6. Несчастные случаи как знамения

При такой постоянной склонности первобытного мышления видеть в несчастном случае, кроме самого факта, откровение об опасности, грозящей в будущем, совершенно естественно, что оно истолковывает несчастный случай как предзнаменование. Несчастный случай — это знамение. Он, как и дурное предзнаменование, рассматривается как проявление зловредного влияния, которое начало действовать еще до того, как об этом стало известно. Он открывает собой целую серию других несчастных случаев и бед. Отсюда и то глубокое впечатление, которое он производит на первобытных людей, иногда совершенно не­соразмерное его значению. Вот как следует понимать то отчаяние, то уныние, в которое погружают часто первобытного человека малейшая неудача, малейший неуспех в начале какого-нибудь предприятия. Он прекрасно знает, что беда легко поправима. Но его пришибает скла­дывающееся моментально в его сознании убеждение, что какая-то си­ла сверхъестественного мира действенно выступила против него и она будет продолжать свое действие. У него может сложиться убеждение, что, например, чары врага более сильны, чем его. Вот почему, если предпринятое им нападение не удастся сразу, он не станет его про-

411

должать. Первобытный человек побоится упорствовать, доводить дело до конца. Он боится завязнуть еще сильнее, т. е. подвергнуть себя бо­лее сильному действию враждебного влияния, которое в этот момент направлено против него. Вот почему австралиец, как указывают Спенсер и Гиллен, только почувствовав себя больным, теряет присут­ствие духа и готовится умереть. Это происходит не потому, что он не способен переносить страдание или бороться за свою жизнь. Дело в том, что болезнь рассматривается им как признак своей околдован-ности. За этим состоянием он усматривает мистическую силу, вы­звавшую болезнь. Колдун хочет его смерти. Если сейчас не вмешаться в дело самым энергичным образом, то колдун будет про­должать злое дело и убьет его.

В силу этой же склонности первобытное мышление без всякого ко­лебания придает тревожное значение фактам, занимающим, так ска­зать, среднее, пограничное место между предзнаменованиями и несчастным случаем. Случилось что-то из ряда вон выходящее: чело­век почувствовал внезапный шок. У него сейчас же появляется убеж­дение, что произошла какая-то беда, и события подтверждают эту уверенность. «Report» Кембриджской экспедиции в Торресов пролив содержат много примеров подобного рода. «В то время как мать ко­пала землю землекопалкой, палка сломалась. Сейчас же женщина подумала, что произошло какое-то несчастье. «Я оставила своего ма­ленького мальчика совсем одного, — подумала она. — Надо пойти посмотреть, может быть, его кто-нибудь унес». Дальше мы читаем: «Аукун не везло в этот день. Она не нашла рыбы. Землекопалка ее сломалась. Аукун тогда воскликнула: «Этот день несчастливый для меня. Что-то должно случиться с моим сыном». Она бежит домой (ее ребенок действительно оказался убитым). Мужчины не поймали ни одной черепахи, и эта неудача заставила их бояться, не случилась ли какая беда с мальчиками (действительно, их нашли мертвыми)». Ав­тор далее вполне резонно замечает: «Несчастный случай, неудачи рассматриваются как предостережение или знамения, сообщающие о том, что беда либо уже случилась, либо скоро случится где-нибудь». В британской Новой Гвинее, на острове Кивай, Ландтман собрал ряд фактов, подобных предыдущим. «Абере, жившая в Вабоде, имела мальчика по имени Гадива. Ребенок приобрел привычку играть со­всем близко у реки, и Абере предостерегала его: «Не надо подходить так близко к воде, когда-нибудь тебя схватит аллигатор.» Однажды, когда Абере находилась в кустарнике со своими дочками, Гадива был схвачен крокодилом, утащившим его с собой. В этот самый момент Абере, которая толкла саго, поранила себе пестом ногу так сильно, что полилась кровь. «О, — воскликнула она, — что это значит? Ни­когда со мной такого не случалось. Какая-то беда произошла там,

412

внизу. Может быть, аллигатор схватил Гадиву?» Она бросилась туда». В другом рассказе сообщается: «В это время Мадара охотился в кус­тарнике, но не поймал ни одного кабана вследствие несчастья, кото­рое случилось с его женой».

Внезапный страх, вызываемый каким-нибудь необыкновенным случаем, страх, как будто бы необъяснимый, свойствен не только ту­земцам Новой Гвинеи. Ньювенгейс сообщает, что во время его путе­шествия по Центральному Борнео один туземец поранил себе ногу собственным топором. «По мнению кайанов, случай подобного рода имеет огромное значение, ибо означает недовольство духов, а следо­вательно, и возможность всяких неприятностей в пути». В своем столь удивительно точном словаре Харделанд разъясняет, что даяки имеют одно слово для обозначения предзнаменования — vorzeichen — знак, возвещающий какое-нибудь грядущее событие (по-даякски дахианг), и другое слово — таджало — знак, указывающий, что про­исходит какое-то событие. К примеру: «Ужасная буря; она, может быть, знамением того, что кого-то в этот момент убивают. Вон внизу маленькая радуга, знамение того, что идет война, что происходит сражение, и т. д.».

Даяки тоже имеют обыкновение истолковывать некоторые стран­ные или пугающие явления как предостережения о том, что как раз в это время происходит какая-то беда. Харделанд дает и другой при­мер, где возвещаемое явление не заключает в себе ничего страшного. В этом случае нас интересует связь между явлением и тем, что про­исходит одновременно с ним. Было бы тщетно пытаться разъяснить эту связь. Знак в этих обстоятельствах как будто вовсе не означает причины в собственном смысле слова: убийство, например, могло рас­сматриваться и как причина бури, разразившейся в этот момент. Речь идет, несомненно, о сопричастии, не поддающемся нашему ана­лизу. Каким-то образом, для объяснения которого мы не находим средств и который для первобытного мышления не нуждается ни в каком объяснении, два факта, одновременно совершающихся в раз­ных местах, оказываются тесно спаянными между собой, возможно, даже больше, чем спаянными. Быть может, это один и тот же факт, зафиксированный сразу в двух различных формах, в двух пунктах, удаленных друг от друга. Для мышления, свыкшегося с идеей «двой­ного присутствия», в этом нет ничего непостижимого, ничего ошара­шивающего.

В любопытном древнем фольклоре бушменов, который собрали Блик и Ллойд, встречаются верования подобного рода. Так, в одной сказке говорится о том, что «однажды, когда мать была занята добы­ванием пищи, небо покрылось тучами. И мать сказала: «Что-то не­ладно у нас, ибо вихрь уносит (предметы) к источнику. Ибо что-то

413

неладно у нас. Вот почему вихрь уносит (предметы) к источнику». Так как дочка ее убила детей воды, то и вихрь уносил предметы в воду. Что-то неладно было у нее, так как дочка ее убила детей воды. Вот почему вихрь уносил (предметы) к источнику». В повторениях, которые являются неизменной особенностью рассказов, записанных из уст бушменов, связь идей проступает вполне отчетливо. Необы­чайный факт предостерегает мать о драме, случившейся у нее дома, и она сейчас же понимает, что это знамение означает.

Точно так же и в Южной Америке у некоторых племен британ­ской Гвианы, по словам Рота, все, что случается из ряда вон выхо­дящего, рассматривается как знамение грядущего несчастья. Он приводит несколько примеров, взятых из легенд и сказок. «Он принес обеим женщинам черепаху, которую они положили на горячие угли, не убив ее. Она сейчас же убежала. Они снова положили ее на угли и с тем же результатом. Это было знамение, возвещавшее смерть». (Они думали, что убили черепаху, а в действительности этого не сде­лали.)

Несколько дальше говорится, что «одна женщина умерла через не­сколько дней, и тогда вспомнили о данном ранее знамении: несколько дней тому назад она пренебрегла омовением после еды».

«Гость ел сырых лягушек, это было знамением того, что случилось нечто неладное. У молодой девушки возникли подозрения...»

«Скоро он снова положил свои ноги в огонь, и данный факт (если принять во внимание, что он не был пьян) навел его брата на мысль, что это знамение беды, которая должна случиться».

Доктор Рот по поводу этих фактов замечает: «Знаком или пред­знаменованием может быть своего рода не поддающееся описанию чувство. В большом количестве сказок действующие лица испытыва­ют внезапные, необъяснимые предчувствия. Они сейчас же начинают ждать несчастья, которое действительно происходит.

Расмуссен сообщает аналогичный рассказ эскимосского шамана. Из рассказа ясно видно, до какой степени случаи, открывающие гря­дущее или происходящее в этот момент, близки к тому, что мы на­зываем ясновидением, вторым зрением или же телепатией.

«Умага и я направлялись из Иглулика в Тунунек, когда в одну прекрасную ночь ему приснилось, что его друг был съеден близким родственником Умага. Умага имеет дар второго зрения: когда что-ни­будь необыкновенное должно случиться, он всегда это знает. Назав­тра мы отправились в дальнейший путь, но уже с самого отъезда наше путешествие представляло что-то странное. Несколько раз сани не отрывались от снега, и когда мы пытались выяснить, что им ме­шает, то ничего не нашли. Это продолжалось весь день, а вечером мы сделали остановку в Аунерит. На следующее утро ptarmigan прошел

414

над нашей палаткой. Я запустил в него клыком моржа и не попал. Тогда я бросил в него топор и снова не попал. Казалось, это новый знак того, что сегодня должны произойти какие-то необыкновенные события. Мы отправились дальше, и снег был так глубок, что нам пришлось самим помогать тащить сани. Затем мы услышали шум. Мы не могли понять, что происходит: это был не то крик умирающего животного, не то звук отдаленных человеческих голосов. Приблизив­шись, мы расслышали человеческие слова, но сначала не могли уло­вить их смысла, ибо голос казался очень далеким: слова звучали не как настоящие, голос был надорванным и слабым... После многих усилий нам удалось наконец понять... Голос задыхался между отдель­ными словами, и вот что он пытался сказать: «Я — некто, не способ­ный дольше жить среди себе подобных: я съел самых близких моих родственников». Путешественники этим путем обнаружили, что ка­кая-то женщина, умирая от голода, съела мужа и детей, умерших от голода до нее».

Таким образом, эскимосы Иглулика, подобно туземцам Торресова пролива и Новой Гвинеи, бушменам и индейцам Гвианы, усматрива­ют в некоторых необычайных случаях предостережение, предзнаме­нование или знак более важных событий, которые должны произойти в будущем или совершаются в данный момент в другом месте. Мы находим у них даже точно такую же реакцию на только что указан­ные факты. Например, в рассказе женщины Оруло о своей жизни описывается следующий эпизод: «Некоторое время спустя произошло странное событие. Моя мать велела изжарить моржовый бок, и вот, когда она принялась есть жаркое, кость, которую она держала в руке, издала звук. Мать так испугалась, что сейчас же перестала есть и бросила кость на землю. Я вспоминаю, как лицо ее стало совершенно белым. Она воскликнула: «Что-то случилось с моим сыном». И это было верно. Несколько позже она узнала, что сын ее умер».

Таким образом, живущие в самых отдаленных друг от друга рай­онах первобытные люди имеют склонность становиться в тупик перед событиями, совершенно неважными самими по себе, но которые име­ют пугающий их странный аспект: звук, раздающийся без видимой причины, необъяснимая неловкость у человека, который никогда не промахивался, внезапное ранение, полученное от орудия, с которым человек привык обращаться в повседневной жизни, и т. д. — все это безобманные знамения беды, катастрофы, которая уже случилась или должна произойти, все это знаки, предостерегающие человека, нахо­дящегося далеко от места несчастья.

Приведенные факты, странно похожие на многие из тех, которые собраны в «Society for Psychical Research» или сообщающиеся в «Phantasms of the Living», представляются первобытному мышлению

415

не такими таинственными, как нашему. Разумеется, лицо, получив­шее предостережение в виде знамения, испытывает сильнейший страх и спешит удостовериться в своем несчастье. Однако в том, что это именно так, оно не сомневается. Вмешательство невидимой силы в обычный ход вещей не является для первобытного человека непости­жимым или не совместимым с его повседневным опытом. На взгляд первобытного человека, напротив, сверхъестественное постоянно вме­шивается в то, что мы называем правильным течением событий в природе. Когда происходит знамение подобного рода, первобытный человек испытывает ужас отчаяния, но это не порождает в нем ни­какого умственного смущения, не выбивает его из колеи, как случа­ется с нами перед лицом фактов, которые не вяжутся с привычным опытом. Ему представляется совершенно естественным, что одна и та же мистическая сила может одновременно действовать сразу в не­скольких местах. «Многосущие» не имеет в себе ничего, что озада­чивало бы первобытного человека. Колдун, например, посылает крокодила схватить ребенка у края реки; может быть, он сам и есть этот крокодил; он в это же мгновение делает так, чтобы мать жертвы, работающая на своем огороде, внезапно ранила себя мотыгой.

С точки зрения первобытного мышления подобные факты не нуж­даются ни в каком специальном объяснении. Они для него не более поразительны, чем превращение, чем чудеса. Первобытное мышление чувствует в них сопричастия, в которых сказывается действие неви­димых сил. Вместе с тем характерная эмоция, которая охватывает первобытного человека в представлениях подобного рода, свидетель­ствует, что эти представления исходят из той же аффективной кате­гории сверхъестественного.

416