_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 4

А о марте, о снеге, что тает,

Онемом прорастании злаков,

Обезветренном море феаков, Где играла с мячом Навзикая.

Но это ты можешь только сейчас, Но это ты смеешь еще сегодня, Но знай, что твой не минует час, И ты не уйдешь от гнева Господня.

Тоскуя, тоскуя безмерно и страшно скорбя, Все выплакав слезы и боле утрат не считая, Душа моя, пленница, как ты уйдешь от себя К тем синим волнам, где видел Улисс Навзикаю?

МОЛИТВА

Как древле, Господи, Тобой прощенный Ной Увидел выси, всплывшие как мели,

Ипервой ветви радостную зелень Над укрощенных вод голубизной,

Инам увидеть дай прощенные поля,

Играды, спящие во тьме ночной беспечно,

Ивсе забыв, пусть вновь о мире вечном Молиться смеет страдная земля.

1940

СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

Любовь моя, вся плоть моя — твоя, Вся косная и скованная нежность...

(Тысячелетьем сомкнутые вежды И пробужденья трепетная явь.)

Любовь моя, вся грусть моя — твоя, Вся суть моя, движенье мысли каждой...

(Вот встрепенулись воины на страже, И вновь журчит фонтанная струя.)

бЗах. 1291

** *

Розовеет заря, зеленеет плетень, И весна распускает намокшие пряди.

Вот уже громыхало сквозь ливень весь день, Вот уже повилика ползет по ограде.

Босоногое счастье мое у межи, Босоногое счастье мое не согрето. Босоножка весна... HQ она добежит До горячего, горького, сонного лета.

Икогда в знойный полдень кривая сосна Благовонными каплями брызнет сквозь поры, Ты внезапно поймешь: миновала весна,

Ис горючею нежностью сердце повторит

Первых ливней разлив, зелень первой листвы,

Вдоль плетня повилики побеги крутые...

Беспричинные слезы, и радость, и ты,

Опаленное сердце любовью впервые...

1940

АНДРОМАХА

I

Корютайолос Гектор, ты бился и умер героем...

Андромаха, жена твоя бедная, ткала и пела,

Апотом увидала со стен многоветренной Трои, Как влачил победитель когда-то прекрасное тело.

Апотом она видела: сын твой, надежда и гордость, Тот, что матери в старости будет опорою верной, Тот,что Гекторабудетотважней,когдапобедителивторглись,

Был со стен многоветренной Трои безжалостно свергнут.

А потом она видела, но уже тупо, без страха, Как высокий приамовский дом разорили дотла.

Андромаха, сестра моя бедная, белых локтей Андромаха, Как могла пережить ты все это и — пережила?

Кто он был, безызвестный шарманщик, Живший больше столетья назад? Дряхлый боцман, босяк, неудачник, Что судьбе одинокой не рад? Представляю пропойцу матроса С попугаем на тощем плече.

Вкруг блестят огоньком папиросы, Точно силятся море зажечь. Пусть такой не в почете у власти, Он любимец лихих потаскух. Попугай обещает всем счастье

Искабрезно ругается вслух.

Ив обмен за такое уменье

В шапку падает струйка монет. Пусть корабль приходит в движенье, Раз достаточно средств на билет. Но корабль в ураган попадает, И шарманщик уходит ко дну. Попугай без него заскучает, — Попугай не успел утонуть.

Залит солнцем был пляж многолюдный, Чистый воздух — отрада для нас.

Что еще с затонувшего судна Принесет молодой водолаз?

Из штурвалов готовятся люстры, Фонари — из надтреснутых мачт. Антиквар, и дотошный и шустрый, Мастерит сувениры для дач.

Что ж, и к этому надо привыкнуть, Раз на память для будущих лет Сохраняют обломки реликвий Как забытого бедствия след.

** *

Старый парк вырубают нещадно: Кровь зеленая с листьев течет. Топоры волчьей стаею жадной Загрызут тополиный народ. Погибают деревья, как люди.

Стон стволов станет звонче ветров. Новый город на вырубах будет, Раз бульдозер к сраженьям готов. Он как танк разрушает природу. Человек расстается с душой. Никого не спасет от невзгоды Экскаватор с зубастым ковшом. Для рулеток и модных отелей Вянут речки, озерки, ручьи, Здесь дрозды свои песни отпели, А топор все стучит да стучит.

ВМЕСТО НЕКРОЛОГА

Пьяная споткнулась и упала С тем, чтоб никогда уж не вставать.

Злость волны асфальт дорог качала, Кто тебя способен отпевать?

Ты скончалась от разрыва сердца, Падая на серый хлад дорог,

А вокруг огней летящих блестки:

Уавтомобилей нет тревог. Жалкий труп машины объезжали, Не желая мертвой помогать,

Слишком долго полицейских звали: Морг ведь в состояньи подождать! Скоро смерть бартендершу скосила, Что певичкой некогда была, Голос пропила и прокурила И до комнаты не добрела.

Мы твои невзгоды проглядели, Освещает бледная луна Комнату в дешевеньком отеле, Где Ист-Ривер виден из окна. Кто тебя запомнит и заметит? Бар не сиротеет без тебя.

Чей теперь черед ца этом свете Потерять и.жизнь и себя?

НИЧЕГО

Памяти скульптора Мухина

Меж рекою и мостовою (Да куда ж ты? Постой, постой!) Похищен ветровым разбоем

Лист газетный с моей статьей. Лист летит подстреленной птицей, Ударяясь в стены домов.

Скоро лист перестанет биться В грязной луже — предсмертный кров. Жизнь моя, как и лист газетный, К мирной гавани не придет.

Ибез исповеди секретной

Вящик с мусором упадет. Не утешит меня историк

С фотостатом чрез тридцать лет. Боль души с безвеличьем спорит. Для таких бессмертия нет.

Не порадует и священник:

Всем нам быть на смертном одре! Я, погибших желаний пленник,

Вничевоках себя узрел.

Ничего ведь и дома много, А на Западе — тьма свобод. Не могу я не верить в Бога,

Хоть былое — разбитый плот. Он ветрами прибит к Гудзону, Никому не нужный, ничей.

Бревна в нем от озноба стонут, Не дождавшись чужих печей. Поярчей фонарей под глазом Фонари на моей душе. Безразличен гранитным вазам Клок истлевшей папье-маше.

НИКОГО

Пронеслися тучи грозовые Над моей безвредной головой; Никогда не выйду из игры я,

Не хочу, как в скит, уйти в покой.

Женщинам больной старик не нужен, Никого нет в жизни у меня.

Ничего! Другим бывает хуже: Нет у них душевного огня.

Я один пред стойкою таверны, Рано начинаю джин глушить, Догораю медленно, но верно В этой Мэйнской ветровой глуши.

Скучно здесь бартендерше красивой: Краболова терпеливо ждет. Улыбаясь льстиво и игриво, Мне она опять стакан нальет.

Жизнь моя хромая и кривая, Вечно неудачами слепа...

Валится в таверну разбитная, Шумная, веселая толпа.

Посижу с полчасика со всеми, Выпью и тихонечко уйду. Принимай, безжалостное время, Словно кляча, новую узду.

Яодин в дешевой комнатенке

Сполками для устарелых книг. Банку с недоеденной тушенкой Нехотя берет смешной старик.

Скоро в нем волнение забродит, Благостен несбывшегося звон. Знает он, что эта песнь не в моде, Заводя старинный граммофон.

Песни закружились ярким роем! Здравствуй, благотворная краса! Пусть в Грейт Ок приходят китобои И Уинсли видит паруса.

На мгновенье старость исчезает, Кажется, и сам я запою.

Песнь теперь, как духа, вызывает Молодость истлевшую мою.

Ветром освеженная погода Мне пока сдаваться не велит. Понеслись в мои былые годы Песен звуковые корабли.

Только и остались на картинке Хомера бурливые края.

Сходна с расколовшейся пластинкой Жизнь бесприютная моя.

Что ж, старик, потешился и хватит. Снова в многолюдный бар спеши! Ветер за окошком листья катит, Ты со всеми без своей души

Вжизнь неудачную вмурован, Одинок у ближних берегов.

Вуголь превратится даже слово, Если нет с тобою никого.

1977

Грейт Ок, штат Мэйн. Мемориальный музей Уинсли Хомера,

классика американской романтической живописи

С ВЫСОТЫ в н и ч то

Памяти Бориса Арцыбашева

Синеет в небе дирижабль, На пляже зонтики дрожат. Автомобили, точно жабы, На загорающих глядят.

Что ж! Подставляйте солнцу спины Среди сверкающих песков.

Наш дирижабль летит дельфином Над зеленеющим леском.

На самолет мы не в обиде, Раз он мелькнул, как метеор. Нам с высоты небесной виден Незабываемый простор.

Пускай с почетом нас встречают Великолепные суда.

Мне ничего не обещает Полет в ничто и в никуда.

Года проносятся кометой Без поражений и побед,

Как будто странной жизни этой На свете не было и нет.