§ 2. Письма к Никону.

Послания, которые я собираюсь рассмотреть в этом параграфе, все, кроме последнего, написаны в 1652 году, и не случайно. Этот год был необычайно важен в религиозной жизни России – в январе открыли мощи святого Саввы Звенигородского, ученика преподобного Сергия. Заканчивалось обновление Успенского Собора в Москве, где должны были установить новый иконостас, Собор планировали обогатить новыми чудотворными и бренными останками великих святителей. 20 марта в Старицу и Соловки были отправлены особые посольства; за мощами митрополита Филиппа поехал Новгородский митрополит Никон и повез с собой знаменитую грамоту, в которой царь просил святителя простить своего предка Ивана Грозного. Путешествие Никона продолжалось до самого июля⁵⁶.

“Внутренний мир Алексея Михайловича прежде всего – это мир глубоко верующего православного человека”⁵⁷. Поэтому нам так и важна его переписка именно с духовным лицом, с Никоном, ибо в ней раскрывается одна из самых главных черт его характера – его религиозность. Это можно увидеть на примере того, как государь, самодержец обращается к митрополиту Никону в I письме: “О крѣпкiй воине и страдалче Царя небеснаго, о возлюбленный мой любимиче и содружебнице святый владыко! Моли за меня грѣшнаго…надѣяся на твое пренепорочное и беззлобивое и святое житiе, пишу сице свѣтлосiяющему во архiереяхъ, аки солнцу свѣтящему по всей вселеннѣй, тако и тѣбе сiяющу по всему нашему государству благими нравы и дѣлы добрыми, великому господину и богомольцу нашему, преосвященному и пресвѣтлому митрополиту Никону…”⁵⁸. Конечно, как написано в комментариях к этому посланию, это можно рассматривать как пример “витiйства”⁵⁹ и приводится в пример отрывок из письма государя Михаила Федоровича к патриарху Филарета, написанное в примерно похожем стиле⁶⁰. Все же стиль совершенно отличается от того, который мы видели в письмах к Матюшкину в предыдущей главе, поэтому письма к Никону можно считать более формальными, чем рассмотренные ранее.

Хоть Алексей Михайлович и был очень религиозным человеком, но это ни в коем случае не значит, что он был во всем согласен с Никоном и не смел ему перечить. Напротив, как рассказывает С.Ф.Платонов, “с заметной твердостью и смелостью мысли, хотя и в очень сдержанных фразах, царь пишет митрополиту Никону, которого авторитет он ставил в те году необыкновенно высоко. Он просит Никона не томить в походе монашеским послушанием сопровождавших его светских людей, “не заставливай у правила стоять: добро, государь, владыко святой, учить премудра – премудрее будет, а безумному – мозолие ему есть!” Он ставит Никону на вид слова одного из его спутников, что Никон “никого де силою не заставит Богу веровать””⁶¹. При всем уважении к Никону, Алексей Михайлович разделяет мнение несогласных с принуждением к вере и он может высказать это митрополиту в форме упрека. Получается, что царь совершенно не слабовольный человек, который принимает над собой власть духовенства, а, напротив, проявляет заботу о своем народе и оберегает его от всяческого давления и гнета, даже со сторону духовенства.

Чтобы рассмотреть такие качества государя, как нравственность и чувство долга, нам необходимо будет проанализировать довольно объемный “Список со статейного списка слово в слово, о принесении мощей в царствующий град Москву Иова, патриарха московского и всея Руси чудотворца, и о преставлении Иосифа, патриарха московского и всея Руси, каков статейный список прислан от государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси, на дорогу, едучи с Соловков, к великому господину преосвященному митрополиту великого Новгорода и Великих Лук, с московским сотником”⁶², который значится в собрании под номером II. Вряд ли Иосиф действительно пользовался любовью царя, но Алексей Михайлович считал своим долгом чтить его, “окружил больного патриарха своими заботами…присутствовал даже при его агонии, участвовал в чине его погребения и лично самым старательным образом переписал “келейную казну” патриарха, “с полторы недели ежедень ходил” в патриаршие покои как душеприказчик”⁶³. Царь добровольно описывает Никону мучения Иосифа, причем довольно ярко, что подтверждает наше предположение о впечатлительности государя: “говоритъ съ забытьюб а иное замолчитъ, да долго не говоритъ, а лихорадка та его какъ не подымая, знобитъ”⁶⁴. Далее царь описывает разговор со святителем, причем он сокрушается, что забыл по московскому обычаю напомнить о предсмертных распоряжениях – он пожалел пугать Иосифа, тем самым отступив от жестокой традиции русской старины. Значит, государь мог даже в обход устоявшихся норм проявить чудеса жалости и деликатности, юридическое было для него не так важно, как человеческое.

В качества последнего послания я хочу обратить к С.Ф.Платонову, который упомянул очень интересное письмо государя к Никону. “В 1652 году он пишет Никону, что дворецкий князь Алексей Михайлович Львов “бил челом об отставке”. Это был возмутительный самоуправец, много лет безнаказанно сидевший в приказе Большого дворца. Царь обрадовался, что может избавиться от Львова, и “во дворец посадил Василия Бутурлина”. С наивной похвальбой он сообщает Никону: “а слово мое нынче во дворце добре страшно, и (все) делается без замотчанья!”⁶⁵ Значит, настолько Львов был наглым, что даже не боялся царского слова и сам самодержец не мог его убрать сам и ждал добровольного ухода. А эта хвальба Никону звучит действительно довольно наивно и по-детски, как выразился Сергей Федорович.

Подводя итог, необходимо сказать, что Алексей Михайлович был глубоко религиозным человеком и очень уважал авторитет духовной власти. Но как мы уже увидели, царь не во всем подчинялся ей и мог сделать выговор духовному лицу, если его что-то не устраивало. Но это, к сожалению, не было показателем его сильного характера, так как пример дворецкого князя Львова демонстрирует, что порой царь проявлял малодушие и этим пользовались “возмутительные самоуправцы”. Действительно, государь не проявляет себя как жесткая и сильная личность, но зато показывает себя как умный, добрый, чувствующий и деликатный человек, который умеет сопереживать и имеет очень красочный и богатый внутренний мир.