3. Знамения и предсказания

Постаянная забота первобытного человека, иногда завуалированная, но всегда присутствующая, состоит в том, чтобы ускользнуть от зловредных влияний и не навлечь немилости какой-нибудь невидимой силы, от которой может зависеть его счастье или несчастье. На­блюдатели не раз отмечали это обстоятельство. Савилль, например, долго живший среди папуасов британской Новой Гвинеи, говорит об этом так: «Вся жизнь туземца, от начала до конца, проходит под зна­ком страха несчастья, личного и общественного. В низших обществах страх перед несчастьем может превратиться в панику... Ничто не мо­жет лучше выразить с психологической точки зрения нынешнее со­стояние общества в Майлю. Вся умственная жизнь здесь напоена чувством, которое находит выражение в предписании: «Хватайся за дерево!»

При таком состоянии сознания первобытный человек, чувствуя постоянную опасность, ни характера, ни источника которой он не знает, находится всегда начеку, внимательно и тревожно ища малей­ший знак, который позволил бы ему предусмотреть и, быть может, предупредить дурное влияние. Он живейшим образом заинтересован в том, чтобы получить предупреждение о дурном влиянии возможно раньше и полнее. Приверженность первобытного человека к гаданию, I имеющему столь разнообразные формы, в огромной мере вытекает (Именно из этой повелительной потребности.

Более того, любое событие, даже малозначительное, истолковывается как знамение. Особенно вызывает подозрение все странное, из ряда вон выходящее. Так, нехорошо быть всегда удачливым. «Когда собака всегда удачлива на охоте, — пишет А. Крейт, — это меаза (знамение несчастья). Слишком большая удача на охоте вызывает беспокойство у туземцев тораджа. Магическая сила, благодаря кото­рой животное получает способность ловить дичь, неизбежно окажется

399

роковой для хозяина: либо он сам умрет, либо у него погибнет уро­жай риса, либо, вернее всего, повальная болезнь обрушится на его свиней и буйволов. Это поверье общераспространено во всем цент­ральном Целебесе. Один туземец из Ба-Мари дал мне следующее ха­рактерное объяснение. «Собака, — сказал он мне, — предчувствует смерть своего хозяина и поэтому изо всех сил старается наловить воз­можно больше дичи, дабы оказалось достаточное количество продо­вольствия для посетителей, которые явятся отдать долг покойнику».

Однако не меньше беспокойства вызывает и постоянная неудача собаки на охоте. «И в том и в другом случае эту собаку либо остав­ляют дома, либо отдают другому охотнику. Если у другого охотника собака становится менее удачливой или, наоборот, совершенно неве­зучая собака начинает время от времени настигать дичь, то прежний хозяин берет ее обратно. Если же у собаки продолжается сплошная полоса удач или неудач, ее, как правило, убивают, особенно если ка­кой-нибудь смертный случай приписан ее влиянию». Никто не сомне­вается в том, что это животное — колдун. Если бы собаку оставили в живых, несчастье за несчастьем обрушились бы и на хозяина, и на все селение.

Такой же страх испытывают джагга в Восточной Африке, когда при великолепных видах на урожай маиса обнаруживаются колосья, особенно поражающие своей тучностью. «Растение, которое приобре­ло необычайные размеры... считается «начальником поля». Туземец, который во время периода дождей заметит такое на своем участке раньше, чем другие успели об этом узнать, немедленно выдернет его. Он побоится слухов о том, что «начальник поля» обретается на его участке. Еще больше туземец испугается того, как бы этот стебель не послужил причиной его смерти: шутка ли, «начальник поля» объя­вился на поле у него — бедного, простого человека. Если дело обер­нется так, что растение успело развиться до того, как его обнаружили, то главной заботой становится умилостивление расте­ния, чтобы оно не причинило зла, не убило хозяина поля и его де­тей... (растению приносят жертву, затем не обрезанная еще девочка идет на поле и орошает стебель, произнося соответствующую форму­лу). Лишь после этого обряда осмеливаются срезать колос, но есть его еще не решаются. «Начальника поля» испытывают сначала на других лицах, которым его дают попробовать, не предупредив их, дабы убе­диться, не убивает ли колос благодаря царственной силе, в нем за­ключенной... В других местах из царственного колоса варят брагу, которую относят начальнику: лишь он один может безнаказанно пить ее».

Общеизвестно, какое значение имеют предсказания в глазах ту­земцев Борнео и многих других местах Индонезии. Идет ли речь о

400

посеве, о жатве, о путешествии, о свадьбе или о каком-то ином предприятии, никогда ничего не делается до того, как получены неоходимые предсказания. «Недостаточно", чтобы прорицания подбодрили, уполномочили, так сказать, начать дело. Для продолжения предпри­ятия необходимы новые благоприятные предсказания. В противном случае делается перерыв до их получения. И так до самого конца!»

Эти предсказания не только возвещения желанного успеха, но и необходимая его предпосылка. Они гарантируют, создают успех. Этот момент хорошо освещен Перхэмом. «Ежегодное возделывание риса требует множества церемоний, равно как и большого труда. Посадка риса может быть начата лишь при содействии соответствующих пред­сказаний и знамений. Гадатель — человек, которому повезло на соб­ственном участке. Он берется получить предсказания для определенной площади, которую другие собираются обработать одно­временно с ним... Услышав голос нендак, он отламывает ветку от де­рева, растущего поблизости, уносит ее к себе и кладет в надежное место... Затем он возвращается на свое поле и старается услышать ка-тупонг и других вещих птиц, чьи голоса могут раздаться в эту пору. Иногда целый месяц уходит на получение всех вещих предсказаний, способных дать даякам уверенность в результатах их работы. Нако­нец ведун набрал столько веток, сколько голосов вещих птиц он ус­лышал. Он относит их на участок, который намечен для разработки, и кладет на землю. Обратившись с маленькой речью к птицам и Пу-ланг-Гана, он своим паранг нарезает немного травы или кустарника и уходит. Магическая сила птиц теперь перенесена на почву».

Судя по последним словам, вещие птицы играют для сознания да-яка роль, как бы подобную амулетам и колдовским средствам у мно­гих других примитивных племен. Даяки надеются, что птицы предохранят от несчастья и неудачи, наделят их мистической силой, способной победоносно противостоять враждебным силам и обеспе­чить обильный урожай. Благодатное влияние благоприятных знаме­ний не ограничивается моментом, в который они являются. Влияние это длительное. Значит, необходимо сохранять предметы, служащие его проводниками. У даяков это ветки, которые приносятся гадателям и. затем кладутся на землю в поле наподобие многих талисманов или предметов, приносящих счастье. «В центральном Целебесе, — отме­чает Крейт, — таким же образом хранятся перья цыплят, служивших для гадания при начале пахоты или закладке нового селения». Перед отправлением в военный поход устраивается гадание при помощи со­бачьего сердца. «Сердце, после того как оно возвестило победу, уно­сили и закапывали у подножия холма близ селения, где надеялись принести жертву». Наконец, у другого племени, живущего по сосед­ству с предыдущим, в том случае, когда гадательные обряды совер-

401

шались до начала похода, начальник отряда вешал на шею когти со­баки, давшей благоприятные предсказания, чтобы таким образом на себе нести залог успеха битвы.

И дурное влияние может подобным образом «прилипнуть», «при­стать» к человеку или предмету: «Согласно общераспространенному в центральном Целебесе поверью, жители дома, в котором работали во время дождя, всегда должны защищать себя от болезни. Дурное вли­яние дождя прилипает к дому. На том же основании охотник, услы­шав пение птицы, приносящей счастье, восклицает: «Пристань (он обращается к приносящему счастье талисману, каковым является го­лос птицы), пристань к поджилкам моих собак, к моему копью!» (Чтобы собаки были быстроногими, чтобы копье метко попадало в цель.) Если он слышит голос зловещей птицы, то восклицает: «При­стань к поджилкам собак такого-то и к его копью!» При этом он на­зывает имя другого охотника, который таким образом лишится на охоте всякой удачи».

Однако индонезийцы да и почти повсюду первобытные люди не довольствуются только благоприятными предзнаменованиями: необ­ходимо, чтобы и месяц, и день, и час, в которые начинают предпри­ятие, были счастливыми. Известно, что первобытное мышление не «чувствует» следующие друг за другом отрезки времени как однород­ные. Некоторые периоды дня и ночи, лунного месяцы, года и т. п. имеют свойство оказывать благодетельное или гибельное влияние. Для того чтобы избежать несчастья, необходимо считаться с ними так же, как с предсказаниями и предзнаменованиями. Харделанд зареги­стрировал верования даяков на этот счет. Каждый день делится по пять «времен», которые имеют фиксированные границы лишь для первого дня (воскресенья). В отношении остальных дней приходится для определения этих границ прибегать к гаданию. «Времена» воск­ресенья таковы:

1. Восход солнца, благоприятный для начала какого-нибудь дела. Дети, родившиеся в этот час, считаются счастливыми. Однако не сле­дует в этот момент отправляться на охоту, рыбную ловлю или в пу­тешествие. Удачи все равно не будет.

2. Время около девяти утра считается несчастливым. Все, что на­чинается в такой момент, обречено на провал. Если, однако, в это время отправляться в путь-дорогу, то можно не бояться разбойников.

3. Полдень: «время» очень счастливое.

4. Три часа пополудни: момент, в сражении счастливый для вра­гов, благоприятный для разбойников, охотников, рыболовов, несчаст­ливый для путешественников.

5. Время перед закатом: счастливый «часок».

402

Почти всюду проводится такое же различие между днями. Одни из них считаются счастливыми, другие — нет. Предприятия, начатые в несчастливый день, осуждены на провал и приносят несчастье. Ро­дившиеся в такие дни дети вызывают подозрение к себе. Случается, что их уничтожают из страха перед бедствиями, которые они могут причинить. «Хова когда-то считали август бедственным месяцем. Да­же теперь они придерживаются такого поверья. В каждой неделе они два дня считают несчастными: вторник и пятницу (для многих второй несчастный день — четверг). Рождение, выпавшее на такой день, вы­зывает неудовольствие. Ребенка в этих случаях ожидает печальная участь».

У зулусов были дни, которые по суеверным соображениям счита­лись мрачными, темными: в эти дни туземцы не выходили из жилищ, воздерживались от работы, хождения в гости и т. д. Следующий день, который возвращал свободу действий, они называли белым. Смерть начальника, выпадение града, удар молнии в дерево (знаки гнева изулу), смерть луны (новолуние) — все питало и подкрепляло этот обычай.

Необычайная распространенность верований подобного рода позво­ляет думать, что они связаны с глубоко заложенными тенденциями первобытного мышления и коренятся все в той же аффективной ка­тегории сверхъестественного. Именно это и разумеют, по-видимому, последние слова только что цитированного отрывка из сообщений Брайана: периоды времени, дни и часы, в которые случаются несча­стья, сопричастны этим несчастьям. Они включены в сферу самого представления о несчастье и под действием аффективной категории Становятся таким же объектом страха, как и сами невидимые силы.

Таким образом, есть моменты, когда враждебные силы, зловредные влияния особенно предпочитают проявить себя. В эти мо-менты она наиболее непосредственно вмешиваются в жизнь людей, в эти моменты они максимально активны и опасны. Благоразумие тре-бует, чтобы в эти моменты человек был начеку, воздерживаясь от всяких дел, одним словом, в это злосчастное время не привлекал к себе внимания враждебных сил, готовых обрушиться на неосторожную жертву. Вот откуда берутся столь хорошо известные табу, которые в определенные моменты запрещают то или иное действие, вплоть до вообще какой бы то ни было деятельности.

Вместе с тем первобытный человек знает, что в другие дни и ча­сы приходится меньше бояться дурных влияний. Он заинтересован в выборе счастливых моментов для начинания своих дел. Он надеется таким образом избежать всякого риска. Это для него почти то же, что благоприятное предзнаменование или предсказание. Поэтому ему крайне важно знать, какие дни счастливые, а какие нет. Когда

403

эскимосы узнали от первых миссионеров, что в день Господень над­лежит воздерживаться от всякой работы, они были поражены. «Как, — восклицали они, — есть в неделе день, который является табу, и мы об этом не знаем!» У них открылись глаза на причину многих бед, которые до тех пор оставались необъяснимыми. С тех пор, говорит Стефансон, они стали проявлять в соблюдении «покоя субботнего» еще большую строгость, еще больший педантизм, чем их духовные пастыри.