_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 4

НАД «БЕЛОЙ ФЛОТИЛИЕЙ»

«Глаза и уши — минимум души», — Определил раздумчивый Несмелое, А дальше — труд, чтоб не было пробелов, — И заострял свои карандаши.

Рука тверда, и краски хороши, Но, рифмами судьбы не переделав,

Он достигал надчувственных пределов, Что ближе к нам в безлюдьи и в тиши.

Я памятлив, но без воображенья Истерлись бы давнишние сраженья, Которых я выигрывать не смел, —

Не так, не тем посулы и ловитвы, Но превращать их отблески умел

В сонеты днем, а по ночам — в молитвы.

1988

БЕССМЕРТНОМУ

Был в призраках московский Ариэль, Но от любви заокеанской ожил И как любил, как ласково тревожил Негромкую бразильскую свирель.

Другой любви уже проходит хмель (Я всех потерь еще не подытожил,

Игоречи на годы не умножил),

Идавняя опять маячит цель.

Наперекор несчетным километрам, Наплывам туч, несомых южным ветром, • Расслышал я знакомый голос твой —

В твоем письме. И поспешу с ответом: Что в призраки заносится живой, — Лишь вымысел бессмертен в мире этом!

1988

Да, многое в жизни пройдено, Многое пройдено зря.

Яслушал о светлой Родине

Ипропускал про Царя.

ЗЕРКАЛА

Посмотрел, и снова косо. Отраженье не хвала. Почему меня без спроса Отражают зеркала?

От реальности не скрыться, Нрав у зеркала упрям; Ловит сумрачные лица На похмелье, по утрам.

Я себя увидел в книге Соучастником интриги.

Восвещенной солнцем луже Отразился даже хуже, Чем отвергнутый тогда,

Втихой заводи пруда.

Где волшебством красит фея, Я не вхож в священный храм. Узнавал себя, краснея,

Ввыраженьях строгих дам,

Вобъявлении газетном,

Взаведении запретном.

Как Америка мала, Только я и зеркала.

В ПУТИ

Страны разные, разный аллюр, Кто-то выбрал кривую дорогу. Маршируя в колонне фигур, Не сумел приспособиться в ногу.

С этим чувством вприсядку нельзя, Боль сильнее любви безответной; Ходом пешки, коня и ферзя Проскакал по доске многоцветной.

Икак будто обласкан судьбой,

Авот счастье возьми да и тресни, С окруженьем большой разнобой В исполнении радостной песни.

Без причины, искусственно груб, Без руля в освещении ярком. Тень войной обездомленных труб Снится чаще озер луна-парка.

Много лучше парижской гульбы (Да не хочется нынче возврата) Теплота обветшалой избы Отступающим в зиму солдатам.

Якоря, корни в землю нужны Вновь прибывшему, волчья ухватка; Нет ее, и волна новизны Растворит кислотой без остатка.

КАЛИФОРНИЙСКАЯ СЕКВОЙЯ

На ней, как видно, неспроста Зверьки вчера точили зубки, И до рождения Христа Индейцы делали зарубки.

Стеной древесная гора Стоит в лесу, в почете вдовьем. Тысячелетняя кора Смолистым радует здоровьем.

Юнцы пришли, решили: режь, Играя в современном стиле,

Вней пропилили люди брешь,

Исквозь дыру автомобили

Ползут, как жуткая болезнь, К ее корням. Но небо сине, И вечность, славящая песнь, Еще шумит в ее вершине!

МЕКСИКА

Культур и рас живой конгломерат — Последствие Колумбовой ошибки. Здесь не заметишь бедности заплат За радугой сияющей улыбки.

Но не заметить в Мексике нельзя Шальную прелесть древнего изъяна: Оставили раскосые глаза Монголы здесь, еще до Чингисхана.

Л может быть, историки не врут: Взяв соболей с собой большую связку, С подругами кочующий якут Пришел сюда пешком через Аляску.

На каравеллах, через сотни лет, Чтоб у ацтеков таяла обида, Взамен на злато пару кастаньет Им привезли испанцы из Мадрида.

На Панчо глядя, верится сильней, И буду верить, что б ни говорили. Живет в крови бродяжки с Пиреней Веками растворенный дух Сибири!

ПО СТАРЫМ ДОРОГАМ

Бывший пленный с нынешним комфортом Вновь заплыл в исхоженные дали.

Вот и дом, в году сорок четвертом Здесь у немки колбасу украли.

Через двадцать лет пришел с подарком: Плед нью-йоркский, шерсть горит узором. Где же та, крикливая баварка, С вилами бежавшая за вором?

Вот она, добротно пополнела, На поклон ответила несмело. У нее глаза совсем не вражьи, Позабыла даже о пропаже, Пригласила вежливо к обеду.

И в уме, цену прикинув пледу, Все старалась дать деньгами сдачу, Но потом условились иначе:

Если вновь беглец славянской расы Обойдет граничную заставу И в кладовке пропадут колбасы — Обещала не сердиться фрау!

Хлещет ветер... Ночь темна...

Нет путей к Отчизне...

Боже, как горька она,

Чаша нашей жизни.

Ветер всех швыряет прочь...

В плач... в рыданье... в скрежет...

Обезумевшая ночь

Все полеты режет.

Не найти во мгле земли, Крылья бьются даром...

Смерть и горе все сожгли Яростным пожаром.

Счастье было, как стекло...

Хрупкого — не стало...

Видишь, голубю крыло

Буря изломала.

Не * *

Д. Кленовскому

Как прикоснуться хочется мне К жизни твоей — хоть легкою тенью, Солнечным зайчиком на стене,

Звоном пасхальным, первой сиренью,

Утренней каплей росы в траве, Щебетом птицы в сумерках мая, Звездочкой снежной на рукаве — Только коснуться и вмиг растаять.

Или пером, бумагой простои, Или же маленькой буквой черной, Чтоб под твоею твердой рукой В книгу твою улечься покорно.

** *

Кто вложил меня в лук, как стрелу, Тетиву натянул до предела И послал меня в синюю мглу,

Чтоб всю жизнь я стрелою летела?

Быстрой тенью скользя по полям, Над морской пролетая волною...

И любая чужая земля Лишь на миг становилась родною.

Оставались вдали города,

Ипривычною стала разлука...

Ялетела, не зная куда,

С тетивы закаленного лука.

Над вишневою дымкой в саду, Над какой-то чужой колыбелью...

Но скажи мне, куда упаду, Где я встречусь с неведомой целью?

Что придумал таинственный друг, Тот, который в небесной отчизне В руки взял заколдованный лук Для моей заколдованной жизни?

** *

Вразные храмы шли.

Ходила она в синагогу, А он молился в костеле у нарядных икон,

Где синеглазый Иисус, так не похожий на Бога, Взирал с высоты на его короткий полупоклон.

Жизнь спокойно текла. И, о вере не споря, Каждый к чужому Богу был равнодушен вполне. Но поступью воровской к ним подбиралось горе...

Вдруг подошла болезнь и склонилась над ней.

Стали короткими дни. А ночи текли, как реки...

И не было сил прервать страданий липкую нить. Куда же теперь идти — молиться о человеке?

О том, кто дороже всех, какого Бога молить?

Водну из страшных ночей он из дому тихо вышел И поднял к небу глаза, зубами зажавши стон...

И долго молчал...

И Бог немую мольбу услышал. Тот Бог, что един для всех,

для всех людей и времен!..

КОНЕЦ

Приидут дни последних запустений, Земные силы оскудеют вдруг...

Брюсов

Конец наступит совсем не тогда, Когда неожиданно хлынет С небес потопом библейским вода И все живущее сгинет.

Конец наступает уже теперь, Бунты грохочут, как бури, И человек стал хуже, чем зверь, Войну объявив культуре.

Взрываются бомбы всюду подряд, В библиотеках, в музеях, И книги горят, картины горят...

Спасайте же все скорее!

Ведь гибнут наука и красота

Ито, что неповторимо: Искусство! — Разбита уже Пиета Каким-то из одержимых.

Иничего он не пощадит,

Наш век преступный и черный.