавления венгерской революции, а затем австро-турецкой войны. Объединение австрий­ских южных славян укрепило бы их позиции в габсбургской монар­хии. Правда, радикальные деятели иллиризма (Л. Гай, И. Филипо-вич) смотрели дальше, мечтали о независимом южнославянском государстве²⁷.

Уже в апреле 1848 г. хорват-иллир Л. Вукотинович, ссылаясь на единоязычность южных славян, призывал к объединению Хорва­тии, Славонии, Далмации, сербских районов юга Венгерского ко­ролевства, Черногории, Сербского княжества, Боснии, Герцегови­ны, словенских земель и Болгарии. Английский наблюдатель сооб­щал о стремлении в Хорватии к созданию «Иллирского королев­ства», при этом отмечая, что одни сторонники этой идеи пришли к ней из опасения развала империи, тогда как некоторые искренно стремились к ее осуществлению. По сведениям резидента сербского правительства в Хорватии, Л. Гай, якобы имевший много последо­вателей, видел «средоточие этого государства» в Сербии. Хорват-иллир А. Т. Брлич в апреле 1848 г. был убежден в том, что «Австрия должна распасться». Свою уверенность в полном соответствии с про­грессивным тогда «национальным принципом» он строил на том, что «основа будущей европейской политики должна состоять в сле­дующем: каждый народ —особое государство, каждый в своем доме —хозяин, каждый свободен»; таким народом Брлич считал «иллиров», т. е. южных славян в целом.

Авторы подобных идей, как в Хорватии, так и в Воеводине, со­знавая политическую слабость и неподготовленность южных сла­вян к обрушившимсй на них событиям, искали внешнеполитической поддержки — у России, Франции, выражали надежды и на Англию. Не без влияния представителей польской эмиграции в Хорватии и Воеводине был сформулирован один из вариантов объединения юж­ных славян — создание государства под сюзеренитетом Османской империи.

Весной 1848 г. агитация в пользу подготовки государственного объединения южных славян под главенством Сербии распространя­лась из Белграда. Агент сербского правительства М. Бан с целью выяснения обстановки и собирания сил объехал южнославянские области Австрийской империи, посетил Черногорию. Черногорцы выразили готовность принять энергичное участие в вооруженной борьбе.

Более распространенной в Хорватии, однако, была идея объеди­нения южных славян Австрийской империи, а затем с помощью этой новой Австрии — освобождение Боснии и Герцеговины и, воз­можно, в конечном счете, достижение независимости. При этом ра­дикальные (антигабсбургские) хорватские и сербские круги, под­держивавшие между собой контакт,— Л. Гай в Хорватии, И. Гара-шанин в Сербии — в ситуации весны и лета 1848 г. не видели иного пути осуществления своих планов, кроме борьбы с Венгрией, т. е. с венгерскими претензиями на сохранение государственной целост­ности королевства, включая его югославянские территории, а в по­следующем — борьбы с Турцией.

В этом заключался трагизм их положения: политика Венгрии в конечном счете была направлена на развал австрийской монархии, без чего объединение и независимость южных славян не могли быть достигнуты. Но дворянско-буржуазная и либеральная Венгрия одновременно являлась противником национального освобождения народов королевства. Тем не менее существенно, что весной и ле­том 1848 г. имели место практические, хотя и весьма скромные шаги с целью государственного объединения южных славян. От­странение Гая от политического руководства в Хорватии в июне 1848 г. не было случайным — его деятельность представлялась опасной для прогабсбургских кругов, возглавлявшихся местными консерваторами.

Определившийся летом 1848 г. перелом в развитии событий в Европе и в самой Австрии в пользу императорской контрреволю­ции, «поворот» двора к «поддержке» хорватов, туманные обещания в федералистском духе, раздаваемые славянам австрийскими вла­стями,— все это летом 1848 г. закрепило либеральную австросла-вистскую тенденцию в Хорватии, надежды на успех готовившегося похода войск Елачича против революционной Венгрии. Все брлее четко вырисовывался план действий в такой последовательности: разгром Венгрии, боровшейся за независимость от Габсбургов, фе- дерализация габсбургской монархии на началах широкой автоно­мии народов и, наконец, освобождение южнославянских областей на Балканах путем войны будущего австрийского «союза свобод­ных народов» с Османской империей.

Помещики и буржуазия Хорватии были заинтересованы в со­хранении империи, и идеи независимости не получили здесь значи­тельного распространения. Уже во время хорвато-венгерского вооруженного конфликта 1848 г. появилось сочинение серба из Хорватской Военной границы, чиновника граничарской администра­ции О. Утешеновича-Острожинского, в котором в наиболее яркой и последовательной форме выразились национально-политические стремления южных славян Австрийской империи и вместе с тем их ограниченность интересами хорватской и сербской буржуазии, хорватского дворянства и граничарского офицерства. Это — «Про­грамма конституционного устройства Австрии на основе националь­ного равноправия»²⁸. Автор считал, что задача революции — пол­ностью ликвидировать прежнее устройство государства, основанное на феодальных «исторических правах», привилегиях одних, раз­дробленности и неравноправии других народов. Право на свободу принадлежит народам «уже по самим законам природы», но, по Утешеновичу, слабые народы габсбургской монархии заинтересо­ваны в сохранении существующего государственного комплекса, в превращении империи в союз народов, в «политическую конфеде­рацию». И далее следует характерное обоснование этого предло­жения: «Какой-либо народ часто может иметь в, государственном комплексе с другим народом больше практической и истинной пользы, чем в отграничении и изоляции своей расы, так как в госу­дарственной жизни следует часто принимать во внимание политиче­ские учреждения, основанные на международных интересах и мате­риальных факторах. Политический сепаратизм быстро привел бы их к материальной гибели». Итак, «материальные интересы» иму­щих слоев, связанные с государственно-политическим комплексом австрийской монархии, определяли позицию Утешеновича.

Предложение Утешеновича заключалось в превращении импе­рии в конституционную монархию. Двор, внешняя политика, ар­мия, финансы и торговля находились бы в ведении центральной законодательной власти — «национального конгресса», все прочее— в компетенции представительных собраний национальных феде­ральных единиц (государств). Федеральный конгресс составляется из делегаций, посылаемых этими собраниями. В правительство конфедерации (или федерации) входят особые «национальные ми­нистры», представляющие интересы федеральных государств и от­ветственные как перед конгрессом, так и перед собранием своей страны. Власти этих федеральных единиц в своих автономных де­лах полностью самостоятельны; гарантируется невмешательство центрального правительства в эти дела (сфера суда, просвещения и т. д.). Утешенович назвал следующие федеральные государства, из которых должен был состоять союз: немецкое, чешско-словац­кое, венгерское, южнославянское, польско-украинское, румынское и итальянское. В каждом из них (поскольку абсолютное разграни­чение по этническому принципу было невозможно) меньшинству должны были быть гарантированы национальные права.

Для истории 1848 гг. существенна сама идея объединения юж­ных славян, но метод ее осуществления был нереальным. Федера­лизация монархии в ходе борьбы против революционных нацио­нальных движений немцев, венгров, итальянцев за независимость была прекраснодушной фантазией, сыгравшей реакционную роль. Несмотря на неудачу австро-федералистской программы, сходные идеи выдвигались и позднее.

В 1848—1849 гг. власть в Хорватии-Славонии осуществлял бан-ский совет, практически ведавший всеми делами страны, включая экономику, финансы и военное дело. После поражения революции новый монарх — Франц Иосиф — распустил банский совет. Уже в ходе борьбы против венгерской революции в Хорватии-Славонии утвердилась власть австрийского генералитета, а бан Елачич ис­полнял волю габсбургских правящих кругов. Хорватия и Славония были отделены от Венгрии и управлялись непосредственно из Вены. Однако хорватскому национальному движению не только не удалось воссоединить Далмацию и Военную границу с Хорватией-Славонией, но и автономия последних была ликвидирована; с 1854 г. в управлении здесь применялся немецкий язык. По некото­рым данным, во второй половине 50-х годов императорская власть стремилась превратить юг монархии в плацдарм против неспокой­ной Венгрии, а вместе с тем — в базу для продвижения на Балка­ны. Правительство намеревалось до конца вытравить историческую самобытность Хорватии-Славонии, отменив должность бана и под- -чинив эту страну вместе с Далмацией и Военной границей власти военного генерал-губернатора. «Австрийское правительство, таким образом, сделает решающий шаг в направлении административной централизации и денационализации» Хорватии,— сообщал об этих планах русский дипломат в 1858 г.²⁹

С этими проектами Габсбургам пришлось расстаться после во­енного поражения 1859 г. Периоды общегосударственного кризиса 1859—1866 гг. и стабилизации монархии (1867—1871 гг.) совпали ' по времени с крайне напряженной международной ситуацией, вой­нами и оживлением освободительных движений в Европе. Кроме того, в 60-х годах на дипломатической арене активно выступали Франция и Россия. Все эти факторы воздействовали на развитие внутренней обстановки в Австрийской империи. Указанная ситуа­ция стимулировала выработку в Хорватии новых планов борьбы за национальную и южнославянскую государственность.

Основной национально-буржуазной группировкой в Хорватии-Славонии в 60 — начале 70-х годов являлись «народняки» — Нацио­нально-либеральная партия, идеологами которой являлись епископ Й. Ю. Штросмайер и известный ученый-историк Ф. Рачкий. Эта партия, представлявшая интересы либеральной буржуазии и объ­единявшая большую часть национальной светской интеллигенции и католического духовенства, развивала в новых условиях идеи сплочений южных славян, продолжая и преобразовывая принципы иллиризма (часть ее членов в прошлом являлась деятелями илли­ризма). В начале 60-х годов партия народняков вернулась к про­грамме федерализации Австрийской империи с тем, чтобы славян­ские народы могли оказывать решающее влияние на всю ее поли­тику. Но прежнего доверия к политике Габсбургов уже не было. Тяжкий гнет — экономический, налоговый и политический — исхо­дил теперь от Австрии — австронемецкого капитала, аристократии, военщины и бюрократии, в 50-х годах он дополнялся политикой германизации. Лидеры же венгерского национального движения (Ф. Деак, не говоря уже об эмигрантах) изъявляли готовность при­знать автономию Хорватии и Славонии, признавали их население «политическим народом» и т. д. По этим причинам основным про­тивником Хорватии народняки считали австрийский абсолютизм и централизм и в борьбе против него искали равноправного союза с Венгрией с целью перестройки империи. Класс же помещиков в пе­риод перестройки экономики на буржуазной основе видел путь к обеспечению своих интересов в присоединении к Венгрии, дворян­ство которой оставило свои планы отделения от Австрии. Полуфео­дальное хорватское дворянство уже не думало о широких перспек­тивах и удовлетворялось сохранением узкой автономии в составе Венгрии*. Таким образом, между позициями дворянства и буржуа­зии в 60-х годах имелись серьезные различия.

В развитии политической программы народняков в 60 — начале 70-х годов выделяются два этапа, рубежом между которыми стало лето 1866 г. До этого народняки, сочувствуя усилиям Сербии в деле упрочения своих внешнеполитических позиций и поддерживая их, все же на первый план выдвигали борьбу за федерализацию Авст­рийской империи со всеми последствиями этого преобразования, как они надеялись, выгодными для Хорватии и для последующего освобождения всех южных славян. Народняки были готовы содей­ствовать продвижению федерализованной империи на Балканы,, прежде всего в Боснию и Герцеговину. В 1860 г. Рачкий, надеясь на федерализацию габсбургской монархии, утверждал: «Мы, юго-славяне Австрийской империи, должны решить славную задачу, касающуюся не только нас, но и наших засавских братьев»³⁰ (по Саве проходила австро-турецкая граница). Такие идеи не могли встретить сочувствия в радикальной среде сербского национального движения, рассматривавшей Сербию и Черногорию в качестве опло­та объединительной борьбы.

Вместе с тем надо учитывать и другое направление мыслей на­родняков: приобретение Хорватией статуса равноправной феде­ральной единицы рассматривалось их лидерами как этап в борьбе за независимое южнославянское государство. Именно поэтому Й. Ю. Штросмайер писал в письме Ф. Рачкому 31 августа 1861 г.: «Нам надо [...], по возможности, оторваться и от швабов (нем­цев.— Ред.), и от венгров»³¹, т. е. получить больше возможности распоряжаться своей судьбой. Этой задаче во многом и была под­чинена повседневная политическая деятельность народняков.

В 1861 г. сабор согласился на равноправные переговоры Хорва­тии с Венгрией о восстановлении государственно-политической свя­зи между ними, оговорив, что автономия Хорватии-Славонии в об­ластях администрации, суда, просвещения и церкви не может быть предметом переговоров, т. е. в любом случае должна соблюдаться. Таков был минимум автономии, который отстаивали либеральные и консервативные группы народняков, сотрудничавшие с режимом и представлявшие главным образом чиновников, небольшую часть богатого купечества и высшую католическую церковную иерархию. Эти группы в 1863—1865 гг. составляли Самостоятельную партию (И. Мажуранич, И/Кукулевич, архиепископ Ю. Хаулик и др.). От­стаивая этот минимум, «самосталцы» рассчитывали, что стремясь в своей борьбе против венгерской оппозиции опереться на южных славян, правящие круги присоединят к Хорватии Далмацию и, воз­можно, проведут реформу в духе федерализма, точнее — автономии отдельных частей или провинций. Надежды на этот курс открыл так называемый Октябрьский диплом 1860 г. Самосталцы пропове­довали, что «прочное сохранение Австрии» — единственный залог политического развития хорватов ³².

После роспуска сабора 1861 г. австрийское правительство созда­ло в своем составе особый «хорватский отдел» (дикастерий), а за­тем Хорвато-Славонскую придворную канцелярию, временно под­твердив таким образом особое, независимое от венгерской админи­страции положение Хорватии и Славонии в составе империи. В Хорвато-Славонской канцелярии служили чиновниками хорваты и сербы, по политической ориентации — самосталцы, однако реаль­но они были вынуждены осуществлять политику, продиктованную Веной.

Указанный выше минимум автономных прав не удовлетворял основное ядро либеральной группировки — народняков. В интере­сах национальной буржуазии они требовали автономии в сфере фи­нансов и экономики. Такой федерализм уже угрожал единству габсбургской монархии, что поняли чиновники режима. Так, М. Ожегович писал Штросмайеру в 1862 г., что федерализм, кото­рого требуют народняки, невозможен; ни одно государство не мо­жет существовать без общих финансов; народняки фактически стремятся к конфедерации (51:аа1епЬипс1), а не федерации (Випйез-з1аа1); надо, утверждал он, исходить не из своих узких интересов, а интересов монархии в целом: «Если погибнет монархия, погибнем и мы»³³.

Действительно, мечтой народняков было объединенное незави­симое государство южных славян, хотя они полагали, что осуще­ствить эту мечту будет возможно даже в том случае, если все южно­славянские страны на длительное время попадут под власть Авст- рии. В 1868 г. уже в условиях австро-венгерского дуализма один из лидеров народняков адвокат М. Мразович считал вероятным, что южнославянский этнос габсбургской монархии, «более передовой по сравнению со своими братьями в Турции, привлечет к себе род­ственные элементы. Пусть сначала все они окажутся в подчинен­ном положении, но в конечном счете эта ситуация, при упрочившем­ся национальном единстве (южных славян.— Ред.), должна разре­шиться национальной и государственной самостоятельностью»³⁴. Из этого видно, что народняки не считали чем-то трагическим сосредоточение южных славян в пределах Австрийской империи и смотрели на их будущее — даже в этом, нежелательном случае — с оптимизмом. Эта точка зрения была неприемлема для всех ради­кальных кругов — как сербских, так и хорватских.

В начале 60-х годов выдвигались конкретные проекты устрой­ства Австрийской империи на федеративной основе. Таков проект М. Хрвата, исходившего из «исторического» и «естественного» прин­ципов. Австрийский союз, по его мнению, мог бы состоять из: 1) об­ластей хорватской короны вместе с Воеводиной; 2) словенских об­ластей; 3) областей чешской короны; 4) польских коронных обла­стей (сюда включались Галиция, Волынь, Буковина); 5) Венгрии с Трансильванией; 6) австронемецких областей³⁵. Автор, отказав­шись от последовательного проведения этнического принципа, иг­норировал интересы ряда народов.

В июле 1866 г., после поражения австрийской армии при Садове (Кёниггрец), совещание чешских, польских и хорватских предста­вителей в Вене приняло проект, составленный чешским буржуаз­ным лидером Ф. Л. Ригером. Он предусматривал разделение импе­рии на группы областей уже исключительно на основе «государст­венного права» — Галиция, чешские земли, австро-немецкие земли (вместе со Словенией), Венгрия и, наконец, Хорватия, которой, однако, предстояло договориться с Венгрией о степени ее автоно­мии в рамках «земель короны Св. Стефана»³⁶. Автор стремился сде­лать свой проект по возможности приемлемым для консервативных сил. Народы, не обладавшие государственным правом, не видели в этом проекте никаких перспектив. Это были народы, не имевшие национального класса крупных землевладельцев и собственной крупной банковско-промышленной буржуазии.

Когда стало ясно, что идеи федерализации империи вновь потер­пели неудачу (лето 1866 г.), перевес в планах и деятельности на­родняков — вплоть до стабилизации внутреннего и внешнеполити­ческого положения Австро-Венгрии в начале 70-х годов — получили надежды на Сербию и Черногорию, а главным образом — на Рос­сию, поддерживавшую тогда создание балканского союза.

В центре этой дипломатической активности находилась Сербия, правительство которой стремилось привлечь к сотрудничеству хор­ватских народняков. Уже в августе 1866 г., т. е. вскоре после сове­щания федералистов в Вене, агент сербского правительства Анте Орешкович сообщал сербскому князю Михаилу, что Штросмайер согласился с предложением, касающимся «совместных действий: Триединого королевства и Сербии с целью основания единого юго-славянского государства, независимого и от Австрии и от Турции». «Он будет готов,—говорилось далее,—в качестве Вашего минист­ра публично Вас поддержать в окончательном завершении этого дела»³⁷. Наряду с этим народняки продолжали пропагандировать идеи австрийского федерализма.

Тот же Орешкович в 1868 г. докладывал, что «Штросмайер хо­чет объединенного и самостоятельного югославянства, но ввиду того, что, по его мнению, этого сразу и одним ударом достичь не­возможно, то он хочет прежде всего независимого и возможно более сильного сербского государства, но с тем, чтобы оно играло роль ядра, вокруг которого мало-помалу должны собраться все южно­славянские земли» ³⁸. Тогда же Мразович полагал, что именно при­соединение Боснии и Герцеговины к Сербии создало бы сильное ядро независимого государства и предотвратило бы нежелательное направление событий — наступление длительного «периода под ино­земной властью»³⁹, т. е. периода господства Австро-Венгрии.

В марте 1867 г. сербское правительство И. Гарашанина предло­жило народнякам программу, в которой говорилось: «Нашей целью является освобождение христиан, стонущих под турецким ярмом, чтобы создать основу для соединения всех югославянских племен в федеративное государство. Устройство федеративного государства будет определено этими племенами после освобождения»⁴⁰. Эта программа получила одобрение народняков. По Мразовичу, содер­жание договора заключалось в том, что «Сербия должна была на­чать и создать ядро объединения югославянства в одно государ­ство» ⁴¹. При этом, вспоминал много лет спустя Орешкович, Сербия должна была поддерживать Хорватию «в борьбе за ее государст­венно-правовое положение» и вообще «сербы и хорваты должны были действовать в согласии и взаимно помогать друг другу»⁴². По свидетельству русского генерального консула в Белграде Н. П. Шишкина, Штросмайер — «один из наиболее ревностных ини­циаторов южнославянской конфедерации», а «национальная пар­тия хорватов обратила свои взоры на княжество Сербию, так как не находила поддержки у венского кабинета». В качестве доказа­тельства своей искренности лидеры народняков составили записку для сербского правительства, в которой «Штросмайер от имени хор­ватской национальной партии обязуется присоединиться к княже­ству, следовать ему в его освободительном предприятии и вручить ему свою судьбу». Гарашанин заверил Шишкина, что «между ним и епископом существует полная общность во взглядах и принци­пах»⁴³. В частности, имелась договоренность о полном равноправии католической и православной церквей в будущем государстве. Вме­сте с тем Гарашанин отредактировал текст соглашения, подчеркнув ведущую роль Сербии в движении.

Но в тогдашних условиях сербское правительство не решилось на активные действия. Хорватские народняки, как и сербская груп­пировка С. Милетича в Воеводине, критически относились к нере­шительной политике Сербии и в особенности к повороту князя Михаила к сотрудничеству с Австро-Венгрией в 1867 г. В этой обстановке они завязали связи с Черногорией, рассчитывая на ее активное выступление против Османской империи.

После навязанного Хорватии Венгеро-хорватского соглашения 1868 г., удовлетворившего лишь крупных помещиков и незначитель­ную часть буржуазии и вызвавшего широкое негодование в Хорва­тии-Славонии (характеристика соглашения будет дана ниже), на­родняки пытались установить связи с русской дипломатией. В слу­чае австро-русского конфликта они надеялись получить поддержку России в деле развития хорватской и южнославянской государст­венности. В октябре 1868 г. Штросмайер выразил Шишкину «глу­бокое и непоколебимое убеждение в том, что одна Россия разрешит давнишнюю задачу воссоздания югославянского мира и что все козни ее врагов бессильны помешать ей выполнить эту славную задачу». В сентябре 1870 г., т. е. во время франко-прусской войны, Штросмайер говорил русскому посланнику в Вене Е. Новикову, что ввиду надвигающейся германской угрозы необходима солидарность России и южных славян. Последние, будучи не в силах спасти авст­рийскую монархию, «должны спасать самих себя без нее, а при необходимости — против нее»⁴⁴. Итак, в конце 60 — начале 70-х го­дов народняки занимали радикально-югославистскую позицию, но внешние условия оказались недостаточно благоприятными для осу­ществления их планов.

Успехи германского оружия во Франции вызвали особую трево­гу у южных славян, хотя вместе с тем объединение Германии рас­сматривалось как новое торжество «национального принципа», ко­торый в конце концов неизбежно получит воплощение и в южно­славянских странах. Беспокойство же питалось угрозой поглощения Австрии вместе с ее чешскими и словенскими областями возникаю­щей Германской империей.

В этих уловиях в Любляне было созвано совещание южносла­вянских деятелей (Я. Блейвейс, М. Мразович, И. Данило, Л. Костич и др.)| которое подтвердило тезис о национальном единстве южных славян как в габсбургской монархии, так и «за границей» (т. е. на Балканах), наличие у них как у «единого народа» общих потреб­ностей и стремления к культурному, экономическому и политиче­скому единству⁴⁵. Главной целью совещания было провозгласить особые интересы южных славян и их единство, подготовить идейно их объединение на случай распада габсбургской монархии: «Мы должны знать, что мы едины..., и это сознание распространить в народе, надо готовиться к соответствующему моменту, который должен застать нас как сознательное целое»,— писал Мразович⁴⁶. В этих условиях тезис о национальном единстве, не отражавший реального положения, имел политическую направленность.

Интересующую нас проблему освещает еще один документ — набросок программы создания южнославянского государства, со­ставленный в среде народняков в 1874 г. Здесь говорилось, что ко­нечной целью общих национальных устремлений и деятельности хорватов, сербов, болгар и словенцев должно быть их объединение в независимое и свободное государство. Как и в Люблинской дек­ларации, тезис о национальной общности здесь служил обоснова­нию программы государственного объединения южных славян (в со­ответствии с «принципом национальности»: один народ — одно го­сударство) и в основном был предназначен для внешнего мира. В действительности же авторы проекта настаивали на федерации и равноправии отдельных племен, составляющих южное славянства [...] Государственная самостоятельность и автономные права от­дельных южнославянских земель в их взаимных отношениях долж­ны остаться абсолютно неприкосновенными»⁴⁷. В сущности, юго-славизм хорватских народняков 60—70-х годов исходил из наличия нескольких южнославянских народов и из тезиса об их глубокой заинтересованности в политическом сотрудничестве, объединении и постепенном культурном сближении.

В период Восточного кризиса, начавшегося в 1875 г., для наи­более дальновидных народняков главной целью было укрепление-вне Австро-Венгрии ядра независимого южнославянского государ­ства. Поскольку присоединение Боснии и Герцеговины к Сербии ввиду позиции Австро-Венгрии и западных держав было невозмож­но, Ф. Рачкий считал лучшим решением вопроса автономию или независимость Боснии, объединение которой «с остальными стра­нами Балканского полуострова» должно быть оставлено будуще­му⁴⁸. Но в это время хорватская буржуазия и вместе с ней подав­ляющее большинство народняков выступали за оккупацию Боснии и Герцеговины габсбургской монархией, рассчитывая на то, что оккупация в конечном счете приведет к присоединению провинций к Хорватии-Славонии.

В 60-х годах, кроме народняков и унионистов, на общественной арене выступали немногочисленные мелкобуржуазные националь­но-радикальные деятели — идеологи возникшей в конце этого де­сятилетия великохорватской Партии права (праваши). Антун Стар-чевич и Эвген Кватерник, оба по образованию юристы, выражая чувства и настроения тех слоев, которые страдали от австрийского господства («людей без власти и без денег», как определял круг своих сторонников Старчевич), отрицали возможность федерализа­ции империи (а вместе с тем — и федерации южных славян) и вооб­ще значение федерации для Хорватии. «Мы развили принцип сво­бодной и независимой Хорватии»,— подчеркивал Кватерник⁴⁹. В действительности же программой правашей была «Большая Хор­ватия» с включением словенских и сербских территорий. Для обос­нования этой программы они ссылались на естественный и истори-ко-государственный принципы: «Все земли, принадлежащие Хор­ватии по историческому государственному и современному нацио­нальному праву, объединить в единое целое, добиться признания всем миром суверенитета хорватского государства, гарантирован­ного ему его правом — вот первый и основной пункт хорватской по­литики» ⁵⁰. Фактически, начав с претензий на Боснию и Герцеговину и Словению, праваши стали включать в будущее хорватское уни­тарное государство все области, население которых говорило на хорватскосербском и словенском языках. Кроме этой «Хорватии», они признавали на Балканах только Болгарию. Это была одна из форм хорватского национализма, противостоявшего сербскому на­ционализму. Старчевич называл сербское средневековое государ­ство Неманичей хорватским, объявил хорватами феодалов-мусуль­ман Боснии и т. д. Реальной целью правашей было сплотить в хор­ватскую нацию все население Триединого королевства, а затем по возможности расширить его пределы.

Такого рода великохорватские (как и аналогичные великосерб-ские) националистические идеи осложняли отношения между со­седними родственными народами и ослабляли их возможности в борьбе за освобождение. Нет необходимости подробно говорить о том, что государства, проектируемые на подобной (великосерб-ской, великохорватской) основе, не могли быть демократически­ми⁵¹. В общеполитических вопросах (избирательное право, преро­гативы парламента и т. д.) праваши стояли левее народняков. Но это лишь вновь доказывает, что буржуазные слои оказались неспо­собными по-демократически подойти к южнославянским нацио­нальным проблемам.

Свои надежды на успех борьбы за независимость праваши стро­или на том, что габсбургская монархия имеет много внешних вра­гов. После поездки в Россию (1858 г.) и неудачной попытки вос­пользоваться в интересах Хорватии русскс-австрийскими противоре­чиями Кватерник вновь покинул родину и пытался заинтересовать судьбой Хорватии французские правящие круги. Вообще в 60-х го­дах расчеты на внешнюю политику Наполеона III занимали в пла­нах правашей важное место. Накануне и особенно после Седана (1870 г.) праваши стали подчеркивать значение для южных славян («хорватов» — по их терминологии) и для отпора немецкому «дран-гу» на Восток и Юго-Восток франко-русских отношений и русско-хорватских связей.

В 1864 г. Кватерник сблизился с польской и венгерской револю­ционной эмиграцией и гарибальдийцами. В это время венгерские эмигранты (Л. Кошут, Д. Клапка) соглашались с принципом рав­ноправного союза (федерации) Венгрии с Хорватией. Как отмеча­лось, Кватерник не сочувствовал федеративным идеям, в особенно­сти такой федерации, при которой центральная власть ведала бы торговыми, таможенными и финансовыми делами, так как права­ши считали, что федерация не предохранит Хорватию от инона­циональной конкуренции и давления. Но в интересах совместной борьбы против Австрийской империи он признал возможность фе­дерации Хорватии и Венгрии. 7 марта 1864 г. Кватерник подписал обязательство «всеми силами служить объединению всех, народов против австрийского господства, объединению, основанному на по­литической и гражданской свободе каждого народа... сделать все для объединения моего отечества — Хорватии — с Польшей, Ита­лией, Венгрией, Чехией и всеми национальностями, угнетенными общим врагом, и целеустремленно добиваться их общего освобож­дения»⁵². Его целью была «независимость [хорватского] королев- ства и свобода народа». В письме к Дж. Гарибальди Кватерншг просил знаменитого итальянского революционера больше уделять внимания хорватам— «славянской народности, полной решимости жить собственной национальной жизнью, независимо и суверен­но»⁵³. Тогда же Кватерник совместно с чехом И. В. Фричем и по­ляком Ю. Пшибыльским составил проект конституции независи­мой Хорватии.

Загребская прокуратура утверждала в 1871 г., что «эта фрак­ция (праваши.— Ред.) фанатично отвергает идею единства импе­рии» ⁵⁴. Но особую остроту в позицию правашей внесло возникно­вение в партии в конце 60-х годов группы левой молодежи (Ф. Ма~ тасич, А. Якшич, В. Барач), во взглядах которой сказались рево­люционно-демократические настроения. Их отвращение к габс­бургскому помещичье-буржуазному государству отражало чувства и интересы эксплуатируемой массы народа. Матасич с симпатией писал о Парижской коммуне и международном рабочем движении. В государственной независимости Хорватии от Австро-Венгрии левые праваши, вероятно, видели путь к глубоким социально-по­литическим преобразованиям. В связи со стремлением разрушить габсбургское государство внимание левых правашей привлекли «антигосударственные» анархистские идеи М. А. Бакунина, кото­рого они считали великим русским революционером.

В 1869—1871 гг. австро-венгерские власти приступили к деми­литаризации Военной границы. Граничары были крайне недоволь­ны условиями демилитаризации (резкое увеличение налогов, изъ­ятие большей части общинных земель, установление венгерской власти). Группа во главе с Э. Кватерником (хорваты В. Бах, А. Ра-кияш, Р. Фабияни, серб Р. Чуич), стремясь использовать брожение граничар, попытались — пока у населения еще не было отобрано оружие — поднять восстание на Военной границе и превратить его в движение за независимость Хорватии. Восстание, о котором Ква­терник мечтал давно (он хотел приурочить его к очередному воен­ному поражению Австрии, но случилось иначе), вспыхнуло 8 ок­тября 1871 г. и было быстро подавлено. Повстанцы, однако, успели провозгласить создание национального правительства и призвать народ независимо от веры к согласию и к борьбе против инозем­ного господства. Было провозглашено также равенство граждан перед законом и самоуправление общин.

Остается кратко сказать о статусе Хорватии и Славонии по Венгеро-хорватскому соглашению 1868 г.⁵⁵ Хорватия и Славония, вновь включенные в состав Венгрии (Хорвато-Славонская при­дворная канцелярия была ликвидирована)., признали австро-вен­герский дуализм и принцип неделимости земель короны св. Стефа­на. Без согласия сабора от Хорватии был отделен округ порта Риеки и подчинен непосредственно венгерскому правительству. Для участия в решении вопросов, относящихся к Венгерскому ко­ролевству в целом (т. е. включая Хорватию-Славонию), сабор по­сылал в нижнюю палату государственного собрания (венгерского ♦ парламента) делегацию, численность которой всегда была менее и, членов парламента, а также двух представителей в палату маг-патов. Здесь же по должности имели право заседать бан, великие жупаны (начальники комитатов) и епископы Хорватии-Славонии. В состав венгерской Делегации (которая совместно с австрийской обсуждала общие дела двуединой монархии) включалось пятеро хорватских членов, избираемых парламентом. Таким образом, вен­герскому правительству приходилось заботиться о том, чтобы в саборе имелось большинство сторонников режима, в этом случае в парламент не попал бы ни один представитель хорватской оппо­зиции. Способ отбора хорватских членов Делегации обеспечивал тот же результат.

Хорватия и Славония находились в составе единой финансово-экономической системы Венгерского королевства и подчинялись венгерским законам и распоряжениям венгерского правительства в сфере промышленности, кредита, транспорта, связи и т. д. Чи­новничий аппарат, ведавший этими делами, в частности сбором на­логов, был подчинен венгерскому министерству и не давал хорват­ским властям никаких отчетов в собранных средствах. Разрешения на устройство промышленных предприятий выдавались венгерской властью, она же ведала проектированием и прокладкой железных дорог. Таким образом, экономическое развитие Хорватии-Славо­нии всецело зависело от Будапешта, так же как ранее, в 1850— 1868 гг., оно зависело от Вены.

Хорватия-Славония являлись «полностью автономными» в обла­стях администрации, юстиции, просвещения и церкви, т. е. в тех сферах, которые в 1862—1868 гг. находились в ведении Хорвато-Славонской придвориой канцелярии в Вене. «Представителем» Хорватии-Славонии в центральном (венгерском) правительстве был специальный министр без портфеля; в действительности он контролировал всю деятельность автономных властей. Законы, принятые сабором, утверждались королем, и венгерское мини­стерство всегда могло не допустить их утверждения. В отличие от прежнего времени, баном, возглавлявшим только гражданскую власть, могло быть лишь гражданское лицо,— так венгерские пра­вящие круги стремились устранить влияние австрийских генералов в Хорватии. Бана назначал король по предложению председателя совета министров Венгрии. Бан был ответственен перед сабором, но это положение основного закона было формальным, так как венгерские власти всегда могли указом короля распустить сабор и путем давления обеспечить выбор более послушного состава. Вплоть до 1910 г. число избирателей не превышало 50 тыс. чело­век, в деревне сохранялась двухстепенная система выборов, уста­новленная в 1848 г., крупные титулованные землевладельцы, выс­шие чиновники и церковные иерархи сохранили право личного представительства в саборе. Это политическое устройство соответ­ствовало полуфеодальной структуре общества Хорватии-Славонии. На автономные нужды Хорватии-Славонии венгерское прави­тельство выделяло 45% сумм, собираемых с их населения в виде ежегодных налоговых поступлений (так называемая тангента), остальные 55% хорватских налогов шли на «общие цели», т. е~ оставались в распоряжении венгерских властей; Хорватия-Славо­ния должны были покрывать определенную долю общеимперских расходов (так называемая квота). Хорватский язык был признан официальным, (кроме армии). Практически, однако, в органах «общей» администрации, на железных дорогах и т. д. применялся венгерский язык. По Соглашению на чиновничьи посты в органы «общей» администрации следовало «по возможности» назначать местных жителей.

Венгерские власти фактически сохранили контроль и над авто^ номными делами Хорватии-Славонии (а вскоре, стремясь к мадь-яризации страны, стали нарушать автономные права, что вызыва­ло острые конфликты). Хорватия-Славония не могли играть какой-либо самостоятельной роли в государственной системе Австро-Венг­рии. Несмотря на то, что там была возможность для существова­ния буржуазных оппозиционных партий, социал-демократии и их печатных органов, парламентского режима фактически не сущест­вовало, а была лишь прикрытая парламентскими учреждениями власть бана, выполнявшего указания правительства Венгерского королевства. В случаях обострения внутриполитической обстанов­ки действие и этих учреждений приостанавливалось.

И все же, если рассматривать только государственно-правовую сторону проблемы, условия развития хорватского народа в Хорва­тии и Славонии были предпочтительнее, чем у всех других непол­ноправных народов Австро-Венгрии. Только полякам в Галиции были даны Веной значительные привилегии, поставившие польское магнатство в исключительно благоприятное положение. По край­ней мере развитие национальной культуры получило в Хорватии-Славонии определенную правовую основу. Иное дело, что это были области с отсталой экономикой и на развитие просвещения отпус­кались мизерные средства. Хорватия-Славония сохранили статус «политического народа»,— не хорваты как нация в целом, а имен­но население указанных территорий. Это означало признание Ав-с^тро-Венгрией определенных элементов хорватской государствен­ности, которая, однако, на практике по возможности выхолащи­валась.

Франц Иосиф согласился с установлением венгерской власти в Хорватии-Славонии, однако придворные круги не преминули соз­дать впечатление, что монарх стоит на страже автономных прав хорватов⁵⁶. Габсбурги стремились на случай внутриполитических осложнений в монархии сохранить возможность найти опору в Хорватии. В самой Хорватии-Славонии Соглашение 1868 г. удов­летворило лишь помещиков — преимущественно крупных полуфео­дальных землевладельцев, часть чиновничества и буржуазной вер­хушки. Именно эти слои стали опорой режима.

Во время заключения Венгеро-хорватского соглашения сабо-ром, в котором оказалось унионистское, послушное австро-венгер­ским властям большинство, народняки отстаивали проект согла­шения, предусматривавший создание венгерской и хорватской Де- легаций для рассмотрения общих дел земель короны св. Стефана, т. е. добивались паритета, равноправия с Венгрией,, венгеро-хор­ватского дуализма. Национальная буржуазия не могла быть до­вольной крайне стесненными условиями своей деятельности. Но, главное, в последующие десятилетия в освободительное движение против режима, консервировавшего реакционные порядки, стали втягиваться народные массы.

В заключение необходимо подчеркнуть, что несмотря на опре­деленные достижения буржуазно-либеральной мысли в разработ­ке идей федерации южных славян она была не в состоянии после­довательно проводить принцип национального равноправия; бур­жуазия не могла отказаться от стремления в той или иной мере обеспечить своей нации преобладающие позиции. Коренные изме­нения в программу федерации внесло лишь революционное рабочее движение. Только оно сделало реальным и осуществление такой программы.

Глава шестая

СЛОВЕНИЯ

Во второй половине XVIII в. большая часть земель, занимае­мых словенцами, входила в состав коронных владений Габсбург* ской монархии. Словеецы находились в различных провинциях, главным образом в Крайне, Штирии, Каринтии. Крайна имела поч­ти полностью словенское население, Штирия и Каринтия были сло­венскими только на одну треть. Кроме того, словенцы жили в При­морье, части Истрии, Венецианской Словении (в 1797—1866 гг. в составе Австрии) и Прекмурье (в составе Венгерского королевст­ва). Кроме словенцев, в Крайне, Штирии и Каринтии жили немцы; в Истрии, Приморье, Венецианской Словении — итальянцы; в Пре­кмурье — венгры.

Со второй половины XVIII в. в словенских землях начали разви­ваться капиталистические отношения, создаваться новые классы — буржуазия и пролетариат, формироваться словенская буржуазная нация. Эти процессы привели к возникновению национального дви­жения. На первом этапе оно носило просветительский характер. Но чем больше укреплялся капитализм, чем сильнее становилась сло­венская буржуазия, тем увереннее развивалось национальное дви­жение словенцев. Перелом произошел в 1848.г.— капитализм стал господствующим в экономике словенских земель, а словенские на­циональные деятели перешли от просветительства к борьбе за по­литические права, в том числе и за свою государственность.

Особенности исторического прошлого, политического положе­ния и классовой структуры словенцев сказались на их националь­ном развитии. В отличие от сербов, хорватов и чехов у них пол­ностью отсутствовала государственно-политическая традиция. Древнесловенское государственное образование Карантания было подчинено немцами уже в середине VIII в., когда у словенцев еще не сформировался свой господствующий класс. Нарождавшаяся словенская феодальная знать частично погибла в борьбе с немец- * кими феодалами, частично влилась в их ряды. Отсутствие господ­ствующего класса, единственно политически полноправного класса феодального общества, обусловило то, что у словенцев, как народа, не было даже минимума политических прав, которые имели в Ав­стрийской монархии венгры, хорваты, поляки, также находившиеся под немецким господством. Ближе всех к словенцам стояли слова­ки, которые, находясь под венгерской властью, тоже не имели ни­каких национально-политических прав. Поэтому, говоря о разви­тии государственности у словенцев в период от XVIII до 70-х годов XIX в., мы прежде всего должны остановиться на развитии у них идей самостоятельной государственности, а не тех или иных авто­номных прав.

Господствующий класс в словенских землях был немецким по национальности, но иногда он в борьбе за свои сословные права против централизаторских устремлений австрийского правитель­ства использовал в качестве аргументации факт иноязычности ос­новного населения Крайны. Так, желая обосновать необходимость открытия философского училища в Любляне, краинские сословия (немецкие по национальной принадлежности) в меморандуме от 1787 г. ссылались на то, что чиновники должны практически знать язык основного населения. В 1790 г. краинские сословия просили обновить свои сословные права, доказывая это спецификой про­винции, в том числе и тем, что ее население принадлежит к особо­му народу *.

Однако первые проблески национально-политической мысли у словенских будйтелей (так назывались первые деятели националь­ного возрождения) появились немного раньше. Просветитель ка-ринтийских словенцев иезуит Ожбальт Гутсман (1725—1790) яв­лялся наиболее выдающимся деятелем словенского возрождения вплоть до образования в Любляне кружка барона Сигизмунда Цойса. В отличие от своих краинских современников он уже имел зачатки общесловенского национального сознания. В своем рели­гиозно-нравоучительном сочинении «Христианские истины» Гутс­ман указывал, что «хотел бы писать так, чтобы его хорошо пони­мали не только каринтийские словенцы, но и штирийские, а также краинцы». В предисловии к своей «Словенской грамматике», из­данной в 1777 г. на немецком языке, Гутсман назвал словенцев «несчастной ветвью славянского языкового дерева». Здесь же он высказывал мысль о том, что по количеству населения, говоряще­го на „^славянском" языке, Австрия вполне может называться сла­вянской державой². Эту мысль Гутсмана можно считать ранним зародышем австрославистских идей.

Более основательно написал об этом Антон Линхарт (1756— 1795), член кружка Цойса, один из немногих представителей свет­ской интеллигенции в среде словенских просветителей. Он высту­пал за права словенского языка и словенского крестьянина, пер­вым среди словенских просветителей высказал антифеодальные идеи. Наиболее знаменитым его трудом стало историческое иссле­дование «Опыт истории Крайны и других южнославянских земель Австрии» (I т.—1789 г., II т.—1791 г.). В нем Линхарт описал историю древнесловенского государственного образования —Ка-рантании, а карантанцев рассматривал как предков краинцев и виндов (так немцы называли словенцев, живших в Штирии и Ка-ринтии), подчеркивая, что последние составляют одну и ту же ветвь славянского племени ³. В предисловии ко второму тому сво­его сочинения Линхарт указывал, что славяне — многочисленный народ, который населяет половину Европы и Азии, что они состав­ляют большинство населения Австрии, и поэтому последняя может по праву называться, как и Россия, славянским государством⁴.

Линхарт утверждал, что «ни один народ не заслуживает такого внимания историка, философа и политика, как славяне» ⁵.

Линхарт, по всей видимости, подразумевал определенное внут­реннее переустройство империи, при котором славяне имели бы в ней больший вес. Исследователь исторических взглядов Линхарта Ф. Цвиттер подчеркивает, что предисловие ко второму тому была им написано после смерти Иосифа II, когда сословия разных про­винций представляли свои требования и пожелания правительству, а сербский сабор в Темешваре даже потребовал для сербов адми­нистративно-политической автономии. В этой обстановке поэтому представляется неслучайным открытое провозглашение Линхар-том мысли о том, что по составу населения Австрия может счи­таться славянской державой⁶.

После выхода книг Гутсмана и особенно Линхарта австросла-визм стал распространяться среди славянских национальных дея­телей габсбургской монархии. Одним из первых его поддержал младший член кружка Цойса Ерней (Варфоломей) Копитар, став­ший затем одним из основателей научной славистики. Но Копитар развивал идеи австрославизма в чисто культурной плоскости, не затрагивая политических основ австрийской монархии.

Если Линхарт и позднее Копитар являлись предшественниками австрославизма в слобенском национальном движении, то уже не­которые их современники отличались русофильскими настроения­ми. Среди последних были члены кружка Цойса Б. Кумердей и В. Водник. Б. Кумердей в 1779 г. подчеркивал, что словенцы явля­ются самым презираемым народом в цивилизованном мире и «только, блестящие деяния наших родных братьев русских могут это презрение до некоторой степени парализовать»⁷. В. Водник, первый словенский поэт и редактор первой словенской газеты «Люблянске новице», также глубоко симпатизировал России ⁸. На­кануне прихода русских войск под руководством А. В. Суворова в словенские земли, он писал, что русские — «славяне, корень, от ко­торого рождены наши отцы... Сейчас мы видим воочию, каких могучих и великих братьев мы имеем» ⁹. Словенский поэт призы­вал словенцев учиться у русских хранить свой язык и защищать родину.

Когда в результате победы Наполеона над Австрией в 1809 г. к Франции отошли часть Каринтии, Крайна, Горица, Триест, часть Хорватии и Военной Границы, французские власти, присоединив к ним Далмацию, Истрию, Дубровник, создали Иллирийские про­винции с центром в Любляне. Иллирийские провинции имели опре­деленную административную автономию, хотя во главе их и стоял французский генерал-губернатор. Здесь был введен французский гражданский кодекс, устанавливавший равенство перед судом и законом всех граждан, была отменена личная зависимость кресть­ян от помещиков, объявлена свобода торговли, ликвидированы цехи и т. д., что способствовало ускорению развития капитализма в этих землях. Французская администрация ввела обучение в на­чальных и средних школах на языке местного населения. Все эти мероприятия привлекли симпатии к французам части передовых людей в Иллирийских провинциях, в том числе некоторых словен­ских национальных деятелей. С наполеоновской администрацией активно сотрудничал Водник, который проводил в жизнь закон о введении обучения на родном языке, написал несколько словен­ских учебников. Его отношение к французским властям было до­статочно сложно. Он восхвалял их в оде «Иллирия возрожденная». Однако впоследствии он объяснял своему ученику А. Смолника-ру, словенскому утописту, действовавшему в Америке, что роль Наполеона в Иллирии должна была ограничиться уничтожением в ней господства Австрии. Водник надеялся, что потом французы оставят Иллирию, дав ее населению, т. е. словенцам и хорватам, возможность свободного национального развития¹⁰. Как можно видеть, русофильские тенденции Водника, затем его интерес к французам преследовали далеко идущие цели, более радикальные, чем у Линхарта и Копитара. Получение национальных прав в рам­ках Австрийской империи уже не удовлетворяло его, и он тайно мечтал о самостоятельном развитии словенцев.

По-видимому, Водник не был одинок в своих симпатиях и стремлениях. Любопытно в этом отношении свидетельство русско­го морского офицера В. Б. Броневского, который в 1810 г. вместе с русскими матросами, интернированными в Триесте англичанами, прошел пешком путь от Триеста до Петербурга. С большой симпа­тией Броневский писал о словенцах, подчеркивая их языковую и этническую близость к русским, и вместе с тем отмечал неуважи­тельное отношение к ним австрийских властей. «Поход армии Су­ворова в Италию, долговременное наше пребывание в Триесте,— писал Броневский,— познакомил их с русскими. Они с.сего време­ни как бы пробудились от сна: вера, язык и сходство нравов поль­стило их народной гордости. Для них теперь нет ничего приятнее, как говорить о России, о нашем государстве, правительстве и о счастии быть русским. Мечтания их простираются гораздо далее, нежели можно было бы ожидать от их ограниченных познаний в политике. Словом сказать, присутствие наше поблизости славян­ских областей, даже мгновенный переход чрез Карниолию (Край-ну.— Ред.) сделал сильное в них впечатление, и, надобно при­знаться, что как бы правительство, коему будут подвластны, ни было попечительное они всегда помышлять будут о России с вос­хищением»¹¹. Таким образом, уже в конце XVIII — начале XIX в. в среде словенских просветителей наметились два направления политической ориентации — австрославистское, подразумевающее автономию словенцев в Австрийской империи, и антиавстрийское (русофильское или франкофильское), имеющее целью выход сло­венских земель из габсбургской монархии. Обе эти тенденции были еще очень слабо выражены и неопределенны, но вполне ощутимы. После Венского конгресса на месте Иллирийских провинций было создано королевство Иллирия. Во время меттерниховского режима, особенно в первый его период (1815—1830 гг.), никакие оппозиционные политические идеи открыто высказываться не мог- ли. Австрославизм проповедовался Копитаром в форме культур­ного единения австрийских славян. Под ним Копитар подразуме­вал создание для славян общего латинского алфавита, открытие славянского университета в Вене, который бы стал центром раз­вития австрославянской культуры. Эта культура, по его мнению, могла бы соперничать с русской во влиянии на балканских славян. ; Копитар считал необходимым для Австрии захватить земли по обоим берегам Дуная вплоть до Черного моря¹².

И все же у ряда угнетенных народов Австрийской монархии продолжают разрабатываться программы борьбы за свое осво­бождение, прежде всего у наций с развитым самосознанием и культурой, таких, как итальянцы, поляки, венгры. Это не могло не оказывать влияния на мировоззрение национальных деятелей народов с более слабо развитым национальным самосознанием.

В 30—.начале 40-х годов у словенцев не было деятелей, которые бы открыто высказывали .политические взгляды. Вместе с тем именно в это время у ряда словенских просветителей появляются идеи, которые помогли им в 1848 г. оформить свою политическую программу. Так, в письмах словенского просветителя Матии Мая-ра к йоэту Станко В'разу от 1842 г. было четко формулировано положение о том, что славяне в Горице, Венецианской Словении, Штирии, Каринтии, Крайне являются одним словенским народом. Свой вывод Маяр подкреплял не только их языковой близостью, но и этнографическими особенностями, схожестью народной одеж­ды, народных танцев ¹³.

В среде образованных словенцев накануне 1848 г. входит в обо­рот понятие «Словения», подразумевающее территорию, на кото­рой живет словенский народ. Один из создателей программы «Объ­единенной Словении» в 1848 г. А. Глобочник впоследствии вспо­минал, что он еще в начале 40-х годов обсуждал вопрос об объ­единении всех словенцев. По его мнению, мысль об этом появилась среди словенцев со времен создания Наполеоном Иллирийских

провинций ¹⁴.

Впервые употребил в печати само понятие «Словения» поэт И. Весел-Косеский в оде на приезд в 1844 г. в Любляну австрийско­го императора Фердинанда 1¹⁵.

У ряда словенских национальных деятелей нашли отклик идеи иллиризма, получившие широкое распространение в Хорватии. Наиболее последовательным в их восприятии был Станко Враз, который призывал словенцев слиться с хорватами и сербами в один народ, отказавшись от своего языка и приняв штокавское наречие сербскохорватского языка. Он глубоко переживал отсут­ствие героических традиций у словенцев, о чем писал в 1839 г. Пре-шерну¹⁶. Враз считал, что принятие словенцами сербскохорват­ского языка даст им возможность приобщиться к истории и нацио­нальным политическим традициям хорватов и сербов. Взгляды Маяра, тоже горячего иллира, были иными. Он полагал, что у бу­дущего «иллирского» народа общий язык должен быть средним между сербскохорватским и словенским.

Идеи иллиризма развивались в словенских землях до 1848 г. только в культурно-просветительском плане. Словенским иллирам в то время ни в коей мере не было свойственно стремление к осво­бождению от власти Австрии¹⁷. Однако именно идеи иллиризма позднее стали основой политических планов объединения юго-славян.

Накануне революции у некоторых наиболее передовых словен­ских деятелей появились мысли о необходимости освобождения своей родины. В своем знаменитом стихотворении «Здравица», на­писанном в 1844 г., словенский поэт Ф. Прешерн выражал поже­лание:

Пусть из туч грянут громы

Над головою всех врагов,

Чтобы словенцев дому

Как в старину быть вольным вновь¹⁸.

Но эти мысли великого словенского поэта далеко опережали время. Даже в период революции 1848 г. они не были поддержаны словенскими национальными деятелями.

Революция 1848 г. дала новый толчок словенскому националь­ному движению, способствовала выработке его политической про­граммы Объединенная Словения. Первым изложил ее открыто в печати М. Маяр 29 марта 1848 г. в «Кметийских ин рокоделских новицах» («Крестьянские и ремесленные новости»). Он выдвинул требование введения словенского языка во всех школах и учреж­дениях; подчеркнув, что в Словении словенцы должны жить по-сво­ему¹⁹. 12 апреля в той же газете появилась статья, подписанная М. Семрайцем и А. Глобочииком, в которой выдвигалось требова­ние объединения словенских земель. Оба автора входили в общест­во «Словения», организованное словенскими студентами и интел­лигентами, проживавшими в Вене.

Это общество и сформулировало окончательно программу Объ­единенной Словении, которая состояла из трех пунктов: во-первых, словенцы Крайны, Штирии, Приморья и Каринтии должны быть объединены в единое королевство Словения, со своим собственным представительным учреждением —дежельным збором (ландта­гом); во-вторых, словенский язык в Словении должен иметь те же права, что и немецкий, в немецких землях Австрии, и его следует ввести в школы и государственные учреждения; в-третьих, Слове­ния должна по-прежнему входить в состав Австрийской империи. Последнюю предполагалось переустроить на федеративных нача­лах.

Немного позднее Маяр точнее определил границы Словении, включив в нее Венецианскую Словению и Прекмурье. Впоследст­вии к программе Объединенной Словении было подключено и тре­бование создания словенского университета. Программа Объеди­ненной Словении была создана либеральными деятелями, но за­тем к ней примкнули и умеренно консервативные круги во главе с Я. Блейвейсом. Национальные деятели начали сбор подписей под этой программой среди населения. В Штирии еще до начала мая удалось собрать 11 тысяч подписей²⁰.

С первых дней революции словенские национальные деятели всячески подчеркивали необходимость совместных действий сло­венцев со всеми славянами габсбургской монархии, прежде всего южными. В мае 1848 г. четырнадцать каринтийцев послали привет­ствие сербской скупщине в Сремских Карловцах, в котором при­зывали восстановить старый союз * между сербами, хорватами и словенцами, «который бог скрепил между ними силою общей кро­ви и языка»²¹. В первые месяцы революции в Штирии разверну­лась широкая кампания -по сбору подписей под петицией, требо­вавшей соединения словенских земель с хорватскими. Имеются сведения, что 6 июня 1848 г. хорватскому сабору была вручена эта

22

петиция, подписанная несколькими тысячами человек .

Эти стремления были оформлены в виде политической програм­мы М. Маяром, который изложил ее в статье «Провинции нашей империи», опубликованной в органе словенских либералов «Сло­вения» в декабре 1848 г. В ней Маяр указывал, что Австрийская империя должна объединить пять народов: славян, немцев, венг­ров, румын, итальянцев. Между ними должны были бы быть уста­новлены границы по этническому принципу. Австрия должна иметь общий парламент и центральное правительство, в ведении которо­го находились бы сношения с другими государствами, финансы, армия, торговля. Остальные дела решали бы народы в своих авто­номных собраниях. Все славяне габсбургской монархии должны входить в свою автономную единицу Славию с общим собранием и правительством в Праге, которые должны представлять интере­сы всех славян перед общеавстрийским правительством. Славия мыслилась как федерация восьми автономных славянских «пле­мен» (словенцы, далмато-хорвато-славонцы, сербы, чехи, морава-не, словаки, поляки, русины), равноправных между собой, имею­щих каждое свое собрание, своего губернатора и свое войско во главе с командующим²³. Программа Маяра отражала чаяния сло­венских либералов. Весной 1848 г. она была в известной степени дополнена председателем общества «Словения» в Граце чехом И. Драгони-Кршеновским и каринтийским словенцем А. Эйншпил-лером. Они поставили вопрос о присоединении к Австрии и балкан­ских славян ²⁴. Маяр и другие словенские либералы не сомневались в необходимости сохранения династии Габсбургов^- в новом госу­дарстве.

Итак, первая политическая программа словенцев поставила са­мую важную задачу — объединение всех словенских земель в еди­ное политическое целое. В отличие от большинства других полити­ческих программ славянских народов Австрии, также являвшихся австрбславистскими и монархическими, программа Объединенной Словении базировалась не на историческом, а на естественном праве. При объединении словенских земель принималась во вни­мание территория, на которой в то время проживали словенцы. Программа Объединенной Словении не несла на себе отпечатка феодальной традиции и была чисто буржуазной.

В 50-е годы во время баховского абсолютизма, политическая жизнь в словенских землях, как и во всей Австрии, замерла. Для большинства словенских национальных деятелей контрреволюция принесла разочарование. Надежды на то, что Габсбурги расширят политические права славян за их верность монархии, не оправда­лись. Поэтому взорьг некоторых словенских политиков обратились к России, к другим славянским народам- как к наиболее возмож­ным союзникам в их борьбе за национальные права. В 50-е годы в словенских землях широко распространяются идеи о необходимо­сти создания общеславянского литературного языка. Наиболее го­рячим их проповедником стал Матия Маяр. Уже в своих «Прави­лах, как образовывать иллирское наречие и вообще славянский язык», изданных в 1848 г., он предлагал, в духе Я. Коллара, сна­чала создать четыре литературных славянских языка, из которых уже затем постепенно сделать единый общеславянский²⁵. В первой половине 50-х годов близкими соратниками Маяра стали Д. Трсте-няк, О. Цаф, Р. Разлаг, А. Эйншпиллер, Я. Янежич и -др. Все они действовали в Штирии и Каринтии, где угроза германизации сло­венцев была особенно сильна. Интерес к общеславянскому языку проявляли и некоторые деятели Крайны: Л. Томан, Л. Светец. Журнал «Словенска бчела» (апрель 1850 — июль 1853 г.) и альма­нах «Зора» (1852—1853 гг.) всячески пропагандировали сочинения Маяра, некоторые их разделы писались на «общеславянском» языке.

По видимости движение за создание общеславянского языка носило литературный характер. Но Маяр и его соратники имели в виду, несомненно, политические цели. «Мы должны трудиться,— писал Разлаг,— чтобы разные наречия слились в один единствен­ный литературный язык, чтобы нас перестали считать маленькими народами, но увидели бы, что мы, славяне, единый народ, один за всех,, а все за одного»²⁶. Итак, общеславянский язык рассмат­ривался как одно из условий увеличения мощи каждого славян­ского народа, в том числе и словенского, который перед лицом других, враждебных сил, выступал бы не в одиночку, а как части­ца великого целого. Это целое мыслилось поборниками создания общеславяйского языгка неопределенно. Некоторые словенцы име­ли более четкие планы в этом отношении. Так, поэт С. Енко видел спасение словенцев и всего славянства в образовании единого мо-'" гущественного общеславянского государства ²⁷.

В 1859 г. Австрия, пытавшаяся помешать объединению Италии, потерпела поражение в войне против Франции и Пьемонта — Сар­динии и потеряла большинство своих итальянских владений. Пора­жение пошатнуло устои абсолютизма в Австрийской монархии. В октябре 1860 г. и в феврале 1861 г. в ней были введены некото­рые конституционные нормы: избираемые населением законода- тельные органы (рейхсрат и провинциальные собрания), опреде­ленная свобода слова и собраний.

Октроированная конституция (4 марта 1849 г.) не отменила Иллирского королевства (т. е. Иллирийские провинции Наполео­на) как административной области, но практически уже тогда управление велось по старому административному делению (про­винциям). Октябрьский диплом 1860 г. законодательно устанавли­вал провинциальную автономию. Сословия провинции (духовенст­во, дворяне, горожане и крестьяне) избирали 56 депутатов :в про­винциальное собрание. Однако все решения последнего утверждал губернатор провинции ((Ьап(1езЬаир1тапп), назначаемый прави­тельством ²⁸. Эти перемены оживили политическую активность всех народов габсбургской монархии, в том числе и словенцев. Уже 13 марта 1861 г. Маяр выступил со статьей «Наше положение», в которой он вновь поднял вопрос об Объединенной Словении, брат­ском союзе словенцев с хорватами и взаимности их со все^и сла­вянами, особенно австрийскими²⁹. Его поддержали многие словен­ские политики. Ими была написана петиция А. ШмерлингУ, воз­главившему либеральное австрийское правительство в феврале 1861 г. В ней говорилось о необходимости объединения всех сло­венских земель в единое административное целое³⁰. Однако спустя некоторое время многие словенские национальные деятели отказа­лись от этой программы. Желая приблизить словенскую програм­му к программам исторического права, которые выдвигали неко­торые славянские либералы в габсбургской монархии (чехи> поля­ки, хорваты), и тем самым поставить ее на якобы законную основу, А. Эйншпиллер предложил план учреждения Внутренней Австрии, административной единицы, существовавшей в 1564—1747 гг* В нее входили Штирия, Каринтия, Крайна³¹. 25 сентября 1865 г. в Ма-риборе-собрание ведущих словенских политиков приняло програм­му Внутренней Австрии, которая вошла в историю под именам Ма-риборской.

Однако во Внутренней Австрии словенцы составляли всего 43% населения, поэтому ее создание никак не решало словенский на­циональный вопрос. Мариборская программа оказалась мертво­рожденным детищем. Это понимали словенские национальные дея­тели. Желая усилить словенский элемент в будущей автономной единице, некоторые из них (Маяр, а потом Эйншпиллер) стали пропагандировать идею создания Иллирского королевства. По­следнее должно было состоять из Каринтии, Крайны и Южной Штирии. Практически это был вариант Внутренней Австрии, но без Северной Штирии, такой же нежизнеспособный, поскольку немец­кое население северной Каринтии не желало находиться в Иллир-ском королевстве.

Когда в 1866 г. после нового поражения Австрии в войне с Пруссией встал вопрос о переустройстве империи, в стране обра­зовались три группировки: централисты (немецкие либералы, представлявшие интересы крупной немецкой буржуазии), дуалис­ты (часть правящих кругов и венгерское дворянство) и федералис- ты (консервативные немецкие круги). Для большинства славян­ских буржуазных политиков австрийской монархии наиболее при­емлем был федерализм, ибо централизм означал для них нацио­нальное подчинение немцам, а дуализм— немцам и венграм. В ходе борьбы за один из трех путей переустройства Австрии на­циональное движение словенцев значительно радикализировалось! Особенно это относится к 1868—1871 гг., когда недовольство вве­дением дуализма дополнялось у них чувством неуверенности в стабильности Австрийской империи, ожиданием ее распада. В это время словенцами была окончательно оставлена Мариборская программа, и на повестку дня снова стала программа Объединен­ной Словении.

Наиболее активно защищали программу Объединенной Слове­нии младословенцы, в большинстве придерживавшиеся либераль­ных взглядов. В 1868 г. они учредили свою газету «Словенски на­род», в которой всячески пропагандировали эту идею. Не все мла­дословенцы искренне верили в возможность осуществления про­граммы Объединенной Словении. Так, один из ведущих младосло-венских политиков И. Вошняк впоследствии писал: «Это идеал, к которому мы стремились тогда и стремимся еще и сейчас, ведь че­ловек должен иметь идеал, хотя и знает, что он недостижим»³². По-иному относился к борьбе за объединение словенцев лидер ле­вого крыла младословенцев Ф. Левстик, полагая, что «Объединен­ная Словения —это первое условие, это сопйШо зте \ш поп (обязательное условие) всего нашего прогресса»³³.

Многие консерваторы, особенно в Штирии, тоже являлись сто­ронниками Объединенной Словении. Среди них выделялся депу­тат штирийского дежельного збора Михаил Герман. Он составил интерпелляцию от имени словенских депутатов дежельного збора Штирии, которая, по мнению словенского историка В. Мелика, представляла «несомненно, самое решительное и резкое выступле­ние в пользу Объединенной Словении»³⁴.

Не только газеты и выступления депутатов дежельных зборов поднимали вопрос об Объединенной Словении. С августа 1868 г. по 1871 г. в словенских землях состоялось 18 таборов — многолюд­ных собраний под открытым небом, на которых выступали орато­ры с призывом бороться за национальные права, за Объединенную Словению. К таборам затем присоединились и старословенцы, представлявшие консервативное крыло в национальном движении. Таборы в среднем собирали 5—6 тысяч человек, а на самом круп­ном из них в Вижиарьях присутствовало до 30 тысяч словенцев ³⁵. В результате проведения таборов программа Объединенной Сло­вении широко распространилась в разных слоях словенского об­щества, стала истинно общенародной программой.

Трудно судить, как представляли себе внутреннее устройство этого политического объединения словенские политики. По-види­мому, различно, ибо программу Объединенной Словении поддер­живали и наиболее радикальные деятели и консерваторы. Но не­которые брошюры того периода дают возможность понять, какой хотели видеть Объединенную Словению некоторые национальные деятели. В брошюре «Словенцы, чего мы Хотим?» И. Вошняк вы­двинул требование введения в словенских землях общинного само­управления, которое ему представлялось следующим образом: низшим звеном является сосеска, объединяющая деревни одного церковного прихода (фары); затем идет обчина, в которую входит несколько сосеск, 'затем из нескольких обчин создавалась жупа-ния. Всего таких жупаний предполагалось создать три в Южной Штирии и четыре —в Крайне. Основным было среднее звено — обчина. На ее плечи ложилась забота о дорогах, школах, медицин­ском обслуживании, церковных делах и т. д^ ™ Подобного же типа систему общинного самоуправления предлагал Эйншпиллер в бро­шюре «Словенский политический катехизис» ³⁷.

Словенские национальные деятели никогда не предполагали, что Словения будет самостоятельным государством. Самый ради­кальный из национальных деятелей 60-х годов Ф. Левстик, кото­рого Э. Кардель назвал «самой ясной политической головой, выс­шим достижением словенской демократической мысли того пери­ода»³⁸, прямо писал: «Мы, бедные словенцы, ...никогда не имели на земле своего царства и не будем его иметь»³⁹. Подавляющее большинство словенских политиков, особенно в первой половине 60-х годов, было убеждено, что австрийская монархия является единственным возможным государством, в составе которого может находиться Объединенная Словения. Ф. Левстик еще в 1866 г. пи­сал: «Мы, словенцы, ни в коем случае не требуем отторжения от Австрии и независимости от нее» ⁴⁰.

На таборах, где главным вопросом был вопрос об Объединен­ной Словении, словенские политики подчеркивали верность авст­рийскому императору. Так, на первом таборе в Лютомере (9 авгу­ста 1868 г.) Вошняк, призывая к борьбе за объединение словенских земель, подчеркивал: «Мы —верные австрийцы и желаем, чтобы наша империя сохранилась и укрепилась» ⁴\ Эту же мысль подчер­кивал Вошняк и в речи на заседании дежельного збора Штирии осенью того же 1868 г. «Ни одному славянину,—сказал он,—не приходило в голову угрожать отпадением о_г Австрии»⁴².

Австрославизм являлся неотъемлемой частью большинства го­сударственных концепций словенских национальных деятелей. Од­ной из его форм стал югославизм, который брал начало от илли­ризма 30-х годов. Югославянские идеи пропагандировали главным образом либералы, среди них такие видные деятели младословен­цев, как Ф. Левстик, А. Томшич, В. Зарник. Уже в 1863 г. в газете «Напрей» Левстик писал: «Южные славяне говорят: одна кровь течет в наших жилах; одна у нас слава, од_Но прошлое; мы говорим на одном языке, имеем одного государя. Почему же мы не в одной провинции?». В то время Левстик полагал, что центром объедине­ния южных славян Австрийской монархии станет Хорватия. За­греб, в котором предполагалось учредить университет и академию, Левстик рассматривал как центру формирования не только хорват­ской, но и сербской, и словенской интеллигенции⁴³. В 1866 г. Лев-стик выдвинул план переустройства Австрии на федеративной ос­нове, принимая во внимание при установлении границ между ее автономными частями только этнический принцип. Левстик пола­гал, что в Австрии должно быть установлено пять национальных автономных единиц: немецкая, венгерская, румынская, северо-сла-вянская и югославянская⁴⁴. План Левстика по сути не отличался от австрославистского плана Маяра, выдвинутого последним в 1848 г. Только вместо итальянской автономной единицы, поскольку итальянские земли к этому времени в основном уже отошли от Ав­стрии, появилось два славянских объединения: вместо единой мая-ровской Славии — северославянское и югославянское. Югославян-ские планы Левстика не выходили в то время из рамок австросла-визма. После введения дуализма югославянские идеи получили еще более широкое распространение среди словенских, хорватских и сербских национальных деятелей. Эти идеи давали им возмож­ность объединиться в борьбе за свои национальные права.

7—8 ноября 1870 г. состоялась встреча словенских и хорватских политиков в Сисаке, на которой присутствовало 30 человек. Из хорватов в ней приняли участие Ф. Рачкий, М. Мразович, из сло­венцев— деятели либерального направления Р. Разлаг, Д. Трсте-няк, редактор «Словенского народа» А. Томшич. На заседании была принята резолюция, суть которой Томшич очень кратко вы­разил в письме к своему преемнику на посту редактора Й. Юрчи-чу: «Мы договорились, что Словения будет находиться в конфеде­рации с Триединым королевством, к которому присоединятся Дал­мация, Граница, Славония и Риека. С Венгрией будет заключена реальная уния, Словения будет автономной и равноправной». Вен­грия, Хорватия и Словения должны были иметь общее собрание, на котором решались бы дела военные, финансовые и торговые, а также вопросы взаимоотношения с австрийской частью империи. Хорватия и Словения должны были иметь свое совместное собра­ние, на котором рассматривались бы все остальные вопросы: су­дебные, административные, школьные и пр. Общее правительство Хорватии и Словении должен был возглавлять бан⁴⁵. Сисакская резолюция отражала прежде всего позицию некоторых хорватских национальных кругов, стоявших за унию с Венгрией и желавших укрепить свое положение в королевстве св. Стефана, привлекая к себе в качестве ближайших союзников словенцев.

1 декабря в Любляне проводились два крупных мероприятия--ежегодное собрание Матицы словенской и празднование дня рож­дения Ф. Прешерна. Якобы на эти мероприятия собралось около 100 словенских, хорватских и сербских национальных деятелей. Словенцы были представлены на собрании широко: кроме младо-словенцев, на нем присутствовали и старословенцы, в том числе Я. Блейвейс; из хорватов выделялись М. Мразович, И. Мишкато-вич, Л. Вончина, И. Данило; из сербов — Л. Костич, поэт, сотруд­ник С. Милетича. Более пестрый состав привел и к более расплыв­чатым решениям. В Люблянской резолюции признавалась необхо­димость объединения моральных и материальных сил сербов, хор- ватов и словенцев для достижения ими единства в области поли­тики, экономики и литературы. Резолюция указывала, что южные славяне Австрии будут стремиться помочь своим братьям за рубе­жом удовлетворить одинаковые потребности⁴⁶. В отличие от Си-сакской резолюции Люблянская не содержала положения о союзе с Венгрией. Кроме того, в Любляне не было ни слова сказано о какой-либо административной автономии югославянских земель, об их политическом устройстве. В этом отношении Люблянская ре­золюция, несомненно, являлась шагом назад по сравнению с Си-сакской. Но, провозгласив общность интересов югославян, их стремление действовать сообща, она сыграла положительную роль.

Для ряда словенских либералов после 1867 г. австрославизм не был безусловным. В конце 1870 г. «Словенски народ» писал: «...Нам нет никакой радости жертвовать собою ради Австрии, если она к нам несправедлива. У нас еще никто не выдвигал лозунга — ,,Мы с радостью умрем за Австрию даже и тогда, когда она не даст нам гарантии нашего существования как народа и как сла­вян"»⁴⁷. Поэтому югославянские концепции имели хождение среди словенцев не только в виде варианта австрославизма.

Против Люблянской резолюции особенно активно выступали сербы Воеводины, которые не хотели связывать свое будущее с габсбургской монархией, а мечтали воссоединиться с княжеством Сербия. Близки к этому были взгляды словенских либералов из Горицы. В их статьях проскальзывала мысль, что ядром объедине­ния югославян могло бы стать свободное княжество Сербия^4а. Мнение горичан разделял и один из активных младословенцев Ф. Левец. В выступлении на съезде словенских учащихся в Люб­ляне 4 сентября 1869 г. он заявил, что роль Пьемонта для южных славян может сыграть Сербия⁴⁹.

Более откровенно о своих югославистских планах смог выска­заться Янез Похар, уроженец Крайны, бежавший в 1865 г. в Сер­бию, чтобы сражаться с турками. В 1870 г. Похар переехал в Бу­харест, где общался с болгарскими революционерами. В 1871 г. он выпустил четыре номера журнала «Югославия». В нем он кри­тиковал Люблянскую резолюцию. Целью югославян, по его мне­нию, должно быть установление югославянской федерации, осно­ванной на принципах справедливости, свободы, братства и сувере­нитета. Югославия должна была возникнуть в результате распада двух реакционных империй — Османской и Австро-Венгерской⁵⁰. Похар был единственным из словенцев, провозгласившим открыто революционный путь создания Югославии. Это не значило, что та­кой путь не находил других приверженцев — просто они не могли выражать свои мысли откровенно. «Словенски народ», например, пересказывая программу «Югославии» и указывая на ее револю­ционный ' характер, замечал: «Мы, австрийские югославяне, не имеем возможности поднять революционные знамена»⁵¹. Таким об­разом, в некоторых югославянских программах словенцев явствен­но прослеживался отход от австрославизма. Еще более отчетливо эти тенденции видны во всеславянских программах словенских на--циональных деятелей, которые должны были обеспечить существо­вание словенцев в случае распада габсбургской монархии.

Бок о бок с национальным самосознанием у словенцев разви­валось общеславянское самосознание. Оно выражалось и в при­зыве Кумердея и Водника иметь моральную опору в России, и в попытках создания общеславянского языка Маяром, Цафом и не­которыми другими. Разочарование в австрийском правительстве всегда влекло за собой у словенских национальных деятелей рост русофильских настроений. «В этом чувстве,— пишет Мелик,— не существенно, является ли Россия абсолютистской или демократи­ческой..., но важно лишь то, что она существует и своим существо­ванием дает им опору в национальной борьбе, будит надежду на лучшее будущее»⁵². «Словенски народ» прямо писал в апреле 1869 г.: «Каждый словенец станет скорее по национальности рус­ским, чем прусаком. Мы — славяне и хотим остаться ими»⁵³ В ши­роких кругах интеллигенции обсуждался вопрос о необходимости для словенцев (как и для всех славян) общеславянского языка — «высшего языка науки и культуры», как его называли. Видные культурные деятели того времени М. Плетершник (будущий созда­тель знаменитого словенско-немецкого словаря), Ф. Левстик, Г. Блаж (известный русофил, корреспондент «Словенского наро­да») и другие на страницах «Словенского народа» агитировали за принятие в качестве общеславянского русского языка. За это еди-нодуЩно проголосовала словенская молодежь на своем втором съезде в Любляне в 1869 г.⁵⁴

За стремлением сделать русский язык общеславянским стояли политические планы. Об этом прямо писал Блаж, указывая, что введение русского языка в качестве общеславянского будет иметь для словенцев благоприятные Последствия и в культурном, и в по­литическом отношениях. «Нам, словенцам, не надо было бы забо­титься о том, что'будет с нами в случае распадения габсбургского государства»⁵⁵. Конечно, словенские политики не могли открыто писать о всеславянской федерации. Однако анализ статей Ф. Лев-стика, напечатанных весной 1871 г. в «Словенском народе», дает возможность утверждать, что он поднял вопрос о создании на Бал­канах и Дунае федерации под покровительством России/Наряду, с этим он развивал проект всеславянской федерации, куда бы входили южные славяне вместе с Объединенной Словенией⁵⁶. Лю­бопытно воспоминание известного словенского филолога первой половины XX в. М. Мурко, который в школьные годы гостил во владениях словенского национального деятеля Штирии доктора Плоя. Там он имел возможность ознакомиться с «Памятной кни­гой», где оставляли свои записи гости хозяина. Среди них внима­ние Мурко привлекла запись В. Зарника, сделанная им в конце 60-х годов. В ней Зарник выражал пожелание, чтобы славяне объ­единились в федерацию под главенством русского царя⁵⁷. Близ­кого мнения придерживался и Ф. Левец, который в письме к сло­венскому писателю Я. Керснику в 1869 г. замечал: «Ведь у нас нет будущего! Мы будем или пруссаками или русскими»⁵⁸.

Мысли о цеобходимости славянской федерации появились и у представителей словенского рабочего движения. 1 мая 1873 г. в Париже было объявлено о создании «Славянского республикан­ского общества, целью которого провозглашалось образование рес­публиканской славянской федерации «путем свободного соглаше­ния свободных народов». В числе подписавших воззвание был сло­венский рабочий Ф. Железникар, участник Парижской Коммуны, впоследствии один из создателей Югославянской социал-демокра­тической партии⁵⁹. Программа Славянского республиканского об­щества, несомненно, возникла под влиянием идей А. И. Герцена и М. А. Бакунина.

Планы славянской федерации (в форме республики или под главенством русского царя) появлялись у наиболее радикальных словенских политиков. Это означало прежде всего отказ от австро-славизма, отказ от надежд на Габсбургов, попытку найти новый вариант решения словенского национального вопроса.

Таким образом, к началу 70-х годов сложились три государст­венные программы словенцев. Первая из них, господствовавшая, в буржуазных политических кругах, предполагала сохранение Сло­вении в составе Австрийской монархии; вторая — создание неза­висимой Югославии; третья — образование всеславянской федера­ции. Ядром всех трех программ являлась программа Объединен­ной Словении, провозглашенная в революционном 1848 г. и не схо­дившая с повестки дня вплоть до конца второй мировой войны.

Глава седьмая

БОСНИЯ И ГЕРЦЕГОВИНА

Боснийское средневековое феодальное государство было уни­чтожено в XV в. туркамй-османами, которые за период с 1463 по 1592 г. подчинили своей власти всю Боснию и Герцеговину. После завоевания османы начали перестраивать административное уп­равление Боснией и Герцеговиной в соответствии с существовав­шей системой управления в Османской империи. Первоначально эти областзи являлись санджаками Румелийского эялета, но в 1580 г. был образован Боснийский эялет (позднее пашалык), вклю­чивший в себя собственно Боснию, Крайну, Новопазарский санд­жак, Герцеговину с Рашкой, Требиньскую и Зетскую области. В административном отношении Боснийский эялет подразделялся на санджаки — Боснийский, Герцеговинский, Зворницкий, Клиш-ский, Зачазманский, Крчский и несколько позднее Бихачский¹. Более мелкими единицами в структуре административного деления были нахии (или кадилуки), джематы и махалы. Администрацию провинции возглавляли визири (отсюда довольно распространен­ное, наряду с эялетом и пашалыком, название провинции — визир-лук), которые сосредотачивали в своих руках гражданскую власть и военное руководство войсками в эялете. При визирях существо­вал аппарат чиновников, состоявший из казначея, хранителей пе­чати и оружия и некоторых других. Центр провинции (а вместе с тем и резиденция визиря) до 1553 г. находился в Сараеве, до 1588 г.— в Травнике, до 1638 — Бане Луке, до 1852 г.— в Травнике, до 1878 г.— в Сараеве. Введенные в 1580 г. принцип администра­тивного деления и система управления провинцией просущество­вали с незначительными изменениями вплоть до 30-х годов XIX в., хотя количество санджаков и нахий в пашалыке не было посто­янным.

Границы провинции после Систовского мира 1791 г. сохраня­лись практически неизменными. Ее территория составляла немно­гим более 60 тыс. кв км², а население насчитывало в 1807— 1808 гг.— 1.251.200, а в 1876 г.— 1.263.700 человек³.

В ряду европейских владений Османской империи Босния и Герцеговина занимали особое место, их политико-административ­ное положение имело специфические черты. Одной из причин этого, была значительная удаленность провинции от центра империи и ее пограничное положение, что обуславливало необходимость защи­щаться от внешних врагов своими военными отрядами. Порта со­здавала здесь прочную систему обдроны, опираясь главным обра­зом на местных крупных феодалов. Еще в XVI в. в районах, гра- ничивших с Австрией и Венецианской республикой, убыли созданы особые военно-административные единицы —капитании, осущест­влявшие охрану границ⁴. Во главе таких капитании стояли выход­цы из самых богатых феодальных семей провинции — капитаны, власть которых постепенно превратилась в наследственную. Капи-тании просуществовали вплоть до 1835 г., ко/да в ходе админи­стративных преобразований визиря Мехмед-^аши Веджихи были ликвидированы. Впоследствии бывшие капитаны стали назначать­ся начальниками округов (муселимами).

Ввиду ослабления военных сил Осмайской империи в конце XVII и XVIII вв. Боснийский эялет в ходе войн с Австрией и Вене­цианской республикой все более должен был рассчитывать на соб­ственные силы. Благодаря глубоко укоренившейся системе само­обороны местные беги и янычары добились фактического само­управления и слабо подчинялись власти травницкого визиря, ост­рота конфликтов с которым иногда приводила к настоящим войнам.

Важную роль в системе местного административного управле­ния Боснии и Герцеговины играли аяны — старейшины спахийских организаций и вспомогательных военных и янычарских отрядов; представители высшего духовенства и богатые торговцы. Капита­ны и аяны, составлявшие так называемый беговат, являлись ре­шающим политическим фактором в Боснии и Герцеговине в тече­ние всего XVIII и первых десятилетий XIX в. Увеличение роли аянов стало особенно заметным в период ослабления центральной власти в Турции. Невозможность осуществлять свою власть без поддержки аянов заставляла визирей считаться с их реальной си­лой. В первые десятилетия XIX в. вошло в обычай созывать так на­зываемое вече аянов — совещательный орган, который перестал существовать в результате административной реформы в 1835 г. Аяны оказывали помощь государственным властям в решении важнейших дел, в том числе контролировали уплату налогов и вы­полнение повинностей райей⁵.

Особенности социально-политического развития Боснии и Гер­цеговины обуславливались и тем немалым торговым значением провинции, по территории которой пролегали торговые пути из центра империи на Адриатику и в Центральную Европу⁶.

Социально-политическая специфика Боснии и Герцеговины определялась и наличием гораздо большего, чем в ряде балкан­ских земель, исламизированного населения. В настоящее время в научной (особенно боснийской) литературе все чаще рассматри­вается вопрос о появлении и развитии боснийско-мусульманского этноса ⁷. В 70-е годы XIX в. среди населения Боснийского вилайе­та (с 1865 г.) православные составляли 37,6%, католики — 12,7, а мусульмане — 48,9% ⁸. У последних сохранялся сербский язык и формировалось особое национальное самосознание. Ислам нало­жил отпечаток не только на религиозную сторону, но и на образ жизни и¹ культуру славян-мусульман Боснии и Герцеговины. В то же время они проводили четкую разделительную грань между собой и мусукьманами-турками. Несмотря на приобретенное внеш­нее сходство ом не отождествляли себя с последними. В XIX в. боснийские мусульмане «ощущали себя особой этнической общ­ностью, как по отношению к иноверцам, так и прочим мусульма­нам»⁹. Наряду с аполитическим и культурным размежеванием в среде местного населения Боснии и Герцеговины исламизация уве­личила социальную Хпропасть между феодалами, в абсолютном большинстве принявшими ислам, и зависимым крестьянством, ос­тавшимся христианские.

Вплоть до конца XVIII в. Турция в своей политике в Боснии и Герцеговине опиралась ща местных крупных землевладельцев, поддерживая их интересы, Постепенный упадок феодальной си­стемы Османской империи \не мог не отразиться на положении в подвластных ей балканских землях. Ослабление султанской вла­сти, а вместе с тем и власти боснийско-герцеговинского визиря, сопровождалось усилением политических позиций крупных фео­дальных владельцев, появлением сепаратистских тенденций в эяле-те. Политика Порты, направленная на государственную центра­лизацию и укрепление своей власти на местах, встретила резко не­гативную реакцию со стороны бегов Боснии и Герцеговины. Слож­ность внутриполитического положения в Боснийском пашалыке усугублялась существованием там целого комплекса противоре­чий: в начале XIX в. наряду с религиозными усилились противо­речия, с одной стороны, между боснийско-герцеговинским господ­ствующим классом и центральной властью Османской империи, и с другой — между боснийско-герцеговинскими крупными земле­владельцами и зависимым от них крестьянством. В социально-эко­номическом отношении первая половина XIX в. характеризовалась убыстряющимся процессом распада спахийской системы и внедре­ния чифтликчийских отношений, что сопровождалось резким ухуд­шением положения боснийско-герцеговинских крестьян.

Попытки Порты укрепить свои позиции в Боснии и Герцеговине путем проведения реформ наталкивались на упорное сопротивле­ние бегов. Местные феодалы-мусульмане усматривали в реформах ущемление своих землевладельческих интересов и своего влияния в административно-политических делах. Кроме того, попытки ре­форм расценивались ими, а также янычарскими предводителями, как уступки христианскому населению. Этот аргумент использо­вался для вовлечения в борьбу против центрального правительства широких слоев мусульманского населения. Ввиду упорного сопро­тивления бегов султанскому правительству не удалось последова­тельно провести ни одну из реформ. Власть наместников Порты в этой провинции оставалась номинальной. Реальная власть принад­лежала местным аянам ¹⁰. Автономные начала в Боснии и Герцего­вине существовали фактически, хотя и не были оформлены юри­дически.

В 20-е годы центром сопротивления реформам стал г. Сараево. Инициатором и главной движущей силой оппозиции выступили янычары. Борьба длилась с переменным успехом. Роспуск янычар- ского корпуса в 1826 г. вызвал в Боснии и Герцеговине особи ак­ тивное противодействие. Движение против реформ возглавили крупные феодалы-аяны, недовольные падением своего влияния в Боснии и Герцеговине. /

В 1831 г. вспыхнуло восстание под руководством Гусейна-бега Градашчевича, установившего связи с албанским правителем Му-стафой-пашой Бушати. Гусейн-бег выступил йод лозунгом борьбы против начатых Портой военных преобразований — создания в Боснии и Герцеговине новой регулярной армии вместо янычарских корпусов. Выдвигалось требование предоставления Боснийскому эялету самоуправления с правом избрания визиря из своей среды при сохранении верховной власти сул/ана и уплате ежегодной дани. Боснийское войско нанесло крупное поражение султанской армии на Косовом поле. Гусейн-бег Градашчевич был провозгла­шен боснийским визирем. Но отказ Герцеговины присоединиться к восстанию, начавшиеся междоусобные конфликты в повстанче­ских кругах ослабили их силы и облегчили султанским войскам подавление мятежа.

Лишь после этого Порте удалось провести в Боснии и Герцего­вине ряд административных преобразований. В 1833 г. Герцегови­на была выделена в отдельный Мостарский визирлук. Босния (Травницкий визирлук) была разделена на 6 санджаков и 42 нахии. Нахии подразделялись на общины. Административная власть в ви-зирлуках принадлежала султанским наместникам. В 1845 г. при них были созданы меджлисы (советы), членов которых назначала Порта. В их состав входили представители христианского и' му­сульманского населения. Подобные меджлисы были созданы в санджаках и нахиях.

С разгромом восстания Гусейн-бега оппозиция реформам в Боснии и Герцеговине не прекратила своего существования. Бос-нийско-герцеговинские феодалы, опасавшиеся за свои права и зе­мельные владения, ощущали настоятельную необходимость про­должать борьбу в защиту своих политических и экономических привилегий. Особое недовольство бегов вызывало уменьшение их политической роли и влияния в местных диванах и меджлисах в связи с введением в систему управления Боснией и Герцеговиной института чиновников, назначавшихся Портой. Все это, наряду со стремлением играть решающую роль в административно-политиче­ских делах, обуславливало дальнейшее выступление против рефор­маторской деятельности турецкого правительства и порождало идеи о боснийско-герцеговинской автономии с преобладающей ролью в управлении местного, крупнопоместного феодального эле­мента. В этот период в среде феодалов появляются мысли об авто­номии Боснии и Герцеговины по образцу Египта или Сирии и пе­рехода всей полноты власти в провинции в руки местных феода­лов ^и.

В 1837 г. против реформ выступили феодалы Сараева и Бос­нийской Крайны. В последней движение продолжалось с большим размахом и в 40-е годы. Поэтому преобразования, проводившиеся в Османской империи — Танзиматские реформы, вводились в Бос­нии и Герцеговине с трудом и большим запозданием (например, уничтожение спахийской системы, провозглашенное в 1834 г.).

Полностью сломить сопротивление реформам боснийско-герце-говинских феодалов Порте удалось лишь в начале 50-х годов, при­бегнув к самым решительным мерам. В Боснию была направлена большая регулярнаяХармия во главе с Омер-пашой Латасом. Бе-говские четы были разбиты и в значительной мере уничтожены. В 1851 г. в Боснии и Герцеговине утвердилась власть центрального^ правительства. Энергичный политик Омер-паша Латас в 1851 г. ликвидировал остатки спкхийской системы и в последующие годы осуществил ряд административных преобразований.

Было введено новое административное деление на каймакамлу-ки и мюдирлуки (срезы), которое в значительной степени терри­ториально отличалось от ранее существовавших санджаков и ка-дилуков (нахий). По этой реформе Боснийский эялет был разделен на шесть каймакамлуков— Сараевский, Травницкий, Банялук-ский, Бихачский, Зворницкий и Новопазарский; Герцеговинский — на три: Мостарский, Требиньский, Плевальский. В двух провин­циях в целом было 9 каймакамлуков и 60 мюдирлуков ¹². Нахии же практически утратили свое значение как территориально-адми­нистративные единицы. Вся лолнота власти в каймакамлуках на­ходилась в руках каймакамов, в мюдирлуках — мюдиров. Судеб­ная, власть сосредотачивалась, соответственно, у каймакамов и ка­диев. В качестве совещательного органа" при них существовали меджлисы ¹³. Следует отметить, что Герцеговинский эялет наравне с Боснийским имел свою правомочную администрацию (до 1865 г.), но в вопросах, касавшихся экономического и политического разви­тия обеих провинций, подчинялся боснийскому визирю.

Наряду с выступлениями консервативно-феодального характера^ еще в начале XIX в. в Боснии и Герцеговине появляются первые признаки зарождения национально-освободительного движения христианского населения, на которое оказывала заметное влияние борьба за освобождение от турецкой власти в Черногории и Сер­бии. Активную роль в этом движении играли представители мест­ного духовенства, пытавшиеся найти поддержку в России. Так, в< 1803 г. пивлянский архимандрит Арсений Гагович, прибыв в Пе­тербург с политической миссией, заявил там, что «народ герцего­винский, а равно и все христиане, под игом магометан стенающие,, считают, что приспело, наконец, время их освобождения». Гагович говорил о стремлении балканского населения войти в состав Рос­сии, а в случае, если это невозможно, предлагал основать «славя­но-сербское царство» под скипетром одного из русских великих князей¹⁴. Такого рода предложение, несомненно, было увязано с политическими замыслами черногорского митрополита Петра Не-гоша и некоторых сербских деятелей. Заметное влияние на бос-нийско-герцегбвинское население оказало Первое сербское восста­ние 1804—1813 гг, нашедшее отзвук в ряде крестьянских выступ лений и особенно в восстании в Боснийской Крайне 1809 г., возглавленном Й. Янчичем, поддерживавшим свя^ь с сербскими повстанцами и австрийцами¹⁵. Повстанцы боролись за уничтоже­ ние турецкого владычества. /

В 30—40-е годы общественно-политические /процессы, происхо­дившие в Сербском княжестве и Хорватии, оказывали определен­ное воздействие на развитие национальных/воззрений ряда пред­ставителей зарождающейся боснийско-герцеговинской интелли­генции— учителей, а также духовенства. Представители католиче­ского духовенства — Иван Франо Юкич, Мартин Недич, Яков Бал-тич, Блажо Иосич, которых привлекала/идея культурного и поли­тического единства южнославянских народов, начали активную пропаганду иллиризма в Боснии и Герцеговине. Они выступали против турецких реформ, выдвигали требования предоставления христианскому населению провинции политических прав и религи­озной свободы. Одну из своих задач они видели в просвещении боснийской молодежи — православной и католической.

В национальном вопросе один из ярких представителей этого движения И. Ф. Юкич оставался до конца верен выдвинутой им концепции «бошнятства» — он утверждал, что в Боснии и Герцего­вине один народ — «бошняки», который является составной частью иллирского народа. Но его национальная концепция, как утверж­дает югославский историк Т. Крушевац, была оторвана от реаль­ности и не имела глубоких корней ¹⁶. Юкич, бесспорно, ориентиро­вался на Загреб, но фактически он стоял на нейтральной почве между сербами и хорватами, что способствовало его сближению с сербскими кругами в дальнейшем.

Значительное влияние на развитие национально-освободитель­ного движения в Боснии и Герцеговине оказали идея государст­венного объединения югославянских народов под главенством Сербского княжества и националистическая пропаганда, направ­лявшаяся в 40-х годах И. Гарашанином, который в своем извест­ном «Начертании» важное место отводил Боснии и Герцеговине (см. об этом с. 137). Его программа нашла отклик среди боснийско-герцеговинской интеллигенции и деятелей церкви, зажиточных крестьян, мелких торговцев. В 40-е годы в Боснии и Герцеговине возник ряд тайных организаций, руководимых и финансируемых сербскими правящими кругами. Они ставили перед_собой задачу укрепить связи с Сербией и содействовать реализации объедини­тельных планов Гарашанина.

В 40—50-е годы XIX в. представители боснийско-герцеговин-ского христианского населения разрабатывали и направляли Пор­те адреса и меморандумы, которые отражали их цротест против турецкого управления. Так, в меморандуме 1 мая 1850 г., автором которого являлся Юкич, содержались требования равноправного участия христиан и мусульман в управлении, свободы вероиспове­дания, собраний и союзов, отмены харача, призыва христиан на военную службу, свободы торговли и занятий ремеслом без учета религиозной принадлежности, запрета сгона кметов с земли, орга- пизации почтового и других средств сообщения, гласности бюдже­та, строительства школ и создания типографии для христианского населения¹⁷. Такого рода требования являлись достаточно передо* выми для отстало^ в экономическом и политическом отношениях провинции Османской империи. По существу они предусматривали введение местной административной автономии в Боснии и Герце говине¹⁸, а также содержали элементы преобразований буржуазно-демократического характера.

В конце 50—начале\60-х годов вспыхивает ряд восстаний под руководством Л. Вукал(\вича в Герцеговине (1852—1853, 1857— 1858 и 1861 —1862 гг.) ¹⁹. Программа восставших в основном содер­жала требования аграрного характера, но в то же время была на­правлена и против национального гнета. Так, повстанцы выступали за уравнение в правах (религиозных, имущественных, судебных) мусульман и христиан. Одним из требований восставших было присоединение к Черногории и таким образом завоевание незави­симости. Национально-освободительной борьбе в Герцеговине во многом способствовала Черногория, которая оказывала поддерж­ку герцеговинским выступлениям. Герцеговинско-турецкие конф­ликты нередко приводили к черногоро-турецким войнам. Ряд по­граничных земель Герцеговины черногорский князь Данило рас­сматривал составной частью княжества, распространял на них свои постановления, назначал там сердаров.

Одновременно в адресах и меморандумах, выработанных в ход^ восстаний, особенно в ходе последнего (1861—1862 гг.), ставился вопрос о необходимости местной административной автономии для Боснии и Герцеговины²⁰.

Следует отметить, что специфика общественно-политического положения Герцеговины в составе Османской империи состояла в административном и судебном самоуправлении некоторых погра­ничных с Черногорией герцеговинских областей, сохранивших ста­рые племенные названия (Езера, Шаранци, Пива, Дробняк). Их зависимость от турецкой власти выражалась в уплате десятины и таможенной пошлины. Население обязано было содержать воен­ные отряды для охраны черногорской границы, но за счет Турции. По свидетельству С. Стратимировича, относившемуся еще к началу XIX в., пивляне были фактически независимыми, их автономный статус подразумевал лишь незначительную дань Турции, в селах же управляли местные кнезы²¹.

В ходе^ национально-освободительной борьбы в 50 — начале 60-х годов южным и юго-восточным областям Герцеговины уда'-лось сохранить систему местного самоуправления. После восста­ния 1862 г. она была также распространена и на некоторые другие районы (Рудину, Б аняны, Зубцы и др.)« С 1858 г. население юго-восточной Герцеговины перестало платить налоги Турции, с этой территории были выведены все турецкие войска, практически лик­видирован османский чиновничий аппарат²².

В этот период начали создаваться местные органы власти под непосредственным влиянием черногорской государственной систе- мы. Административно-судебные функции были переданы в руки назначаемых капитанов и сердаров. Черногорский /сенат стал для герцеговинцев пограничных областей высшим судебно-админист-ративным органом. В 1858 г. черногорский князь/Данило присвоил Луке Вукаловичу и еще некоторым старейшинам титул воеводы (Л. Вукалович был произведен в воеводы 3/бцев, Крушевицы и Драчевицы и управлял этими областями самостоятельно: собирал налоги, назначал сердаров, выполнял судебные функции и др.). Несмотря на то, что в конечном счете Порте удалось подавить вос­стания в Герцеговине, наряду с сохранением системы самоуправ­ления в ряде областей, часть пограничных с Черногорией земель (Грахово, часть Банян, Дробняка и др.) вошла в состав фактиче­ски независимого Черногорского государства²³.

Один из наиболее ярких представителей национально-освободи­тельного движения в Боснии и Герцеговине, испытавший значи­тельное влияние Гарибальди,— М. Любибратич в 60-е годы после­довательно отстаивал идею автономии и Боснии и Герцеговины. Он считал возможным в этот период также присоединение их к Сербии²⁴. После событий конца 50 — начала 60-х годов в Боснии и Герцеговине М. Любибратич продолжал активно выступать за объединение сил христиан и мусульман-славян в борьбе за нацио­нальное и социальное освобождение ²⁵. Это особенно отчетливо проявилось при попытках поднять восстания в Боснии и Герцего­вине в 1867, 1872 гг. Идея совместной вооруженной борьбы хри­стианского и мусульманского населения провинции за националь­ную свободу и против отживших феодальных порядков занимала центральное место в системе взглядов М. Любибратича. В период подготовки восстания 1872 г. он выступил за создание народной скупщины и временного правительства²⁶. В 1875 г. после начала восстания он приложил немало усилий, чтобы осуществить свои проекты и создать временное правительство в Герцеговине. Но все действия М. Любибратича, находившегося под значительным серб­ским влиянием, были парализованы сторонниками черногорской ориентации в Герцеговине. Позднее им были предприняты попытки создать временное правительство в Боснии.

В 60—70-е годы все большую роль в развертывании националь­но-освободительной борьбы начинает играть молодая торговая сербская и хорватская буржуазия Боснии и Герцеговины, а также формировавшаяся местная интеллигенция, большинство которой составляли учителя²⁷. Определенное положительное значение на этом этапе развития освободительных процессов имела деятель­ность церкви, которая, с одной стороны, помогала развитию про­свещения и образования в Боснии (создание школ при церквах и монастырях), а с другой —содействовала организации антиосман­ской борьбы. И не случайно, что 'среди руководителей будущих восстаний 1875—1878 гг. в Боснии и Герцеговине было много пра­вославных священников.

В 1860 г. группа национальных деятелей из Боснии-и Сербии, возглавляемых публицистом М. Баном, образовала в Белграде тайный комитет, главной целью которого была подготовка восста­ния в Боснии с, последующим ее присоединением к Сербии. Но эта организация просуществовала недолго²⁸.

Руководители\Сербского княжества во второй половине XIX в. по-прежнему важнейшей целью своей внешней политики считали освобождение и объединение югославянских народов вокруг Сер­бии. В 60-х годах активизировалась деятельность сербского прави­тельства, направленная на организацию антиосманских восстаний в пограничных с княжеством областях Османской империи, в пер­вую очередь в Боснии. В 1862 г. по инициативе И. Гарашанина в Белграде был создан специальный комитет, который должен был вести пропаганду за пределами Сербии и координировать работу тайных боснийских организаций по подготовке восстания, целью которого для княжества было присоединение Боснии²⁹. Комитет имел ряд агентов в Боснии и Герцеговине. Сербский князь Миха­ил и И. Гарашанин стремились привлечь к осуществлению своих планов организации восстания в Боснии и народную партию в Хор­ватии, а также сербов-граничар с Австрийской Военной границы. В 1867 г. в результате соглашения между лидером хорватской пар­тии народняков И. Штроссмайером и И. Гарашанином было до­стигнуто соглашение о создании Главного комитета в Загребе для подготовки восстания в Боснии³⁰. Подготовкой к восстанию среди граничар руководили А. Орешкович и Д. Ковачевич — бывшие гра-ничарские офицеры, бежавшие в Сербию. В 1867 г. А. Орешкович также приступил к разработке проекта организации восстания в Боснии³¹.

Во второй половине 60 — начале 70-х годов на подготовку пла­нов восстания были-направлены усилия выходцев из Боснии и Гер- . цеговины, участников восстаний там Н. Окана и М. Любибратича ³². К началу 70-х годов после отставки И. Гарашанина и смерти кня­зя Михаила попытки княжества создать сеть сербских агентов и организовать восстания в Боснии практически прекратились. Тем не менее эта деятельность сербского правительства оказала опре­деленное влияние на политическую просербскую ориентацию фор­мирующейся национальной сербской буржуазии и интеллигенции в Боснии.

Свой вклад в формирование национальной сербской идеологии среди населения Боснии и Герцеговины, а также в развитие серб­ского национального самосознания сербов этих областей внесла во второй половине 60-х годов организация сербской молодежи Омладина. Хотя официально она занималась культурно-просвети­тельными задачами, ее деятельность имела и политический харак­тер. Члены Омладины активно выступали за освобождение и объ­единение сербского народа.

В середине 60-х годов в рамках реформ управления провинция­ми в Османской империи Боснийский и Герцеговинский визирлуки были объединены в единую провинцию — Боснийский вилайет (1865 г.). В административном отношении вилайет подразделялся на семь санджаков, а они в свою очередь — на казы или срезы.

Число последних составляло 59. Во главе администрации провин­ции был поставлен генеральный наместник султана — вали, кото­рый осуществлял высшие судебные, административные, финансо­вые, политические функции. В помощь боснийскому вали соответ­ствующие министерства Османской империи направляли своих чи­новников— директоров финансов, канцелярии, общественного* строительства, комиссара по иностранным делам и сношениям с правительствами и консульствами держав, чиновника по аграрным и торговым вопросам, верховного судью. Наряду с институтом чи­новников, направляемых из Стамбула, были созданы вилайетский административный совет, а также Великое вече, в которое входи­ло по три представителя от каждого санджака (всего 21 .человек). В конце 1875 г. Герцеговина была отделена от Боснии и был образован Герцеговинский вилайет с центром в Мостаре, но в на­чале 1877 г. обе области были вновь объединены в административ­ном отношении.

В 60-е годы проблема Боснии и Герцеговины стала спорным моментом при реализации идей Балканского союза и создании; сербского и черногорского вариантов союзнического договора. Чер­ногорский проект предполагал присоединение Боснии и части Ста­рой Сербии к Сербскому княжеству, а Герцеговины и остальной части Старой Сербии к Черногории. Но правящие сербские круги, династия Обреновичей отвергли подобный вариант, а в 1870 г. не­двусмысленно потребовали согласия Черногории на включение в состав Сербского княжества обеих земель — Боснии и Герцегови­ны. Однако осуществить свои плацы им не удалось.

Кульминацией крестьянского движения в Боснии и Герцеговине явилось восстание 1875—1878 гг., которое положило начало Во­сточному кризису 70-х годов. В целом это движение имело анти­феодальную направленность, стержнем программных требований являлись аграрные преобразования. Вместе с тем антифеодальная борьба боснийско-герцеговинского крестьянства тесно переплета­лась с национально-освободительным движением. Стремясь всеми силами сохранить Боснию и Герцеговину в составе империи, Порта предприняла ряд мер с целью прекращения восстания в Боснии и Герцеговине. Султанские ирадэ провозгласили проведение реформ, уравнивавших в правах собственности и наследования имущества мусульман и христиан, облегчавших покупку и продажу земель и др.³³ Но частичные уступки не могли удовлетворить восставших, что повлекло за собой обострение борьбы.

В ходе восстания получила развитие идея автономии Боснии и Герцеговины, исходившая из среды повстанцев. В программных требованиях 1875—1876 гг. слово «автономия» как таковое отсут­ствовало, но их основной смысл заключался в введении админи­стративной автономии (местного самоуправления). С самого на­чала в восстании наметились два течения — буржуазное и рево­люционно-демократическое. Революционно-демократическое кры­ло, возглавляемое В. Пелагичем, призывало к полному уничтоже­нию феодальных отношений путем совместного выступления всех угнетенных независимо от национальной и религиозной принад­лежности против своих угнетателей ³\ В. Пелагич и его сторонники выступали за объединение сербов, мусульман и хорватов Боснии и Герцеговины в борьбе против власти османов и за создание но­вого общественного порядка. Многие положения, связанные с бу­дущим государственным развитием Боснии и Герцеговины, были разработаны В. Пелагичем в его политическом проекте —«Посла­ние друзьям угнетенных братьев в Турции» (1874 г.), напечатан­ном в Нови Саде.

Еще в годы, предшествовавшие восстанию, когда формирова­лось революционное мировоззрение В. Пелагича, он придавал большое значение общине³⁵. Принцип общинного самоуправления лег в основу всей его политической программы. По его мнению, община должна была стать основной ячейкой государственного строя в освобожденных Боснии и Герцеговине³⁶. Высшая власть должна была принадлежать народной скупщине, в функции кото­рой входило бы издание и утверждение законов. Идея созыва на­родной скупщины не была новой для деятелей боснийско-герцего­винского национально-освободительного движения. Об этом писал еще в период подготовки восстаний 1867 и 1872 гг. М. Любибратич. В проекте 1874 г. Пелагич предполагал возможность консти­туционной монархии, «если бы этого потребовал народ»³⁷. Монарх имел право подписывать все решения народной скупщины, но его подпись носила бы формальный характер. В развитие принципа общинного самоуправления должны были быть созданы местные скупщины, в функции которых входило решение всех дел в окру­гах. Пелагич предусматривал также создание министерского сове­та, состоявшего из трех министров и ответственного перед народ­ной скупщиной. В будущем государстве Пелагич предполагал лик­видировать регулярные войска, пенсии, титулы, жандармерию, тюрьмы, а также ввести полную свободу веры и просвещения. Цер­ковь отделялась от школы и государства, вводился гражданский брак. Функции низших органов власти определялись бы законом. Данный проект политического переустройства освобожденных Бос­нии и Герцеговины был написан под значительным влиянием серб­ских социалистов, их критики государственного устройства Серб­ского княжества. Бесспорно, что позиция В. Пелагича была наи­более прогрессивной. Его идеи имели принципиально важное зна­чение для дальнейшей борьбы народов Боснии и Герцеговины за свое национальное освобождение, но в то же время в условиях 70-х годов XIX в. практически были неосуществимы." Это в опре« деленной степени понимал и сам Пелагич, который позднее писал, что идеи проекта станут реальными только тогда, когда «будет ликвидирована частная собственность и все сегодняшнее неспра­ведливое устройство»³⁸.

В период восстания свои идеи о политическом переустройстве в Боснии и Герцеговине В. Пелагич развил в двух документах: «Проекте одного боснийца. О преобразовании Боснии и Герцего­вины на современных демократических принципах» (январь 1876 г.) и «Повстанческой программе народных прав» (конец 1877 г.). Бу­дущее балканских народов В. Пелагич, вслед за Л. Каравеловым,. С. Марковичем видел в федерации демократических республик. Но эта идея оставалась лишь в рамках его теоретических размыш­лений, необходимость разрешения практических задач социальной и национально-освободительной борьбы в Боснии и Герцеговине в 1875—1878 гг. отодвигала на второй план проблему дальнейшего политического и государственного развития³⁹.

В 1875—1878 гг. получила развитие линия боснийских повстан­цев на объединение Боснии с Сербией. Активными ее проводника­ми являлись представители буржуазного крыла, ориентировавше­гося на Сербию. Этой же позиции придерживался и Главный коми­тет боснийского восстания. В Герцеговине решающую роль играли сторонники ее объединения с Черногорией. В начале июля 1876 г. на боснийской и герцеговинской повстанческих скупщинах было провозглашено такое объединение. Решительным противником по­добной акции являлся В. Пелагич, считавший невозможным объ­единение с княжествами, в которых существовали монархические,, антидемократические режимы⁴⁰, резко расходясь в этом вопросе с Главным комитетом.

Кроме того католическим населением Боснии и Герцеговины выдвигались требования включения их в состав Австро-Венгрии. На. осуществление этих замыслов была направлена деятельность одного из руководителей движения — И. Мусича ⁴¹.

Следует подчеркнуть, что в ходе восстания создавались органы новой власти. Для решения важнейших вопросов неоднократно со­зывались скупщины, на которых присутствовали делегаты повстан­цев, руководители и воеводы. Скупщины фактически стали высшим органом власти. Осенью 1877 г. увенчалась успехом попытка соз­дать боснийское правительство. 11 октября в Кравяке состоялась скупщина, избравшая правительство в составе 14 человек. Прави­тельством сразу же было издано обращение, в котором подчерки­валось, что народы Боснии никогда не хотели и не захотят стать частью какого-то другого государства. Тем самым руководители восстания отрицали возможность включения Боснии и Герцегови­ны в состав Австро-Венгрии или австро-венгерскую оккупацию. Целью восстания, говорилось в обращении, является освобождение от власти Османской империи и объединение с остальными серб­скими землями. Но «европейские условия,— утверждалось далее,— не позволили^объединиться с Сербией, и поэтому народы Боснии и Герцеговины хотят иметь свою полную свободу и самоуправле­ние»⁴². Вместе с тем идея об объединении не подлежала полному забвению. Боснийское правительство, как отмечалось в документе, резервировало за собой право поднять этот вопрос, когда между­народные условия будут более благоприятными, поскольку в це­лом объединение с «сербскими землями могло бы иметь большое значение для всего славянского вопроса»⁴³.

На заключительном этапе восстания все большее распростра­нение получала идея автономии, что в значительной степени было связано с утратой надежд на помощь Сербии после ее поражения в войне с Турцией и со сложившейся международной ситуацией в уют период на Балканах⁴⁴. Это в определенной мере отразилось и в последующих повстанческих документах. Так, в меморандуме боснийских повстанцев из 18 пунктов, появившемся вскоре после создания временного правительства, наряду с упоминанием о же­лании населения Боснии и Герцеговины объединиться с Сербией выдвигалось требование предоставления автономии Боснии и Гер­цеговине при сохранении минимального сюзеренитета Османской империи. В этом случае все доходы с областей поступали бы в на­родную казну и лишь небольшая их часть передавалась Порте, которая через 10 лет должна была употребить эти суммы на нуж­ды пострадавшего в годы восстания народа. В автономной Боснии и Герцеговине повстанцы требовали создания народной скупщины, избиравшей правителя (гувернера), пользовавшегося лишь испол­нительной властью, в то время как законодательная находилась в руках скупщины.

Освободительная борьба балканских народов, в том числе Бос­нии и Герцеговины, в период Восточного кризиса 1875—1878 гг. на­ходила живейший отклик и помощь различных общественных кру­гов, широких народных масс России. В официальной российской политике также поддерживалась идея автономии для Боснии и Герцеговины. Естественно, царское правительство преследовало свои цели в решении Восточного вопроса, но его внешнеполитиче­ские интересы на этом этапе совпадали с задачами освободитель­ных движений народов Балканского полуострова.

С самого начала боснийско-герцеговинских событий летом 1875 г. в балканской политике России выявилась линия на решение вопроса путем удовлетворения требований повстанцев и предостав­ления автономии восставшим областям. Активизация действий Пе­тербурга в пользу автономии Боснии и Герцеговины наметилась весной 1876 г. На Берлинскую встречу министров иностранных дел России, Австро-Венгрии и Германии российские дипломаты при­везли предложения о национальной автономии для Боснии и Гер­цеговины⁴⁵. Кроме того, в одной из памятных записок МИД, напи­санных накануне встречи, говорилось о том, что если «Порта падет под грузом своих собственных ошибок, тогда необходимо способ­ствовать и помогать свободному развитию христианских нацио­нальностей (Балкан.— Ред.) по пути к политической независимо­сти,—каждая в своих географических пределах и в соответствии со своими естественными свойствами»⁴⁶.

Российские дипломаты пцрледовательно отстаивали в диплома­тических дебатах идею о национальной автономии по типу Сербии или Румынии для этой провинции Османской империи. Но все предложения министра иностранных дел А. М. Горчакова в этом плане наталкивались на непреодолимое противодействие Австро-Венгрии. Ее министр иностранных дел Д. Андраши рассматривал даже административную автономию (местное самоуправление) как неприемлемый вариант. Венские дипломаты и военные круги давно вынашивали планы захвата Боснии и Герцеговины. На Рейх-штадтской встрече Андраши за нейтралитет Австро-Венгрии в рус­ско-турецкой войне удалось вырвать у Горчакова устное согласие на оккупацию Боснии. Это было официально закреплено подписа­нием секретной Будапештской конвенции в начале 1877 г., где уже речь шла не только об одной Боснии, но и о Герцеговине. Австро-Венгрия опасалась в случае падения Османской империи создания крупного славянского государства на Балканах, могущего быть центром притяжения для славянских народов Габсбургской импе­рии. Российские дипломаты, вынужденные считаться с такой пози­цией союзника по «Союзу трех императоров» (1873 г.), не теряли надежды осуществить свои идеи изменения политического статуса Боснии и Герцеговины. В одном из документов МИД (июнь— июль 1876 г.) отмечалось, что, «поскольку исключена возможность создания крупного славянского государства, самым рациональным исходом было бы создание мелких независимых государств (в том числе и Боснии и Герцеговины.— Ред.) в территориальных преде­лах, отведенных каждому из них историей и объединенных на фе­деративных началах»⁴⁷. Российский посол в Константинополе Н. П. Игнатьев предпринял попытку добиться широкой местной ав­тономии для Боснии и Герцеговины на Константинопольской кон­ференции в декабре 1876 г., выдвинув соответствующий проект. Но конференция закончилась фактическим провалом вследствие пози­ции, занятой Турцией и западными державами.

Хотя Австро-Венгрии удалось добиться согласия России на ок­купацию Боснии и Герцеговины, начавшаяся русско-турецкая вой­на внесла поправки в расчеты держав. Уже в предварительных условиях мира (осень 1877 г.) было предусмотрено введение авто­номного устройства для Боснии и Герцеговины. Сан-Стефанский мирный договор зафиксировал предоставление автономии этим об­ластям. Однако, как известно, на Берлинском конгрессе был пере­смотрен ряд условий русско-турецкого прелиминарного мирного договора. Австро-Венгрия получила мандат на оккупацию Боснии и Герцеговины, и в течение июля — октября 1878 г. австро-венгер­ские войска, преодолев вооруженное сопротивление населения, осу­ществили оккупацию. В политическом развитии Боснии и Герце­говины начался новый период.

Глава восьмая

РУМЫНИЯ