семинар 1 (17 января) / Литература / Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада

Глава VI Пространственные и временные структуры

что смогла вкусить от божественной сладости. Но вскоре, охва­ ченная страстной любовью, она торопится возобновить свой по­ лет...»

Каждый человек имел своего ангела, и на земле в Средние века обитало двойное население, люди и их небесные спутники, или, вернее, тройное, так как к ним прибавлялся подстерегавший их мир демонов.

Именно такое галлюцинирующее общество представляет нам «Светильник» Гонория Августодунского:

« — Есть ли у людей ангелы-хранители? — спрашивает уче­

ник.

—Каждая душа в момент соединения с телом вверяется ангелу, который должен постоянно склонять ее к добру и сооб­ щать о всех ее деяниях Богу и ангелам на небе.

—Неотступно ли пребывают ангелы на земле с теми, кого они охраняют?

—Если надобно, они приходят на помощь, особенно по зову молитвы. Это происходит немедленно, ибо они могут в мгно­ вение ока спуститься с неба на землю и вернуться на небеса.

—В каком обличье являются ангелы людям?

—В обличье человека. Так как телесный человек не может видеть духов, то они принимают вид воздушного тела, каковое человек может слышать и видеть.

—Существуют ли демоны, которые подстерегают людей?

—Каждым грехом повелевают демоны, каковых с их чина­ ми суть бесчисленное множество. Они постоянно склоняют души людей к пороку и доносят об их проступках своему князю».

Таким образом, люди Средних веков жили под непрерыв­ ным двойным надзором. Они никогда не оставались одни. Ни­ кто из них не был независим. Все находились в сети земных

инебесных зависимостей.

Небесное общество ангелов было, впрочем, лишь образом общества земного — или, вернее, как считали в Средние века, земное общество было лишь сколком с общества небесного. Как утверждал в 1205 г. Жерар, епископ Камбрэ и Арраса: «Царь ца­ рей организует по различным чинам небесное, духовное обще­ ство, равно как и общество земное, мирское. Сам Бог установил священный распорядок чинов на небе и на земле».

199

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

Иерархия ангельских чинов, истоки которой можно обна­ ружить в посланиях апостола Павла, была разработана псевдоДионисием Ареопагитом, чей трактат «О небесной иерархии» был переведен в IX в. на латинский язык Иоанном Скотом Эриугеной, но проник в западную теологию и духовную жизнь лишь во второй половине XII в. Он имел громадный успех, был при­ знан в университетских кругах XIII в. и наложил отпечаток вна­ чале на творчество Альберта Великого и Фомы Аквинского, а за­ тем на Данте. Его мистическая теология легко опускалась до уров­ ня популярных представлений, что обеспечило ему огромный резонанс.

Представление о небесной иерархии сковывало волю лю­ дей, мешало им касаться здания земного общества, не расшаты­ вая одновременно общество небесное. Оно зажимало смертных в ячеях ангелической сети и взваливало на их плечи вдобавок к грузу земных господ тяжелое бремя ангелической иерархии се­ рафимов, херувимов и престолов, господств, сил и властей, на­ чал, архангелов и ангелов. Человек корчился в когтях дьявола, запутывался среди трепыхания и биения миллионов крыл на зем­ ле и на небе, и это превращало его жизнь в кошмар. Ведь реаль­ ностью для него было представление не только о том, что небес­ ный мир столь же реален, как и земной, но и о том, что оба они составляют единое целое — нечто запутанное, заманивающее людей в тенета сверхъестественной жизни.

Этому смешению пространства или, если угодно, простран­ ственной непрерывности, которая переплетала и соединяла небо

иземлю, соответствовала аналогичная непрерывность времени. Время — лишь момент вечности. Оно принадлежит одному Богу

иможет быть только пережито. Овладеть временем, измерить его, извлечь из него пользу или выгоду считалось грехом. Урвать от него хоть одну частицу — воровством.

Это божественное время непрерывно и линейно. Оно от­ личается от времени философов и ученых греко-римской антич­ ности, которые, если и не исповедовали единый взгляд на время, прельщались все же в той или иной мере представлением о по­ стоянно возобновляемом циклическом времени, вечном круго­ вороте. Такое время было и постоянно новым, исключающим

200

Глава VI Пространственные и временные структуры

всякое повторение, ибо нельзя войти дважды в одну и ту же воду,

ипостоянно схожим. Это представление оставило, разумеется, свой след в средневековой ментальности. Наиболее очевидным

идейственным его пережитком среди всех циклических мифов был миф о колесе Фортуны. Тот, кто сегодня возвышен, завтра будет унижен, а того, кто ныне пребывает внизу, поворот Форту­ ны скоро вознесет на самый верх. Здесь было множество вари­

антов. Но все они повторяли в разной форме то, что можно, к примеру, прочесть на одной итальянской миниатюре XIV в.: «Я не царствую, я буду царствовать, я царствую, я царствовал» («Sum sine regno, regnabo, regno, regnavi»). Образ колеса Фортуны, идущий, несомненно, от Боэция, пользовался в Средние века уди­ вительным успехом. В это внесли свою лепту тексты и иллю­ страции энциклопедий XII—XIII вв.: «Светильник» Гонория Августодунского, «Сад наслаждений», «Альбом» Виллара де Оннекура, «Королевский свод». В «Своде» подчеркивалось, что успех этому образу обеспечила (иконографическая) программа готи­ ческих церквей, «тех кафедральных соборов и королевских аб­ батств, где госпожа Фортуна вращает свое колесо быстрее, чем ветряная мельница». Колесо Фортуны было идеологическим ко­ стяком готической розы. Оно изображено в непосредственном виде на розах соборов в Амьене, Бове, Базеле, а в стилизованной форме его можно было в XIII в. видеть повсюду. В нем мы снова узнаем символ и выражение того мира, где царила неуверенность и где воплощение этой неуверенности, колесо Фортуны, служи­ ло уроком покорности судьбе, иммобильности.

Миф о колесе Фортуны занимал важное место в духовном мире средневекового Запада. Ему, однако, не удалось помешать средневековой мысли отказаться от идеи круговорота и придать времени линейное, не круговое направление. История имеет свое начало и конец — таков был главный тезис. Эти крайние точки, начало и конец, являются одновременно позитивными и норма­ тивными, историческими и телеологическими. Вот почему любая западная хроника в Средние века начиналась с Сотворения мира, с Адама, и, если она смиренно останавливалась на том времени, когда писал хронист, под ее истинным окончанием всегда подра­ зумевался Страшный суд. Каждая средневековая хроника представ­ ляет собой «рассуждение о всемирной истории». Хронист в меру

201

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

своего таланта либо находил в этом общеисторическом «обрам­ лении» глубокую причинную зависимость, либо делал из него чи­ сто формальную экспозицию. Но в любом случае хроника могла быть — бессознательно или нет — орудием политических при­ страстий. Оттон Фрейзингенский пользовался в середине XII в. этим вектором времени, чтобы доказать провиденциальный ха­ рактер Священной империи германской нации. Современного читателя обычно поражает контраст между притязаниями на этот глобальный охват и узостью конкретного кругозора средневеко­ вых хронистов и историков. Особенно показателен в этом плане пример Рауля Глабера в начале XI в.; можно было бы, впрочем, привести десятки подобных. В начале своей хроники Глабер упре­ кает Беду Достопочтенного и Павла Диакона за то, что они писали «лишь историю своих народов и отечеств», и заверяет, что его за­ мысел состоит в том, чтобы «поведать о событиях, происшедших во всех четырех концах света». Но на той же странице он заявляет, что установит «преемственность времен» от начала царствований Генриха II Саксонского и Роберта Благочестивого. Однако скоро обнаруживается, что его исторический горизонт ограничивается тем, что можно было видеть из Бургундии, где он провел боль­ шую часть своей жизни, а точнее, из монастыря Клюни, где он на­ писал основную часть хроники. Все образы, которые западное Средневековье оставило нам о самом себе, построены по такой же модели. Пользуясь языком кино, можно сказать, что эта модель представляла собой резкие переходы от общего плана к узкому кадру — к тем «прогалинам», о которых мы говорили выше и ко­ торые внезапно расширялись в молниеносных наездах на беско­ нечность, Вселенную и вечность.

Время для клириков Средневековья и тех, кто находился под их воздействием, было историей, которая имела определенное направление. Однако она шла по нисходящей линии, являла со­ бой картину упадка. В непрерывность христианской истории вмешивались различные факторы периодизации. Одной из наи­ более действенных схем было разделение времени по дням не­ дели. Эта старая иудейская теория, пришедшая в Средние века через Августина, Исидора Севильского и Беду, была воспринята на всех уровнях мышления — от научно-популярного твор­ чества Гонория Августодунского до высокой теологии Фомы

202

Глава VI Пространственные и временные структуры

Аквинского. Миниатюры «Liber Floridus» Ламберта Сент-Омер- ского (ок. 1120 г.) показывают успех этой концепции. Макрокосм, Вселенная, проходит, как и микрокосм, человек, через шесть воз­ растов наподобие шести дней недели: от сотворения Адама до потопа, от потопа до Авраама, от Авраама до Давида, от Давида до вавилонского пленения, от вавилонского пленения до Рожде­ ства Христова, от Христа до конца света. Таковы же и шесть воз­ растов человека: детство, юность, молодость, зрелость, старость

идряхлость (их пределы, по Гонорию: 7 лет, 14 лет, 21 год, 50 лет, 70 лет, 100 лет или смерть).

Шестой возраст, которого достиг мир, есть, стало быть, воз­ раст дряхлости. Средневековое мышление и чувствование были проникнуты глубочайшим пессимизмом. Мир стоит на грани гибели, на пороге смерти. Mundus senescit (мир стареет) — это убеждение ранних христиан, возникшее в эпоху бедствий Позднеримской империи и вторжений варваров, было все еще живо

ив XII в. Оттон Фрейзингенский писал в своей «Хронике»: «Мы видим, что мир дряхлеет, угасает и, если можно так сказать, го­ тов уже испустить дух». Этот лейтмотив выходит за рамки ба­ нального повторения общих мест об упадке нынешнего века

ивоспоминаний о славном, молодом и добродетельном прошлом. Восхваление ушедших времен у средневековых авторов — не просто дань психологической и литературной традиции, но выражение их основных убеждений. Именно поэтому одинако­ во страстно звучит начало «Жития Алексея, человека Божьего»

ив редакции XI в.:

Памятна слава исчезнувших лет:

В них справедливость, любовь и совет, Вера была. Ничего больше нет, Все онемело, утратило цвет.

Прежним не станет уже белый свет!

Ной, Авраам и Давид — имена Богом любимые. Их времена Славны и доблестны. Ныне одна Дряхлость и хрупкость, упадка волна. Все размывает, все губит она!

203

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

И в «феодализированной» версии XII в.:

Памятна слава исчезнувших лет:

В них справедливость, любовь и совет, Вера была. Ничего больше нет.

Все онемело, утратило цвет. Прежним не будет уже белый свет!

Прадедов доблесть неведома нам И добродетель. О горе векам! Жены теперь изменяют мужьям,

Рыцари — клятвы вассальной словам. Скоро настанет конец временам!

Ной, Авраам и Давид — имена Богом любимые. Их времена — Славны и доблестны. Ныне одна Порча и гибель. Повсюду она!

Все размывает упадка волна!

Верность ребенку отец не хранит, Сын же — отцовскую старость не чтит. У беззаконья — законности вид.

Муж изменяет жене. Позабыт Церкви порядок и божеский стыд.

Вера слабеет, и жизнь непрочна — Долго не сможет продлиться она!

Еще более явная и близкая катастрофа ждет нуворишей, которые появились в ходе «перестройки» XIII в.:

И радость, и веселье угаснут до зари, — Об этом нынче всякий со страхом говорит.

Дрожат перед грядущим — богатый и бедняк...

Конец не за горами! Клянусь вам — это так!..

(Пер. Д. А. Коцюбинского)

204

Глава VI Пространственные и временные структуры

Тот же погребальный звон слышен и в поэзии вагантов. Зна­ менитая поэма «Встарь цвела наука...» из «Carmina burana» пред­ ставляет собой сетование на нынешнее время. Е. Куртиус пере­ фразирует ее следующим образом: «Молодежь более ничему не желает учиться, наука в упадке, весь мир стоит вверх ногами, слеп­ цы ведут слепцов1 и заводят их в трясину, осел играет на лире, быки танцуют, батраки идут служить в войско. Отцов церкви, Григория Великого, Иеронима, Августина, Бенедикта Нурсийского, можно встретить на постоялом дворе, под судом, на рыбном рынке. Ма­ рию более не влечет созерцательная жизнь, а Марфу жизнь дея­ тельная, Лия бесплодна, у Рахили гноятся глаза, Катон зачастил в кабак, а Лукреция стала уличной девкой. То, чего прежде стыди­ лись, ныне превозносится. Все отклонилось от своего пути».

Такие же ламентации по поводу «урбанизации» истории и ее омещанивания. Великий Данте, подводя итог Средним ве­ кам, вкладывает в уста своего предка Каччагвиде жалобу на упа­ док городов и старых патрицианских родов.

Стареющий мир усыхает, уменьшается в размерах, упо­ добляясь, говоря словами Данте, «плащу, который быстро уко­ рачивает своими ножницами Время». То же самое происходит и с людьми. Учитель в «Светильнике» говорит ученику, которо­ го интересуют подробности конца света: «Люди станут меньше ростом, чем мы, потому что и мы не столь высоки, как древние». «В стародавние времена люди были красивы и большого роста, — писал в начале XIII в. Гийом Провенский, — а ныне это дети и карлики». Как в какой-нибудь пьесе Ионеско или Беккета, акте­ ры средневековой сцены чувствовали, что они зачахнут до того, как наступит неотвратимая развязка.

Однако в этом необратимом процессе упадка, единствен­ ном направлении истории, были если не купюры, то по крайней мере привилегированные моменты.

Линейное время было разрезано надвое в главном пунк­ те: воплощении Господа. В VI в. Дени Малый заложил основы

1 Сюжет знаменитой картины Брейгеля. Повторим, что у двух великих, хро­ нологически поздних художников Босха (1450—1516) и Брейгеля (1525—1569) вы­ ражена вся одержимость людей Средневековья. Не отрицая всего того, что их жи­ вопись взяла из низшего уровня менталитета, следует особо подчеркнуть, что их работы представляют квинтэссенцию средневековой мифологии и фольклора.

205

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

христианской хронологии, которая вела счет времени с отрица­ тельным и положительным знаком от Рождества Христова: до и после Иисуса Христа. Судьба людей представлялась совершенно разной в зависимости от того, по какую сторону от этого цент­ рального события они жили. До Христа у язычников не было ни­ какой надежды на спасение. Будут спасены одни лишь праведни­ ки, которые ждали в лоне Авраамовом, когда Христос сойдет

влимб, чтобы освободить их. Следует, однако, иметь в виду, что тема сошествия Христа в лимб появилась только в апокрифиче­ ском евангелии Никодима и получила распространение поздно,

вXIII в., под влиянием главным образом «Исторического зерца­ ла» Винсента из Бове и «Золотой легенды» Якова Ворагинского.

Кроме как многочисленным ветхозаветным праведникам, спасение было уготовано также нескольким популярным персо­ нажам античности, которых священное предание исторгло околь­ ным путем из ада.

Самым популярным античным героем в Средние века был Александр Македонский, вдохновитель целого романного цик­ ла; он побывал и на дне морском, спустившись туда в батискафе,

ина небесах, куда его подняли два грифона. Рядом с ним стоял Траян, обязанный своим спасением некоему милосердному дея­ нию, о котором сообщает «Золотая легенда».

«Был некогда в Риме языческий император по имени Тра­ ян, каковой, несмотря на язычество, выказал великую доброде­ тель. Рассказывают, что однажды, когда он спешно отправлялся на войну, к нему пришла одна вдова и, обливаясь слезами, сказа­ ла: „Умоляю тебя отомстить за моего сына, которого подло уби­ ли". Траян ей ответил, что сделает это, вернувшись из похода. Но вдова не успокоилась: „А если тебя убьют на войне, от кого тогда мне ждать правосудия?" На что Траян отвечал: „От того, кто будет править после меня". „Но тебе, — продолжала вдова, — какая в том будет выгода?" „Никакой", — ответил Траян. „Так не лучше ли будет для тебя, если ты сам окажешь мне правосудие

иполучишь воздаяние за добрый поступок?" Тогда Траян, тро­ нутый ее слезами, слез с коня и тотчас же распорядился отомстить за гибель невинного юноши.

Рассказывают далее, что убийцей оказался сын самого Траяна, который сбил юношу с ног, когда мчался на коне во весь опор

206

Глава VI Пространственные и временные структуры

по улицам Рима. И посему Траян отдал его в рабы матери погиб­ шего и щедро одарил ее.

Но вот однажды (спустя сотни лет) Григорий Великий, про­ ходя по форуму Траяна, вспомнил о справедливости и доброте императора. Войдя в базилику святого Петра, он горько оплаки­ вал его душу и молился за нее. И тогда свыше ему ответил глас: „Григорий, Я услышал твою мольбу и избавил Траяна от вечной кары, но поостерегись впредь возносить Мне молитвы за осуж­ денного на муки". Согласно (Иоанну) Дамаскину, голос сказал Григорию только: „Я исполняю твою просьбу и прощаю Траяну". Сам этот факт не вызывает ни малейших сомнений; мнения не согласуются лишь относительно сопутствующих ему деталей. Одни полагают, что Траяну была возвращена жизнь, дабы он мог стать христианином и получить таким образом прощение. Дру­ гие утверждают, что Траянова душа не была немедленно избав­ лена от вечных мук, но кару просто-напросто отложили до Страшного суда. Третьи держатся того мнения, что кара была лишь смягчена по мольбе Григория. Четвертые говорят: Григо­ рий не просил за Траяна, но только оплакивал его душу. Пятые, наконец, считают, что Траян был освобожден лишь от физиче­ ских мук ада, но не от моральной кары, каковая состоит в том, что он был лишен счастья лицезреть Господа».

Этот длинный рассказ с его казуистикой, различными ва­ риантами спасения души Траяна показывает, с каким трудом и только в исключительных случаях мог попасть язычник в «пра­ вильное русло» истории и избежать вечных мук.

Подобное спасение было даровано и Вергилию, который благодаря четвертой эклоге считался пророком.

Но, как правило, персонажи античной истории были осуж­ дены на забвение. Они разделили судьбу тех идолов, свергнув которых средневековое христианство вычеркнуло из своей памя­ ти то «отклонение от истории», каким оно считало языческую древность. Оно проделало эту разрушительную работу с макси­ мально возможной полнотой — с тем единственным ограниче­ нием, что техническое невежество и бедность вынуждали его использовать для своих нужд часть храмов, обреченных обычно на уничтожение. «Вандализм» средневекового христианства — независимо от того, был ли он направлен против античного

207

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

язычества или средневековых ересей, книги и памятники кото­ рых беспощадно уничтожались, — представлял собой лишь одну из форм того исторического тоталитаризма, который побуждал вырывать с корнем все сорняки на поле истории.

Конечно, плеяда древних мудрецов, чьи имена стали сим­ волическими — Донат (или Приск), Цицерон, Аристотель, Пи­ фагор, Птолемей, Евклид, к которым следует прибавить Боэ­ ция, — персонифицировали подчас на церковных порталах — например, в Шартре — семь свободных искусств. Но избежав­ шие этого остракизма Аристотель или Вергилий если и проскаль­ зывали в иконографию средневековых церквей, то в том смеш­ ном виде, в каком их изображали широко распространенные анекдоты. Верхом на Аристотеле сидела юная индианка Кампаспа, которой он пленился на старости лет, а Вергилий висел в клет­ ке, где его выставила на всеобщее посмешище некая коварная римская дама, назначившая ему свидание. От всей этой уничто­ женной античной истории осталась в конечном счете лишь одна символическая фигура — сивилла, предвестница Христа, которая придала сбившейся с дороги античности исторический смысл.

Христианская история приобрела свою классическую фор­ му во второй половине XII в. под пером Петра Коместора («По­ жирателя»), автора «Схоластической истории», содержавшей вольное изложение библейской истории.

Священная история начиналась с первичного события: акта творения. Ни одна из библейских книг не имела такого успеха

ине сопровождалась таким количеством комментариев, как «Бытие», вернее, ее начало, которое трактовалось как шести­ дневная история, «Hexameron» («Шестиднев»). Под естествен­ ной историей понималось сотворение неба и земли, животных

ирастений; под человеческой — прежде всего история главных действующих лиц, ставших основой и символами средневеково­ го гуманизма, Адама и Евы. История, наконец, определялась дра­ матическим происшествием, из которого проистекало все осталь­ ное: искушением и первородным грехом.

Затем, однако, история как бы разделялась на две большие створки: сакральную и мирскую, причем в каждой господство­ вала одна главная тема. В сакральной истории такой доминан­ той было предвозвестие. Ветхий Завет возвещал Новый в дохо-

208