_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 4

ТУМАН

В синеватом ночном тумане Все враждебно и непонятно. Вместо сосен, людей и зданий Шевелятся мутные пятна.

Из ущелий мглистого мрака Выступает как трюк режиссера — Угловатый призрак барака, Худощавый призрак забора.

Я бреду вдоль шоссейной каемки, Раздирая тумана волокна,

Ичужая душа — потемки,

Ичужие закрытые окна.

Кто со мной был страданьем скован, Для кого я когда-то пела — Стал двухмерен, как нарисован, Стало тенью милое тело.

У Хароновой переправы Верно так о тенях говорили: «Эти двое искали славы, Эти двое друг друга любили...»

В этом синем летейском крае Не рыдают и не ревнуют: Головою важно кивают.

Как покойника в лоб целуют.

И печально в туман отступая, Отпустив неживую руку, Я из дымно-синего края Уношу не былую муку,

А старинной песни кусочек, Почему-то запавший в память: «Корабли, проходящие ночью, Говорят друг с другом огнями».

** *

Душа проснулась, захотела пить, Пригубила колодезной и жесткой Воды молчанья — и рванула нить,

Ивот — одна на лунном перекрестке.

Иулицей в кивающих садах

Сбегает, будто к озеру, на площадь, Неся в протянутых пустых руках Воспоминаний бережную ощупь.

Чтоб, совершив предутренний дозор

Иобходя неспящих стороною, Ундиной влиться в заповедный двор, В кирпичную дорожку под стеною

Итам беззвучно плакать, как ветла, Как будто бы сюда пришла впервые, Как будто бы впервые поняла, Что камни в этом городе живые.

1947

Мюнхен

** *

Было утро первозданных теней, Крик стрижей, вдали колокола. На впервые содранном колене Первая царапина была.

Исклонясь, ходить меня учила

Вэтом утре шумно-золотом Стройная провидица-сивилла С темной родинкой над чистым ртом.

Взлых потемках щупаю дорогу.

Но, пройдя дороженьку-беду,

Ккраю света — к страшному порогу

Сдрожью и надеждой подойду.

Ивнезапно будет все, как было — Отряхнется накипь мертвых лет,

Иседая старая сивилла

Поведет в сереющий рассвет.

1951 w

Нью-Йорк

** *

Лиле

Узагадки нет разгадки,

Узамочка нет отмычки. Дело, собственно, в повадке, Дело, собственно, в отвычке:

С«мы» обильным, хлебородным Распрощаться и вернуться К «я» с его водопроводным Вкусом вымытого блюдца.

Мы да мы, пойдем, поедем, Повидаем, купим, скажем...

А чтоб высидеть медведем — Надо быть с медвежьим стажем.

Надо сызнова учиться По складам ночного мрака: Освещенная страница. Спички. Яблоко. Собака.

Начинать с азов придется, С переключек, с переделок. Привыкать опять к колодцу Одиноких посиделок.

Вещи смотрят зорко, строго, Обынощно, обыдённо: Рамка желтая Ван-Гога, Рамка серая Шардена,

Будней тихие вериги — Заоконный ломтик мрака, Угол локтя. Угол книги. Свечка. Яблоко. Собака.

1962 _

Нью-Йорк

ПОЛЫНОК

(Заклинание)

Наколдуй мне, седой, наколдуй, полынок, Ты повей вдоль нехоженых рвов, Чтоб ступить на порог, угадать бы срок, Отворить бы глухой засов.

Ты стелись, полынок, за яры, за бугры, По тропам Щекавицкой горы, За зыбучей травой, за бегучей водой Ты стелись, полынок седой.

За яры, за бугры, до.рассветной поры, Когда ветер траву качнет — И Владимир с крестом иль Яга с пестом Потайной засов отомкнет.

1966

Киев

ВОЛЧЬЕ СЧАСТЬЕ

Намела пурга, залегли снега, Селекстанция — что кус пирога: Пухлый ком на крыше — на ставнях лед, Чуть видна, к колодцу стежка ведет.

Что ни шаг — сугроб, что ни пядь — ухаб,

Уколодца днем — следы волчьих лап, Леденеет в сенцах дежа-бадья.

Уменя жена, у тебя семья.

Ав конторе — в слезах смоляных стена,

Ибуржуйка хворостом калена...

Мрачнокрасным гудом гудит труба. У тебя судьба, у меня судьба.

Кучки пепла в ряд на столе лежат. Эх, сегодня в ночь добивать доклад! У меня жена, у тебя семья. Льдинками талыми звенит бадья.

Районной газетой покрыли край стола, Ты как хозяюшка на стол собрала...

Ах, тюлька, повидло, брусничный чай! Брусничный чай, из беды выручай.

Волчья горячая гудит беда, Гудят от метелицы в небе провода...

Красный полыхающий печуркин кут. Красный полыхающий в глазах лоскут.

Не глядевши, знаю: ты за спиной.

И не слушав, знаю: ты спишь за стеной.. Волчье солнышко мое, треугольный рот. Кожухом закутаю — мороз не возьмет...

По стежке от колодца ведро притащу. Милая — не бойся — не расплещу. Нет, не оступись, брат, не переступи! Спи, зеленая моя, молодая* спи.

Утром — трехтонка, и конец снегам. Так тебя нетронутую — так и сдам. Разве ты солжешь? Разве я солгу? Так и будь в святом, в заклятом кругу.

Ходики ходят, толкают темноту. Счастье мое волчье, сушь во рту. Красный мерцающий тянущий магнит. Льдинками ломкими заря звенит.

1967 " Нью-Йорк

Пока за борт не смоет нас волна...

А он — титан — он будет дальше мчаться.

Иль так еще: он — праздник, званый пир.

Имы званы! И мы вкушаем брашен

Ипьем живую воду из кратир, —

Ибоги мы, и нам никто не страшен.

Но знаем: ненадолго мы в гостях,

Ина глоточек лишний жадно метим, Сжимаем хлеб преломленный в горстях

Ипрячем от стола объедки детям.

Для новых бражников нужны места —

Исмена яств идет в высокой зале,

Инас, еще не вытерших уста, Уводят спать. А пир бушует дале.

1955 _

Нью-Йорк

На неродные облака.

И вот, на древние разброды, На все разлады несмотря, Мы знаем — русского восхода Лишь занимается заря.

Пусть мы бедны и несчастливы И выбиваемся едва, Но мы выносливы и живы,

И в нашем образе жива — Пусть звезды холодны чужие — Отрубленная голова Неумирающей России.

1934

ГАЛЛИПОЛИЙЦЫ

По трапу медленно всходили, Последний завершая путь, И горсточку заветной пыли Украдкой прятали на грудь.

Ни пестрых бантиков в петлицах, Ни белизны прощальных роз.

Ведь те, кто плачут на границах, — Те плачут кровью вместо слез.

Платочки не благоухают Провинциальным цветником, Т а к и е слезы вытирают Армейским грязным рукавом

И, отвернувшись без оглядки И обратясь лицом на юг, Галлиполийской лихорадки Дыханье ощущают вдруг.

С тех пор сердца бесславно тлеют По всем краям чужой земли,

Стех пор униженно дряхлеют В Бизерте наши корабли.

Стех пор натуги и усилья

Ижалкие цветы наград,

А мы, как мельничные крылья, Все возвращаемся назад, —

К далеким дням борьбы и страха, И слышим дым пороховой, Склонясь над горсточкою праха Уже седою головой.

1935

НАД ГРОБОМ

У архангела смерти легки стопы, Он — как бич, как ночь, как судьба,

Иопять жужжанье чужой толпы Вкруг обтянутых щек и лба.

Иопять на новых похоронах Извивается скользкий змей: Несказанный страх, баснословный страх

Разъедает сердца людей.

И псалом течет, и растет испуг, — Чернотой на каждом лице.

Столько юных тел, столько белых рук Возвратится в землю в конце!

Столько быстрых ног, столько зорких глаз, Нежных губ и высоких плеч...

Говорят, что тех, кто ушел от нас, Принял благостный ангел встреч.

Иутешил их милосердный Бог

Вбеспечальных Своих местах,