5. Мистическое значение масок и инсценировок в тайных церемониях

Возможно ли проникнуть несколько глубже в смысл этих магиче­ски-умилостивительных церемоний и плясок? Из сказанного выше следует, что туземцы рассчитывают не только на магическую силу, свойственную обрядам, пляскам, песням и т. д., но и на помощь пред­ков или недавних покойников, присутствие которых обеспечивается церемониями. Наблюдатели, свидетельства которых достаточно под­робны, почти всегда определенно об этом упоминают. Но, независимо от их слов, мы вправе именно так истолковать дошедшие до нас со­общения, поскольку в них указывается, что в церемониях и плясках, о которых идет речь, употребляются не только звериные маски. Ведь не подлежит сомнению, что почти во всех плясках участники, нося­щие эти маски, представляют духов, т. е., за отдельными исключени­ями, покойников или предков.

Но слово представлять должно пониматься здесь в самом буквальном смысле, в каком первобытные люди употребляли его, т. е. «снова ставить перед нами, вновь вызывать появление того, что исчезло». В течение всего времени, пока действующие лица и пля­суны носят маски, благодаря самому факту, что маски на них на­деты, туземцы не только представляют покойников и предков, изображаемых масками, они эффективно становятся на время этими покойниками и предками, они реально суть конкретные покойники и предки. На взгляд примитивных людей, одновременное присутст­вие в двух разных местах, как известно, не суть нечто непостижи­мое или поразительное: обитатели иного мира в состоянии, не покидая его, появляться в этом мире, нужно только уметь их вызы­вать. Но как раз этой цели и служит сила церемоний.

Ношение маски в церемонии не игра, а нечто совершенно иное. Это наиболее серьезная и важная в мире вещь: прямое и непосред­ственное общение и даже интимное сопричастие с существами неви­димого мира, от которых ждут необходимой благосклонности. Индивидуальность участника церемонии временно уступает место ин­дивидуальности духа, которого он представляет, или, вернее, та и другая временно сливаются воедино.

Описанные верования и обряды покажутся, несомненно, менее странными, если, освободившись на время от наших собственных мыслительных привычек, мы попытаемся встать на точку зрения пер­вобытных людей. Прежде всего, как мы уже видели, общая ориенти­рованность первобытного мышления заставляет их жить в постоянной близости к сверхъестественному миру, т. е. к обитающим в нем си­лам, гениям животных или растительных видов и иным членам клана

464

(по замечательному выражению Фьюкса, к тем, которые покинули наш мир для мира иного). Однако, в отличие от нашего понимания, надеть маску вовсе не означает просто облачиться в другой наряд, под которым личность останется неизменной. Надеть маску — значит подвергнуться реальному превращению. Маска для головы — то же, что шкура для остального тела. Человек, надевающий на голову ма­ску, изображающую птицу, превращается, по крайней мере частично, в данную птицу, подобно тому как облачающийся в шкуру медведя или волка уже тем самым становится этим зверем. Достаточно вспом­нить людей-пантер и людей-леопардов Западной Африки. Надев шку­ру животного в определенной, магической обстановке, они чувствуют себя реально превратившимися в пантер и леопардов, ощущая в себе силу их и свирепость.

В черной Африке часто приходится сталкиваться с представлени­ем, что шкура или кожа и тело — одно и то же. Кпвото — тело, шкура. Как во многих языках Конго, одно и то же слово обозначает здесь как шкуру или кожу, так и тело. Смит и Дэль со своей стороны говорят: «Другое колдовское средство, называемое вакадифундула (меняющее шкуру), дает человеку способность превратиться в льва или иного зверя». И обратно, животное может магическим путем снять с себя шкуру и приобрести видимость и тело человека. В одной сказке племени кпелле, сообщаемой Вестерманом, рассказывается о крокодиле, который похитил женщину и стал жить с ней в реке. Од­нажды муж отправился в путь, чтобы разыскать труп жены. Как раз в этот момент крокодил вышел из воды. Он снял с себя шкуру, спря­тал ее у берега и отправился в селение. Муж заметил его, забрал шкуру и повесил ее у себя на кухне.

...Затем он отправился играть со своими приятелями в кости. Среди играющих был и крокодил (в человеческом образе), который стал издеваться над мужем. Муж взял кости и бросил их со словами: «Оставайся неподвижной, крокодилья шкура, которую видели снятой».

Вечером крокодил ушел. Дойдя до берега реки, он стал разыски­вать свою шкуру и не нашел ее... Для того чтобы ее заполучить, он возвратил жену ее мужу».

Нечто подобное происходит и в сказке, записанной у племени сафва. «Питон проскользнул в хижину и заснул там. В это время в хижину вошла девушка и сказала: «Я хочу быть женой питона». Пи­тон забрал девушку, и она стала его женой. Однажды ночью жена проснулась и увидела, как питон, освободившись от своей шкуры, сделался человеком. Она быстро схватила шкуру и бросила ее в огонь. На следующее утро питон проснулся и стал искать свою шку­ру, но не нашел ее и с этого времени навсегда остался человеком»"

465

Такое же верование находим мы и в Северной Америке у пуэбло. Обычная процедура превращения (у колдунов) заключается в надева­нии шкуры того животного, в которое они хотят превратиться. Подо­бным образом в сказках пуэбло все звери, сняв шкуру, становятся похожими на людей. В ритуале масок люди, надев на себя маски ка-шина, становятся духами кашина.

Последняя деталь указывает, что в вышеприведенных сказках присутствует намек на существование общераспространенного верова­ния подобного рода: лучше и отчетливее нельзя выразить представ­ления, будто шкура и маска имеют одни и те же свойства, одну и ту же магическую силу, а человек есть то существо, маску или шкуру которого он на себе носит.,-. Следовательно, когда во время церемоний и ритуальных плясок их участники надевают маски — а часто они облекаются также в костюм и украшения, завершающие превраще­ние, — они становятся теми существами, которых, на наш взгляд, только символизируют и представляют эти маски.

В этом пункте, как и во многих других, символизм первобытного мышления не имеет, следовательно, того же смысла, что и у нас. На наш взгляд, символ просто изображает или, строго говоря, заме­щает то, что он представляет. Первобытное мышление не привычно к представлению «как если бы». Обычно оно даже не понимает его. Все аллегории и притчи из Священного писания, рассказываемые миссионерами, они воспринимают буквально, для них это реальные события. То, что мы называем сходством, есть для первобытного че­ловека единосущие. Так и символ, в силу сопричастия, реально есть то существо или тот предмет, которые он представляет.

Ежели это так, то церемонии и пляски, во время которых дейст­вующие лица облачены в костюмы или маски, имеют смысл и зна­чение гораздо более глубокие, чем им часто приписывается. Несомненно, действующие лица и зрители более или менее отчетливо сознают утилитарную цель, которая преследуется церемониями и плясками, хотя следует учесть цитированное только что замечание Штрелова и иметь в виду, что существуют и такие церемонии, от ко­торых не ждут никакой видимой выгоды алиментарного или иного ха­рактера. Однако не в утилитарной цели заключается главный их интерес. Польза, как бы ни важна, как бы ни жизненна была она для общественной группы, учитывается лишь в качестве одного из след­ствий.

Главный смысл, наиболее существенное значение церемонии и пляски как для тех, кто ее выполняет, так и для тех, кто на ней при­сутствует, заключается в общении, в мистическом слиянии, сводя­щемся к отождествлению с мифическим или тотемическим предком, человеком-животным или человеком-растением, с гениями животных

466

или растительных видов, с откликнувшимися на призыв предками и покойниками племени. Зачем стали бы участники стараться умило­стивить эти невидимые силы, коли имеют возможность сливаться с ними воедино? Достигнув состояния мистического экстаза, первобыт­ный человек не чувствует себя больше беззащитным перед не подда­ющимися предвидению угрозами сверхъестественного мира. Он обрел в этом мире нечто большее и лучшее, чем помощь, чем защиту, чем союзников. Сопричастие, реализованное церемониями, — вот в чем его спасение.

Следовательно, цель, которую преследуют церемонии, действие, которое они оказывают, не являются ни чисто магическими, ни даже непосредственно умилостивительными. Их не решаются называть ре­лигиозными, поскольку церемонии не содержат никакого чувства по­клонения и любви, никакого предания себя божеству. И тем не менее церемонии эти — религиозные, хотя бы потому, что живые члены об­щественной группы вступают в общение либо с ее исчезнувшими чле­нами, либо с невидимыми силами.

Несколько раз, и особенно в приводимом ниже отрывке, Кох-Грюнберг подчеркивает мистическое действие церемониальных пля­сок и осуществляемое ими сопричастие. «В основе этих мимических представлений лежит идея магического действия. Они должны прине­сти благословение и плодородие селению и его обитателям, расти­тельности и всей окружающей природе. Благодаря тому что плясун в своих движениях и жестах стремится возможно точнее подражать су­ществу, которое представляет, он отождествляется с ним. Таинствен­ная сила, пребывающая в маске, переходит на плясуна, делает из него могущественного демона и наделяет способностью прогонять де­монов или располагать их к себе. В особенности через посредничество этой пантомимы удается магическим путем подчинить власти челове­ка демонов растительности, животных видов, играющих роль в цере­монии, а также демонов охоты и рыбной ловли».

Верят ли замаскированные и переряженные участники церемонии, когда представляют духов и покойников, в реальное присутствие их в себе? Существует ли у них ощущение полного превращения своей личности, или они продолжают еще сознавать, что играют роль, уча­ствуют в инсценировке? Нам часто указывают, что они хотят создать иллюзию для женщин и детей, чтобы напугать их, а сами вовсе не обманываются насчет своей игры. На острове Кивай «женщины и де­ти твердо верили, что люди, представляющие духов покойников, дей­ствительно суть сами духи их покойных друзей и родственников. Мужчины, однако, этой веры не разделяли. Они знали, что происхо­дящее лишь обман, но делали все, чтобы укрепить веру женщин и детей. Тем не менее эти же мужчины были убеждены, что духи их

467

предков присутствуют во время плясок, как и во время работы в по­ле, рыбной ловли, и получают удовольствие от того, что их память чествуют плясками и приношениями пищи». Ландтман далее говорит: «Даже для мужчин хориому не простая игра. Они твердо верят, что подлинные покойники невидимо участвуют в их обрядах. Поведение мужчин во время церемонии свидетельствует о благоговейном страхе. Покойники хотят, чтобы их почтили в церемониях хориому, и поэто­му туземцы озабочены тем, чтобы каждый из их недавно умерших родственников был представлен в сонме покойников, фигурирующих в церемониях. Они упрашивают друг друга выполнить эту роль и в качестве награды предлагают плясунам продовольственные подарки. Всякий мужчина, играющий роль покойника в церемонии хориому, получит впоследствии поддержку этого покойника во время охоты на дюгоней».

Если благодаря мистическим свойствам маски, как говорит Кох-Грюнбверг, покойники отождествляются с теми, кто их представля­ет, и сливаются с ними воедино, то они могут быть видимыми лишь в образе плясунов, в котором во время церемонии присутствуют. Несомненно, участники часто прибегают к трюкам, чтобы заставить неискушенных зрителей поверить, будто мистические существа, пля­ску которых они видят, — сами духи, а не какие-нибудь живые со­седи присутствующих. Не следует, однако, думать, что здесь происходит обман и мошенничество. Исполнители могут быть до из­вестной степени искренни и разделять создаваемую ими иллюзию. Это непосредственный эффект осуществляющегося в них соприча-стия. Точно так же знахари и шамань*, во многих обществах нимало не колеблются употреблять фокуснические приемы. Тем не менее они почти всегда убеждены в действенности своих манипуляций, ибо столь же легковерны, как и их клиенты. Эскимосский шаман, за редкими исключениями, не сомневается в реальности своих под­земных или небесных путешествий. Да и почему могли бы казаться невероятными эти путешествия сознанию, которое двусущее, т. е. одновременное присутствие в двух разных местах, принимает как нечто вполне естественное? То обстоятельство, что шаман остался лежать на своем коврике, не мешает ему переноситься на луну или на дно океана.

Ф. Шпейзер различает у туземцев Новых Гебрид маски, употреб­ляемые в церемониях тайных обществ, и прочие маски. «К числу масок тайных обществ я отношу все те, которые в соединении с ко­стюмом из листьев, спускающимся до самых ног, настолько скрыва­ют надевших их людей, что те могут изображать из себя покойников. Именно эта концепция лежала, должно быть, первона­чально в основе всех масок. Она выветрилась в обрядах с масками,

468

которые закрывают только лицо и позволяют узнать тех, на кого они надеты... Устрашающие маски надевают всегда те, чье тело це­ликом скрыто». Наличие масок в церемониях, когда носящие их представляют духов или покойников, почти всегда, по крайней мере первоначально, предполагало веру в реальное присутствие духов или покойников и их отождествление с плясунами. Один африканский пример окажется, несомненно, достаточным. «Трудно выяснить, в какой степени туземцы ибо верят, будто эти мае — воплощения по­койника. Несомненно, они думают, что это не люди и церемония каким-то образом преобразила человека, наделив его необычайными сверхъестественными способностями. Женщины и дети верят проис­ходящему полностью, и это представление так вкоренилось в них, что даже перед лицом фактов, доказывающих обратное, они не спо­собны с ним расстаться».