Уральское востоковедение_2015

Я опоздал – имам уже ушел, Иные слышит голоса приветствий. Гнездо покинув, улетел орел.

И я гляжу смущенно на наследство, Оставленное старцем на миру: Две стопки книг и посошок в углу.

Восток, как известно, дело тонкое, открывается он не сразу. Вот и стихи Хомейни поначалу малопонятны – то кажутся слишком простыми, даже наивными, то излишне замысловатыми, перегруженными образами и смыслами. Возможно, кого-то удивит то, что под пером главы религиозной конфессии, строго осуждающей спиртные напитки, воспевается винопитие, что в стихах аскета, предписавшего женщинам-иранкам скромность, целомудрие и внешнюю закрытость, звучат призывы лирического персонажа к объятиям и поцелуям – но этому находится объяснение в поэтической традиции Ирана. Надо знать, что поэзия имама глубоко символична, и за образами земной красоты, любви и вина открываются иные горизонты и глубины, философское постижение Бога, сущности бытия и смерти.

Основные темы поэзии Хомейни имеют суфийское происхождение. Суфий в странах исламского Востока – странствующий мудрец, дервиш, человек, сознательно избравший нищету, отдавший всего себя на пути к своему божественному возлюбленному(т.е.Богу).Отсюдапостоянныемотивыдуховнойлюбвиисмерти, долгого пути, по которому идет поэт к своей главной цели – обретению абсолютной свободы в результате слияния с божественным возлюбленным, мотив тщетностимирскойсуетыи рационального знания, мотивы символическогоопьянения «вином истины». Наиболее характерные термины, в которых описывается объект любви, – сияние, свет (forugh, partow), красота (jamal), совершенство (kamal). Причем такие характеристики даются не только Богу и другим сверхприродным существам, но и «земному возлюбленному», коль скоро здесь же говорится о «губах, подобных почкам розы». «Земной возлюбленный», будь то женщина или мужчина, оказывается замещением, образом и подобием Бога, к которому, и только к нему, суфий испытывает подлинную страсть. Для описания кульминационного момента в «земной любви» используется термин fana’ – «гибель, небытие», в суфийской философии обозначающий высшую ступень самосовершенствования. Всеэтоподчеркиваетсоприродность«земной»и«божественной»любви,ихметафизическое единство вне моральных предрассудков. «Свидетельствование Бога в женщине полнее и совершеннее, – писал великий персидский поэт-суфий Руми. – Ведь Бог никак не может быть увиден вне материи». Иначе говоря, поэт должен уметь возводить свою земную любовь к ее божественному источнику, т. е. осознавать ее символический характер.

Неким шифром в стихах Хомейни постоянно встречаются слова «sar-e kuy-e to» («начало твоей улицы»). Это выражение связано с распространенным в Иране обычаем, когда юноша караулит понравившуюся ему девушку в начале улицы, где

310

она живет (т. к. дальше, ближе к ее дому, заходить не принято). У Хомейни это выражение приобретает символический характер. В применении к Возлюбленному оно означает близость, но не тождество (ведь речь идет лишь о начале улицы):

О, если бы однажды я поселился у начала твоей улицы! В этом была бы радость и печаль моего сердца.

Составители сборника «Баде-йе эшк» характеризуют творчество Хомейни как «откровения мистика-поэта, фиксирующего свои состояния» и «отказывающегося от изощренной техники стиха и рифмовки». Стихи имама по стилю и языку близки к образцам классической персидской поэзии. Сам он отзывался о своих стихотворных опытах как о подражаниях великим мастерам ничтожного рифмоплета. Однако это – мнение автора, лишь свидетельствующее о его скромности и высокой требовательности к самому себе. Поэтическое наследие Хомейни заслуживает пристального внимания уже потому, что лирика по самой своей природе является самым чутким отражением человеческой души, с которым не сравнится ни богословие, ни философия, ни тем более политическая деятельность. Неслучайно все великие духовные учения передавались в образном, поэтическом изложении, отражающем живую стихию духа, еще не застывшую в строгой рациональной форме.

Однако, постигая эту «сверхреальность», едва ли возможно воссоздать биографические и исторические обстоятельства жизни и деятельности Хомейни. В его«Диване»есть,конечно,поэтическизашифрованныенамекинаполитическую ситуацию, строки, навеянные некоторыми событиями, обращенные к родным, в частности, к Фатиме, посвященные памяти сподвижников. Но не они определяют суть творчества. В поэзии Имама реален только Бог, остальное же – метафора Его бытия. При таком понимании газели духовного наставника иранского народа воспринимаются как непрестанный поиск Истины, трудное восхождение к ее вершинам, духовные открытия на горном пути, как поэтическая исповедь и завещание.

Представляю переводы шести стихотворений Рухоллы аль-Мусави альХомейни, выполненных мною с подстрочника, предоставленного Иранским культурным центром в Москве.

Свидетелем сердце

Чаша из рук Твоих слаще всех чаш.

Дверь отворишь и Сам мне любезно подашь.

Ко многим дверям приходил – но запор находил. Только здесь, в мейхане2, говорят мне «ты наш!»

Тот, кто к чаше сухими губами приник, Знает: трезвости мир – только бренная блажь.

2 Мейхана – погребок, заведение, в котором продавалось и потреблялось вино.

311

Смотри на веселие здешних пьянчужек, смотри! Им простится сегодня немыслимый прежде кураж.

А Ты, Виночерпий, достоин любви и похвал: Бродяге и шаху один Ты напиток подашь.

Путь мой горек и в сердце жестокая боль.

Потому и стучался к Тебе, блаженства небесного страж!

Ты милосерд. А я слаб и изранен любовью. За терзанья мои Ты попойкою нынче воздашь.

Желания весны

Я там же, где всегда, у погребка, Любовью полон, не похож на старика.

Когда сады цветут – какая старость! Забудь про осень, до нее века.

Смотри на птицу, что томилась в клетке, А нынче в небе кружится, легка.

Ненастный ветер улетел на север И благодатный дождь омыл луга.

Покров падет – и лик красы весенней Пройдет, слепящий, будто облака.

Вино трезвости

Вот твоя чаша. Тебе ли бежать от вина?

Глядит на михраб3 лицемер, у нас же своя сторона.

Скажи виночерпию, какой тебя мучает сон? Он чашей прогонит его, не твоя в нем вина.

Своей нищеты не стыдись, протяни к подаянью суму И радуйся, если монета найдется хотя бы одна.

3 Михраб – ниша в стене мечети, показывающая направление на Мекку, куда должны быть обращены лица молящихся.

312

Смотри, каландар4 захмелел, наливает со щедростью нам. Держи же свой кубок, чтоб в сердце запела весна.

Забудем стенанья завистников и лицемерных святош – Их жизнь в ослепленье проходит, отравой полна.

Мы нежных объятий не скроем и радость в душе: Подобная ночи осенней, жизнь без Друга темна.

Хозяин питейного дома не скажет: ты пьян. Душа встрепенулась, трезвея от чаши вина.

От ложной мудрости беги

С кабацким владыкой старинный у нас уговор. Ведь я завсегдатай его погребка с давних пор.

Сегодня друзья за вином здесь встречают весну. Как отстану от них? На голову ляжет позор.

Луноликих красавиц не в силах я сторониться в саду! Вот спешу, чтоб услышать волшебный их хор.

Жаль мне дервишей, показную не чту нищету. Даровал Бог для жизни блистающий солнцем простор.

Шейх в лохмотья оделся – к чему он зовет, лицемер? В одеянье любимой цветов парчовых ковер.

Смысла нет в поученьях не любящих свет. Без сияния глаз Твоих дороги и я б не нашел.

Я с любимой сбежал от всех мудрецов в погребок, Чтоб не слышать, не знать суетливой молвы приговор.

Кроме слов о любви и стихов о блаженном вине Не услышать иного от Хинди5 с тех пор.

4 Каландар – бродячий дервиш (монах).

5 Хинди («Индиец») – поэтический псевдоним имама Хомейни, который в юности провел некоторое время в Индии со своим отцом. В поэтической традиции Востока поэт как бы ставит свою подпись в последнем бейте (двустишии) газели, упоминая свое имя. Однако Хомейни редко придерживался этой традиции.

313

Сгоревший от любви

Чадру долой, яви себя, не мучь насмешкой и лукавством! Изнемогая от любви, в твоем лице ищу лекарство.

Я за руку тебя держу, не отпущу, и не надейся.

Мне легче сердце потерять, пойти на вечное мытарство.

Другие девы пред тобой, пред красотою несравнимой, Как мошкара перед луной, уносит ветер их в пространство.

Птица, попавшая в силки, спалившая от зноя крылья, Уж не взлетит, не запоет, добыча огненного царства.

К тебе, Возлюбленная, путь открылся в солнечной купели. Чу, отправленье! Караван уж подгоняет ветер странствий.

Солнце совершенных

Гуляки, ринды6, празднословы! Прошла беспутная пора. Начальник жизни, душ водитель явился, солнечный, с утра.

Стремясь к лучам, раскрылась роза, трепещет песней соловей. Разлука с Ним – терзанье мира и жизни горечь и хандра.

Так некогда Синай увидел, как радугой теснило тьму. Муса7 явился фараону – и лжи закончилась игра.

Ударь в колокола, сметая нетопырей за горный склон. Пусть все услышат, что настала весны сияющей пора.

Бегите, слуги Аримана8! Иссякла сила темных чар. И все, что замышлял он злое, порушилось еще вчера.

Исы дыханье оживляет цветеньем прежде мертвый дол. И в небесах голубок стаи резвятся, будто мошкара.

Пловец, забудь о непогоде, уж близок радостный причал. В ковчеге Нуха будет место всем кроме зависти и зла!

6Ринд – человек свободных нравов, нарушитель формальных установлений религии и законов.

Вперсидской поэзии – гуляка и пьяница, мистически опьяненный вином Истины.

7 Муса, Нух, Иса – арабскиетранскрипцииименветхозаветныхпророковМоисея,Нояичтимого как пророк Иисуса Христа.

8 Ариман – предводитель сил зла в зороастризме, древней религии иранцев.

314

«Песня кулика»

Музыканты сделали небольшую паузу и на сцене малого зала филармонии появилась ведущая программы: «Этих исполнителей называют уникальным явлением в музыкальной жизни Японии во многом потому, что им удалось возродить интересмиллионовслушателейкпочтизабытымнациональныминструментам.Они доказали, что на них можно играть любую музыку – от национального японского “энка”доджаза,отмузыкиклассическихкомпозиторовдосовременныххитов…»

Мы с друзьями пришли на концерт, чтобы прикоснуться к истокам японской традиционной музыки, заняв места почти в центре зала филармонии, достаточно близко к сцене и внимательно впитывали выразительное представление музыкантов публике: «Сегодня перед вами выступают виртуозы из Японии: Ямадзи Михо и Окада Митаки, которые исполнят современные аранжировки традиционных японских мелодий. Послушайте композицию ”Песня кулика”».

Зал затих. Только чуть слышно скрипнули струны кото, когда его коснулись пальцы музыканта, скорее даже не пальцы, а длинные, похожие на ногти медиаторы – котодзумэ – специальные пластины, которые исполнитель одевает на фаланги пальцев. До этого момента мне приходилось слышать звучание традиционных японских инструментов только на дисках, подаренных мне японскими коллегами или в записях, скаченных из интернета. Теперь же музыканты были настолько близко, что можно было сосчитать отверстия для пальцев на флейте и количество струн кото. Но тут полилась музыка. Это были ни на что не похожие звуки, они заполняли собой пространство зала, приникали в самые затаенные уголки души:

Внимал послушно зал притихший, Осенней песне кулика, Вот полутон, как ветер сникший, Как свист паденья свысока,

И звуки, как слова трехстиший, Пьянили зрителей слегка…

Мне вспомнились слова, что «играть на сякухати – это как отправится в дол- гий-долгий путь, в котором сколько бы шагов ты не сделал, впереди остается намного больше». Инструмент звучал, звучал и пел то жалостливо-надрывно, то зазывно и протяжно. Звуки отдаленно напоминали брачную песню российской птицы – кулика турухтана, которых мне приходилось видеть и слышать, но было в них и что-то чисто японское, не сравнимое ни с чем другим:

315

Вмиг сякухати стон протяжный, Взорвался с буйством скрипача, Затих, дрожа о чем-то важном, Быть может, о любви крича?

Иль о видении миражном,

Всверканьи грозного меча?

Язавороженно смотрел на Окада Митаки-сан. Этот благородный и сдержанный японец извлекал из своего инструмента совершенно невероятные звуки, под гипнотическим воздействием которых оказались все зрители, завороженно следившие за действием на сцене. Мне внезапно показалось, что в руках у него не флейта, а самурайский меч, и он точными и выверенными движениями тела и рук заставляет сидящих в зале людей следовать за ним.

В какой-то момент зал вздрогнул: очаровательная, с великолепной прической

иочень хрупкая Ямадзи Михо извлекла из своего двухметрового инструмента вереницу резких и протяжных звуков и на этом фоне партия флейты зазвучала новыми мотивами:

Созвучий косу заплетая, Кото магически запел, Дуэт. В нем музыка иная: В гармонии разящих стрел: То замирая, то вздыхая,

Тон флейты нежен был, но смел.

Я живо представил себе летящую птицу. Но ведь во время перелета кулик не поет, в это время птица может только кричать, а так петь она может только во время брачных игр. Значит «Песня кулика» – это песня о любви? А музыка летала и летала по залу как птица, и невозможно было удержаться от восхищения мастерством исполнителей. Зал взорвался аплодисментами:

Волшебный звук летел за птицей, Семь ноток струнами кото Неповторимой вереницей, На сцене превратились в сто.

В полете став души частицей, Стихов и музыки родство…

Вот уже более трех лет минуло с того времени, как в рамках Евразийского фестиваля прошел этот камерный концерт и в Екатеринбургской филармонии впервые прозвучали древнейшие японские инструменты кото и сякухати, но даже всесильное время не смогло стереть память ощущений, чувств и вдохновения, полученные от замечательной музыки-мелодии «Песня кулика».

316

Улицы китайских городов

После открытия портов во многих крупных городах Китая началось градостроительство по западным образцам, появились широкие улицы с твердым покрытием и зелеными насаждениями, многоквартирные жилые дома с фасадами и выходом прямо на улицу вместо традиционных китайских построек, обращенных к внутреннему дворику. Вскоре разные средние и мелкие предприниматели облюбовали обновленные улицы в качестве арены для своей деятельности, чему способствовали достаточность пространства широких улиц и другие факторы. Так, твердое покрытие избавило от оседания пыли на товары, потому по краям тротуаров стали появляться и лотки с пищевыми продуктами. В городах появились колонны рикш вместо паланкинов – единственного средства передвижения на грунтовых ухабистых улицах. И хотя все повозки были однотипными, по внешней ухоженности они могли отличаться, как «запорожец» от «мерседеса». Среди них были и покрытые толстым слоем лака, и украшенные блестящими латунными атрибутами, и такие, которые имели большие карбидные фонари. В ожидании пассажира возницы отдыхали, собравшись в кучку, и пили чай из больших пиал, разлитый из обшитого стеганым одеялом керамического чайника литров на 20. Можно было увидеть, как они играли между собой в китайские шахматы, расстелив на тротуаре лист бумаги с расчерченным шахматным полем. Примерно в 40-х годах прошлого столетия произошла массовая замена рикш на велорикш, которые двигались быстрее и завоевали большую популярность у клиентов. Сегодня в тех местах, где стояли рикши, выстроились такси с табличками, обозначающими, что такси свободно. Создается впечатление, что в городе сейчас столько же такси, сколько раньше было рикш. Кроме того, еще раз убеждаешься, что Китай стоит в ряду мировых автомобильных держав.

Доначалаяпоно-китайскойвойнывКитаевобращениибылотривидаденег:бу- мажные юани, медные разменные монеты тунзоры и серебряные юани. Обменный курс между ними постоянно менялся, поэтому можно было встретить примостившихся на скамеечке денежных менял. Но во время войны звонкая монета исчезла из обихода, и менял не стало. Здесь же встречались нищие, которые обычно стояли в стороне и присматривались к прохожим, пытаясь выискать потенциального благодетеля. Приметив такого, преимущественно иностранца, быстро подходили к нему и, пристроившись рядом или забегая чуть вперед, шли с протянутой рукой, прося подаяния и не отставая, пока прохожий не даст милостыню; получив же самую мелкую монету из имеющихся в обращении, тотчас, поблагодарив, отходили. Отсутствие у благодетеля мелкой монеты не служило аргументом, чтобы попрошайка отстал – автор был свидетелем, как один китаец передал нищему банкноту номиналом в несколько раз превышающую номинал обычно подаваемой монеты и ждал, пока нищий не отсчитает и не даст несколько монет сдачи.

317

Интересным зрелищем были похоронные процессии богатых китайцев, которые растягивались порой на несколько кварталов. Впереди шел оркестр, который играл западную музыку, иногда траурный марш, а иногда и вальс. Следом шла ватага китаянок-плакальщиц длиной около трех метров, поддерживаемых помощниками. Затем двигался мощный паланкин с гробом и покойником, за которым шли или ехали в конном экипаже провожающие. Иногда на паланкине помещали фотографию покойника, и процессия двигалась только с фотографией. Шествие замыкали люди, несущие в руках муляжи всяких роскошных вещей: пагод, домиков, ценных животных, выполненных из тростниковых каркасов и обклеенных разноцветной бумагой. Эти муляжи должны были быть захоронены с покойником или сожжены на кладбище.

Иногда улица становилась и местом экзекуции преступников. Приговоренных к наказанию под стражей водили по улицам с подвешенным на груди плакатом, где было написано, за что он наказан.

По улицам проходили и скупщики старья, которые покупали макулатуру, разноетряпьеипустыебутылки.Особенноохотнобрализанеплохуюценупорожние бутылки из-под импортных спиртных напитков. Видимо, эти бутылки находили вторую жизнь, наполняясь напитками местного производства, и продавались как импортные. У старьевщиков в корзинке были разложены разные игрушки и другие товары, которые предприниматель предлагал детям в обмен на то, что те разыщут среди домашнего хлама и принесут к нему. Такой старьевщик, идя по улицам, привлекал внимание клиентов, ритмично постукивая палочкой по маленькому барабанчику, который издавал характерный бой высокой тональности и был хорошо слышен, выделяясь в общем гуле уличной жизни. Повсюду на улицах можно было увидеть различных передвигающихся ремесленников, которые ставили на землю свои орудия труда, уложенные в ящечки, служащие им помимо и рабочим столом. Эти ящечки обычно переносили, расположив по направлению движения на одном плече на длинном бамбуковом коромысле. Каждый такой ремесленник, передвигаясь по улице, подавал особые свойственные его профессии условные звуковые сигналы, привлекая внимание клиентов. Особый интерес вызывала работа странствующих мастеров по ремонту разной хозяйственной утвари. Такой мастер тут же на глазах клиента изготавливал ключ любой сложности к замку, скреплял металлическими скобками разбитую на части фарфоровую посуду, устранял течь металлическойпосуды,запаявдырочкуилизаглушивеезаклепкой,илиначеканив шов в месте утечки. Позывные таких мастеров были стальные скобы вроде камертона, которые издавали при ударе резкий дребезжащий звук.

Мимодомовходилиицирюльники,которыетутженаулицеусаживаликлиента на тумбочку, снятую с коромысла, и приступали к бритью, предварительно заправивнаремнеопаснуюбритвукустарногоизготовления.Повсюдутакжеможно было видеть переносные или перевозимые котлы с готовой похлебкой, вокруг которых лакомятся прохожие, а чаевщик тут же готовит ингредиенты и раскатывает тесто, нарезает лапшу, стучит скалкой о разделочную доску, зазывая публику.

Среди бойких предпринимателей можно было увидеть, как странствующий сапожник вырезал из кожи новую подметку и пришивал вручную к ранту, заменив

318

изношенную. Идя по улице, он кричал по-китайски: «Сюли пи шье», а проходя по кварталам плотного проживания японцев – уже по-японски: «Куцу наоси», где же было много русских вопил по-русски: «Ботика починяйю».

Можно было встретить и китаянок, выполняющих у клиентов работы по стирке, глажке и починке белья и одежды. Такая работница в условленный день приходила к постоянному клиенту домой, стирала, осматривала и чинила повреждения, на тротуаре недалеко от дома расстилала циновку и гладила белье паровым утюгом, заполненном древесными углями. Было интересно наблюдать и за работой уличных переписчиков бумаг: за легким столиком на стуле сидел благообразный китаец и ловко красивым каллиграфическим почерком тушью и кисточкой выводил иероглифы, диктуемые клиентом слова или переписывал с листа, на котором текст был набросан карандашом. Когда еще не было средств для оперативного печатания иероглифов и приходилось прибегать к услугам таких писцов для составления всяческих документов, подаваемых в официальные учреждения.

Остается лишь сделать вывод, что выросшие в таких условиях мастерство и неприхотливость китайских тружеников легли в основу того колоссального прогресса народного хозяйства, которое изумляет нас сегодня.

Лунные пейзажи Тибета

Неведомый Тибет… А там прозрачный свет И мандала как Солнце И Лотос-и-Алмаз, И Огненный дракон,

И цель одна для всех …1

Отправляясь в путешествие по Тибету, я была полна не только ожиданий и, как оказалось, некоторых ложных стереотипов, навязанных масс-медиа. Вместо бездорожья – высококлассные горные серпантины, которые в совокупности с оригинальными дорожными заграждениями напоминают извивающийся чешуйчатый хвост дракона. Вместо уничтоженной природы – чистейший воздух, фантастически прозрачные воды рек и озер (к слову, в природных водоемах тибетцы не купаются, а также не ловят рыбу, поскольку местные традиции запрещают употреблять ее в пищу), ухоженные домашние животные, многочисленные поля

1 Айна. Облака // Блики тишины. URL: http://kornetka.ru/bliki/aina/aina_7_.php (дата обращения: 15.09.2015).

319