Соколов - Русский эротический фольклор

Иетровского поста, через неделю после Троицы1. О Яриле и воронежском празднике в честь него упоминается в послании св. Тихона Задонского от 1765 года. В этот день в городе всем миром избирался на роль Ярилы человек, которого украшали цветами и лентами, обвешивали колокольчиками и надевали на голову колпак. «В таком наряде под именем Ярилы ходил он, пляшучи, по площади в сопутствовании народа обоего пола»2. Особое возмущение вызывало у Тихона Задонского сопровождавшее это гуляние «плясание жен пьяных с скверными песнями». В 1838 году И. м- Снегирев опубликовал описание костромского гуляния, посвященного Яриле, на котором «совершали погребение Ярилы, (...) старик в лохмотьях нес в небольшом гробике куклу, представлявшую мужчину с естественными его принадлежностями. Пьяные бабы провожали гробик до могилы, где закапывали его с разными причетами»3. Празднование в честь Ярилы было, по сведениям, собранным И. м. Снегиревым, известно и в других губерниях Верхнего и Среднего Поволжья, а также в Тамбовской и Воронежской; однако, в отличие от костромского праздника, остальные гуляния были лишены эротических черт и проходили в пении, вождении хороводов, танцах, кулачных боях и т. д. Примечательно, впрочем, что во время подобных гуляний матери нередко отпускали своих взрослых дочерей «поневеститься»4.

А. В. Терещенко привел описание праздника Ярилы по своим юношеским впечатлениям от пребывания на Украине в среде казачества. И хотя сведения, в нем содержащиеся, не подтверждаются позднейшими материалами, а само это описание в некоторых его частях напоминает материалы И. М. Снегирева, оно все же заслуживает внимания. В понедельник после Петровского заговенья «женщины и казаки сходились по полудни, чтобы погулять у шинка. Там (...) по захождении солнца выносили на улицу мужское соломенное чучело со всеми его естественными частями и клали во гроб. (...) Женщины подходили к нему и рыдали: „Помер он!

1О культе Ярилы см.: Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974, с. 180—191.

2Соболевский А. И. Ярило.— Сборник Отделения русского

языка и словесности АН, 1910, т. 88, № 3, с. 267.

3 Снегирев И. М. Русские простонародные праздники и суеверные обряды, вып. 4. М., 1838, с. 55.

4 Там же, с. 56-61.

252

помер!" м ужчины сходились на этот вопль, поднимали чучело, трясли и произносили: „Эге, баба не бреше! Вона знае, що ш солодче меду". Женщины продолжали вопить: „Якш же вин був xopouii да якш услужливый". Смотрели на него любострастно и говорили: „Не встане вин больше! О як же нам расставатися с тобою! и що за жизнь, коли нема тебе. Приподнимись хоть на часочек! но вин не встае и не встане". После (...) уносили чучело

ихоронили»1.

В1895 году в журнале «Киевская старина» появилась статья С. Венгрженовского «Языческий обычай

вБрацлавщине „гоныты шуляка"». Обряд, зафиксированный автором на Подолье, хоть и не походил ничем на празднования в честь Ярилы, но относился к той же календарной дате (первому понедельнику Петровского поста) и вобрал в себя немало эротических элементов. Сам по себе обычай был посвящен охране домашней птицы от летних нападений на нее «шуляка», т. е. коршуна; центральным его эпизодом было изготовление чучела «шуляка» из платков, а затем «изгнание шуляка» с шумом, криком и визгами. На разных этапах обряда, названного автором статьи «самым бесчинным праздником» из всех ему известных, женщины — основные его участницы — устраивают выпивки и гуляния, во время которых «поют срамные песни, рассказывают сальные анекдоты, откалываются самые бесстыдные шутки (...) В этом случае стараются пересолить в подобных выходках, что, по убеждению народа, при гонении шуляка требуется самою идеею празднования, ибо

вэтот день женщинам все позволяется. Если попойка проходит в корчме, то мужикам вход туда заказан, но тем не менее женщины ждут их, так как иначе праздник не достигнет цели». Когда кто-нибудь из мужчин — отчаянный смельчак или просто любитель острых ощущений — все же решается войти в кабак, начинается

настоящая оргия. К нему «пристают пьяные бабы с сальными шуточками, тормошат его со всех сторон, рвут на нем платье и стараются обнажить его донага»2.

Еще одно свидетельство о праздновании дня Ярилы относится к Зарайскому у. рязанской губ. В своей небольшой публикации на эту тему Н. М. Мендельсон ука-

1Терещенко А. В. Быт русского народа. СПб., 1848, ч. 5, с 101.

2Венгрженовский С. Языческий обычай в Брацлавщине «гоныты шуляка».— Киевская старина, 1895, т. 50, с. 296.

253

зал на то, что в данной местности в Петровское заговенье молодежь отправлялась на лодках к месту Ярилина плешь, где устраивала гуляние, называвшееся «справлять ярилки» и имевшее «разнузданный» характер1. Никаких дополнительных деталей автор не сообщал. Значительно позже Э. В. Померанцева обнаружила материалы Н. м. мендельсона в архиве Государственного музея этнографии народов СССр (ныне — Российский этнографический музей) и частично опубликовала их. Интерес вызывает, в частности, замечание одного из участников обряда о том, что Ярила «любовь очень одобрял»2. В той же статье Э. В. Померанцева привела аналогичные архивные свидетельства из Даниловского у. Ярославской губ., где еще в начале XX в. сохранялся обычай «погребать ярилину плешь». Его участники делали из глины куклы Ярилы («в рост человека с подчеркнутыми признаками мужской силы») и Ярилихи, а после гуляния разбивали их и кидали в воду3.

Новые архивные материалы, относящиеся к петровским праздникам и специально к Ярилину дню, были не так давно введены в научный оборот Т. А. Бернштам. Исследовательница обратила внимание на календарное

итерминологическое сближение Ярилиного дня и Купалы («Ярила по-другому называется Иван Купальный»

ит. п.), подтверждающееся и параллелизмом эротических обрядов Петровского заговенья и Купалы. Кроме того, она опубликовала любопытное архивное описание обряда «караулить солнце», относящееся к Орловской губернии (обряд совершался в Петровское заговенье): «Один из актов этого обряда назывался колесня: на тайно добытые два колеса сажали бабу и парня, изображавших невесту и жениха, и начинали играть „свадьбу", причем исполнялись все свадебные этапы, от сватовства до венчания. Чуть всходило солнце, бабы снимали сарафаны, распускали волосы и бегали в таком виде по деревне, преследуемые парнями; у не снявших одежду разрывали ворот рубахи или сдергивали пояса; девушки в это время свистели, плясали, пели»4.

1Мендельсон Н. Из наблюдений в Зарайском уезде Рязанской губернии.— Этнографическое обозрение, 1899, № 1—2, с. 385.

Померанцева Э. В. Ярилки.— Советская этнография, 1975, № 3, с. 128.

3Там же, с. 128.

4Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX - начала XX в., с. 178-179.

254

К изложенным здесь обрядам откровенно эротического толка примыкают немногочисленные свидетельства о травестизме в обычаях Петровского заговенья (ср., например, владимирский обычай «провожать весну», изгоняя в рожь девушку, переодетую парнем, и парня, переодетого девушкой)1, а также обычаи любовной магии, практиковавшиеся в этот день на Русском Севере2.

Среди троицких обрядов, предшествующих Петровскому заговенью, эротические элементы встречались — судя по имеющимся публикациям — значительно реже. На Верхней Волге был известен обычай делать в Семик (четверг, предшествующий Троице) два чучела: Семика и Семичиху, относить их в поле и оставлять на ночь под деревом. Наутро, вернувшись на прежнее место, у них спрашивали: «Как вы ночку провели, молодица с молодцом?», после чего чучела разоряли3. В архивных материалах, относящихся к Нижегородской и Владимирской губерниям, есть указания на травестийное переряживание молодежи

вСемика и Семичиху4.

Вархиве кафедры фольклора филологического факультета 1УЕГУ имеются небольшие описания духовского обряда из Куйбышевского р-на Калужской области, т. е. из тех лее мест, откуда и публикуемые ниже материалы

Е.В. Миненок. Согласно этим свидетельствам, здесь на Духов день (вероятно, в троицкое воскресенье) из березы делали чучело, одевали его в мужскую одежду, украшали венками и, отнеся к реке, топили или купали. Куклу эту звали Халимон (искаженное Филимон). Во время потопления куклы участники обряда пели песни откровенно эротического содержания:

Во ржи на межи Халимон ночевал, Халимон ночевал, Три беды сбедовал,

255

Три беды сбедовал, Трех баб пое...1.

В одной из соседних деревень в тот же год был записан обряд, коррелирующий в некоторых деталях с похоронами Костромы или Кострубоньки. В Духов день люди собирались на главной площади села, образовывали круг, в середину которого ложился человек, изображавший покойника. Вокруг него стояли «родственники»

ипричитающая по умершему «вдова». По истечении некоторого времени «покойник» неожиданно вскакивал

иначинал целоваться со всеми подряд, а люди, стоявшие вокруг, приговаривали или припевали:

Милой устал, Из мертвых устал,

Из мертвых устал, Целоваться стал2.

В архиве лаборатории народной музыки [Российской академии музыки им. Гнесиных среди материалов, записанных на Смоленщине, нам встретилось указание на духовское гуляние женщин, совершаемое ежегодно

вроще под березками и сопровождаемое обязательным кумлением, яичницей и исполнением «срамных» песен,

вчастности, такой:

Пошли девочки в лужочку, Нашли хуй в бороздочку...

Поделили по кусочку, Одиа одну за косу: Давай мою колбасу!

По замечанию собирателя, мужчины не принимали непосредственного участия в этом обряде, однако, как часто и бывает, находились где-нибудь поблизости, подслушивали, подсматривали, смеялись и отпускали в адрес женщин малопристойные шутки3.

1 МГУ. Материалы фольклорной практики, 1977, т. 13, № 269; т, 14, № 306. Калужская обл., Куйбышевский р-н, д. Проходы. Описание обряда очень краткое, а песня, по-видимому, не закончена. Ср. описание Е. В. Миненок и песню № 10 в публикации Л. М. Винарчик.

2 Там же, 1977. Материалы фольклорной практики, т. 18, № 3. Калужская обл., Куйбышевский р-н, д. Селилово.

РАМ. Экспедиция 1988 г. Смоленская обл., Кардымовский р-н, д. Коншино. Ф — 2716.

256

Таков основной корпус известных нам к настоящему времени материалов, касающихся «эротического» пласта календарной обрядности троицко-петровско-ку- пальского цикла. Среда них наиболее заметное место занимают эротические элементы в традиционном ряжении (ср. выше в тексте XVII в.) и поведении ряженых, изготовление ритуальных чучел с ярко выраженными половыми признаками, мотивы коитуса (как в обряде, так и в фольклоре), оргиастические элементы, полное или частичное обнажение, а также — травестизм, мотивы брака, любовная магия и гадания. При ближайшем рассмотрении оказывается также, что среди приведенных здесь этнографических материалов достаточно четко выделяются две группы. Сведения, заимствованные нами из источников XIX — начала XX в., практически всегда не столь информативны, как хотелось бы. По тем или иным причинам собиратели и публикаторы обычно воздерживались от изложения наиболее «пикантных» подробностей того или иного обряда; избегали они и обнародования откровенно «порнографических» (по выражению С. Венгрженовского) фольклорных текстов. И лишь публикации последних 20—30 лет (материалы Э. В. Померанцевой, В. К. Соколовой, Г. В. Тавлай, Т. А. Бернштам), опирающиеся на архивные и современные полевые материалы, конкретизировали многие общие положения, касающиеся «разнузданности» весенних языческих праздников, превратив домыслы, намеки и догадки в подлинно научные факты. И все же на общем фоне предлагаемые ниже вниманию читателей материалы Е. В. ЗМЕиненок и Л. М. Винарчик, посвященные троицким обрядам западнорусского региона, представляются уникальными, поскольку действительно впервые вводят в научный оборот полные (без купюр), очень подробные и совершенно оригинальные описания «эротических» обрядов и сопровождающие их фольклорные тексты, тем самым предоставляя исследователям возможность сопоставить их с известными до сих пор, а кроме того, создавая прецедент, которому, хочется надеяться, последуют другие собиратели и издатели.

Татьяна АГАПКИНА

9 Русский эротический фольклор

«СРАМНЫЕ» ПЕСНИ СМОЛЕНСКОЙ ОБЛАСТИ

ВСмоленской области песни эротического содержания были строго приурочены к обрядам троицкой недели (восьмой после Иасхи)1, когда девушки и женщины кумились и гадали по завитым на березах венкам. В Духов день после полудня участницы обряда шли к березам, растущим неподалеку от житного поля, и делали венок, предназначавшийся для кумления. Он представлял собой «воротца» из двух молодых берез, которым переплетали макушки, или связанные дугой две большие березовые ветки. Кумящиеся по двое проходили под венком навстречу друг другу или переступали через венок, который держала в руках «бабушка Куприяновна» — так называли пожилую женщину или вдову, выполнявшую специальную роль в обряде кумления. Затем они целовались через подвешенный к венку крестик

именялись какими-либо личными вещами: украшениями, одеждой,— после чего считались кумами. Иерекумившись, женщины завивали венки для гадания — закручивали, не ломая, березовые ветки и примечали свои венки, а потом здесь нее, «под березами», готовили и поедали яичницу — обязательную ритуальную пищу.

Вследующее воскресенье — Иетровское заговенье — снова шли к березам раскумиться и развить венки. Вновь совершались те же действия, что и при кумлении, причем вещи, которыми обменивались в Духов день,

возвращались их владелицам, перестававшим с этого

1 В отличие от церковного календаря здесь, как и в других западнорусских традициях, в восьмое от Пасхи воскресенье празднуется день Святого Духа, а Троица — в следующий за ним понедельник. В соответствии с этим и неделя, и обрядовые песни, исполняемые в это время, называются духовскими.

258

момента быть кумами. О судьбе лее самих гадающих или их близких родственников, на которых также можно было завивать отдельные венки, узнавали по состоянию венков. «Невеселый», засохший или развившийся раньше времени венок предвещал болезнь или смерть.

Духовские обрядь1 всегда сопровождались исполнением специальных песен: в каждом населенном пункте они были представлены несколькими (от двух до четырех) напевами, координирующимися с группой поэтических текстов. Для обозначения этих напевов использовался ряд традиционных терминов: «духовские», «майские», «весновские», «венковские», «траецкие».

Духовские песни эротической тематики бытуют в Смоленской области не повсеместно. Они сосредоточены в юго-восточной ее части — в верховьях Десны, на смоленско-калужском пограничье. Это рославльский, Починковский, Ельнинский и Угранский районы; имеются отдельные сообщения об этих песнях и из центральных районов области.

По отношению к таким песням исполнители употребляют другую лексику. Их называют «срамными» (наиболее частотный термин), «страмнючими», «страшными», «грешными». Нередко специальный народный термин для них отсутствует, в таком случае информанты описывают эффект, производившийся пением подобных песен: «Знаете, на Духа пели такие песни, что уши вяли. Пойдут в лес, бывало, и там такие песни поют...» (с. Савеево Рославльского р-на), «...Тока ж аны дужа неудобные бабы играли эти песни» (с. Богданово Рославльского р-на).

В сообщениях особенно подчеркивается то обстоятельство, что «срамные» песни дозволялось петь только

врамках духовского ритуала: «Страмщину только на Духа пели, когда в венки ходили. Всё было это прошшено! Это как положено было. Никакой страмщины нет. Бывало, и мужики, и ребята женихи, и дети были. И усё пели. Это как положено» (с. Жарынь Рославльского р-на). «Только раз в году вот это самый Троица. Да, когда шли в рожь. Там вот такое веселье! Шли все

втаком настроении! И разрешалося раз в год петь вот такие грешные песни» (с. Всходы Угранского р-на).

Такое строго обрядовое закрепление отличало «срамные» песни от собственно духовских напевов, часть которых имела сезонную приуроченность и звучала в течение всего послепасхального весеннего периода.

259

Более того, на обозначенной территории исполнение «срамных» песен, как правило, фиксировалось и в самом ритуале, они сопровождали шествие жителей деревни с «куклой», которое совершалось в Иетровское заговенье.

«Куклу» — антропоморфное чучело — делали из двух берез, наряжали в женскую одежду, придавали ему подчеркнуто женские формы: «Кукла — две березки — голова, плаття, платок, хвартук, сиськи, как у женщины. И трясли её» (с. Крапивна рославльского р-на). После раскумливания и развивания венков «куклу» несли «заливать»; проходили с ней через всю деревню, затем направлялись к реке, где «кукду» разряжали и бросали в воду. Потопление «куклы» означало окончание духовских праздников и всего весеннего сезона (по словам исполнителей, возвращаясь в деревню, духовские песни уже не пели, так как с этого момента начинали петь «летние» песни).

Во время шествия с «куклой» участники обряда трясли ее и при этом плясали сами. Этим объясняется то, что «срамные» песни по своей музыкальной стилистике являлись в большинстве случаев плясовыми и редко входили в число собственно календарных напевов.

Вероятно, эротическая тематика части духовских песен была обусловлена женским характером праздника. В этот календарный отрезок особенно актуальным становилось разделение деревенской общины по половому признаку, причем в сложившейся структуре женщины (чаще всего замужние) занимали главенствующее положение, иногда откровенно демонстрируя свою власть: «мужиков не брали. Токо женщины. Который мужичок пойдёт, так яму штанки спустют. Нельзя было» (с. Остёр рославльского р-на). «Мушыныпод гародой сидят... Ховаюца, песни наши слухают. Мы срамные поём, а яны хохочут» (с. Шокино Кардымовского р-на).

Интересно, что аналогичные описываемым действия в данной традиции могли быть приурочены к празднику Жён-Мироносиц, отмечаемому в третье воскресенье после Пасхи (его народные названия — «жемараностя», «жимаростя», «мараностя»). «Гуляльня. Женшыны складаюца. Пяют такия... Если мушына вдеть, дак у-ха- ди! Мушын ловють, аны утикають. Жимаростя — мушыны все ховались от женшын. Песни похабные пели. В лес пойдём. Яешню жарим» (с. Мурыгино Починковского р-на).

260

1. БРАЛА ДЕВКА ЛЁН-ЛЁН

Брала девка лён-лён, Брала, выбирала, Брала, выбирала, Камнями бивала.

Боялася девка Да серого волка. Боялася девка Да серого волка.

Йна таго серова, Своего милова. Йна таго Серова, Своего милова1,

Что по полю рыщет, Красных девок ищет.

Схватил девку поперёк, Ионес ее во лесок.

За пень, за колоду, За белу берёзу.

Постой, парень, не валяй, Сарахвана не марай.

Сарахван мой синий, Сама, девка, скину.

Сама, девка, скину, Под себя подкину.

руки-ноги разложу, Дороженьку покажу.

Дороженька торна, Моя манда черна.

Черная цыганка,

ребячья сподманка.

1Здесь и далее форма песенной строфы показывается в трех первых строфах.

261