XVII в. Была введена монополия на производство и продажу

спиртных напитков. Вся страна была покрыта сетью <царевых

243

кабаков>, во главе которых стояли <целовальники>, прозванные так

потому, что давали клятву-целовали крест- <бесстрашно за

прибыль ожидать его государевы милости, и в том приборе

никакого себе опасения не держать, питухов не отгонять>.

<Царев кабак> стал источником настоящего народного

бедствия. Пользуясь своими правами, <целовальники>

беззастенчиво спаивали и грабили трудовой народ. Поэтому

обличение кабака в повести приобретало особую остроту и

актуальность.

Повесть не дает религиозно-моралистической оценки пьянства,

а нападая на <царев кабак>, обличает его как <непотребного

учителя> и <христианских душ грабителя>. Использованная форма

церковной службы (малой и большой вечерни) в честь <трех

слепителей вина и пива и меда, христианских лупителей и

человеческих разумов пустотворцев> позволяет автору повести

свободно развивать свою тему. Он проклинает <царев кабак>-

<дому разорителя>, причину <неистощимым нищеты>, злого

<учителя>, ведущего человека к <наготе и босоте>.

Обличая <царев кабак>, повесть изливает свой гнев на тех, кто

способствует развитию пьянства, т. е. на правящие верхи, автор

предостерегает от пьянства, которое приносит одни беды и

несчастья, лишает людей человеческого облика, нравственного

достоинства.

Едкая ирония создается путем несоответствия торжественной

формы церковных гимнов, песнопений, воспеваемым в них

предметам - <царевым кабакам>. Автор с иронией говорит о

<новых мучениках>, пострадавших от кабака, и завершает повесть

житием пьяницы. Используя форму церковного проложного жития,

автор показывает страшную картину нравственного паде-ния

человека и с иронией говорит: <Аще бы такия беды бога ради

терпели, воистину бы были новые мученики, их же бы достойно

память их хвалити>.

Явившись результатом роста классового самосознания

демократических городских слоев населения, сатира

свидетельствовала об утрате церковью былого авторитета во всех

сферах человеческой жизни.

Демократическая сатира затронула существенные стороны

феодально-крепостнического общества, и ее развитие шло рука об

руку с развитием народной сатиры. Общая идейная

направленность, четкий классовый смысл, отсутствие отвлеченного

морализирования сближало литературную сатиру с сатирой

народной, что способствовало переходу сатирических повестей в

фольклор.

Опираясь на опыт народной сатиры, литературная сатира часто

использовала формы деловой письменности (<судное дело>,

судебная отписка, челобитная), церковной литературы (церковная

служба, житие). Основными средствами сатирического обличения

являлись пародия, преувеличение, иносказание. В безымянных

героях сатирических повестей давалось широкое

244

художественное обобщение. Правда, герои еще лишены индиви-

дуальных черт, это лишь собирательные образы той социальной

среды, которую они представляют. Но они были показаны в

будничной повседневной обстановке, их внутренний мир рас-

крывался впервые в сатирических характерах.

Огромным достижением демократической сатиры явилось

изображение, впервые в нашей литературе, быта обездоленных

людей, <наготы и босоты> во всем ее неприкрашенном убожестве.

Обличая непорядки феодально-крепостнического строя, демо-

кратическая сатира не могла, однако, указать пути их устранения.

Демократическая сатира XVII в. сделала огромный шаг на пути

сближения литературы с жизнью и заложила основы сатирического

направления, которое развивалось в XVIII в. и достигло небывалых

вершин в XIX в.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПОВЕСТИ

ПОВЕСТИ О НАЧАЛЕ МОСКВЫ. Во второй половине XVII в.

историческая повесть постепенно утрачивает историзм, приобретая

характер любовно-приключенческой новеллы, которая служит

затем основой для развития авантюрно-приключенческого

любовного романа. Главное внимание переносится на личную

жизнь человека, возникает интерес к морально-этическим,

бытовым вопросам.

Показательны в этом отношении повести о начале Москвы,

которые С.К.Шамбинаго разделяет на три вида: хронографи-

245

ческую повесть, новеллу и сказку. Исторической основой этих

повестей явилось сказание об убиении Андрея Боголюбского в 1174

г., переработанное в XVI в. при включении его в состав

Никоновского летописного свода и Степенной книги. Здесь были

усилены агиографическая характеристика князя и отрицательная

оценка его убийц, <окаянных> Кучковичей.

Хронографическая повесть о начале Москвы еще сохраняет

известную историчность: здесь основание Москвы связывается с

Юрием Долгоруким, который создал город на месте сел убитого им

боярина Степана Кучки, а его сыновей и дочь Улиту, отослал во

Владимир к сыну Андрею. Став женой Андрея, Улита, одержимая

похотью, возглавляет заговор против благочестивого мужа и вместе

со своими братьями убивает его.

Повесть-новелла уже полностью утрачивает историзм.

Основание Москвы приписывается князю Андрею Александровичу,

и отнесено к 17 июня 1291 г. (указанием <точных> дат автор

стремится подчеркнуть <историзм> своей повести). Основное

внимание уделяется интриге, связанной с преступной любовью

жены суздальского князя Даниила Александровича (в

действительности, младший сын Александра Невского был

московским князем с 1272 по 1303 г.) Улиты к двум юным

сыновьям боярина Кучки.

Изображение злой княгини Улиты, распаляемой <сотаниным

навождением блудныя похоти>, еще связано с традицией

нравоучительной литературы о <злых женах>. К агиографической

традиции восходит стремление показать Даниила мучеником,

который <прият мученическую смерть от прелюбодеев и жены

своея>, и даже в какой-то мере соотнести его с Борисом и Глебом.

Новым в повести-новелле является не только ее сюжет,

построенный на любовной интриге, но и стремление показать

психологическое состояние Кучковичей. Они пребывают <в

сетовании и в печали и в скорби велицей> в связи с тем, что

упустили князя Даниила <жива>, и начинают раскаиваться в

содеянном. Только вдохновленные Улитой, рассказавшей им тайны

мужа, они, вновь <злагоума наполнищася>, совершают убийство. В

страхе и трепете бегут Кучковичи из Суздаля, узнав о походе на

них Андрея.

В стиле повести тесно переплетаются традиции книжной и

народно-сказовой манеры повествования. С последней связано

наличие рифмованных фраз:

<Почему было бы на Москве царством быти

и кто знал, что Москве государством слыти>.

Обращаясь к боярину Кучке, князь Даниил

говорит:

<Аще не даси сыновей своих мне во двор,

И аз на тя войною прииду и тебе мечем побью,

а села твои красныя огнем пожгу>.

246

В повести-сказке уже полностью отсутствуют какие-либо на-

меки на исторические события. Ее герой-Даниил Иванович,

который основывает Крутицкий архиерейский дом.

ПОВЕСТЬ ОБ ОСНОВАНИИ ТВЕРСКОГО ОТРОЧА

МОНАСТЫРЯ. Превращение исторической повести в любовно-

приключенческую новеллу можно проследить на примере Повести

об основании Тверского Отроча монастыря. Ее герой-княжеский

слуга отрок Григорий, уязвленный любовью к дочери пономаря

Ксении. Заручившись согласием отца Ксении и князя на брак,

Григорий радостно готовится к свадьбе, но <божиим изволением>

настоящим женихом Ксении оказывается тверской князь Ярослав

Ярославич, а Григорий всего-навсего его сватом. Потрясенный

Григорий, <великою кручиною одержим быстъ>, снимает с себя

<княжее платье и порты>, переодевается в платье крестьянское и

уходит в лес, где <хижу себе постави и часовню>.

Основной причиной, заставившей Григория бежать <в пустын-

ные места> и основать там монастырь, является не благочестивое

стремление посвятить себя богу, как это было ранее, а не-

разделенная любовь.

Ксения во многом напоминает Февронию: она такая же мудрая,

вещая дева, наделенная чертами благочестия. <Узре ту девицу зело

прекрасну>, князь <возгореся бо сердцем и смятеся мыслию>.

В повести широко представлена символика свадебных народ-

ных песен. Князь видит вещий сон: его любимый сокол поймал

<голубицу красотою зело сияющу>; во время охоты князь пускает

своих соколов, и любимый сокол приводит его в село Едимоново и

садится на церковь Дмитрия Солунского, где должны были

венчаться Ксения с Григорием, и теперь волею судеб место

Григория занял князь.

Агиографические элементы, преобладающие в конце повести,

не разрушают цельности ее содержания, основанного на худо-

жественном вымысле.

<ПОВЕСТЬ О СУХАНЕ>. В поисках новых образов, форм сю-

жетного повествования, связанного с героической темой защиты

родины от внешних врагов, литература второй половины XVII в.

обращается к народному эпосу. Результатом книжной обработки

былинного сюжета явилась <Повесть о Сухане>, сохранившаяся в

единственном списке конца XVII в. Ее герой - богатырь-ведет

борьбу с монголо-татарскими завоевателями, которые во главе с

царем Азбуком Тавруевичем хотят пленить Русскую землю.

Поэтизируя героический подвиг Сухана, автор высоко оценивает

верную службу богатыря идеальному государю Мономаху

Владимировичу. Только с помощью стенобитных орудий удается

врагам смертельно ранить Сухана. Но и раненный, он бьется до тех

пор, пока не перебил всех врагов. Царь хочет жаловать Сухана за

верную службу городами и вотчинами, но умирающий богатырь

просит только дать ему, <холопу>, <жалованное слово и прощение>.

Весьма показательно, что отношения

247

богатыря и государя отражают характер отношений служилого

человека к московскому царю.

Таким образом, утратив историзм, жанры исторической

литературы в XVII в. приобретают новые качества: в них развива-

ются художественный вымысел, занимательность, усиливается

воздействие жанров устного народного творчества, а собственно

история становится самостоятельной формой идеологии, посте-

пенно превращаясь в науку.

ПЕРЕВОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА

В XVII в. усиливаются экономические и культурные связи

Русского государства с Западной Европой. Большую роль в этом

сыграло воссоединение Украины с Россией в 1654 г. Основанная в