Г. Радбрух

Густав Радбрух (1878 – 1949), немецкий правовед и политический деятель, депутат рейхстага от социал-демократической партии Германии (1920 – 1924), министр юстиции Германии (1921 – 1923), профессор Кильского и Гейдельбергского университетов.

Введение в науку права

Право и нравы не в состоянии оправдать из себя самих применяемого ими принуждения. Правда, они обладают силой проведения себя в жизнь – без этой силы они бы не могли притязать на действие, но они не обладают способностью убедить в своей правомерности и обязательности того, кто принуждён, скрежеща зубами, подчиняться этой силе, и ещё менее того, кто умеет насмешливо уклоняться от них. Кто вопреки неискоренимому чувству различия между правом и силой полагает, что оправдание правовых норм существует независимо от их убедительности и даётся уже вместе с их фактическим действием и что (вместе с Иерингом) право можно определять как политику силы, тот незаметно признает вместе с этим определением то, что он хотел бы оспаривать: ибо в чём же вообще ином может заключаться эта политика, как не в том, что сила сама себе благоразумно ставит рамки, в пределах которых она может ожидать от подчинённых ей признания и правомерности? Но признания этой правомерности правовые нормы могут добиваться только перед тем трибуналом, перед которым должен искать оправдания всякий человеческий поступок: перед нравственностью; причём, если нравственное оправдание правовых норм не может быть найдено в нравственном характере их содержания, то из-за этого ещё не исключается возможность найти его в нравственном характере их цели. Таким образом, эти размышления приводят нас к следующей проблеме: проблеме цели права…

Согласно одному воззрению, право и государство находятся на службе индивидуумов – не столько на службе их материального благополучия, … сколько на службе их культурного назначения; правовой строй заботится о том, чтобы человек не был принуждён неустанно таращить свои глаза, подобно караульным, а чтобы он мог их иногда беззаботно поднимать к звёздам и цветущим деревьям, к красотам бытия; чтобы непрерывающийся крик самосохранения затихал, по крайней мере, настолько, чтобы мог вообще быть услышан тихий голос совести – он создаёт, таким образом, первые предпосылки личной культуры, научного, художественного и нравственного образования. Таким образом, по этому воззрению, право обладает этическим достоинством, но последнее выводится лишь из той этической ценности, которую право имеет для отдельных членов правового общежития; право, следовательно, имеет лишь заимствованную от этики индивидуума, а не собственную ценность.

Напротив, такую сверхиндивидуалистическую ценность, независимую от того, что оно помимо этого может ещё давать индивидуумам, ценность самостоятельную признаёт за правом другое воззрение: в праве воплощается справедливость, а справедливость в общежитии представляет собой ценность, последнюю цель, самоцель. ... Если, согласно индивидуалистическому учению, право существует ради людей, то по этому воззрению люди живут ради права, «если справедливость погибнет, то нет никакого смысла более в том, чтобы люди жили на земле» (Кант). ...

Но устроение общежития не может быть предоставлено правовым воззрениям живущих совместно индивидуумов, которые различным людям, возможно, будут давать противоположные указания; оно, наоборот, требует регулировки некоей сверхиндивидуальной инстанции, а если разум и наука не в состоянии выполнить этой задачи, то её должны взять на себя воля и сила: если никто не может познать, что справедливо, то кто-нибудь должен установить, что следует считать правом. Теперь считается общепризнанным, что иного права, кроме установленного, «позитивного» не существует. Но чтобы установленное право удовлетворяло своему назначению устранять столкновения различных правовых воззрений путём авторитетного предписания, установление права должно принадлежать такой воле, которой доступно и проведение его в жизнь вопреки всякому противодействующему правовому воззрению: обществу, которое предписывает в форме обычного права или государству, которое предписывает в форме закона. Даже любое отдельное правовое предписание общества или государства может быть рассматриваемо как действующее право лишь тогда, когда оно не только имеется «на бумаге», но превратилось в правило жизни, хотя бы в исключительных случаях оно и было бы нарушаемо противодействием. Лишь то (но зато всё то), что призванная к установлению права воля устанавливает и проводит, составляет действующее право.

Если, таким образом, юридическая значимость правового предписания коренится единственно лишь в силе устанавливающей право воли, то связь между юридической значимостью и нравственной обязательностью, ... кажется опять безнадёжно порвавшейся. Ибо юридическая значимость правовой нормы тем самым становится независимой от справедливости её содержания; правовая же норма, которую адресат считает несправедливой, по-видимому, является для него лишь нравственно необязательным требованием силы, и трагедия, начиная с Антигоны Софокла вплоть до наших дней, возвеличивает того, кто в таком конфликте между правом и нравственностью не боится нарушения права и его последствий. Но, с другой стороны, мы не отказываем в признании тому судье, который в подобном конфликте между правом и нравственностью не даёт своему противоборствующему чувству справедливости пошатнуть его верность закону, и это признание, очевидно, покоится также на нравственной норме и не может, следовательно, быть приписываемо победе права над нравственностью. Таким образом, кажущийся конфликт между правом и нравственностью в действительности представляет собой коллизию двух нравственных обязанностей: исполнение и несправедливого закона, следовательно, должно являться не только правовой, но и нравственной обязанностью, не только простым требованием силы, но и обязательной нормой. И действительно, всякий закон, безотносительно к справедливости его содержания, выполняет уже самим фактом своего существования нравственную цель: кладя предел борьбе противоположных правовых воззрений, он создаёт устойчивость права в обществе. Признание этого создаёт фундамент нравственной обязательности для юридически значимого предписания: если эта обязательность не выводима из материальной справедливости правовой нормы, то она, во всяком случае, основывается на создаваемой ею существующей устойчивости права. Правда, этим самым утверждается, что не только справедливость составляет нравственную ценность, но и лояльность даже к несправедливому закону, но какая из эти ценностей должна считаться высшей в случае их конфликта, не может быть решено с общеобязательной силой.