Filosofi

циплин, ставя себе целью доказать автономность последних, независимость наук о духе142 от наук о природе. Что между ними существует различие, понимали специалисты самых разных областей научного знания. Больше и яснее – гуманитарии, меньше и с бόльшим сомнением – естественники.

Последние, по мнению Гадамера, признавая существование определенной специфики гуманитарных наук, в массе своей все же отказывали им в наличии своих, характерных именно для гуманитариев, методов и приемов исследований. Привычные их менталитету наблюдение и эксперимент, индукция и математический расчет казались им универсальными средствами, не слишком впечатляющий успех которых в рамках таких дисциплин, как история, искусствоведение или философия объяснялся ими незрелостью этих наук и «локунарностью», то есть редкостью и труднодоступностью используемых ими достоверных фактов.

Они полагали, что гуманитарные науки просто «не доросли» до той строгости и доказательности, что присущи наукам естественным, и что их участь – постепенное овладение теми же способами постижения истины, что и в так называемых «строгих науках». Так, немецкий физиолог Х1Х века Герман Гельмгольц утверждал, что и естественные, и гуманитарные науки одинаково пользуются индуктивными выводами, но процесс, предшествующий выводу в гуманитарных науках, – это «неосознанное умозаключение», то есть все та же индукция.

Иными словами, физики и математики давно осознали пользу такого метода, как индукция, и последовательно применяют ее, в то время как историки и философы следуют ей инстинктивно, неосознанно и на этом, по-видимому, много теряют. Средством компенсации отсутствующей у них осознанности научной методологии служит им, по мнению Гельмгольца, «своего рода чувство такта» и такие духовные свойства, «как воображение, богатая память и признание авторитетов».

Что касается перечисленных свойств и чувства такта, то здесь, как полагает Гадамер, знаменитый физиолог был прав. Нельзя абсолютно отрицать и участие определенных методик,

142 Так буквально переводится с немецкого словосочетание, тождественное выражению

«гуманитарные науки»: «geisteswissenschaften».

281

используемых в естественных науках, в решении некоторых общих вопросов, относящихся к компетенции наук о духе. Однако утверждение о том, что основные достижения естественных и гуманитарных наук равно основываются на применении одних и тех же дискурсивных или экспериментальных методов, явно расходятся с реальным положением вещей.

«Познание социально-исторического мира, – говорит автор «Истины и метода», – не может подняться до уровня науки путем применения индуктивных методов естественных наук», более того, «науки о духе сближаются с такими способами постижения, которые лежат за пределами науки.… Все это такие способы постижения, в которых возвещает о себе истина, не подлежащая верификации143 методологическими средствами науки» 144.

Иначе говоря, поскольку общепринято считать научными только известные «строгим наукам» методы исследования, Гадамер ставит под сомнение целесообразность применения гуманитариями научных методов вообще. «Опыт постижения истины» в гуманитарных науках, по его словам, превышает область, «контролируемую научной методикой»145.

Он высказывает предположение, согласно которому «психологический такт», который Гельмгольц характеризовал как некий довесок к индуктивному методу, компенсирующий неосознанность использования последнего в гуманитарных дисциплинах, является на самом деле главным присущим этим дисциплинам способом постижения истины. Но что он собой представляет, и каково происхождение этого такта, который вместе с памятью и воображением позволяет решать проблемы, находящиеся, с точки зрения Гадамера, вне сферы применения научных методов?

«Под тактом, – говорит Гадамер, – мы понимаем определенную восприимчивость и способность к восприятию ситуации и поведения внутри нее, для которой у нас нет знания, исходящего из внешних принципов»146. Владеющий ею человек тонко чув-

143 Верификация (фр. Verification) – проверка истинности теоретических положений, путем

установления опытным путем достоверности выводимых из них следствий.

144 Гадамер. Х.-Г. Истина и метод/Х.-Г. Гадамер/Общ. ред. Б.Н. Бессонова. – М.: Прогресс, 1988, с. 45.

145Там же.

146Там же, с. 58.

282

ствует уместность или неуместность того или иного поступка, того или иного высказывания в какой-либо общественной группе, не опираясь при этом на конкретные знания принятых в ней норм поведения. Следовательно, именно словосочетание «чувство уместности» наиболее точно отражает то содержание, которое Гадамер вкладывает в понятие такта.

При этом он не ограничивается сугубо бытовым аспектом этого понятия, а распространяет его и на область науки, в частности, на историю и эстетику. Соответственно, он говорит об историческом и эстетическом чувстве такта. «Тот, кто обладает эстетическим чувством, – пишет Гадамер, – умеет различать прекрасное и безобразное, хорошее или плохое качество, а тот, кто обладает историческим чувством, знает, что возможно и что невозможно для определенной эпохи, и обладает чувством инаковости прошлого по отношению к настоящему»147.

Источником же этого чувства философ считает образование. Он трактует его в гегелевском духе, во-первых, как подъем от частного ко всеобщему, а во-вторых, как процесс отчуждения и

его преодоления. Попробуем разобраться в этих терминах.

По мысли Гегеля, человек, по своей сути существо духовное, не бывает от природы таким, каким он должен быть. Потому он должен «образовать», то есть выстроить себя. Для начала ему нужно порвать «с непосредственным и природным», то есть «пожертвовать общему особенным», что и происходит в процессе образования, сущность которого заключается в присвоении человеком того общего, что до него выработали люди, в чьем окружении он родился.

Это присвоение происходит как в ходе обучения трудовой, практической, деятельности, так и при усвоении теоретических знаний. В процессе трудовой деятельности человек отвлекается от самого себя природного, то есть от своих потребностей и эмоций, занимаясь чем-то, лежащим вне его естественного начала. Он обретает выработанные другими людьми трудовые навыки и мысли, превращая их в свои. Создавая с помощью этих навыков и мыслей вещь, он создает свое сознание, опредмечивая его, делая его осязаемым. Поскольку человек есть то, что он способен сде-

147 Там же.

283

лать, он в созданной вещи узнает, то есть осознает самого себя. И если присвоение знания (трудовых навыков и мыслей) есть движение, подъем ко всеобщему, то создание вещи и узнавание в ней себя есть «отчуждение» и преодоление этого отчуждения.

Еще резче эти процессы просматриваются при усвоении человеком теоретического знания. Если в процессе трудовой деятельности человек имеет дело с непосредственно воспринимаемым, с тем, что он видит и осязает, то в теоретическом познании выражается его стремление «заниматься не-непосредственным, чуждым, принадлежащим воспоминанию, памяти и мышлению»148. Занимаясь теорией, он усваивает чужие обобщенные взгляды, преодолевает их отчужденность, делая их своими, но не

вкачестве единственно возможных, а как составляющие стихию,

вкоторой только и возможно свободное существование человеческого духа. Иными словами, отсутствие по отношению к теоретическому знанию каких-либо своекорыстных интересов, его, действительно, изначальная чуждость (если вещь я, все-таки, делаю сам, то теория создана другими) создают между ним и мною определенное расстояние, позволяющее мне смотреть на него лишь как на один из вариантов деятельности моего мышления, тем более, что есть и другие, представленные иными усвоенными мною теориями. Это, в свою очередь, делает возможным их обобщение, то есть дальнейший подъем ко всеобщности.

Именно то, что образование есть открытость чужому, и делает его причиной, формирующей чувство такта. «То, что Гельмгольц описывает как рабочую специфику гуманитарных наук, – пишет Гадамер, – в особенности то, что он называет художественным чувством и тактом, предполагает на самом деле стихию образования, внутри которой обеспечивается особо свободная подвижность духа. Так, Гельмгольц говорит о “готовности, с которой самый разнородный опыт должен внедряться в память историка или филолога”»149.

Гадамер о герменевтике. С точки зрения герменевтики, умение сделать чужое своим, например, через язык, философию, литературу и искусство, проникнуться духом древнегреческой

148Там же, с. 55.

149Там же, с. 57.

284

или древнеиндийской культуры, позволяет человеку смотреть на эту культуру как бы изнутри, воплощаясь в ее современника и свидетеля, который чуждое, не относящееся к ее миру, узнает сразу, не анализируя, поскольку этот мир стал и его миром. Эта способность вжиться в чужое настолько, что оно становится своим и потому основывается не на знании, а на чувстве, и есть тот самый психологический такт, о котором говорил Гельмгольц.

И именно с ним в основном связана трактовка Гадамером герменевтики как «искусства взаимопонимания между людьми, общественными группами, партиями и регионами», формой существования которого является диалог. При этом автор «Истины и метода» понимает термин «диалог» весьма широко. Это не только диалог людей, но и диалог прошлого и настоящего, разных наций и культур, различных типов рациональности и т.д. И главное: диалог, по мнению Гадамера, – это не сумма монологов, это и не простое понимание мыслей другого, и не обмен информацией. В диалоге возникает «некое общее поле, выражающее суть дела». Попробуем понять, что означает эта фраза.

Выше уже говорилось о том, что предшественник Гадамера Дильтей считал главной задачей герменевтики понимание смысла текстов древних авторов. Но ведь и авторы текстов, и герои повествований – живые люди. Описание ими событий или их намерения и поступки могут быть обусловлены не только адекватным пониманием происходящего, но и такими факторами, как личностные мотивы, сословные интересы или стремление соответствовать принятым в обществе взглядам. Однако нам, за исключением особых случаев, важны не мнения современников исследуемых событий, а сущность последних, то есть суть дела.

Однако для того чтобы ее выяснить, надо вступить с древним автором в дискуссию, то есть иметь в виду не только его, но и свою, современную, точку зрения. По мнению Гадамера, временнáя отдаленность интересующих нас событий вовсе не является препятствием для их понимания. Напротив, незаинтересованность, знание о неизвестных их современникам последствиях описываемых фактов, позволяет нынешним историкам сформировать о них более объективное мнение.

Правда, нельзя сбрасывать со счетов и нашу временнỳю и социальную обусловленность, то есть нашу историчность. От нее

285

невозможно избавиться, но ее необходимо постоянно иметь в виду. То есть понимать, что воспроизводимая современным комментатором картина прошлого на самом деле не тождественна самому этому прошлому, что мы, в силу своей обусловленности временем не способны восстановить ее в первоначальном виде, откуда следует, что «подлинное понимание является не только репродуктивным, но всегда также и продуктивным отношением».

Иными словами, картина видится человеческими глазами. И видится она по-разному и разными людьми, и разными эпохами.

Икак в глазах свидетеля события, так и в глазах нашего современника эта картина обусловлена историчностью того и другого.

Ипотому «истинный исторический предмет, – пишет Гадамер, – является вовсе не предметом, но единством своего и другого – отношением, в котором коренится действительность как истории, так и исторического понимания»150.

Прежде чем ученый вступает в диалог с автором комментируемого произведения, он, по мнению Гадамера, уже имеет некое «предпонимание» предмета диалога. Это предпонимание в силу предварительного характера далеко не полно, туманно и, конечно же, чересчур субъективно. Но оно является необходимым условием начала диалога, его отправной точкой. Ведь невозможно приступать к обсуждению темы, о которой хотя бы у одного из собеседников нет никакого представления.

Это предпонимание складывается в процессе знакомства комментатора с соответствующей литературой по интересующей его теме, а также благодаря существованию исторической традиции, которая, как считает Гадамер, соединяет нас с прошлым. Она (эта традиция), переходя из поколения в поколение, в какойто мере определяет наши взгляды на свершившееся в прошедшие века и таким образом способствует взаимопониманию между прошлым и настоящим, «сближает горизонты» того и другого.

Путь от предпонимания к пониманию лежит, по Гадамеру, через анализ языка, в частности, через изучение истории развития используемых древними авторами понятий от их времени до наших дней. Он предлагает «проделать те изменения, которые претерпевают понятия прошедших эпох, когда мы сами начинаем

150 Там же, с. 355.

286

мыслить в этих понятиях». Подобный способ помогает нам лучше уяснить, что на самом деле хотел сказать интерпретируемый автор и вступить с ним в дискуссию.

Сам Гадамер в процессе своего исследования не раз обращается к историческому анализу понятий, таких, например, как «образование», «здравый смысл», «вкус» и другие, восходя подчас к весьма отдаленным от нашего времени периодам в поисках изначального понимания содержания этих терминов. В качестве авторитетов на страницах его «Истины и метода» мы часто встречаем имена Платона и Аристотеля, Сократа и Псевдо-Дионисия, Вико и Шефтсбери, Канта и Гердера…

Но почему именно анализ языка, а не событий реальной истории является, с точки зрения Гадамера, путем к пониманию прошлого? Дело в том, что, следуя Хайдеггеру, провозгласившему язык «домом бытия», Гадамер онтологизирует язык, то есть, по сути, отождествляет его с бытием. Язык первичен по отношению к человеку. Он существует до рождения каждого отдельного человека и будет существовать после его ухода из этого мира. Человек застает его готовым. «В языке, – пишет Гадамер, – становится видимой та действительность, которая возвышается над сознанием каждого отдельного человека»151. Язык формирует человека, дает ему знания, конструирует его мир, определяет способ его бытия и характер его поступков.

Сам язык уподобляется Гадамером игре, которая осуществляется через людей-игроков. Но не игроки являются здесь субъектами действий, не люди задают правила игры. Наоборот, они подчиняются правилам, задаваемым игрой, и им отведена роль исполнителей, ведомых логикой языка. Именно поэтому анализ языка является главным способом постижения истины – отыскания сути дела.

Итак, приступая к анализу текста и имея при этом некоторое его предпонимание, мы испытываем по отношению к нему определенные ожидания. На основе этих ожиданий проясняется ка- кой-то смысл, что позволяет нам сделать предварительный набросок смысла текста в целом. При дальнейшем углублении в текст и приобретении новых знаний набросок пересматривается.

151 Там же, с. 520.

287

И этот пересмотр становится постоянным, постепенно приближая нас к истинному пониманию.

Однако наша историчность и историчность автора текста не позволяет нам считать достигнутые результаты окончательными. Каждый новый интерпретатор будет создавать новое содержание текста, исходя из понятий своего времени, и так – до бесконечности. «Подлинный смысл текста или художественного произведения, – пишет Гадамер, – никогда не может быть исчерпан полностью; приближение к нему – бесконечный процесс».

Литература

Учебники

Ильин В.В. История философии/Учебник для вузов. – СПб.:

Питер, 2003.

Философия / Учебник для вузов // Под ред. В.В. Миронова. –

М.: «Норма», 2009.

Философия / Учебник для вузов // Под ред. А.Ф. Зотова, В.В. Миронова, А.В. Разина. – М.: Академический Проект; Трикста,

2004.

Дополнительная литература

Гадамер Х.-Г. Истина метод. – М.: Прогресс, 1988. Ильин В.В. История философии. – СПб.: Питер, 2003.

История мировой философии / Под ред. Губина В.Д., Сидориной Т.Ю. – М.: Астрель, 2006.

Философы двадцатого века. – Книга первая. – М.: Искусство

XXI век, 2004.

Раздел 6. Структурализм

Одним из влиятельных течений в современной западной философии является философия структурализма, возникшая в 30-х годах ХХ столетия во Франции. Источником этого течения стали изыскания в области языкознания, предпринятые швейцарским лингвистом, основателем «структурной лингвистики» Фердинандом де Соссюром (1857–1913) .

Язык привлек внимание исследователей своей двойственной

288

природой. С одной стороны, в нем заключается «идеальное духовное содержание», то есть нечто сверхчувственное. С другой – слова человеческого языка обладают материальным бытием в виде звука или письма. Как пишет известный современный исследователь западной философии А.Ф.Зотов, – в «языке увидели мостик между материально-вещественным и идеально-духовным началами в самом земном, то есть в основе своей природном, человеческом существе»152. И это дало повод для философских размышлений.

Положение, с которого берет начало течение структурализма, и которое впервые было высказано именно Соссюром, заключает в себе очень простую мысль: язык имеет свою материю. Он представляет собой некое множество звуков, акустическое единство, характеризующееся четким различением этих звуков, так называемой «артикуляцией».

Однако сказанное человеком слово существует в этом качестве не как бессмысленное чередование звуков. Оно оказывается сложным «единством с понятием», то есть функционирует как «знак», с которым соединен определенный смысл. Тем самым оно (слово) предстает как нечто большее, чем акустическое и артикуляционное образование.

Слова определенным образом связаны друг с другом. Они образуют систему, благодаря которой процесс производства звуков и их восприятия становится средством передачи и восприятия смыслов. Но и смыслы, в свою очередь, тоже объединяются в систему, аналогичную материальной языковой (звуковой или письменной). Ведь смысл предложения как цельного образования зависит, во-первых, от порядка расположения слов, и, во-вторых, от таких частей, как префиксы, суффиксы, предлоги, указывающих на соотношения, то есть связи между словами, а, соответственно, и между смыслами.

И эта аналогия стала поводом для ученых, изучающих культуру, трактовать как язык, как систему знаков, за которыми скрывается какой-то смысл, «любое множество объектов произвольной природы», если эти множества обладают определенной

152 Зотов Ф.Ф. Структурализм: западная философия на пути к «постмодерну»/А.Ф. Зотов. Современная западная философия. – М.: ООО «Проспект», 2010, с. 474.

289

структурой, то есть системой связей. «Песни, танцы, рисунки, украшения, ритуалы, архитектура, обычаи, груды камней, отдельные камни, совокупности деревьев и цветов – каждое такое многообразие объектов любого рода для культуролога становится «текстом»»153.

Но какой смысл нужно искать за подобными текстами и как его искать? На этот вопрос попытался ответить основатель структурализма, ученый-этнолог Клод Леви-Строс.

Клод Леви-Строс (1908–2009). Клод Леви-Строс не был профессиональным философом. Он посвятил свою жизнь изучению различных культур, уделив особое внимание мифам и культуре «архаических» народов. Однако в процессе научных исследований он вышел на проблемы, требующие философского осмысления. Решение этих проблем он предложил в своем главном труде «Структурная антропология».

В нем он, вслед за Соссюром, все явления культуры стал трактовать как своего рода «тексты», придавая им значение символов, которые историк культуры или этнолог должны расшифровать. Для этого им необходимо применить те же методы, что и при исследовании вербального, то есть словесного языка. При этом подразумевается, что предметом исследования в вербальном языке является его структура. Соответственно, метод, применяемый в процессе такого исследования – структурный анализ.

Однако применение методов, используемых в лингвистике (науке о языке) для изучения явлений культуры, может быть уместным лишь при условии, что структура языка и структура всех явлений и процессов культуры являются идентичными. На чем же основывалось убеждение Леви-Строса в их идентичности?

Дело в том, что, по мнению Леви-Строса, и язык, и вся культура в целом являются символами, формами проявления того, что автор структурной антропологии называет «бессознательным». Это «бессознательное» нельзя отождествлять с индивидуальным «подсознанием» (потенциальной возможностью сознания) и с таким же понятием, употребляемым в психоанализе154, обозна-

153Там же, с. 477.

154Психоана́лиз (нем. Psychoanalyse) – психологическая теория, разработанная в конце XIX – начале XX века австрийским неврологом Зигмундом Фрейдом.

290