_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 4
.pdfИ. Елагин |
231 |
В самом отвлеченнейшем узоре Мне порой сквозят черты лица.
Даже в хаотическом сумбуре Красок, линий, взрывов звуковых Узнаю я правду о натуре Странных современников моих.
Не мои лирические вздохи
И не мой приглаженный язык, —
Арасскажут правду об эпохе Визг и вопль, и вой, и рев, и крик.
Может быть, и мне учиться надо Языку взлохмаченных кликуш, Чтоб в стихах дымился век распада Атома и человечьих душ.
** *
Где-то вверху, за холмы уходя, Гром грохотал тяжело.
Шлепают крупные капли дождя О ветровое стекло.
Может быть, так же сквозь дождь Одиссей В море смотрел с корабля.
Кинулась сразу махиною всей Мне под колеса земля.
Крупные капли дождя тяжелы, Наискось бьют по стеклу.
Сосен стволы выплывают из мглы И уплывают во мглу.
День, поскорее приди и рассей Этот ненастный покров.
Может быть, так же кружил Одиссей Возле чужих островов.
232 |
И. Елагин |
Верно, казалось, что рядом встают Стены Итаки во тьме.
Моря ночного чудовищный спрут Ерзал уже по корме.
С шумом и там подымались и тут Щупальца смерти самой.
Но хорошо, что хоть в песнях поют, Что он вернулся домой.
** *
Здесь чудо все: и люди, и земля,
Извездное шуршание мгновений.
Ичудом только смерть назвать нельзя — Нет в мире ничего обыкновенней.
ВЛАДИМИР ШАТАЛОВ
** *
Мерещится из книги памяти
из безмолвия ночей века моего беспамятство
решеток проволок колючих
ивышек лагерей. Мерещится дитя цветущий сад
иженщина
как Ева
икрик ея немой
ипоступь тяжкая солдат
иметелей белых
развив ея волос над всеми ярами над всеми ямами
и я художник цветами яркими дом земной пою — ея земной погост. В тревожной мании все мерещится мне смерть — самая из всех смертей небо мне мерещится затянутое льдами и руки сплошные руки
над всей землею руки живые руки — мертвых Матерей.
234 |
В. Шаталов |
ПИСЬМО БЫВШЕМУ ПЕТЕРБУРЖЦУ
Дорогой Александр Александрович! В старческом доме тесно и скучно, ходят сутулые слухи.
А помните — знамя огненно-алое и солдат, говорящих по-русски...
Все за берлинами, все было неправдами, как то, чего знать не хотели.
И вы говорили, и нарочно картавили
обелых снегах,
обелых метелях.
Так в песнях Вертинского — «последний бокал» и больше ничего не случится...
Только ходики в комнате тикали-тикали и ветры шумели над крышей.
Дорогой Александр Александрович, все случается в старческом доме...
За большими кварталами на улочке узкой
вы просто уснете за игральными картами, уронив на колени похолодевшие руки.
ЭТЮД
С. Голлербаху
Что хочет человек? Стар, как век, испит, зарос,
во взгляде — купорос, гримаса мима.
Ему — пустяк, только четвертак на пиво.
И это жизнь.
Аэтажи уходят в небо
невыраженным цветом. И шип машин
ползет по каменному лету, и тень на дверь
ползет по стертому порогу — седой слепой стучит в свою дорогу.
Что мир? Что ритм?
Что окрик грубый, зазывающие губы...
Все просто так, все простота. А этажи, как эта жизнь,
уходят в небо невыраженным цветом.
ПОСЛЕ СОНАТЫ ШОПЕНА
Шорохи листьев.
Недошедшие письма...
Безмолвие улиц, безмолвие стен и лица,
до боли знакомые лица тех, кто ушел далеко, насовсем.
Всё узнаю и всех слышу,
исловно где-то, и словно нигде рассвет над пылающей крышей
имертвая тишь площадей.
И больше нет ничего,
никого —
только ветер, ветер один,
где потерянный день, где сбылись все прощанья, где не сбудутся встречи
236 |
В. Шаталов |
вбезмолвии улиц,
вбезмолвии стен.
Недошедшие письма...
Шорохи листьев.
НИКОЛАЙ МИТРОФАНОВ
СКИФ В НЬЮ-ЙОРКЕ
Когда в поту, изнемогая, Засну в больном полубреду, Все снится мне страна другая
В нью-йоркском сумрачном чаду.
Страна, где бой у Саламина До сей поры в сердцах горит, Богиня мудрости Афина Простерла свой небесный щит.
Там, где играли Нереиды, Сияла слава Фермопил, Где за героев Леонида Вино хиосское я пил.
Где две прекрасные камеи Влюбленно слушали меня. Чьим предкам мы, гипербореи, Дарили скифского коня!
Когда проснусь — кругом все пусто, Камеи греческие — миф.
На жарком лежбище Прокруста Лежит измучившийся скиф.
ОДИНОЧЕСТВО
Среди людского моря Душа моя — одна, Чашу бед и горя Выпил я до дна!
238 |
Н. Митрофанов |
Кто поймет, исправит, Скажет — «Дорогой», Кто свечу поставит Мне з.а упокой?
Близкие, родные, Там, за рубежом, Песни ветровые И отцовский дом!
С милою подругой Думал жизнь начать.
Вышло — с зимней вьюгой Нужно повенчать!
СИРЕНА
Плантации, степи, озера: Под нами лежит Парагвай — Предстал изумленному взору Бананово-пальмовый рай.
Вдруг голос прекрасный Сирены Поймал на короткой волне И, как Одиссею из плена, Пожалуй, не вырваться мне!
Летим к аварийной посадке, В ушах нарастающий звон...
А голос, и нежный и сладкий, Навеял тропический сон.
Уж катит осенние воды В житейское море река.
Прошли лишь немногие годы,
Асловно промчались века.
Ивот, из завьюженной дали, — Иль кажется это порой? — Мне те же слова прозвучали С равнин, занесенных пургой.
Н. Митрофанов |
239 |
И будто раздвинулись стены, Во мгле загорелись огни: Тоскующий голос Сирены Напомнил минувшие дни!
** *
Все чаще и чаще, когда засыпаешь — Слышится голос родной:
«Ну, расскажи мне, как ты поживаешь В мире, покинутом мной?!
Знаю — от.горя морщинки на коже —
Ивзгляд твой печалью налит, Холодно ночью прокрустово ложе
Итвердо, как вечный гранит. Нудные дни — одиночества полны, В мыслях — все смотришь назад...
Плещут судьбы беспощадные волны — Близится жизни закат!»
Хотелось бы верить, что там, за чертою, Которую всем суждено перейти, Бог приготовил нам встречу с Тобою...
А может, и нет — Ты неверье прости!
СЕРГЕЙ БОНГАРТ
БЕРЕЗА
У шоссе — за первым километром, Где дорога круто рвется вниз, Извиваясь под осенним ветром, Исполняет дерево стриптиз.
Сбросив наземь все свои одежки — Все дотла, не сыщешь и листок. Лишь остался на точеной ножке Белый ослепительный чулок.
Как в тяжелом приступе психоза, В голубом бензиновом дыму — Пляшет обнаженная береза У машин проезжих на виду.
Плавен выгиб тоненького стана, Нежен веток дымчатый плюмаж: Ей бы на холсте у Левитана Украшать какой-нибудь пейзаж.
Или в русской выситься деревне, Где растут поэты от сохи, Где березы, стройные издревле, Попадали в песни и стихи.
Ястою, как будто бы на тризне,
Ушоссе, где смрад и визг колес...
Горько мне, что не сложились жизни Так как надо — даже у берез!