Творчество в. Хлебникова

Как мы говорили на прошлой лекции,были поэты, которые сами писали и ииллюстрировали свои книги, с другой стороны, были авторы, которые не стремились собирать свои тексты в некое законченное целое. Вот Велимир Хлебников относится к последним. Он имел забавную привычку записывать свои тексты на обрывках бумаги и складывать их в наволочку. Он много путешествовал, в основном пешком, и спал на собственных стихах. А когда его просили что-нибудь прочитать, он доставал наугад листочек из наволочки, читал, резко обрывал чтение на середине со словами «Ну, и так далее…» Хотя, наверное, ни один человек не смог бы сказать, что там далее. Это один из самых сложных авторов. Его стихи сложны как по содержанию, так и по форме.

Бобэоби (мгновенность)

природный мир В отличие от итальянских футуристов, он негативно относился к достижениям техногенной цивилизации, об этом его поэма «Журавль», в которой показано, что не человек управляет техникой, а техника, и вообще все, что создано руками человека, властвует над ним.

...трубы подымали свои шеи,

Тогда части поездов, с надписью:»Для некурящих» и «Для служилых», Остов одели в сплетенные друг с другом жилы.

Мост, который гиератическим стихом Висел над шумным городом, Вот медленно трогается в путь С медленной походкой вельможи, которого обшита золотом грудь, Подражая движению льдины, И им образована птицы грудина.

Дома образуют род ужасной селезенки,

Железные пути, в диком росте, Чудовища ногам дают легкие трубчатообразные кости,

К нему слетались мертвецы из кладбищ И плотью одевали остов железный.

О, род людской! Ты был как мякоть, В которой созрели иные семена!

Свершился переворот. Жизнь уступила власть Союзу трупа и вещи.

В этой поэме доминируют апокалипсические мотивы, человеческий род может исчезнуть. Потому что люди начинают молиться журавлю и приносят своих детей ему в жертву.

Но однажды он поднялся и улетел вдаль. Больше его не видали.

В стихотворении «Змей поезда» поезд как символ техногенной цивилизации превращается в змея с металлической чешуей. А люди, которые едут в поезде — это «сонные куклы», они спят и вообще не в курсе, что их уже начали есть. Герой дважды вспоминает Георгия Победоносца, но не может повторить его подвиг и убить змея, максимум, на что его хватает — это спрыгнуть с поезда, в то время как оставшиеся там — обречены. Символично, что спрыгнувший герой прячется от змея за елкой.

Цивилизации в поэтической системе Хлебникова противопоставлена, конечно, природа. Природный мир показан как космос, в котором все связано со всем и находится в гармонии, которая, между прочим, не исключает естественной борьбы за существование. Мир природы у Хлебникова раскрывается через образ книги, мир как книга. «Весны пословицы и скороговорки…», «Весеннего Корана веселый богослов…»

Когда умирают кони — дышат,

Когда умирают травы — сохнут,

Когда умирают солнца — они гаснут,

Когда умирают люди — поют песни.

кони — дышат потому, что обычно дыхание не ощущается, ибо оно — сама жизнь, и лишь когда оно становится трудным, прерывается, мы замечаем: дышат. Когда кони — дышат, травы — сохнут, солнца — гаснут, нам открывается, что воздух, вода, огонь, как бы покидающие их и через смерть передаваемые ими друг другу, суть не что иное, как жизненные стихии. И жизнь есть не случайное и не хаотическое, а необходимое и законосообразное взаимопревращение этих стихий. “Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, а земля — смертью воды” — так когда-то, на заре научной мысли, когда философия еще не отделилась от мифологии и поэзии, учил Гераклит1. Разумеется, современный философ ту же мысль формулирует в иных категориях. Но для поэта такие переклички с древней натурфилософией были всегда привлекательны. Что может быть проще, убедительней, человечней и, наконец, поэтичней, чем эти, знакомые всякому, земля, вода, воздух, огонь в качестве символов всеобщих начал, образующих и вселенную и человека? Тем более что в кругу этих стихий еще наглядней выступает пятое начало — человеческий дух, воплощенный в песне.

Достоевский, Пушкин, Тютчев здесь только и м е н а. И пейзаж, созерцаемый здесь, увиден как бы сквозь призму этих имен.      Что же увидено? Во-первых, не одна неподвижная картина, а три последовательно сменяющиеся картины, являющие три состояния видимого мира в зависимости от положения Земли относительно Солнца. Несколько огрубляя, можно сказать, что в первой Земля погружена в тень тучи, закрывающей Солнце, во второй Солнце в зените, полная освещенность, в третьей      Ср. антропоморфный пейзаж в маньеристской (Д. Арчимбольди, Й. де Момпер) и сюрреалистической живописи (М. Эрнст, С. Дали).      2 Строки из этого стихотворения Хлебников сочувственно цитировал в статье “!будетлянский” (см. СП, V, 193).      4”      99      Солнце в надире и Земля погружена в собственную тень, открывающую звездное небо.      Во-вторых, последовательность этих картин дана не линейно, а иерархически, как три ступени восхождения, как три степени “просветленности”. Последовательное “снятие завес” открывает за тучей солнце, за “дымом палящих солнечных лучей” звезды, и — тютчевская “бездна нам обнажена”.      В-третьих, эти диалектически сменяющиеся картины интегрируются в единую картину видимого мирового пространства, взятого вне времени, в чистом становлении. Поэтому термин “пейзаж” здесь нужно понимать весьма широко — как весь космос, доступный непосредственному созерцанию.      Итак, не импрессионистический пейзаж русской литературы, не антропоморфный пейзаж, а интегральная картина видимого космоса сквозь призму “собственных имен русской литературы”. Как это можно понять? По-видимому, так, что перед нами космос в его эстетическом аспекте.В каком же значении нужно понимать эти имена? Очевидно, не в личностном, не в портретном, а в мифопоэтическом. Тютчев, скажем, знаменует здесь не имя этого человека, а имя мира, созданного его творчеством. В мифопоэтической эстетике имя писателя есть символ его мира, понимаемого как миф. Таким образом, мир Достоевского здесь тождествен миру земному, мир Пушкина — миру солнечному, мир Тютчева — миру звездному.

Замерное и безмерное, очевидно, предполагает наличие мерного. В таком случае земной мир (Достоевский) — мерный; солнечный мир (Пушкин) — замерный, то есть обладающий другой мерой2; звездный мир (Тютчев) — безмерный. Это характеристики предельно обобщенные. Следовательно, можно уточнить наш вывод: перед нами космос, в аспекте своей раздельности понятый и выраженный как имя, а в аспекте своей цельности — как мера, число.

Ему предшествует запись: “белый носит белого начала бельмо”, где белый, по всей вероятности, означает имя писателя Андрея Белого (Хлебников нередко писал собственные имена и фамилии со строчной буквы). Отсюда только шаг к началу стихотворения: “.Белый — бельмо — Достоевский — достоевскиймо1.

Имя это и не может быть названо, потому что переход от безмерного в замирное есть не просто следующая ступень восхождения, поскольку подняться выше бесконечного, очевидно, никак невозможно, но полное переворачивание извне вовнутрь. Если Достоевский — Пушкин, Тютчев знаменуют три стадии просветления, то четвертая стадия может быть только переходом за видимое мировое пространство, за внешний свет к свету внутреннему, на оборотную, невидимую, мнимую его сторону. И вместе с тем — поворот от имени, от слова к числу.

Н. Я. Берковский счиатет, что Хл. очень связан с русской литературной традицией: «Россия как главный предмет поэзии, как ее постоянный источник — это и есть первичное, пушкинское во всем, что создал Хлебников. Единая и многообразная Россия — это основа его поэзии:

Я думал о России, которая сменой тундр, тайги, степей

Похожа на один божественно звучащий стих. («Вам»)

Многообразие природных зон, этническое многообразие, культурное: Сибирь и Москва, Москва и новгород, для Хлебникова каждое малое географическое пространство наделено своей культурой и историей, и он огорчался, что Кавках воспет русской поэзией, а Урал не воспет. В статье о расширении российской словесности Хл. Говорил не только о других государствах, но и об отдельных областях и малых народностях внутри России.

В поэме «Хаджи-Тархан» в результате установления культурных связей Хлебников приходит к выводу, что Россия — это фактически весь мир:

‹...› Где смотрит Африкой Россия, Изгиб бровей людей где кругол, А отблеск лиц и чист и смугол ‹...›

Ах, мусульмане те же русские, И русским может быть ислам. Само название Хаджи-Тархан - старое название Астрахани. Это родной город Х. Там сейчас его дом-музей. Уникальность Астрахани поэт видел в том, что она соединила "три мира - арийский, индийский и каспийский, треугольник Христа, Магомета и Будды, о чем он писал в письме Каменскому.

В творчестве Хлебникова Азия, Египет, Африка, Индия — не географическая экзотика, а попытка найти во всемирной истории корни единства, выйти от национального к общечеловеческому. В поэме «Азы из узы» Коран, Веды и Библия совершают самосожжение, чтобы из пепла возникла Единая книга, священная для всего человечества.

То есть в художественном мире Хлебникова Россия без границ. Но она не только без гарниц, но и вне времени.

История — один из важнейших источников поэзии Хлебникова.

К древней Руси, к эпохи язычества в начале ХХ века обращался не только Хлебников, можно назвать писателя А. Ремизова, поэта Сергей Городецкого, поэтов есенинского круга, художников Н. Рериха, И. Билибина; скульптора С. Коненкова; композиторов И. Стравинского («Жар-птица»), С. Прокофьева («Скифская сюита»).

В чем специфика хлебниковского обращения к истории? Он часто совмещает различные временные пласты. В поэме «Внучка Малуши» киевская княжна из века князя Владимира внезапно попадает в Петербург, и здесь она окружена студентками высших женских курсов. Но эти курсы Хлебников описывает используя исконные русские слова: курсистки — училицы, курсы — всеучбище. И что же? Каких-либо ярких размолвок между княжной и курсистками не случилось. Но княжну поражает скучная и бессмысленная зубрежка, полный разрыв с природой, и она уговаривает «училиц» вернуться к природной жизни. И «училицы», увлеченные ею девушки, с радостными возгласами покидают «всеучбище», складывают костер из учебников и восклицают:

Она права! Она права! В ее словах есть рокот бури. К венцу зеленые права, Бежим, где зелены поля... Мы оденем, оденемся в зелень,

Побежим в голубые луга,

Где пролиться на землю грозе лень,

Нас покинет училищ туга...

То есть культура ХХ века оказалась наносной, она легко слетает, обнажая истинную, дикую и вольную сущность молодых девушек. Истинное — в прошлом.

Воскрешение языческих времен имело у Хлебникова современное и актуальное значение, как знаменье мощи и единства славянства.

УСТРУГ РАЗИНА

Во душе его Поет вещий Олег.

Н. Я. Берковский сравнивает Хл с Блоком, потому что оба обратились к истории, где главным действующим лицом был народ. Идея государства Российского Хлебникову была чужда. Мы уже говорили о том, что он легко разрушает государственные границы. У него есть короткое стихоторение:

Участок — великая вещь! Это — место свиданья Меня и государства. Государство напоминает, Что оно все еще существует! Называя себя одним из Председателей Земного Шара, Хлебников, конечно, не мог признавать авторитета императора. Отсюда закономерно его обращение не просто к истории, а к етме народных восстаний:

Мила, мила нам пугачевщина, Казак с серьгой и темным ухом.

….

Священный клич «сарынь на кичку» - крик бурлаков, обездоленных, становится священным (Хаджи-Тархан)

Октябрьскую революцию Хлебников приянл тоже как выражение воли народа, стихийное деяние народных масс

И Разина глухое «слышу» Подымется со дна холмов, Как знамя красное, взойдет на крышу И поведет войска умов. (Уструг Разина)

В поэме «Ладомир» (1920)революция воспринимается им как очистительная стихия, гроза, неизбежное историческое возмездие всем силам зла и угнетения. Подобное восприятие революции было характерно и для Блокав поэме «Возмездие». В «Ладомире» свиты в одно древнейшая традиция народной воли и народного труда и небывалое новое дело в истории, возглавленное Лениным.

Пафос поэмы в утверждении справедливости и разумности нового мира. Поэт славит

союз рабочих и крестьян:

...Славься, дружба пшеничного злака

В рабочей руке с молотком...

Герой поэмы - народ. Это прославление революции и своеобразная утопическая интерпретация судеб освобожденного человечества, построившего свое будущее на основе науки, постижения математических законов мироздания:

Пусть Лобачевского кривые

Украсят города

Дугою над рабочей выей

Всемирного труда...

вера в научный прогресс, в развитие и эволюцию мировой материи сочетается с мифологическими представлениями об одушевлении природы:

Я вижу конские свободы

И равноправие коров,

Былиной снов сольются годы,

С глаз человека спал засов...

В образе мифологического Ладомира утверждается заветная идея поэта о великой

гармонии человека, природы и космоса.

Земледелие, по «Ладомиру», освобожденное от вмешательства религии, регулируется не агрономией, но знанием все тех же чисел и уравнений (очевидно, полученных сопоставлением урожайных и неурожайных годов и необходимостью промежутков между ними):

Он не просил: „Будь добр, бози, ми И урожай густой роди!” — Но уравненьям вверил озими И нес ряд чисел на груди.

В своей поэме Хлебников строит колоссальные гиперболы народного потребления и народного пира:

Где поезд вез на север щи, Озер съедобный кипяток. Где удочка лежала барина И барчуки катались в лодке, Для рта столиц волна зажарена И чад идет озерной водки. Озерных щей ночные паровозы Везут тяжелые сосуды,

Озерные щи — одна из утопий Хлебникова. Не можем думать, чтобы ее одобрили работники народного питания, но она любопытна как факт его эпической фантазии. Озерные щи — это озеро, которое вскипятили, как котелок с водой, озеро, в котором сварилось все, что может из рыбных и растительных богатств его пойти на потребу человека. Здесь предполагается народный стол в масштабах эпоса, и характерным для Хлебникова способом создается образ, в котором сразу соединены несколько значений: это и природа, и даже пейзаж, это и кухня с ее искусством, это и насущная потребность человека, слившиеся в одно.

Творчество В. Маяковского

Во-первых, в сознании Маяковского поэтическое творчество изначально было сопряжено с революционной деятельностью, какие-то революционные агитационные стихи произвели на него сильное впечатление. У него изначально была активная гражданская позиция, он с большим мастерством читал свои стихи с эстрады и ругался с публикой. Например, «Вам» и «Нате», в которых есть и прямые обращения к публике, и оскорбительные характеристики адресата. За чтение «Вам» чуть не закрыли кафе «Бродячая собака», так что я вам его читать тоже не буду. А фрагмент из «Нате!»

Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста

где-то недокушанных, недоеденных щей;

вот вы, женщина, на вас белила густо,

вы смотрите устрицей из раковин вещей.

Оппозиция поэта и толпы. Толпа — это обрюзгший жир, стоглавая вошь. При этом образ поэта двоякий: с одной стороны, это «грубый гунн», с другой его сердце — такое же хрупкое, как бабочка:

Вы на бабочку поэтиного сердца громоздитесь грязные в калошах и без калош. Такой старадющий образ возникнет потом в хрестоматийных «Послушайте!», «Скрипка и немножко нервно». Вообще герой очень гибкий, подвижный. В поэме «Облако в штанах» он предлагает читателю:

Хотите -

буду от мяса бешеный

- и, как небо, меняя тона -

хотите -

буду безукоризненно нежный,

не мужчина, а - облако в штанах!

в лирике Маяковского, как правило, фигурирует такой герой, которого можно назвать неоромантиком, для него характерен предельный индивидуализм и практически никогда не возникает в его ранних текстах местоимение «мы». Оппозиция поэт и толпа я — Вы. СЛУШАТЬ «А вы могли бы?» герой находится в очень своеобразных отношениях с миром, мир предстает как произведение искусства, причем это не идеальный, прекрасный мир, напротив, поэтизируется ообыденность, искусство сливается с самыми бытовыми аспектами городской жизни, такими как водосточные трубы или вывеска над рыбной лавкой. В этом Маяк занимает позицию типичного футуриста.

Цикл «Я»

По мостовой

моей души изъезженной

шаги помешанных

вьют жестких фраз пяты.

Где города

повешены

и в петле облака

застыли

башен

кривые выи -

иду

один рыдать,

что перекрестком

распяты

городовые.

Слияние субъекта и объекта, герой тесно связан с городом и весь негатив города он ощущает как свою боль. В то же время это уникальный герой, потому что только он один понимает, что городовые достойны жалости. В финальном стихотворении цикла герой связан со смертью, он страдает и он катастрофически одинок:

Я одинок, как последний глаз

у идущего к слепым человека!"

Как ни странно, довольно во многих текстах раннего Маяковского возникает тема любви, хотя он и подписался под манифестом, который декларировал новые темы. Причем это всегда крайне негативное событие в жизни героя. Любовь показана как пытка, как уничтожение героя. ЛИЛИЧКА (Сплин, Маяк),

Облако в штанах — тоже муки влюбленного героя, которого бросают.

Слышу:

тихо,

как больной с кровати,

спрыгнул нерв.

И вот,-

сначала прошелся

едва-едва,

потом забегал,

взволнованный,

четкий.

Теперь и он и новые два

мечутся отчаянной чечеткой.

Рухнула штукатурка в нижнем этаже.

Нервы -

большие,

маленькие,

многие!-

скачут бешеные,

и уже

у нервов подкашиваются ноги!

Материализуется метафора «горящее сердце»

Мама и убитый немцами вечер.

Антивоенное стихотворение. Для нас важно, что убит именно вечер. Маяковский переносит смерть и горе по погибшему на космический уровень

Сейчас притащили израненный вечер.

Крепился долго,

кургузый,

шершавый,

и вдруг, -

надломивши тучные плечи,

расплакался, бедный, на шее Варшавы.

Звезды в платочках из синего ситца

визжали:

"Убит,

дорогой,

дорогой мой!"

Вечер, звезды, луна, города Варшава и Ковна олицетворяются, Ковна даже ломает пальцы улиц.

«Облако в штанах»: тетраптих, состоит из 4 частей и вступления. Во втуплении позиционируется лирический герой: «Мир огромив мощью голоса, иду красивый, 22-летний»

"Долой вашу любовь!", "Долой ваше искусство!", "Долой ваш строй!", "Долой вашу религию