X. Арендт* так называемое тоталитарное государство

История учит нас тому, что приход к власти и связанная с ним ответственность оказывают серьезное воздействие на природу революционных партий. Опыт и здравый смысл с полным правом ожидают, что пришедший к власти тоталитаризм постепенно утра­тит свою революционность и утопизм, что дела повседневного управления и осуществление реальной власти умерят устремле­ния движений и постепенно разрушат вымышленный мир их орга­низаций...

В действительности же террор и в Советской России, и в на­цистской Германии увеличивался обратно пропорционально силе внутренней политической оппозиции, так что политическая оппози­ция, видимо, была не предлогом для террора (как хотели думать либеральные обвинители режима), а последней помехой его пол­ному разгулу.

Еще более настораживающим было отношение тоталитарных режимов к конституции. В первые годы после прихода к власти на­цисты обрушили на страну целую лавину законов и указов, однако так и не позаботились официально отменить Веймарскую консти­туцию; они даже оставили более или менее нетронутыми граждан­ские службы, и этот факт позволил многим наблюдателям в стране и за рубежом надеяться на умеренность партии и на быструю нор­мализацию нового режима. Однако... нацисты не проявляли ника­кого интереса к собственному законодательству... в конечном ито­ге “цели и сфера влияния тайной государственной полиции”, как и всех других созданных нацистами государственных или партийных институтов, “никоим образом не покрывались изданными для них законами и правилами”. Перманентное беззаконие нашло практи­ческое выражение в том факте, что “многие общезначимые пра­вила уже не доводились до общественности”. Теоретически ему соответствовало заявление Гитлера, что “тотальное государство не должно знать разницы между правом и этикой”... Советский Союз, где дореволюционные гражданские службы были уничто-

жены в ходе революции и в период революционного изменения режим не уделял практически никакого внимания конституционным проблемам, в 1936 г. удосужился даже создать совершенно новую и тщательно проработанную Конституцию...

Однако публикация Конституции оказалась началом Большой Чистки, которая примерно за два года ликвидировала существую­щее руководство и стерла все следы нормальной жизни и эконо­мического восстановления, которое разворачивалось в течение четырех лет после ликвидации кулаков и насильственной коллек­тивизации сельского населения. С самого момента принятия Кон­ституция 1936 г. играла в точности ту же роль, что и Веймарская конституция при нацистском режиме: на нее не обращали никакого внимания, однако и не отменяли...

Если что и поражает наблюдающего за тоталитарным госу­дарством, так это, конечно, не его монолитная структура. Напро­тив, все исследователи согласны, по крайней мере, относительно сосуществования (или конфликта) двух оплотов власти: партии и государства... Часто также отмечалось, что отношение между дву­мя источниками власти - между государством и партией - есть отношение между официально-показной и реальной властью, так что правительственная машина изображается обычно как немощ­ный фасад, который скрывает и защищает реальную власть пар­тии,

Все уровни административной машины Третьего рейха харак­теризовались любопытным дублированием канцелярий. С фантастической последовательностью нацисты добивались то­го, чтобы каждая функция управления государством дублирова­лась каким-то партийным органом¼

Такое же разделение правительств на реальное и показное развилось, совершенно из других корней, и в Советской России -Показное правительство образовалось из Всероссийского съезда Советов, во время гражданской войны утратившего свое влияние и власть, которая перешла к партии большевиков. Начало этого процесса относится к тому времени, когда Красная Армия обрела самостоятельность и тайная политическая полиция была переподчинена партии, будучи выведена из подчинения съезду Советов:

он завершился в 1923 г., в течение первого года пребывания Ста­лина в должности генерального секретаря. С этого времени Сове-

ты стали теневым правительством, в среде которого посредством большевистских партийных ячеек действовали представители ре­альной власти, назначенные Центральным Комитетом в Москве и несшие ответственность перед ним. Решающим моментом после­дующего развития было не завоевание Советов партией, а тот факт, что, “хотя это было бы совсем нетрудно, большевики не уп­разднили Советы и использовали их как декорацию, как внешний символ своей власти”.

Следовательно, сосуществование показного и реального пра­вительств было отчасти результатом самой революции и наблю­далось еще до установления тоталитарной диктатуры Сталина, Однако, в то время как нацисты просто сохранили существующую администрацию, лишив ее всей власти, Сталин был вынужден восстанавливать свое теневое правительство, которое в начале 30-х годов утратило все свои функции и было полузабыто в Рос­сии; он ввел Советскую Конституцию как символ существования и одновременно безвластия Советов. (Ни одно из ее положений ни­когда не имело ни малейшего практического значения для жизни и юрисдикции в России.) Показное российское правительство, совер­шенно лишенное очарования традиции, столь необходимого для фасада, явно нуждалось в священном ореоле кодированного пра­ва. Тоталитаристское пренебрежение правом и законностью... об­рело во вновь созданной Советской Конституции, как и в никогда не отменявшейся конституции Веймарской республики, прочное основание для собственной беззаконности, использовало ее как постоянный вызов нетоталитарному миру и его стандартам, беспо­мощность и немощь которых проявлялись повседневно.

Удвоение канцелярий и разделение власти, сосуществование реальной и показной власти вполне достаточны, чтобы создать путаницу, но не объясняют “бесформенность” структуры в це­лом...

В сущности, удвоение канцелярий, являющееся, по-видимому, проявлением непростых отношений между партией и государством во всех однопартийных диктатурах, представляет собой лишь са­мый очевидный признак более сложного феномена, который луч­ше определить как умножение, а не удвоение служб¼ Житель гит­леровского Третьего рейха не только жил под одновременными и часто противоречивыми распоряжениями различных властей, та­ких, как гражданские службы, партия. СА и СС, но он никогда не

мог с уверенностью знать и ему никогда не сообщалось, чьи при­казы надо выполнять в первую очередь. Он должен был развить в себе своего рода шестое чувство, которое в каждый конкретный момент давало бы ему знать, кому подчиняться, а на кого не об­ращать внимания...

Умножение канцелярий чрезвычайно облегчало постоянное перемещение власти, более того, чем дольше тоталитарный ре­жим остается у власти, тем большим становится число канцеля­рий...

В России мы тоже можем различить по крайней мере три стро­го самостоятельные организации: советский или государственный аппарат, партийный аппарат и аппарат НКВД. Каждый из этих ап­паратов имеет независимые экономические и политические отде­лы, управления образования и культуры, военное ведомство и т.д.

В России показная власть партийной бюрократии и противо­стоящая ей реальная власть тайной полиции соответствуют из­вестному нам по нацистской Германии первоначальному дублиро­ванию партии и государства, а умножение становится очевидным только в самой тайной полиции с ее чрезвычайно сложной и раз­ветвленной сетью агентов, где одному отделению всегда предпи­сывается наблюдать и шпионить за другим. На каждом предпри­ятии Советского Союза есть особый отдел тайной полиции, кото­рый занимается слежкой за членами партии и за рядовым беспар­тийным персоналом. С этим отделом тайной полиции сосуществу­ет еще одно полицейское отделение в самой партии, которое опять-таки наблюдает за каждым, включая агентов НКВД, и члены которого неизвестны этой враждебной организации. Помимо этих двух наблюдающих структур на заводах существуют еще проф­союзы, которые должны следить за тем, чтобы рабочие пополняли предписанные им квоты соглядатаев-осведомителей. Гораздо бо­лее важным, нежели эти аппараты, был, однако, “специальный отдел” НКВД, который представлял собой “некий НКВД внутри НКВД”, т.е. тайная полиция в рамках тайной полиции. Все донесе­ния соперничающих полицейских агентств в конечном счете соби­раются в ЦК и Политбюро, Здесь решается, какой из доносов счи­тать решающим и какому из полицейских подразделений следует позволить осуществить соответствующие полицейские меры. Ни рядовой житель страны, ни какое-либо из полицейских отделе­ний не знает, конечно, какое решение будет принято; сегодня вы-

бор может пасть на специальное подразделение НКВД. завтра -на сеть партийных агентов, а еще через день - на местные коми­теты или одну из региональных организаций. Законодательно за­крепленного разделения власти между всеми этими структурами не существует, и достоверно известно лишь то. что в конце концов одна из них будет избрана в качестве воплощающей “волю руко­водства”,

Единственное правило, относительно которого может быть уверен каждый человек в тоталитарном государстве, состоит в том, что, чем более заметны правительственные организации, тем меньшей властью они наделены, и чем меньше известно о суще­ствовании какого-то института, тем более полновластным он ока­жется в конечном счете. Согласно этому правилу Советы, консти­туционно признанные высшей государственной властью, имеют меньше власти, нежели партия большевиков; большевистская партия, которая открыто вербует своих членов и признана правя­щим классом, обладает меньшей властью, чем тайная полиция. Реальная власть начинается там же, где начинается секретность. В этом отношении нацистское и большевистское государства были очень похожи¼

Если рассматривать тоталитарное государство единственно как инструмент власти и оставить в стороне вопросы администра­тивной эффективности, индустриальных мощностей и экономиче­ской продуктивности, то его бесформенность окажется идеальным инструментом для реализации так называемого принципа вождиз­ма...

Принцип вождизма не предполагает создания иерархии в то­талитарном государстве по аналогии с тоталитарным движением;

власть не распределяется сверху по всем средним ступенькам и до основания политического тела, как это происходит в авторитар­ных режимах. Иерархия не существует без власти авторитета, и, несмотря на многочисленные неверные понимания так называе­мой авторитарной личности, начало авторитаризма во всех суще­ственных отношениях диаметрально противоположно началу то­талитарного господства. Если оставить в стороне его укорененность в римской истории, авторитаризм в любой форме всегда стесняет или ограничивает свободу, но никогда не отменяет ее. Тоталитарное же господство нацелено на упразднение свободы, даже на уничтожение человеческой спонтанности вообще, а от­-

нюдь не на ограничение свободы, сколь бы тираническим оно ни было. Отсутствие какого-либо авторитета или иерархии в тотали­тарной системе технически обнаруживается в том факте, что меж­ду верховной властью (фюрером) и подчиненными не существует устойчивых промежуточных уровней, каждый из которых распола­гал бы надлежащей долей власти и требовал бы соответствующе­го повиновения. Воля фюрера может воплощаться повсеместно и в любое время, и сам он не связан никакой иерархией, хотя бы да­же установленной им самим... Как бесконечное умножение канце­лярий и путаница в распределении власти порождали состояние дел, при котором каждый гражданин ощущал прямую зависимость от воли Вождя, произвольно выбирающего исполнительный орган своих решений, точно так же полтора миллиона “фюреров” Третьего рейха отлично знали, что их власть исходит непо­средственно от Гитлера, без всяких посредствующих иерархиче­ских уровней^*. Реальностью была непосредственная зависимость, посредствующая же иерархия - безусловно, социально значимая -была показной, притворной имитацией авторитарного государст­ва...

Полное отсутствие успешных или безуспешных дворцовых ре­волюций - еще одна из самых ярких характеристик тоталитарных диктатур... Диктатуры Гитлера и Сталина ясно свидетельствуют, что изоляция атомизированных индивидов не только обеспечивает массовый фундамент для тоталитарного правления, но и распро­страняется на верхушку всей структуры. Сталин уничтожил почти всех, кто мог претендовать на принадлежность к правящей клике, и передвигал членов Политбюро с места на место, как только клика выказывала признаки внутренней консолидации... Гитлер предот­вращал образование клик посредством постоянного перераспре­деления власти и влияния, а также частых изменений среди наи­более приближенных лиц, так что вся былая солидарность между теми, кто пришел к власти вместе с ним, быстро исчезла. Кроме того, чудовищная недоверчивость, которую почти в одинаковых словах называют яркой чертой характеров и Гитлера, и Сталина, не позволяла им руководить столь стабильным и устойчивым об-

разованием. как клика. Однако, возможно, все дело в том, что при тоталитаризме не существует взаимных отношений между лицами. занимающими ответственные посты; они не связаны вместе рав­ным статусом в политической иерархии, или отношениями руково­дителя и подчиненного, или хотя бы неопределенной лояльностью гангстеров. В Советской России всякий знает, что руководитель большого промышленного комплекса равно как и министр ино­странных дел, в любой момент может быть отброшен на самые низкие ступени социальной и политической лестницы и что его ме­сто может занять совершенно неизвестное лицо. В то же время, соучастие гангстеров, которое играло некоторую роль на ранних стадиях нацистской диктатуры, утрачивает всякую связующую роль, ибо тоталитаризм использует власть именно для того, чтобы распространить это соучастие на все население до тех пор, пока он не свяжет весь народ под своим господством узами преступле­ния и чувством вины.

Отсутствие правящей клики сделало проблему преемника то­талитарного диктатора особенно трудной и беспокойной. Эта про­блема " настоящее бедствие для всех узурпаторов, и весьма ха­рактерно, что ни один из тоталитарных диктаторов никогда не пы­тался использовать старый метод основания династии и назначе­ния преемниками своих сыновей. Гитлеровским многочисленным и, следовательно, внутренне ущербным назначениям противосто­ит метод Сталина, который сделал преемство одной из самых опасных наград Советского Союза. В условиях тоталитаризма зна­ние всех хитросплетений приводных ремней власти равноценно обладанию наивысшей властью, и каждый назначенный последо­ватель, который действительно узнает существо происходящего, через некоторое время автоматически смещается. Законное и сравнительно прочное назначение действительно предполагало бы существование некой клики, члены которой разделяли бы мо­нополию Вождя на знание происходящего, тогда как этого Вождь должен избегать всеми возможными средствами. Однажды Гитлер объяснил это в характерных для него выражениях высшим чинам вермахта, которые посреди суматохи пика войны, должно быть, как раз и ломали голову над этой проблемой: “В конечном итоге я • должен, при всей скромности, сказать о собственной персоне: не­заменимый. ...Судьба рейха зависит от меня одного”. Нет нужды искать иронию в слове “скромность”; тоталитарный вождь - и это заметно отличает его от всех прошлых узурпаторов, деспотов и

тиранов, - по-видимому, верит в то, что проблема его преемника не очень важна, что для этой работы не требуется каких-то специ­альных качеств или навыков, что страна в конце концов подчинит­ся тому, кто сумеет удержаться у власти в момент его смерти, и что никакие восстания, продиктованные жаждой власти, не смогут оспорить его законность.

Если говорить о технике правления, то тоталитарные приемы кажутся простыми, остроумными и эффективными. Тоталитарные средства управления обеспечивают не только монополию на аб­солютную власть, но и беспримерную достоверность того, что все команды будут всегда выполнены; тоталитаризм знаменит запу­танной иерархией, множеством приводных ремней, которые обес­печивают полную независимость диктатора от всех подчиненных и делают возможными быстрые и непредсказуемые политические изменения. Политическое тело страны защищено от ударов благо­даря своей бесформенности.

Причины, в силу которых такая чрезвычайная эффективность не была достигнута в прошлом, столь же просты, как и сам меха­низм. Умножение канцелярий разрушает весь смысл ответствен­ности и компетентности; оно не только влечет за собой страшно обременительное и непродуктивное увеличение администрации, но действительно сдерживает продуктивность, поскольку конфлик­тующие структуры постоянно откладывают реальную работу, ожи­дая, что дело решится приказом вождя. Фанатизм элиты, абсолют­но необходимый для функционирования движения, систематиче­ски уничтожает всякий подлинный интерес к конкретной работе и порождает стереотип мышления, при котором всякое мыслимое действие рассматривается как инструмент для чего-то совершенно иного. И такой тип мышления не ограничивается элитой, но посте­пенно пронизывает все население, самые интимные моменты жиз­ни и смерти которого зависят от политических решений,т.е. от причин и скрытых мотивов, для прояснения которых совершенно ничего не делается. Постоянное смещение, лишение власти и продвижение по службе делают невозможной надежную работу по командному образцу и мешают приобретению опыта...

Поскольку тоталитаризм, пришедший к власти, сохраняет вер­ность первоначальным догматам движения, поразительная схо­жесть между организационными средствами движения и так назы­ваемого тоталитарного государства едва ли удивительна. Разде-

ление между членами партии и попутчиками, объединенными в фасадные организации, не исчезает, а приводит к “координации” всего населения, превращенного в “сочувствующих”. Невероят­ный рост числа сочувствующих удерживается ограничивающей силой партии в рамках привилегированного “класса”, состоящего из нескольких миллионов, и созданием суперпартии из нескольких сот тысяч элитных формирований. Умножение канцелярий, дубли­рование функций и адаптация отношений между партией и сочув­ствующими к новым условиям означают лишь, что сохраняется характерная, напоминающая луковицу структура движения, где каждый слой является фасадом следующего, более воинственного образования. Государственная машина трансформируется в фа­садную организацию сочувствующих бюрократов, функция которой во внутренних делах состоит в распространении доверия в массах просто “упорядоченных” граждан, а в иностранных - одурачива­нии внешнего нетоталитарного мира. Вождь в его двойственной функции - главы государства и лидера движения - опять-таки со­единяет в своей личности верх воинственной жестокости и вызы­вающую доверие нормальность...

Чем более открытой и очевидной становилась власть тота­литаризма, тем более тайными становились его истинные цели. Чтобы узнать конечные цели гитлеровского правления в Германии, гораздо надежнее обратиться к его пропагандистским речам и “Mein Kampf”, чем полагаться на риторические разглагольствова­ния канцлера Третьего рейха; точно так же более мудро было бы не доверять сталинским словам о “социализме в одной, отдельно взятой стране”, сказанным с преходящей целью захвата власти после смерти Ленина, но более серьезно поразмышлять о его не­избежной враждебности к демократическим странам. Тоталитар­ные диктаторы доказали, что они прекрасно понимают опасность, неотделимую от нормализации их положения, т.е. опасность дей­ствительно националистической политики или действительного по­строения социализма в одной стране. Именно ее они и пытались побороть посредством перманентного и последовательного рас­хождения между успокоительными словами и реальностью прав­ления, и для этого они сознательно развивали особый способ по­ведения, который состоял в том, чтобы всегда поступать обратно сказанному.

Подтверждение тому, что тоталитарные правления стремятся

к глобальному завоеванию и подчинению всех народов земли сво­ему господству, можно в избытке найти в нацистской и большеви­стской литературе. Однако эти идеологические программы... не являются решающим фактором. Решающее здесь то, что тотали­тарные режимы действительно строят свою внешнюю политику исходя из той последовательной посылки, что они в конце концов достигнут своей конечной цели, и никогда не теряют ее из виду, независимо от того, сколь отдаленной она может показаться или сколь серьезно ее “идеальные” требования могут противоречить необходимости конкретного момента. Поэтому они не рассматри­вают ни одну страну как неизменно чужую, но, напротив, в каждой стране видят свою потенциальную территорию. Приход к власти, тот факт, что в одной стране вымышленный мир движения стал осязаемой реальностью, создает такое отношение к другим наци­ям, которое напоминает ситуацию тоталитарной партии при нето­талитарном правлении: осязаемая реальность вымысла, поддер­живаемая международно признанной властью государства, может быть экспортирована, точно так же как презрение к парламенту может быть импортировано в нетоталитарный парламент.

Тоталитарные режимы не боятся логических следствий миро­вого завоевания, даже если они ведут к совершенно обратному и наносят ущерб интересам их собственных народов. С логической точки зрения бесспорно, что план мирового завоевания включает в себя уничтожение различий между родиной-завоевательницей и завоеванными территориями, а также различий между внешней и внутренней политикой, на которых базируются все существующие нетоталитарные институты и всякое международное взаимодейст­вие. Если тоталитарный завоеватель ведет себя повсюду как у се­бя дома, то он должен относиться к собственному населению, как иностранный завоеватель- И совершенно верно, что тоталитарное движение берет власть во многом в том же смысле, в каком ино­странный завоеватель может оккупировать страну и при этом пра­вить ею не ради нее самой, но ради выгод кого-то или чего-то дру­гого...

Тоталитарный диктатор похож на иностранного завоевателя, пришедшего ниоткуда, и его грабеж, похоже, никому не приносит пользы. Распределение добычи не производится с целью усилить экономику родной страны, но рассматривается только как времен­ный тактический маневр. Если говорить об экономике, то тотали-

тарные режимы в своих странах очень напоминают пресловутую саранчу...

Полное пренебрежение прямыми последствиями, а не жесто­кость: неукорененность и отрицание национальных интересов, а не национализм; презрение к утилитарным мотивам, а не безогляд­ное преследование собственных интересов; “идеализм”, т.е. не­поколебимая вера в идеологический вымышленный мир, а. не жа­жда власти, - все это внесло в международную политику новый и более дестабилизирующий элемент, нежели если бы это была простая агрессивность.

Арендт Ханна. Истоки тоталитаризма / Пер. с англ... М„ 1996. С. 513-545.

СОДЕРЖАНИЕ

Введение 3

Б.И. Коваль, М.В. Ильин

Власть versus политика 4

И. Ильин

Аксиомы власти 12

М. Вебер

Политика как призвание и профессия 20

С. Московичи

Легитимность, запрет на критику 24

Ж.-Л. Кермонн

О принципе легитимности 27

В. Парето

Компендиум по общей социологии 31

Ж. Блондель

Политическое лидерство 37

Б. Киспгяковский

Государство и личность 46

В. М. Гессен

О правовом государстве 52