26. Фольклорные истоки «Повести о Петре и Февронии Муромских».

Фольклоризм «Повести о Петре и Февронии» (одной из лучших не только в древнерусской, но вообще во всей русской литературе) общеизвестен и хорошо изучен. Мотив змееборства и сказочный сюжет о мудрой деве не раз привлекали внимание исследователей. Предполагается, как это показала в своей глубокой и интересной монографии Р.П.Дмитриева, что «в основе повести о Петре и Февронии лежит новеллистическая сказка» [001]. Этот итоговый тезис сегодня принимается многими и часто тиражируется в различного рода комментариях и популярных изданиях. Это и понятно, так как устоявшаяся, традиционная оценка фольклорных элементов и обусловленного ими социального пафоса произведения вполне адекватна одному из уровней содержания текста.

Однако хорошая изученность вопроса, как известно, не закрывает, а открывает его, ибо художественный текст — древний и новый, фольклорный и литературный — всегда многозначен, всегда больше себя самого.

Применяя правило многозначности к «Повести о Петре и Февронии», мы с некоторым, можно сказать, удивлением обнаруживаем, что все (или почти все) писавшие о фольклоризме древнерусской повести прошли мимо поразительной близости этой повести и волшебной сказки о Царевне-лягушке. Правда, справедливости ради, надо отметить, что в фундаментальной работе М.О.Скрипиля, статьях А.А.Шайкина и С.К.Росовецкого, книге В.Ф.Переверзева название сказки «Царевна-лягушка» и некоторые ее сцены упоминаются (и в этом, можно полагать, сказалась интуиция авторов). Однако только упоминаются и не более. Причем упоминаются в ряду других фольклорно-сказочных сюжетов и мотивов.

Между тем, если не делить «Повесть о Петре и Февронии», как это иногда делают, на четыре относительно самостоятельных новеллы, а рассматривать ее как единое целое, то бросается в глаза, что повесть и сказку объединяет общий сюжет — история женитьбы на чудесной супруге. В своих архетипических истоках этот общий сюжет, без сомнения, восходит в конечном счете к мифологическим представлениям о браке с тотемным существом. Как подчеркивает Е.М.Мелетинский, «в мифах и сказках буквально всего мира имеется сюжет о приобретении, потере из-за нарушения табу и новом приобретении после соответствующих испытаний тотемной (звериной) супруги, доставляющей мужу определенные блага» [002]. В сказке о Царевне-лягушке эта последовательность событий (при принципиальном переосмыслении ее мифологического содержания) сохраняется буквально, а в «Повести о Петре и Февронии», представляющей следующую, уже не фольклорную, а литературно-христианскую стадию эволюции протосюжета, она трансформируется, но обнаруживает при этом изначальную логику. В частности, «потере из-за нарушения табу» соответствует отъезд Февронии с князем после бунта бояр, а «новое приобретение супруги» происходит в финале повести, после смерти героев, когда они чудесным образом оказываются погребенными вместе.

27. Герои «сопи» и их исторические прототипы. Анализ «Плача» Ярославны.

Князь Игорь новгородский князь.Мужественный князь. Решил постоять за Русь. Ради блага своей земли готов  на все.

Всеволод его брат-доблестный воин.Изображается как русский богатырь. Он поглощен боем,не отделим от своих воинов.(гиперболизация)

Святорслав-в нем автор не отражает черты реальной личности, он в нем воплощает образ идеального мудрого князя. На самом дела Святослав не играл существенной роли в жизни государства.Ярославна- выполняет роль приобщения к природе, народный идеал женщины, горюющей о всех русских людях, погибших.

Главным героем является Русская земля. Во имя интересов родины, народа звучит  вдохновленный голос поэта. Представляет Русскую землю во всей сложности политической борьбы того  времени, осмысляет ее судьбу в широкой исторической перспективе.Волнует честь и слава родины.Боян-идеальный певец. Внук бога Велеса обладающий  божественной силой песнопенья.

 

По поводу композиции П. Я. высказаны разные точки зрения. Б. В. Сапунов считает, что П. Я. четырехчастен и построен по принципу заговоров. По мнению Р. О. Якобсона, «рассказ о Ярославне... слагается из вступления и троекратного плача» (Композиция и космология... С. 32). Вероятно, следует считать П. Я. двухчастным, поскольку первая строфа, обособленная от трех остальных, имеет важное смысловое значение и не может рассматриваться только как вступление к П., которое Якобсон счел возможным исключить из рассмотрения.В первой строфе Ярославна изображается «зегзицей», «кычущей» на Дунае. В этом облике, никем не узнаваемая («незнаемая»), собирается она полететь по Дунаю к р. Каяле, омочить в ее воде «бебрян» рукав и утереть Игорю кровавые раны на «жестоком» его теле.

Эти намерения Ярославны исследователи объясняют по-разному. Обычно считается, что Ярославна мысленно стремится к месту битвы Игоря с половцами, где, по ее представлениям, лежит раненый князь, желая омыть, заживить его раны. Барсов говорил при этом о «целительной силе холодной воды Каялы», а Л. А. Дмитриев — о «мертвой» воде Каялы, напомнив, что в сказках «именно мертвой водой залечиваются, затягиваются раны» (Комментарии. С. 284). А. А. Косоруков полагает, что Ярославна мысленно летит к уже мертвому князю, чтобы «омыть его кровавые раны, то есть воздать погребальную почесть, которой он был лишен» (Гений без имени. С. 136).

Вероятно, Ярославна изображается в первой строфе именно на Дунае, далеко от Путивля. Сюда, на Дунай, прилетает она зегзицей за живой водой, необходимой, согласно фольклорным представлениям, чтобы оживить героя после того, как мертвой, «целющей» водой, источником которой выступает в С. Каяла, заживлены, стянуты раны. Дело в том, что хотя Игорь в действительности не погиб на поле битвы, но в символич. плане его пленение толкуется автором С. как смерть, в связи с чем, по наблюдению Демковой, «возвращение Игоря из половецкого плена описано в системе изображения волшебной сказки как возвращение из царства мертвых» (Проблемы изучения... С. 102). Эпитет «на жестоцѣмъ» («утру князю... раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ»), который В. А. Жуковский перевел «на отвердевшем» (т. е. скованном смертью), тоже подтверждает, что Игорь изображается в С. убитым на поле боя.

Дунай выступает в С. источником живой воды далеко не случайно. Среди разнообразных мотивов, связанных с ним в фольклоре, в нар. слав. песнях есть мотив целебной дунайской воды, исцеляющей от болезней, спасающей от смерти. Такое представление о Дунае отражено, напр., в болг. песне «Яна-кукавица», приведенной Вс. Миллером в качестве параллели к П. Я. Герой этой песни, лежащий больным в шатре, просит сестру отправиться в дальний путь, на «белый Дунай», и принести «студеной» дунайской воды, которая должна исцелить героя. Девушка, набрав воды из Дуная, не может найти дорогу обратно и просит Бога превратить ее в кукушку, чтобы она летала по лесам и искала брата (подробнее см.: Соколова Л. В. Мотив живой и мертвой воды...).

Образ кукушки избран автором С. далеко не случайно. Прекрасный знаток слав. нар. поэзии Ф. И. Буслаев писал о «всеобщности славянских преданий о превращении несчастных женщин в кукушек» (Исторические очерки... Т. 1. С. 143). Кукушка — слав. символ тоскующей женщины: и несчастной в браке, и одинокой солдатки, и женщины, оплакивающей смерть мужа, сына или брата. Ближе всего к С. тот фольклорный сюжет, по которому женщина прилетает кукушкой куковать-плакать над телом убитого на поле боя мужа или брата. В частности, в укр. песне «Три кукушки» оплакивать убитого прилетают в образе кукушек его мать, сестра и жена. Как видим, автор С., создавая образ Ярославны, использует традиц. для слав. фольклора образ кукушки, одинокой птицы-плакальщицы. В С. он символизирует вдову, прилетающую на место символич. гибели суженого. Однако Ярославна-кукушка летит к любимому не для того, чтобы оплакать его на поле битвы, а чтобы с помощью живой и мертвой воды вернуть его к жизни. Как и в др. случаях, автор С. трансформирует традиц. фольклорный образ.

Ярославна собирается омыть раны Игоря бебряным рукавом своей одежды. Комментируя это, Д. С. Лихачев пишет: «Рукава верхней одежды знати в древней Руси делались длинными. Их обычно поднимали кверху, перехватывая запястьями. В ряде церемониальных положений их спускали книзу (стояли «спустя рукава»). Такой длинный рукав легко можно было омочить в воде, чтобы утирать им раны, как платком» (Комм. ист. и геогр. С. 461). Возможно, что омовение ран именно рукавом жен. одежды имело какой-то символич. (или магич.) смысл, ср. длинные «плакальные рукава» рубахи, в которой невеста причитала перед выходом замуж (см.: Маслова Г. С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах конца XIX — нач. XX в. М, 1984. С. 168). А. А. Потебняотметил несоответствие между «полечю зегзицею» и «омочю бебрянъ рукавъ». Несоответствие это исчезает, стоит лишь вспомнить сказочные мотивы оборотничества (ср.: лебедь белая оборачивается красной девицей). Преодолев птицей далекие расстояния, Ярославна, достигнув Каялы, принимает вновь жен. облик и рукавом своей одежды заживляет Игорю раны.

Прил. «бебрян» долго переводили словом «бобровый», понимая это как рукав, отороченный мехом бобра. Однако вряд ли можно назвать рукав меховым на том основании, что он снабжен меховой опушкой. Поэтому следует согласиться с Мещерским, указавшим на древнерус. слово «бебр» в значении дорогой тонкой ткани и предложившим переводить «бебрян» как сшитый из белого шелка

Вторая часть П. Я. (строфы 2—4) переносит читателя на гор. стену Путивля, с которой княгиня обращается к «светлому и тресветлому Солнцу», «Ветру Ветрилу», «Днепру Славутичу». Исследователи указывали на традиц. для фольклора величание рек по имени-отчеству. Эпитету солнца — тресветлое По нашему мнению, он отражает нар., языч. в своей основе представление о солнце, имеющем при своем суточном движении три разных света: утренний, дневной и вечерний. Якобсон предложил тонкий анализ симметрии трех фрагментов обращения Ярославны к силам природы на синтаксич. уровне, выделив в каждом из трех фрагментов по три глагола, относящихся к адресатам молитвенного воззвания Ярославны, и отметил, что каждый из призывов состоит из трех симметричных и одного асимметричного предложений.

П. Я. сближали с двумя фольклорными жанрами. Лихачев считает, что в жанровом отношении П. Я. близок именно плачам: автор как бы воспроизводит плач Ярославны. Исследователь подчеркивает, что Ярославна здесь прежде всего жена, горюющая по мужу, она олицетворяет «стихию человеческой жалости», выражая не только личную скорбь, но и заботу о воинах Игоря. П. Я., по мнению Лихачева, вторит золотому слову Святослава, тоже своеобразному П., слову, смешанному со слезами

Действительно, П. Я. близок нар. плачам. Он соответствует, напр., по содержанию П.-причитанию жены по мужу. В этом П. горюющая женщина сравнивает себя с кукушкой и называет мужа «ладой» Во-вторых, здесь есть обращение солдатки к «ветрам буйным», «солнцу красному», «реке быстрой» с просьбой передать мужу «поклоненьице», «челобитьице». Однако П. жены по мужу-рекруту — только лишь выражение жен. тоски, он не имеет того магич. значения, которое имеет П. Я. Поэтому права, вероятно, В. П. Адрианова-Перетц, по мнению которой в П. Я. слиты традиции нар. причитаний и языч. заклинаний.

Термины «заговор», «заклинание», «языческая (апокрифическая) молитва» четко не определены и не разграничены. Поэтому одни говорят о близости П. Я. заклинаниям (напр., Буслаев, А. Рамбо), другие — заговорам (напр., Сапунов), третьи — языч. молитве.

Исследователи по-разному объясняли цель молитвенных обращений Ярославны к силам природы. Барсову представлялось, что ее «заговор» «должен придать целительную силу холодной воде Каялы». Однако слова заговора, сопровождающие некое магич. действие, связаны именно с этим действием, как в первой строфе П. Я., а во второй части П. Ярославна обращается к солнцу, ветру и далекому от Каялы Днепру. Демкова охарактеризовала обращения Ярославны к природным силам как «выкликанье из смерти».

Ярославна высказывает свою просьбу в обращении к Днепру: она просит его «прилелеять» к ней ее милого ладу. Днепр избран далеко не случайно: он — гл. рус. река, река-матушка, а потому обобщенный образ всего водного бассейна Руси, водного пути на Русь. Солнце и ветер Ярославна укоряет за то, что они способствовали поражению Игоря: солнце томило воинов жаждою, а ветер нес половецкие стрелы на воинов Игоря. В обращении к солнцу и ветру просьба не высказывается, а лишь подразумевается: Ярославна мысленно просит природные стихийные силы сменить гнев на милость и не мешать спасению Игоря, его возвращению на родину.

Якобсон обратил внимание на то, что «три адресата заклинательных зовов Ярославны явственно принадлежат трем ярусам мироздания, запечатленным в космологической традиции индоевропейских народов: высшая область — небо, низшая — земля, средняя — промежуточный мир между небом и землей». Представителем верхней сферы в П. Я. выступает Тресветлое Солнце, средней — Ветер Ветрило, низшей — Днепр Славутич. Таким образом, Ярославна обращается ко всей природе, к космосу в целом, стремясь все природные силы привлечь к вызволению Игоря из половецкого плена. И молитва Ярославны возымела действие. Чтобы нагляднее представить спасительное действие этой молитвы, автор нарисовал картину явлений природы, благоприятных Игорю.

Условием произнесения заговора и языч. молитвы было определенное время (чтобы молитва возымела действие, она должна быть читаема рано, на утренней заре) и определенное место («темный лес», «чистое поле» — природная среда). Ярославна произносит свою молитву «рано» (о чем автор упоминает трижды), но не в поле или в лесу, а с гор. стены, на границе соц. и природного миров. Вероятно, автор С. и здесь оказался верен действительности,.

Говоря об использовании автором С. формы языч. молитвы, следует иметь в виду, что используется лишь структура фольклорного текста. Что же касается словесного выражения, то в П. Я. отсутствуют характерные для заговоров и заклинаний устойчивые формулы.

Ярославна стала символом верной, преданной жены, своей любовью хранящей любимого на поле битвы, поэтому особенно популярен был этот образ в стихах на тему Вел. Отеч. войны.