Глава 10 Опыт введения экономических свобод в несвободной экономике

Опыта трансформации социалистической экономики в капиталистическую в мировой практике еще не было. Двадцатый век, наоборот, прошел под знаком накопления опыта “социалистического строительства”, ликвидации частной собственности, рыночной инфраструктуры … Не дай Бог, чтобы этот опыт пригодился в третьем тысячелетии от Рождества Христова! Но как пробежать дистанцию в обратном направлении? Как устроены механизмы реверсной тяги?

Обращение к мировому опыту высвечивало три примера, которые с известной натяжкой можно было отнести к трансформационным явлениям, аналогичным российским. Это прежде всего послевоенный переход Западной Германии, Японии и Италии от тоталитарной экономики к социально ориентированному рыночному хозяйству. Эти страны решали двуединую задачу: возрождение национальной экономики и устранение из системы хозяйственного управления гипертрофированного давления государственно-бюрократических методов (получивших развитие в период предвоенной милитаризации этих стран).

Этот нюанс следует подчеркнуть особо. Некоторый перекос в сторону государственного регулирования не отменял и не мог отменить в этих странах рыночную природу экономики. Поэтому задачи послевоенной трансформации, естественно, не совпадали с проблемами, возникшими на пространстве от Варшавы до Пекина. Однако при всех этих оговорках методы трансформации стран бывшей коалиции Рим – Берлин – Токио поучительны и небесполезны для постсоциалистических стран. Хотя бы уже потому, что Россия – высокоиндустриальная страна, “проигравшая третью мировую войну”. Ее танки и крейсеры не были подбиты или потоплены, но их пришлось разрезать автогеном, ее оборонные предприятия не были

разбомблены, но их пришлось демонтировать.

Какие же моменты являются центральными и обращают на себя внимание при рассмотрении реформ в Западной Германии, Японии и Италии?

1. Мощная иностранная поддержка процессов реформирования экономики (в Европе она известна как “план Маршалла”). Иностранные вливания шли исключительно адресно и преследовали главную цель – обеспечить инвестиционную поддержку отраслям, являющимся ключевыми в подъеме национальной экономики соответствующей страны. Наилучшим образом этой помощью воспользовалась Западная Германия. “Каждый доллар, истраченный в Германии по плану Маршалла, дал возможность осуществить материальные и трудовые достижения ценностью от 10 до 20 долларов” ¹.

2. Денежная реформа с целью обеспечения доверия к национальной валюте, ее привлекательности как средства сбережения населения и инвестирования в развитие национальной экономики. Жесткий контроль за денежной эмиссией. Отказ от использования последней для покрытия дефицита федерального бюджета (так называемый эмиссионный доход). Режим экономии государственных расходов.

3. Поддержка национального производителя на фоне создания условий для честной и самой широкой конкуренции. Налоговые и иные льготы не монополистам, а тем, кто создает конкурентоспособную продукцию на внутреннем и внешнем рынках. “Социальное рыночное хозяйство как раз не предоставляет предпринимателю свободу исключать конкуренцию путем создания карательных соглашений”, – писал Л. Эрхард² . Размеры и формы поддержки национального производителя можно проиллюстрировать

___________________

¹ Эрхард Л. Благосостояние для всех. Карлсруэ: издательство Кондор, 1960. С. 264. Как непохожа политика Эрхарда в деле использования американской помощи на выколачивание российскими реформаторами западных траншей для затыкания очередной“бюджетной дыры”. Посадили себя“на иглу”похуже инфляционного наркотика .

²Там же. Стр. 164.

следующим фактом. В Германии в конце лета 1949 г., т.е. буквально через считанные месяцы после начала экономических реформ, банкам была предоставлена специальная государственная дотация в размере 300 млн. марок для предоставления долгосрочных целевых кредитов промышленным предприятиям¹. И вот результат: “В июне 1948 г., незадолго перед валютной реформой, промышленность Западной Германии производила лишь половину того, что производила промышленность на той же территории в 1936 г. Сегодня (1955 г.) западногерманская промышленность производит примерно вдвое больше, чем в 1936 г. За истекший год производство выросло по сравнению с 1954 г. на 17 %” ². За семь неполных лет производство выросло в 4 раза. Вот оно, “немецкое чудо”. Через несколько лет мир узнал и про “японское чудо”. Не это ли же самое, но уже “русское чудо”, сулили молодые реформаторы Борису Ельцину в конце 1991 г.? Но тогда надо было предложить другую схему реформ и признать, что старик Эрхард мудрее Джеффри Сакса. Однако не будем забегать вперед.

4. Стимулирование внутреннего спроса на здоровой основе роста производительности труда в ведущих сферах национальной экономики. Снова приведу высказывание Л. Эрхарда: “В апреле 1950 г. федеральное правительство приняло решение провести снижение налогов и допустить возвратную выплату уже уплаченных по завышенным налоговым ставкам сумм. Эго была одна из мер, которые должны были способствовать усилению потребления... Едва ли нужно еще указывать на то, что эта фаза в развитии “рынка покупателей” пришлась мне весьма кстати” ³ .

Таковы основные черты схемы вывода тоталитарной послевоенной экономики на дорогу цивилизованного социально ориентированного рынка. Мировой опыт знает и два других варианта точечного, целенаправленного

___________________

¹Эрхард Л. Указ. соч. С. 49. Можно ли было представить что-либо подобное в реформируемой по иным рецептам России?

²Там же. С. 263.

³Там же. С. 50.

лечения экономических недугов. Эти варианты напрямую не связаны с вышеизложенными, поскольку появились на свет отнюдь не по причине гипертрофии государственного влияния на экономику. Скорее, наоборот, экономику надо было лечить от избыточного либерализма, от полного отсутствия или атрофии сфер “высшей нервной деятельности” хозяйственного организма. Я имею в виду в первую очередь Великую депрессию в США 1929 – 1933 гг., а во вторую – экономические кризисы, потрясшие в 70 – 80-е гг. “банановые” латиноамериканские страны с полуколониальной экономикой и общественной структурой, в которой в роли интеллектуальной элиты выступали в основном представители офицерского корпуса.

Что касается выхода США из пропасти экономического кризиса (там, между прочим, объем промышленной продукции в 1933 г. составлял 48 % к 1929 г., а инвестиционная активность сократилась более чем в 5 раз), то программа Франклина Делано Рузвельта включала целый набор рычагов государственного воздействия на экономику, в том числе и государственный контроль над ценовыми паритетами. Иными словами, ради экономической стабилизации государственная машина США вторгалась в святая святых экономического либерализма – свободное ценообразование. И ничего. Североамериканская экономика только укрепилась и восстала из пепла кризиса как птица Феникс, да и демократические основы общества никак не пострадали (даже мафии хвост сильно прищемили). Экономический рационализм в очередной раз в мировой истории одержал верх над абстрактным теоретизированием (пусть даже либеральным). Успех прагматичной и эффективной политики Рузвельта, использовавшего государственные рычаги воздействия на стабилизацию экономической ситуации, дал мощный толчок развитию кейнсианства, которое на многие десятилетия стало господствующей научной доктриной для большинства западных стран. Использование этой доктрины при формировании реальной экономической политики позволило многим странам Запада и Азии добиться впечатляющих успехов и по показателям экономического роста, и в части балансирования между интересами различных социальных групп. Кейнсианская, а затем неокейнсианская доктрина была сформирована (на базе синтеза антикризисной экономической политики и теории развития индустриального общества) исключительно для высокоразвитых в научно-техническом отношении стран с крупной промышленностью и высоким научным потенциалом.

Естественно, что наряду со странами, составляющими индустриальную элиту, имели свои экономические трудности и проблемы страны второго и третьего ряда, так называемые развивающиеся. Международное экономическое сообщество понимало, что эти страны необходимо поднимать до уровня хотя бы самообеспечения продовольствием. Иначе они просто станут вечными иждивенцами. А экономическое попрошайничество всегда идет рука об руку с политической агрессивностью. Нищий и грабитель – две стороны одной медали под названиями “зависть” и “рэкет” (политический, экономический, террористический и т.п.). Для таких стран надо что-нибудь придумывать, конечно, попроще кейнсианских рецептов, но тоже исключительно западное и наукообразное. И вот пока Хрущев и Брежнев строили в развивающихся странах стадионы, дворцы съездов, металлургические заводы и плотины, западные политики придумали суперлекарство по спасению экономики стран-аутсайдеров (прямо “царские таблетки” от Политбюро).

Лекарство было нарочито простым – снижение бюджетного дефицита путем быстрого (шокирующего) и крупного по размерам сокращения государственных расходов и полной ликвидации дотаций. Снятие дотаций сопровождается полной либерализацией цен, а урезание расходов администрации – сведением на нет эмиссионного дохода, т.е. отказом от использования печатного станка для покрытия бюджетного дефицита. Механизм оздоровления хозяйства с помощью экономической шоковой терапии был явно приспособлен для стран аграрной направленности со слаборазвитой промышленностью, не имеющих, как правило, в обозримом будущем реальных возможностей что-то кардинально изменить в структуре своего производственного потенциала (из-за отсутствия сырьевых ресурсов мирового значения, неквалифицированной рабочей силы и т.д.).

В этих странах легко просматриваются огромные и совершенно нерациональные расходы на армию, содержание чиновничьего аппарата, выделение государственных льгот различным персонам, приближенным к руководящим кругам страны. Даже не очень опытный эксперт без труда способен выявить эти избыточные расходы и дать рекомендации по их сокращению. Быстрый эффект от их реализации обеспечивается спецификой стран-аутсайдеров. Например, если североамериканский эксперт советует руководству некой латиноамериканской страны сократить бюджетные расходы на оборону, то сделать это можно почти мгновенно: достаточно, скажем, отказаться от закупок вооружений. Ведь эта условная страна не является сама производителем вооружений и у ее руководства не будет болеть голова о трудоустройстве сотен тысяч работников оборонных предприятий, не надо финансировать конверсионные программы и т.д.

Очень важным отличительным моментом описываемой программы оздоровления экономики является малое число параметров, которые надо обследовать при реализации этой программы. Эго, прежде всего, размер бюджетного дефицита, темп инфляции, динамика денежной массы, состояние внешнеторгового и платежного баланса, внешний долг и тенденции его погашения. Если эти параметры в целом дают благоприятную картину, то констатируется оздоровление экономики. Глубже вникать и не надо: реструктуризация хозяйства, как отмечалось выше, неактуальна да и невозможна по объективным причинам, безработица в странах-аутсайдерах привычна и поэтому невзрывоопасна, дифференциация населения по уровню доходов традиционно высока, межрегиональная экономическая интеграция не играет существенной роли, экспортно-импортные возможности жестко ограничены и в структурном отношении законсервированы на долгие десятилетия, внешнеполитические амбиции (оказывающие заметное влияние на экономическую политику развитых стран) полностью атрофированы. Таким образом, в приложении к странам с примитивной экономикой лозунг макрорегулирования и финансовой шокотерапии был вполне оправдан. Говоря “оправдан”, я имею в виду концептуальную формулировку проблемы и путей ее решения. И я здесь отнюдь не касаюсь практических результатов приложения этой концепции к конкретным странам в конкретных обстоятельствах. Известно, что реальное применение монетаристских идей даже в странах-аутсайдерах нельзя считать неизменно успешным. Были удачи, были и громкие провалы. Я не хочу утомлять читателя анализом реального опыта использования вышеописанных методов в некоммунистических странах. Для меня важно подчеркнуть главное: эти методы разрабатывались исключительно для стран с примитивной, убогой, но все-таки рыночной экономикой.

В этой связи и с чисто научной и с прагматической точек зрения выглядят странными огромные материальные и информационные усилия, затраченные на рубеже 80 – 90-х гг. на рекламу и продвижение этих методов на постсоциалистическое пространство, включая не только мелкие страны-сателлиты России (СССР), но и саму Россию, а также Украину, Белоруссию, Казахстан. Мнение, старательно навязываемое общественности в течение многих лет, о якобы безальтернативности методов шокотерапии, я считаю одним из мифов, составлявших каркас рекламной кампании. В предыдущих главах этой книги речь как раз и шла об иных механизмах перехода к рынку. Ведь и проект экономической программы Президента СССР и программа “500 дней” – это варианты трансформации социалистической экономики, базирующиеся главным образом на концептуальных идеях, лежавших в основе западногерманских, американских реформ, на российском опыте стабилизации денежной системы в 1922 – 1924 гг. Эти программы для конкретной исторической ситуации (1990 – 1991 гг) были вполне реалистичны в экономическом отношении (но заболтаны, разменяны в своих играх политиками). Более того, эти программы были социально ориентированы, направлены на построение “рынка с человеческим лицом”. Последнее нам (“нешокотерапевтам”) представлялось политически очень важным, поскольку необходимо было сохранить доверие населения к рыночным реформам.

Социалистическая система управления экономикой в последние годы ее существования раздражала людей не потому, что тиражировала нищету и голод в массовых проявлениях. Число людей, чьи доходы были ниже прожиточного минимума, составляло около 9 – 10 % всего населения ¹. Это, конечно, немало, но в сознании граждан погоду делало другое обстоятельство: социализм никак не мог обеспечить основной массе членов общества приближения к западным стандартам потребления. Уровень и качество жизни основной массы советских людей неуклонно отставали от соответствующих показателей развитых стран Запада. Поэтому из всех возможных путей трансформации тоталитарной экономики в рыночную, безусловно, приоритетным выглядел тот, который минимизировал потери населения и делал их исключительно краткосрочными, демонстрировал бы всем и каждому прямую связь доходов с результатами трудовой и предпринимательской деятельности, с ростом производительности труда. Но это справедливо только, если оставаться в рамках нормальной логики и здравого смысла...

В действительности был выбран самый жесткий, циничный в социальном отношении и экономически неадекватный объекту реформирования метод трансформации российской хозяйственной системы. Есть много версий, пытающихся объяснить причину этого выбора, – от происков иностранных разведок до генетически врожденной веры русского народа и его поводырей в чудо, в волшебное появление всего, чего хочется, из ничего и, в конечном счете, в “Богоизбранность”. Думаю, что ни одна из

___________________

¹ Забегая вперед, напомню, что в ходе российских реформ этот показатель соответственно составлял: в 1992 г. – 33,5%, в 1993 г. – 31,5, в 1994 г. – 22,4, в ! 995 г. – 24,7, в 1996 г. – 21,6%.

версий никогда не будет доказана, т.е. не перейдет в разряд безусловной достоверности. Что касается меня, то я не хочу обсуждать эти версии уже потому, что ни с какой стороны не был причастен к интриге выбора шоковой терапии для экономики России. Моя позиция исходит из чисто профессиональных соображений и сводится к известному историческому афоризму: “Это хуже, чем преступление, это ошибка” ¹ .

И суть этой ошибки в изначально неправильном понимании проблемы, которая стояла перед постсоветской Россией, содержания трансформационного процесса в конкретных условиях места и времени его реализации. Как бы хороши ни были методы шоковой терапии и финансовой стабилизации, но они были разработаны и предложены для лечения больной рыночной экономики. То есть рынок, его наличие уже предполагалось как данность. Он был болен, расхлябан; его надо было поставить на ноги. В России задача формулировалась иначе: необходимо было перейти от нерынка к рынку, т.е. создать рынок на тоталитарном экономическом пространстве. Прежде чем ребенка лечить, его надо было родить.

^* _* ^*

В качестве экспериментального полигона для российской шокотерапии была использована Польша. Польские реформы чрезвычайно оптимистично комментировались в советской прессе, выражались бурные восторги (особенно по поводу изобилия товаров в польских магазинах, что было особенно соблазнительно для советского читателя в 1990 – 1991 гг.). Молодой реформатор Бальцерович превозносился как герой и спаситель не только польской экономики, но и нации. Польский путь реформ преподносили как единственно возможный, чрезвычайно эффективный и в целом безболезненный ( надо потерпеть два три месяца и наступит

___________________

¹ Эмиль Людвиг (Napoleon. Paris. 1929. Р. 174) приписывает эти слова Талейрану. Но на самом деле они принадлежат Фуше. (См. Манфред А. Наполеон Бонапарт. М.: Мысль, 1973. С. 437).

экономическое процветание).

Но Россия – не Польша. На это я обращал внимание, когда еще возможно было внести необходимые коррективы в российские реформы, отказаться от рабского следования рецептам врачей, поставивших неправильный диагноз. Эго важно подчеркнуть, чтобы у читателя не создалось впечатления, что автор силен задним умом и занимается “остроумием на лестнице”. В связи с этим я просто приведу выдержку из своей статьи в “Московских новостях” от 19 января 1992г.:

“Реформаторы успокаивают общественное мнение ссылками на то, что существует мировой опыт выхода из экономического кризиса, в соответствии с которым они и действуют. Однако на самом деле речь идет не об обобщении и трансформации применительно к нашим условиям действительно богатого арсенала методов стабилизации экономики, применявшихся в различных странах мира в разное время и в разных условиях, а, к сожалению, о почти механическом перенесении схемы польских реформ на нашу почву. Но как раз фетишизация польского опыта может обернуться трагедией для российской экономики.

Трудно понять, как можно игнорировать наличие как минимум трех существенных различий между предреформенной Польшей и Россией. Первое. Польша всегда имела частный сектор, охватывающий практически все сельское хозяйство, а также мелкий бизнес и сферу услуг. Либерализация цен явилась мощным стимулом роста деловой активности в этом секторе. Второе. В польской экономике никогда не существовало такого монстра, как ВПК. Военно-промышленный комплекс России не только поглощает огромное количество природных и людских ресурсов, но он требует специальных централизованных усилий и главное – времени для переориентации на рыночные формы хозяйствования. Либерализация цен и предоставление свободы действий предприятиям этого комплекса – заведомый тупик, создающий взрывоопасную ситуацию именно на первых этапах рыночных реформ. Третье. Польша в течение не менее двух десятков лет жила в условиях той самой “долларизации”, которой так боятся наши реформаторы. Такому положению способствовало множество факторов, включая и многочисленную польскую диаспору за рубежом, и более либеральный облик польского социализма. Важно, что реформы Бальцеровича по укреплению злотого осуществлялись на фоне довольно широкого и легального обращения параллельной валюты. Похоже, что этот момент совсем игнорируется при решении тактических задач стабилизации потребительского рынка в нашей стране”.

Итак, проецирование методов реформирования польской экономики (заимствованных из опыта финансовой стабилизации в некоторых странах Латинской Америки) на российскую действительность концептуально выглядело весьма сомнительным. А с прагматической точки зрения это выглядело как политическая и экономическая авантюра, поскольку опыт польских реформ к началу 1992 г. не давал поводов для категоричных оптимистических выводов. Даже если игнорировать вышеназванные различия в стартовых условиях Польши и России, польские достижения в экономическом реформировании не давали оснований для однозначных выводов об эффективности шоковой терапии.